Глава 4. Социологическое определение свободы

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
17 18 19 20 21

Прежде всего, договоримся о терминах. Ибо феномен свободы по природе своей весьма многогранен, а термин "свобода" от частого и разнообразного использования давно уже стал размытым и неясным. Еще в 1864 г. Авраам Линкольн заметил, что "мир никогда не имел хорошего определения слова "свобода" ..., используя одно и то же слово, мы подразумеваем разное" [Cranston M., Р.13]. С тех пор прошло немало времени, но этот упрек актуален и сегодня. В чем здесь дело? Только ли в том, что ученые, занимающиеся исследованием свободы, по недосмотру именуют противоположные социальные феномены одним и тем же словом?

На самом деле, разные группы, разные поколения и разные эпохи всегда вкладывали в этот термин разный смысл. Неизменным оставалось только одно - общая привлекательность слова "свобода", которое по этой причине в истории нередко использовалось для прикрытия самых неблаговидных поступков. Еще в 18 веке английский острослов С.Джонсон, которого до сих пор цитируют англичане "по всякому поводу и в любом месте" "недоумевал": "Почему-то мир так устроен, что о свободе громче всех кричат погонщики негров". Прошел еще один век, но философы по-прежнему вновь и вновь призывают отделаться от тех чар, которыми окружено это слово. "Во имя свободы совершено очень много великого в истории, - писал в начале ХХ века Вильгельм Виндельбанд, - но нельзя не признать, что этим словом прикрывался не один низкий и скверный поступок. Преступление, глупость и слепая страсть не раз всуе употребляли его..." [Виндельбанд В., С. 511]. Манипулирование свободой перешло и в наши дни, и практиковалось как в советском российском обществе ("Власть Советская пришла - жизнь свободная пошла", "Советская Конституция, что солнце для веков", "Где власть народа, там победа и свобода" и др.), так и в постсоветский период с его лозунгами свободы и процветания, к которым должны были бы привести сначала перестройка, а потом - и рыночные реформы. "Говорящий о свободе, - с долей справедливой иронии заключает В.Швёбель, - думает прежде всего о своей собственной. Кто же будет интересоваться свободой других, когда предпосылкой собственной свободы является их несвобода?" [Швёбель В., С.275].

Так или иначе, мы не можем продолжать исследование до тех пор, пока не обозначим четко тот смысл, который будем вкладывать в термин "свобода". Однако, если следовать требованиям нашего проблемного поля, это сделать не так-то просто. Проблема состоит, во-первых, в том, что социологическое определение свободы, как и любое социологическое определение, должно как можно более адекватно отражать "данное общество в данных фактах", какими бы многообразными не были эти факты. Во-вторых, в данном случае нам необходимо будет учесть не только отношение между абстрактным понятием и его множественными конкретными реализациями, но и изменения в пространстве потенциальных, возможных реализаций, независимо от того, востребованы ли они на практике в данный момент времени или нет. Иными словами, нам предстоит, приняв во внимание совершенно различные, порой взаимоисключающие друг друга определения свободы, которые дают разные группы индивидов в данный момент времени и в данных условиях, найти такие определения, с помощью которых можно было бы, во-первых, уловить динамику внутренней свободы всех групп а, во-вторых, исследовать ее взаимосвязь с трансформацией социетальной свободы.

Поэтому для начала обрисуем те смысловые различия, которыми сегодня в повседневной жизни наделяется термин "свобода", далее попытаемся "примерить" к ним имеющиеся научные определения феномена "свободы" и, наконец, если возникнет необходимость, предложим определение свободы, более адекватное требованиям социологического предметного и проблемного поля.

1. Многообразие смысловых образов свободы

в российской повседневности

Свобода, как справедливость, красота, долг и многое другое, относится к числу таких универсальных понятий, о которых, пожалуй, все люди имеют то или иное представление, но которые каждый определяет по-своему, исходя из собственной системы координат. Эта личная система координат не очень восприимчива к внешней оценке в контексте "правильно-неправильно" или "лучше-хуже". Так что разные индивиды могут определять свободу, справедливость, красоту и т.д. совершенно различным образом, но при этом иметь в виду одно и то же состояние (условие, качество), благодаря которому "свободное", "справедливое", "красивое" и т.д. противопоставляется "несвободному", "несправедливому", "некрасивому" и т.д.

Как же определяют сегодня свободу разные члены российского общества? Какой смысл они сами вкладывают в этот термин, независимо от того, прогрессивно ли это с чьей-то иной точки зрения или нет, вписывается ли их понимание в известные науке определения или нет, охватываются ли при этом все распространенные значения этого термина или нет? Заранее оговорюсь: поскольку в данном случае респонденты сами конструировали определения свободы, то в них неизбежно присутствуют признаки разного уровня конкретности, причем базовые элементы свободы соседствуют с ее факторами и ограничителями и нередко заменяются ими. Однако все эти недостатки, препятствующие построению строгих образов индивидуальной свободы, вполне компенсируются получением куда более ценной информации о том, что же сегодня в первую очередь имеют в виду сами индивиды, отвечая на все чаще встречающиеся в массовых обследованиях вопросы типа: "Чувствуете ли Вы себя в сегодняшних условиях свободным человеком или нет?", "Когда Вы были более свободны - до реформ или сегодня?" и пр. По этой же причине мы приведем здесь данные о числе сторонников того или иного понимания свободы, сделав еще одну оговорку. Эти "первичные" определения свободы в дальнейшем уточнялись в ходе неформализованных (а позднее и формализованных) интервью. Ряд рассогласований в уровне конкретности ответов снимался серией открытых и закрытых вопросов о главных ограничителях свободы, актуальных жизненных возможностях и их динамике за годы реформ и др. Так что в последующих главах мы будем работать с более полными и точными смысловыми образами свободы.

А пока остановлюсь на "первичных" определениях свободы, которые респонденты давали без каких-либо подсказок с моей стороны. В ходе конкретных социологических обследований было собрано более 600 определений свободы, которые сгруппировались в ряд видов. Охарактеризую основные из них.

1. Свобода как возможность поступать по своему усмотрению, по своей воле (28%). В представлении этой части респондентов свободный человек "говорит, что думает, делает, что хочет, живет, где хочет", "ему дают возможность делать то, что ему нравится", "он живет, как хочет", "он сам себе хозяин", "ему не мешают жить и творить", "может не только свободно мыслить, но и имеет возможность реализовать свои замыслы", "безнаказанно поступает по своим принципам и убеждениям", "живет в согласии с самим собой". Какие-либо ограничители или рамки, которых должны придерживаться люди в этих действиях по своей воле, здесь не упоминаются. Поэтому, по-видимому, не случайно в эту безграничность, необузданность (а вместе с ними и в феномен свободы, определяемый таким образом) одни вкладывают положительный смысл, другие - отрицательный, третьи - то один, то другой - в зависимости от обстоятельств.

Заметим, что эта двойственность оценок свободы как воли сама по себе, насколько позволяет судить анализ пословиц русского народа, уже давно стала элементом русской культуры. В самом деле, одна часть русских пословиц вкладывает в свободу-волю положительный или нейтральный смысл: "Всякому своя воля", "Как хочу, так и ворочу (кричу, молочу и пр.)", "Живу, как живется, а не как люди хотят", "Своя воля, своя и доля" и др. Другая часть, напротив, - отрицательный смысл: "Своя воля страшнее неволи", "Дай себе волю, заведет тебя в лихую долю", "Воля портит, а неволя учит", "Не бойся неволи, а бойся воли", "Своя волюшка доводит до горькой долюшки" и др. В результате, хотя неволя и плоха, но и воля не сулит ничего хорошего, и трудно сделать выбор между волей, которая губит, и неволей, которая изводит ("Воля губит, неволя изводит").

Примечательно, что лишь небольшая часть респондентов (7%), описывая понятие "свобода", обращается к терминам "самостоятельность", "инициатива", "выбор", "ответственность": свободный человек тот, кто "может самостоятельно решать свои проблемы", "имеет право выбора, право самому решать", "может сам планировать свое будущее, рассчитывая только на свои силы", "исключительно по своей инициативе делает то, что хочет", "осознанно совершает свои поступки, дает себе полный отчет в совершенном", "независим в своих суждениях, оценках, имеет свое мнение, даже если оно отличается от общепризнанного".

И уж совсем немногие (3%) свое представление о свободе "поднимали" до возможности самореализации. В их понимании человек свободен только тогда, когда "может реализовать свои способности", "имеет возможность реализовать себя как личность", "способен реализовать свое жизненное предназначение", "занят тем, что его больше всего увлекает", "у него есть свобода выбора и способность реализовать себя во всех смыслах этого слова", "он не боится и способен выражать свои мысли и чувства, стремится реализовать себя".

2. Свобода как возможность действовать по своему усмотрению и воле, но в рамках либо законов, либо нравственных норм, либо тех и других одновременно. В этих определениях свободы использовались уточнения типа: "в рамках закона и правопорядка", "не вопреки законам", "не создавая при этом неудобств другим людям", "не ущемляя интересов других людей", "не принося при этом вред окружающим", "ограничиваясь лишь моральными принципами" и др. Понятно, что в понимаемую таким образом свободу индивиды вкладывали только положительный смысл.

В принципе, слово "закон" присутствовало в определении свободы лишь у 7% респондентов. Иными словами, лишь небольшая часть опрошенных вспомнила о них сама. Позже, когда респондентов просили выбрать близкое им суждение о соотношении свободы и законности, абсолютное большинство (70%) свободу как возможность делать то, что хочу, ограничили (по крайней мере, на словах) условием "если это не запрещено общими для всех законами, нравятся они мне или нет". И только 10% в городе (и 19% в селе) открыто признали, что не собираются оглядываться на законы, которые тоже пишутся в чьих-то интересах, "до которых мне нет дела". Так или иначе, незаконопослушность - важная черта современной свободы в России и в дальнейшем мы еще не раз к ней вернемся.

3. Свобода как независимость от произвола властей разных уровней (26%). По мнению этой части респондентов, человек свободен тогда, когда "его не прижимает государство", "защищен от таких руководителей, как у нас", "...независим от капризов вышестоящих", "его не зажимает начальство и правительство...", "им не манипулируют, какая бы власть ни была у руля...", "в государстве над всем главенствует закон", "защищен государством от любого вида произвола...", "его существование не зависит от колебания курса доллара (экономически) и настроения вышестоящих людей (морально)" и пр. Иными словами, чаще всего здесь имеется в виду независимость (и защищенность) индивидов от незаконных действий властных чиновников и неформальных элементов в сложившейся институционально-правовой среде (формальной и неформальной), причем эта независимость нередко трактуется самыми разными социальными группами в терминах не только права, но и прав человека. В представлении этой группы индивидов свободный человек - тот, кто "имеет возможность реализовать свои права на деле, а не на бумаге", "живет в по-настоящему правовом государстве", "его права не ущемляются государством", "права человека соблюдаются и уважаются", "государство активно защищает провозглашенные им же права" и пр.

Среди же "свободообразующих" прав сегодня пока чаще называются те, которые индивиды уже имели прежде, но которые в сегодняшних условиях утратили (полностью или частично): право на своевременную выплату заработной платы, право на труд, на бесплатное образование и медицинское обслуживание, на отдых и др. (17%) Гораздо реже статус свободного человека связывается с правом на собственность, создание своего дела, свободное выражение собственного мнения, свободу выбора места жительства, партийной и религиозной принадлежности и пр. (6,5%).

4. Свобода как материальная независимость, отсутствие материальной стесненности. Сегодня это самая распространенная трактовка свободы: на нее указали более половины респондентов. По определению одной части (8%), свобода - это "когда много денег", "нет ограничений в материальных средствах", честно заработал хорошие деньги", "свобода - это материальная независимость, когда человек может позволить себе все, что желает". Другие (2%) понимают под свободой отсутствие лишь сильной материальной нужды: человек свободен уже тогда, когда "есть деньги на покупку лекарств, все остальное несущественно", "ему не нужно думать каждый день о хлебе насущном", "ему не страшно просыпаться", "нет головной боли, как прожить в настоящее время, не умереть с голода, не ходить в обносках и где жить", "нет долгов", "сыт, имеет жилье, одет и есть деньги", "не думает каждый день, где же все-таки достать деньги на сегодня, завтра, послезавтра и т.д., несмотря на то, что он работает", и пр. Остальное большинство размещается в промежутке между этими крайними группами. Их "свободный человек" крепко стоит на ногах, не довольствуясь слишком малым, но и не претендуя на безграничность в материальном отношении: "он зарабатывает достаточное количество денег, чтобы чувствовать себя человеком", "у него есть деньги", "он материально обеспечен", "он в состоянии обеспечить себе и близким людям достойную жизнь" "у него хорошее материальное положение, и он может купить то, что хотят его близкие", "зарплата выплачивается вовремя и соответствует потребностям семьи", "есть материальный достаток, как следствие - возможность уехать из страны, приобрести жилье, право на платное образование, лечение и т.д.".

Короче, по мнению всех этих респондентов, "если есть деньги, есть всё (или почти всё)", "в наше время деньги решают всё". Заметим, однако, что такая важная роль денег как элемента и условия свободы - не особенность нашего времени, такой она была и в прошлом веке. В этой связи интересна параллель с А.С.Пушкиным, который в своем "Разговоре книгопродавца с поэтом" утверждал: "Наш век - торгаш; в сей век железный / Без денег и свободы нет".

5. Свобода как наличие чего-то очень важного, значимого при отсутствии боязни это значимое потерять под воздействием неподконтрольных индивиду сил и обстоятельств общественной жизни. Среди наиболее часто упоминаемых сегодня "свободообразующих" феноменов - наличие работы (26%). При этом в ряде случаев указывалось, что работа должна быть "интересной", "любимой", "по специальности" (5%), но чаще акцентировалось то, что она просто должна быть (8%) и оплачиваться "стабильно", "достойно", "хорошо", "по труду" (13%). "Свобода - это возможность вовремя получать зарплату и работать, не опасаясь, что завтра выкинут на улицу", "это право на труд и достойную оплату труда", "это наличие любимой работы, за которую платят" и пр. Другим феноменом, которому приписывается статус "свободообразующего" является уверенность в завтрашнем дне, стабильность жизни (10%). По существу она характеризует стремление индивидов к независимости от нежелательных, неожиданных и неподвластных им изменений во внешней среде, к независимости не только в пространстве, но и во времени. "Свобода есть уверенность в завтрашнем дне", "в том, что государство не обманет", "свобода - это, когда человек не боится наступления завтрашнего дня, не думает, что он будет кушать завтра", "когда в стране, где ты живешь, стабильная ситуация" и человек "имеет возможность независимо принимать решения в отношении своей судьбы". Очень часто стабильная и спокойная жизнь как элемент и условие индивидуальной свободы связывалась респондентами с будущим не только их самих, но и их детей: свободный человек не только чувствует стабильность своей жизни, но и "может не беспокоиться о будущем детей", "спокоен за будущее детей", "полностью уверен в завтрашнем дне за себя и за своих детей - и морально, и материально" и пр.

6. Свобода отождествляется с субъективным ощущением свободы: когда такое ощущение есть, человек свободен; когда его нет - то не свободен (6%). В представлении этой части респондентов свободен тот, кто "чувствует себя свободным", "сам считает себя таковым", "у него не возникает вопросов, свободен ли он", "он сам в этом уверен, полностью доволен существующими несвободами или не знает о них", "он либо всемогущ (нереальная ситуация), либо считает, что он свободен", "его не угнетает отсутствие каких-либо свобод". Такое ощущение свободы передается и через такие понятия, как "счастье", "комфорт", "удовольствие", "удовлетворение" и др. В представлении этих респондентов человек свободен, если "счастлив", "[сыт, одет] и счастлив", "он счастлив, а счастье - это всё: достаток, любимая работа, семейное благополучие", "он все делает с удовольствием: работа привлекает, в семье - порядок, друзья - единомышленники", "у него все хорошо", "он чувствует себя комфортно во всех сферах жизни", "нет проблем", "не слишком озабочен", "удовлетворен" и пр.

7. Свобода как состояние тех, кто не находится в заключении, неволе, как отсутствие крепостной зависимости. Человек свободен, если "он не в зоне", "не в плену", "не в тюрьме". К ним примыкают те, кто к этому состоянию добавляет еще и армию. По их мнению, "несвободный человек - тот, который находится в тюрьме или в армии. В тюрьме - решетка, в армии - приказ". И поскольку в данное время они не находятся ни там, ни там, то они, разумеется ("разве не видно?!"), свободны. Часть индивидов связывает свободу с отсутствием крепостной зависимости и считает себя свободной на основе простого отрицания: "не закрепощенный же?!" или "еще закон не вышел, чтобы несвободными стать", "Дума еще закона не издала, чтобы крепостными быть". Иными словами, во всех этих случаях свобода ограничивается отсутствием насильственной физической привязанности к чему-либо. Сторонников такой трактовки свободы в настоящее время мало (2%), что противоречит встречающимся в прессе заключениям о "психологии тюремщика", якобы свойственной социализировавшимся в советское время россиянам. Несколько больше тех, кто определяет свободу как возможность пойти туда, куда они хотят. Такие определения чаще всего давались представителями старших возрастных групп в сельской местности (5-6% респондентов).

8. Свобода как отсутствие какой бы то ни было зависимости - и моральной, и материальной, отсутствие каких бы то ни было ограничений и препятствий. В отличие от свободы как воли, здесь свобода чаще всего ассоциируется с нереальным (несоциальным) жизненным пространством и предполагает уход от общества с его связями и взаимозависимостями, отказ от всех обязательств, целей, потребностей и др. Человек свободен, когда "он птица" или "монах-отшельник", "живет один на необитаемом острове" или "... в глухой тайге и на много миль нет ни одной живой души", "не зависит от денег, жены (мужа), обязанностей по работе, не имеет детей...", " не обременен обязательствами по отношению к кому бы то ни было (государству, семье и т.д.), чего не бывает", "полностью свободны люди без целей, амбиций, близких людей, потребностей (обычно бомжи)", "по-настоящему свободен только дикарь в лесу, и то он зависит от собственного желудка, как и все мы".

В городе трактующих подобным образом свободу оказалось немного (6%), в селе же - до 12-15%, из них 10-12% - неработающие пенсионеры, которые в городе не опрашивались. Они чувствовали себя свободными, так как о них забыли и с выходом на пенсию они перестали быть кому-нибудь нужными: "Свободен, потому что на пенсии, и никому не нужен", "обо мне забыли", "никто не заставляет, никто не принуждает, мы на пенсии", "власти нас не наказывают, мы не работаем" и т.п.

В заключение заметим, что статус свободного человека сегодня редко связывается с обладанием какими-либо качествами (способностями), которые позволяют этот статус получить, сохранить или повысить (образованием, воспитанием, предприимчивостью, активностьь и пр.). Подавляющее большинство респондентов (95%) указывает на такие признаки индивидуальной свободы, которые лежат на стороне внешней среды и от их усилий и способностей зависят мало или не зависят совсем. Лишь совсем немногие (5,5%) считают, что человек может быть свободным только при условии, если "он развитая, грамотная личность", "умный" или просто "не дурак", "образованный", "спокоен, уверен в себе", "он честен", "свободен от предрассудков, мешающих в жизни", "[сыт, здоров, одет], грамотен и способен мыслить", "есть [деньги], ум и предприимчивость", "понимает, что вокруг творится", "...имеет представление о правах и хорошо воспитан, чтобы уметь воспользоваться свободой", "свободен внутри себя", "сам этого желает", "свободна его душа, т.е. если человек не является рабом своих низших проявлений (зависти, страха, ревности и пр.), которые заставляют его страдать" и др.

В целом большая часть респондентов (42%) не ограничилась указанием на одну из этих трактовок свободы, какой бы обобщенной она ни была: 25% назвали два "опознавательных" признака свободы, 13% - три, а 3% - от 4 до 6 признаков.

О чем все же свидетельствует это многообразие "первичных" определений свободы? Во-первых, о том, что, несмотря на различия в данных определениях свободы, большинство населения при этом исходило из реального жизненного пространства, а не выносило феномен свободы за пределы этого пространства как нечто неземное, абстрактное, отдаленное. Это еще раз подтверждает возможность и правомерность социологической перспективы изучения свободы.

Во-вторых, судя по данным определениям свободы, ее взаимосвязь с независимостью, самостоятельностью, правом и законом не является однозначной и требует специального изучения.

В-третьих, сам термин "свобода" из-за своей расплывчатости распространяется как на пространство актуальных жизненных возможностей индивидов, так и за его пределы. Причем вытеснение феномена свободы из актуального жизненного пространства индивидов в большинстве случаев происходит искусственно и вызвано тем, что они не связывают свои определения свободы с такими ее инвариантами, как 'возможность действовать по-своему' или 'осознание изменения (и изменение) границ своих возможностей' и др. Это делает проблематичным использование термина "свобода" в массовых опросах как для выявления динамики индивидуальной свободы, так и для определения (отслеживания) ее взаимосвязи с изменением свободы социетальной.

В самом деле, если одни индивиды понимают свободу как отсутствие физической привязанности к чему-либо, и уже в силу того, что они не в тюрьме и не в армии, считают себя свободными людьми, то бесполезно изучать как динамику их индивидуальной свободы за годы реформ, так и взаимосвязь индивидуальной свободы с изменениями типа свободы социетальной. Ибо в армии они отслужили давно, в тюрьму, по крайней мере за годы реформ, и вовсе не попадали, законов о крепостной зависимости Дума не принимала и в рамках своего поселения они могут пойти туда, куда захотят. Взмахом руки они показывают на все четыре стороны, в которые могут отправиться прямо сейчас, потому что, мол, не связаны по рукам и ногам. Они даже могут отправиться пешком в другое село, расположенное в 20-30 км от их села, что некоторые и делают, так как на автобус (в условиях, когда зарплату не выплачивают 2-3 года) денег нет. Но нет и запретов на хождение в ту или иную сторону, а значит, есть свобода.

Аналогичным образом обстоит дело и с теми, кто абсолютизирует свободу, определяя ее как отсутствие какой бы то ни было зависимости, каких бы то ни было связей с обществом, то есть связывает свободу с нереальным жизненным пространством. Разумеется, в уровне их определяемой таким образом свободы за годы реформ также не произошло (и не произойдет никогда) никаких изменений. Так что и в этом случае вопрос о взаимосвязи индивидуальной свободы с изменением свободы социетальной "повисает в воздухе".

Между тем, как одни, так и другие индивиды четко осознают изменение в пространстве своих возможностей, изменения в степени беспрепятственности в достижении значимых жизненных целей, но они не переживаются ими (а потому и не интерпретируются) в терминах свободы-несвободы. Большинство из них при этом отмечали огромное сужение своих возможностей в значимом жизненном пространстве (будь то невозможность поехать к родным, купить необходимое, отстоять свои права и пр.). Но поскольку при этом у них по-прежнему оставалась возможность пойти туда, куда они захотят, они продолжали считать себя свободными в той степени, что и раньше. Отсутствие физической связанности и запретов на хождение в ту или иную сторону само по себе уже было достаточным для того, чтобы считать себя свободными. Аналогичным образом любое изменение в пространстве реальных возможностей у тех, кто выносил свободу из категорий реальной жизни, также не переживалось ими в терминах свободы-несвободы. Чаще всего они интерпретировали те или иные изменения в пространстве значимых возможностей в терминах жизненных проблем и трудностей.

Другая причина, по которой термин "свобода" представляется не всегда пригодным для использования в массовых опросах состоит в том, что, давая ему заведомо усеченные определения, часть индивидов тем самым искусственно вытесняет его из значимого жизненного пространства. Так, сводя свободу исключительно к политической независимости (независимости от произвола властей), часть индивидов, описывая динамику своих значимых возможностей и ограничителей этих возможностей за годы реформ (а они в большинстве случаев оказались социально-экономическими), либо вообще не включала в это значимое пространство интерпретируемую таким образом свободу, либо отводила ей периферийное место. Политический смысл, с которым у индивидов ассоциировался термин "свобода", на фоне куда более значимых социально-экономических изменений, оказался для них менее (мало) актуальным или не актуальным совсем. Поэтому они также нередко указывали на то, что уровень их свободы за годы реформ не изменился ("как зависели от властей, так и зависим"), а значимые для них изменения в социально-экономическом пространстве возможностей оценивали, как и предыдущая группа, не в терминах свободы-несвободы, а в терминах жизненных трудностей и проблем.

Наконец, даже в тех случаях, когда индивиды схватывали в своих определениях одну из самых распространенных сущностных черт свободы - возможность действовать независимо и самостоятельно, и даже не забывали включить эту возможность в определенные правовые рамки, - сама по себе она далеко не всегда занимала важное место в пространстве их актуальных жизненных возможностей. Для них гораздо большее значение имели другие (не общепринятые) элементы индивидуальной свободы: наличие работы, уверенность в завтрашнем дне, стабильность жизни и др. Поэтому в тех случаях, когда фиксировался рост свободы как самостоятельности, ему мог придаваться не только положительный, но и отрицательный смысл. Речь идет не только о социально активных группах, которые, как мы увидим позже, в ряде случаев с меньшими препятствиями достигали важных жизненных целей посредством более зависимых и менее самостоятельных социальных действий и состояний. Но и о социально слабых группах (например, неработающих пенсионерах), которые почувствовали себя более свободными потому, что "стали никому не нужными и вынуждены выживать самостоятельно".

Зафиксировав множество конкретных реализаций термина "свобода" в российской повседневности, мы только еще больше осознали актуальность такого определения свободы, которое служило бы проявлением любого конкретного индивидуального опыта и вместе с тем превосходило бы его. Как же отвечает наука на этот запрос?

2. Научные определения

Число различных определений свободы в науке еще больше, чем их число в повседневной жизни. По существу, все определения, данные нашими респондентами, присутствуют в научном знании, отражая особенности соответствующего научного подхода к познанию этого бесконечно многогранного феномена. Научные определения свободы можно подразделить по множеству (отчасти пересекающихся) оснований на ряд групп: "индивидуалистические и коллективистские (коммунальные)"; "деятельностные и духовные", "внешние и внутренние", "законопослушные и "вольные""; "отрицательные и положительные" (свобода как устранение зависимости и как ее преодоление); "материалистические и христианские" (свобода как освоение и свобода как отчуждение) и др. В мои задачи не входит анализ всего многообразия имеющихся определений свободы, равно как и их всевозможных классификаций. Ограничусь только теми, которые в той или иной степени затрагивают наше проблемное и предметное поле, т.е. свободу человека в меняющемся обществе: уровень и характер его возможной автономии от общества, сопротивляемости нежелательным воздействиям извне, пределы и направления деятельностной активности и другие аспекты взаимосвязи индивидуально-групповой и социетальной свободы друг с другом.

Одной из наиболее распространенных издавна считается трактовка свободы как реализации своего Я. Так, Спиноза называл "свободною такую вещь, которая существует и действует по необходимости, вытекающей лишь из ее собственной природы" [Спиноза Б., Т.2, С.584-585]. Подобным образом трактовал свободу П.Гольбах: "Для человека свобода есть не что иное, как заключенная в нем самом необходимость" [Гольбах П., Т.1., С.237]. "Свободной, - отмечал В. Виндельбанд, - мы называем прежде всего каждую не знающую препятствий функцию какого-либо существа, при которой выступает наружу один только характер этого существа без всякого влияния посторонних предметов (напр., свободное падение тел в пустом пространстве, свободный полет птиц)" [Виндельбанд В., С. 515]. По Д.А. Леонтьеву, свобода - "возможность преодоления всех форм и видов детерминации, внешней по отношению к человеческому глубинному экзистенциальному Я" [Леонтьев Д.А., С.34]. Иными словами, здесь свобода понимается как беспрепятственная самореализация, спонтанное проявление собственной природы человека.

Подобные определения встречаются чаще всего в психологии и философии. И именно для этого случая, пожалуй, в большей мере, подходят собранные Е.И.Кузьминой обличья понятий, в которых является свобода: "актуализация", "самореализация", "спонтанность", "нон-конформизм", "воля", "активность", "саморегуляция" и др. [Кузьмина Е.И., С.5].

Но что такое собственная природа человека, самореализация или самоактуализация? Откуда она берется, чем определяется? Какую роль здесь может играть социальный контекст? Психологи, как мы видели (глава 1), по-разному отвечают на этот вопрос. Одни наделяют человека своеобразными "генами свободы", которые не отмирают, несмотря ни на какие жизненные невзгоды и лишения. У А. Адлера, вспомним, это - творческая сила и стремление к превосходству как основной жизненный мотив (именно эта творческая сила и делает каждого человека свободным, самоопределяющимся индивидуумом); у К. Роджерса некий объединяющий мотив - тенденция к актуализации, т.е. берущая начало в физиологических (!) процессах организма тенденция к развитию способностей, а значит, к сохранению и развитию своей личности.

Другие считают, что стремление к свободе, хотя и присуще природе человека, но может проявляться лишь при определенных ("способствующих") условиях, а при иных социальных условиях оно может подавляться и вовсе исчезать из сознания индивида. Так, в иерархической системе потребностей А. Маслоу, как мы видели, потребности самоактуализации (т.е. полного использования человеком своих способностей, таланта, достижения вершины своего потенциала), могут выступать на передний план только тогда, когда другие потребности в достаточной мере удовлетворены. Исключение, впрочем, могут составлять творческие люди, которые способны развивать свой талант, несмотря на серьезные социальные трудности. Однако, как по отношению к одним, так и по отношению к другим А. Маслоу также выдвигал гипотезу о биологических корнях мотивов роста (метапотребностей), связанных со стремлением актуализировать личностный потенциал. Э. Фромм также наделял человека неотъемлемым психологическим свойством - тенденцией к росту, развитию, реализации способностей. Эта тенденция, рассматриваемая как психологический эквивалент аналогичной биологической тенденции, приводит к стремлению к свободе, "поскольку свобода - основное условие любого роста". Если стремление к свободе будет подавлено и исчезнет из сознания индивида, то и в этом случае, по Э.Фромму, оно будет существовать в потенциальной форме, заявляя о себе сознательными и подсознательными разрушительными состояниями.

Вслед за А.Маслоу и Э.Фроммом можно предположить, что в рамках социологического предметного поля в каждый данный момент времени свобода как реализация своего "Я" необязательно исчерпывает все пространство актуальной социальной свободы. А данные наших эмпирических обследований свидетельствуют, что это, действительно, так. В частности, возможность реализовать свои способности (в том числе и на работе) сегодня называют среди важнейших жизненных возможностей 36% трудоспособных жителей города и 23% - села. Остальные, оценивая динамику своей свободы за годы реформ, принимают во внимание совершенно другие основания.

Кроме того, в трактовке свободы через реализацию своего Я отсутствует столь необходимая для социологического предметного поля взаимосвязь определяемой таким образом свободы с социетальным контекстом. Ведь разные общества (и одно и то же общество на разных стадиях своего развития) могут существенно отличаться, говоря словами Э.Фромма, "степенью, до которой они способствуют развитию индивида". Поэтому, считая "самореализационный" аспект свободы, в принципе, одним из самых важных, в социологическом предметном поле, тем не менее, нельзя признать его достаточным.

Тогда, быть может, нам больше подойдет определение свободы как отсутствия препятствий к действию? И такая трактовка свободы широко распространена в научном знании, несмотря на пренебрежительное отношение к этому аспекту свободы многих философов. На свободе действий (а не на духовной свободе) в свое время делал акцент Т.Гоббс: "...свобода есть отсутствие всяких препятствий к действию, поскольку они не содержатся в природе и во внутренних качествах действующего субъекта" [Т.Гоббс, Т.1, С.608]. "Затем слово "свободный", - продолжает В. Виндельбанд, - применяется к отдельным функциям, и тогда оно указывает на более или менее продолжительную способность к определенной деятельности (здесь и далее курсив мой - М.Ш.). "Свободным" мы называем такое состояние какого-либо существа, благодаря которому возможна свободная деятельность. Мы говорим о свободной силе, когда она по своей природе может развиться; живое существо находится в состоянии свободы тогда, когда оно беспрепятственно может двигаться так, как этого требует его природа. В таком смысле мы говорим о свободе сообщения, о свободе в противовес плену. В таком смысле мы, в конце концов, называем свободными все те существа, которые постоянно имеют возможность действовать беспрепятственно. Свободная (дикая) лошадь отличается от домашней лошади тем, что человек не имеет на нее никакого влияния и не мешает ей проявлять ее собственную жизненную энергию" [В.Виндельбанд, С. 515-516].

Вообще говоря, определение свободы как отсутствия препятствий к действию не ограничивается лишь возможностями реализации способностей, личностного потенциала и др. Его эмпирическим аналогом является "возможность делать, что хочу; жить, как хочу". Так, по Д.С.Миллю, свобода есть возможность "устраивать свою жизнь сообразно со своим личным характером, по своему личному усмотрению, к каким бы это ни вело последствиям для меня лично (курсив мой - М.Ш.), и если я не делаю вреда другим, то люди не имеют основания вмешиваться в то, что я делаю, как бы мои действия не казались им глупыми, предосудительными, безрассудными...Предоставляя каждому жить так, как он признает за лучшее, человечество вообще гораздо более выигрывает, чем принуждая каждого жить так, как признают за лучшее другие" [Д.С.Милль, С.298, 299].

Удачно передает социальный контекст определения свободы через отсутствие препятствий к действию вслед за Ф. Оппенгеймом Р. Арон. "Возможность выбирать между двумя действиями, не будучи при этом остановленным другими и не будучи наказанным за сделанный выбор, означает освобождение от зависимости по отношению к другим в определенной области. Говоря словами нашего автора [Ф. Оппенгейма], "я свободен делать нечто определенное при условии, если никто не мешает мне это делать или не наказывает меня за совершенное, а также не вынуждает или не обязывает меня это делать" [Р.Арон, С.129]. Исходя из этого, Р. Арон заключает, что быть свободным (free) делать что-либо и быть способным (able) делать что-либо - совершенно разные понятия. "Неспособность становится несвободой (unfreedom) только в таких обстоятельствах, когда ее создает вмешательство других" и, признавая правоту Ф. Оппенгейма, цитирует его: "Несомненно, что кто-то, не имеющий способности или энергии быть кандидатом в президенты, свободен, однако, им быть; точно так же, как большинство из нас неспособно, но свободно стать миллионером или получить Нобелевскую премию" [Там же].

В принципе, идея Р.Арона о том, что существует не одна свобода (в единственном числе), а множество свобод не вызывает сомнений. Можно было бы согласиться и с разделением свобод, понимаемых как непрепятствование со стороны других, как отсутствие угрозы санкций, и свобод-способностей, к которым стремятся люди, [...] другими словами, не использовать одно и то же слово для свобод либералов и для свобод социалистов или сторонников Welfare State [Р. Арон, С.132].

Однако обособление свободы-непрепятствования и свободы-способности (которое отчасти перекликается с известным делением свободы на свободу "от" и свободу "для") в дальнейшем приводит Р. Арона к противопоставлению способности (ability) свободе как таковой: "Исторически значащим, хотя и противоречащим словарной точности, оказывается смешение, характерное для нашей эпохи, не-свободы и не-способности... Согласно избитому определению реальной свободы, которое подсказывает формулировка Атлантической хартии - freedom from want [свобода от нужды], реальная несвобода не обязательно включает зависимость по отношению к определенным акторам; действительным же источником порабощения является социальный контекст... Реальная свобода, согласно этому определению, тождественна тому, что мы выше назвали способностью (ability), а не свободе. В обществе, где не существует бесплатного школьного образования, рабочий, не имеющий достаточно средств, чтобы отправить ребенка в школу, не является тем не менее несвободным дать ему образование - у него нет на это средств, он на это неспособен" [Р. Арон, С.131].

С точки зрения нашего проблемного и предметного поля такое противопоставление способности и свободы (неспособности и несвободы) представляется непродуктивным и неправомерным. Во-первых, за тем или иным социальным контекстом зачастую скрываются прошлые и настоящие зависимости более сильных и более слабых акторов друг от друга. Так что "социальный контекст как источник порабощения" в действительности отражает доминирование односторонней антагонистической зависимости одних групп от других и вполне укладывается в пространство свободы-несвободы. Во-вторых, исключение несвободы от нужды (как не-способности из-за нехватки средств) из пространства свободы значительно обеднило бы представление об этом феномене в современном российском обществе, где даже в первичных определениях свободы на этот аспект указывало, как мы видели, более половины респондентов и где динамика в этом отношении, как мы еще увидим, рассматривается в контексте взаимодействий более слабых социальных групп с более сильными группами. И, наконец, в-третьих, в меняющемся обществе динамика способностей индивидов в том или ином отношении сама по себе выступает важным индикатором свободы-несвободы. И если в ходе общественных преобразований у того или иного индивида, несмотря на все его усилия, стало меньше возможностей дать нужное образование своим детям, то он стал не просто менее способным, но и менее свободным в этом отношении.

Таким образом, в нашем предметном поле способность - важное условие свободы: прежде, чем заключать, свободен индивид в том или ином отношении или нет, мы должны быть уверены в том, что он способен к осуществлению соответствующих действий и состояний, имея в виду наличие у него соответствующих физических и интеллектуальных навыков, умений. И не более.

Среди "деятельностных" определений свободы, наряду с негативными интерпретациями ("свобода как устранение ограничений для индивидуальной деятельности"), встречаются и позитивные характеристики свободы. С точки зрения социологического предметного поля, на мой взгляд, в частности, заслуживает внимания представление Д.А.Леонтьева о том, что человеческая свобода является не столько свободой от причинных зависимостей, от настоящего и прошлого, сколько преодолением этих зависимостей и связей. В качестве аналогии он приводит "самолет, который не отменяет закона всемирного тяготения, однако отрывается от земли и летит. Преодоление притяжения возможно именно благодаря тому, что силы тяготения тщательно учтены в конструкции самолета" [Д.А, Леонтьев, С.34].

В реальной жизни (а значит, и в социологическом предметном поле) чаще встречается не устранение тех или иных социальных зависимостей, а их преодоление (формальное или неформальное). Но еще более часто - не преодоление, а ослабление определенных зависимостей (социальных ограничений). Впрочем, между устранением, преодолением и ослаблением не существует непреодолимой границы: со временем преодоление или ослабление тех или иных зависимостей (в том числе и неформальное, противозаконное) может приводить к их устранению (в том числе формальному, законному). Чтобы не быть голословной, проиллюстрирую это "перетекание" на примере "шабашничества", которое долгое время было предметом моих научных интересов и которое я знаю лучше других полуформальных социальных феноменов.

Последняя волна активного нарастания "шабашничества" началась в конце 60-х - начале 70- х гг. после принятия решений о росте капиталовложений в сельское хозяйство и развитии на селе так называемого хозяйственного способа строительства. Развитием строительства на селе государство собиралось смягчить созданные им же диспропорции в социально-экономическом развитии города и села, не меняя типа экономических отношений в обществе. Однако реализовывать строительную программу на селе в то время было уже некому, если бы не сезонные строители из Западной Украины, Закавказья, Северного Кавказа, а также близлежащих городов, по собственной инициативе прибывавшиие в села трудонедостаточных районов страны - но не "насовсем", а на 5-7 месяцев (на сезон).

В течение более 20 лет государство "закрывало глаза" на те способы, к которым прибегали разные стороны, участвующие в процессе, для самостоятельного преодоления официальных ограничителей трудовой активности (работа по 16 часов, часто без выходных, нарушение техники безопасности, получение нетрудовых доходов бригадирами маклерского типа; решение проблем с исчислением трудового стажа путем покупки трудовых книжек, платы начальникам за "отсутствие на работе" в связи с поездками на сезонные заработки и др.). Неформальные способы ослабления или преодоления (обхода) существовавших в то время социальных ограничителей долгие годы помогали сезонным мигрантам реализовывать их жизненные цели, соблюдать национальные традиции, следовать ценностям их территориальных общностей, в большей мере влиять на свое будущее и будущее своих детей и др. В конце концов, в 1986 г. государство вынуждено было официально признать этот феномен, приняв постановление об упорядочении организации и оплаты труда временных строительных бригад, официально устранившее ряд социальных ограничителей, возникавших у участников этого процесса [Подробнее: М.А. Шабанова (а), (б), (г), (д), (е)].

Так или иначе, в положительных определениях свободы, она выступает специфической формой активности человека. "Если активность вообще присуща всему живому, то свобода, во-первых, является осознанной активностью, во-вторых, опосредованной ценностным "для чего", и, в-третьих, активностью, полностью управляемой самим субъектом (курсив мой - М.Ш.). Другими словами, эта активность контролируется и в любой точке может быть произвольно прекращена, изменена или обращена в другом направлении... Путь становления свободы - это обретение права на активность и ценностных ориентиров личностного выбора". Так что свобода присуща только человеку, но не каждому. Внутренне несвободными, по Д.А.Леонтьеву, являются люди, непонимающие действующих на них внешних и внутренних причин, люди без жизненных ориентаций, люди мечущиеся и нерешительные, неспособные переломить неблагоприятный ход событий [Д.А. Леонтьев, С.34-35].

Определения свободы как отсутствия препятствий к действию значительно различаются теми пределами, до которых допускается эта беспрепятственность. Так, одной из особенностей российской общественной традиции является частое отождествление свободы с волей. Вспомним, что в Словаре В.Даля свобода определяется через волю: свобода - своя воля, простор, возможность действовать по-своему; отсутствие стеснения, неволи, рабства, подчинения чужой воле [В.Даль, Т.4, с.151]. При этом понятие свободы распространяется на весьма широкий круг явлений, вплоть до полного, необузданного произвола или самовольства: "свобода понятие сравнительное; оно может относиться до простора частного, ограниченного, к известному делу относящемуся, или к разным степеням этого простора, и наконец к полному, необузданному произволу или самовольству" [Там же, с.151]. В свою очередь, воля в разнообразных своих значениях определяется через "данный человеку произвол действия, простор в поступках", "власть или силу", "желание стремление, хотенье, похоть", "неподвластность, самоволие, произвол" [Даль, Т.1, с.238-239]. Объединяет все эти значения воли умолчание о каких-либо ее ограничителях, отсутствие каких-либо рамок.

Вот как характеризовал Р.Пайпс представления о свободе русского крестьянина: "Если подумать о том, в каких клещах держали крестьянина капризная воля хозяина и чуть менее капризная воля природы (силы, которые он плохо понимал и которые никак не мог контролировать), то нечего удивляться, что излюбленной его мечтой было сделаться абсолютно, безответственно свободным. Он звал это идеальное состояние волей. Воля означала полную необузданность, право на буйство, гулянку, поджог. Она была абсолютно разрушительным понятием, актом мести по отношению к силам, которые извека терзают крестьянина. Разночинец Белинский, знавший мужика лучше, чем его друзья из дворян, высказывался на эту тему достаточно прямо, когда усомнился в осуществимости их мечты о демократической России: "В понятии нашего народа свобода есть воля, а воля - озорничество. Не в парламент пошел бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он, пить вино, бить стекла и вешать дворян, которые бреют бороду и ходят в сюртуках, а не в зипунах"" [Р.Пайпс, С.206-207].

Чаще, однако, свобода человека, взаимодействующего с обществом, помещается в определенные рамки - рамки социальных норм или законов. Так, по Д.С.Миллю, "только такая свобода и заслуживает названия свободы, когда мы можем совершенно свободно стремиться к достижению того, что считаем для себя благом, и стремиться теми путями, какие признаем за лучшие, - с тем только ограничением, чтобы наши действия не лишали других людей их блага, или не препятствовали бы другим людям в их стремлениях к его достижению (курсив мой - М.Ш.)" [Д.С. Милль, С. 299]. И, далее: "Человек должен иметь полную свободу поступать как хочет во всем, что касается только самого; но нельзя признать за ним свободу поступать по своему усмотрению в том, что касается других, под тем предлогом, что дела других суть его собственные дела. Государство должно уважать свободу каждого индивидуума во всем, что касается исключительно самого этого индивидуума, но при этом оно обязано иметь самый бдительный надзор над тем, как индивидуум пользуется властью, которой оно дозволяет ему иметь над другими людьми" [ Там же, С. 383].

По П. Гольбаху, свобода - "возможность делать для своего счастья все, что допускает природа человека, живущего в обществе (курсив мой - М.Ш.)... Воспитание, закон, общественное мнение, пример, привычка, страх - все это причины, которые должны изменять людей, влиять на их волю, заставляя их содействовать общему благу, направлять их страсти и сдерживать те из них, которые могут вредить цели общества" [П. Гольбах, Т.2, С.339, 242].

В ряде определений в качестве главного ограничителя свободы признаются провозглашенные в данном обществе законы. Так, классическое определение свободы, данное Дж. Локком, гласит: свобода заключается в том, "чтобы жить в соответствии с постоянным законом, общим для каждого в этом обществе и установленным законодательной властью, созданной в нем", свобода человека состоит в его возможности следовать "собственному желанию во всех случаях, когда это не запрещает закон (курсив мой - М.Ш.), и не быть зависимым от непостоянной, неопределенной, неизвестной, самовластной воли другого человека" [Дж. Локк, С.274-275]. Ш. Монтескье также определял свободу как право делать все, что дозволено законами [Ш.Л. Монтескье, С.185].

Вообще говоря, требование законопослушания может серьезно сузить границы индивидуальной свободы, увеличить зависимость "рядовых" социальных групп от власть имущих. Поэтому, как мы видели (глава 1), либеральная концепция правопонимания разграничивает законы правовые и неправовые, ограничивая свободу только правовыми законами.

В целом, определение свободы через отсутствие (преодоление, ослабление) препятствий (в тех или иных пределах), несомненно, отражает один из самых важных пластов "социального бытия" свободы. Однако с точки зрения нашего проблемного и предметного поля и это определение не является исчерпывающим. За пределами нашего видения в этом случае остаются, во-первых, изменения в пространстве возможностей индивида, а во-вторых, восприятие и переживание индивидом этих изменений. В реальной жизни относительно беспрепятственным действиям может предшествовать сужение пространства актуальных возможностей, так что относительная свобода действия вполне может сосуществовать с сужением свободы выбора и уменьшением уровня индивидуальной свободы. Более того, сам по себе этот факт может по-разному восприниматься и переживаться разными индивидами. Так что нам необходимо не только расширить внешнюю проекцию свободы, но и акцентировать внимание на ее внутренней проекции.

Еще Сенека разделял свободу духа и тела [Л.А. Сенека, С.92] и считал, что каждый человек обладает духовной свободой, независимо от своего положения. "Тот, кто думает, что рабство распространяется на всю личность, заблуждается: ее лучшая часть свободна от рабства. Только тело подчинено и принадлежит господину, дух же сам себе господин". В христианской религиозной традиции, "свобода человека есть отчуждение от своих ранее сложившихся связей с отдельными формами бытия (вещами, материальными процессами, людьми и т.п.) и освоение связи с Богом ... Если исходит из дефиниции свободы как "несвязанности" (состояние свободы) или как "обладания только свободными связями" (состояние свободы выбора), то, действительно, христианство мыслит свободу логически безупречно: реальная свобода возможна как отчуждение от всех материальных связей и установление связи с Абсолютом как предельным основанием всякого "своего бытия", [...] человек может быть свободным только благодаря постепенному приближению к Богу и прислушиванию к Его заветам. Человеческая свобода - это участие в свободе Царства Божьего. Суть свободы состоит не в отчуждении от Бога и законов, данных Им природе, а в освобождении индивида от власти суетного мира" [А.М. Максимов, С.55, 65, 117]. "Свобода - вот исходное в церковной мистике... Свобода - таинственна, изначальна, исходна, бездонна, безосновательна, иррациональна. Со свободой связана тайна греха и тайна искупления. Христос - свобода, ибо сын делает нас свободными" [Н.А. Бердяев, С.246].

Психология же, изучая внутренние аспекты свободы, тем не менее, не уводит человека из мира реальных социальных зависимостей, а акцентирует внимание на процессе переживания их индивидами. В современной психологии свобода есть "осознавание человеком наличия границ возможностей и их изменения, переживание результатов этого осознавания [...] Несвобода - фрустрационное состояние человека, возникающее в результате осознавания и переживания того, что границы возможностей, мешающие самореализации, непреодолимы. Свобода - состояние человека, возникающее в результате самоопределения - построения такого отношения к границам своих виртуальных возможностей (или изменения этих границ), при котором преодолеваются препятствия самореализации" [Е.И. Кузьмина, С.16, 60]. Мы уже уделили немало внимания психологическим аспектам свободы (См.: главы 1, 2) и уже пришли к выводу, что внутренние аспекты свободы, хотя и необычайно важны, но все же в полной мере не удовлетворяют требованиям нашего проблемного поля. Поэтому не будем больше к этому возвращаться.

Прежде чем продолжить пропускать через "сито" требований социологического проблемного и предметного поля основные определения свободы, укажу на одну важную черту всех приведенных выше определений. Все они по природе своей индивидуалистические. "Основу этого понимания человеческой реализации составляет убеждение, что, как пишет Дьюи, "при таком врожденном или изначальном даре прав, сил, потребностей, которыми наделены индивиды, единственное назначение социальных институтов и закона состоит в устранении препятствий для "свободной" игры индивидуальных естественных способностей". Свобода и реализация идут рука об руку. Получается, что нет нужды в совместном созидании общего блага, ибо такое благо по самой своей природе не сотворимо. Все, что может сделать общество, - это поощрить свободу (курсив мой - М.Ш.)" [Дж. Кэмпбелл, С.116].

В противоположность этой индивидуалистической перспективе развивается и "коллективистская" перспектива, (т.е. учитывающая благо community и предполающая стремление индивида к признанию со стороны community). В дальнейшем будем именовать ее коммунальной. Свобода в рамках сообщества, по определению Дж. Дьюи, есть "род индивидуальной свободы, обладание которой всеобще и совместно и которая поддерживается и регулируется благодаря социально организованному и разумному контролю" [Дж. Кэмпбелл, С.116]. Основные положения коммунального понимания свободы сводятся к следующему [Там же, С.113, 117-118, 122, 124]:

1) индивидуалистические определения свободы неадекватны человеческой природе из-за зауженного смысла, которым они наделяют индивидуальность. Согласно представлениям "коммуналистов", люди не только хотят свободно выражать свои мнения или свободно действовать, но и чувствовать свою важность, нужность, полезность другим и стремятся обрести признание в группе. Смысл самораскрытия человека - в участии в жизни общины. Свобода как ценность, коренящаяся в сообществе, предполагает социальную значимость Я. То есть людям необходимо сознавать, что они есть часть чего-то большего, чем они сами;

2) в отличие от индивидуалистической перспективы свободы, где "Я" есть нечто, изначально данное личности, в коммунальной перспективе "Я" возникает в процессе научения в социальных взаимодействиях. Именно в процессе таких взаимодействий, когда у человека возникает осознание своего индивидуального отличия в качестве члена общины, возникает подлинная индивидуальность. Это не дар, а достижения (инициативность, изобретательность, чувство ответственности в выборе верования и поведения), причем достижения не частные, а социальные. "Ни человек, ни разум не эмансипируются, будучи предоставлены только самим себе", - пишет Дьюи. "Свобода есть то, что обеспечивает реализацию и раскрытие личных задатков, и это происходит в условиях многообразной и множественной связи с другими. [...] институты - средства сотворения личности, ...единственное средство, с помощью которого можно обеспечить позитивную свободу деятельности";

3) "индивидуалисты", по мнению "коммуналистов", неадекватно решают вопрос о взаимосвязи индивидуальной свободы с общим благом, о сущности и необходимости самоограничений человека. Принимая во внимание "естественные" склонности людей, "индивидуалисты" считают, что индивидуальные действия (если на их пути не встречаются никакие вмешательства со стороны государства, кроме тех, что обеспечивают мирные условия) сами собой ведут к достижению общего блага. Цель дисциплины и самоограничений в данный момент времени они видят в достижении индивидуального благоденствия в будущем и никакая устойчивая локальная группа в установлении этих ограничений не должна участвовать. "Коммуналисты" же, напротив, исходят из того, что люди никогда не были простой совокупностью частных лиц, которые не имеют ничего общего, кроме сознательного договора о минимуме государственного вмешательства (ибо их объединяет общая память, традиции, общие цели, групповой стыд и др.). Они призывают к дисциплине и добровольным самоограничениям индивидуальных намерений для общего блага (напр., вопросы используемых технологий, экологии и др.).

Какой же трактовки свободы - индивидуалистической или коллективистской (коммунальной) - нам следует придерживаться в рамках социологического предметного поля и с учетом современной социальной ситуации в России? Какая из них сегодня в большей степени отвечает интересам развития личностей по законам их собственной жизнедеятельности, реализации их индивидуальностей?

Учитывая "административно-командное" прошлое российского общества, провозглашенное реформаторами "индивидуалистическое" будущее и отсутствие объединяющей национальной идеи в настоящем, трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Как только зайдет речь о необходимости самоограничений для общего блага, близкое административно-командное прошлое тут же напомнит о себе некогда общепринятым определением свободы как осознанной необходимости, где "правильное" понимание необходимости предполагало подчинение интересов индивида требованиям социума. Интерпретируемая тем или иным образом объективная необходимость, в принципе, могла вбирать в себя все, что угодно; в результате можно было оправдать хоть какую реальность, в том числе и такую, какая исключает проявление свободы со стороны больших групп людей в пользу немногих.

Но, быть может, общая установка на коллективизм у россиян была настолько сильной, что ее не разрушило ни административно-командное прошлое, ни отсутствие национальной идеи в настоящем? Быть может, идея коллективистской свободы, в принципе, в большей мере отвечает глубинным свойствам российской культуры, чем идея индивидуалистической (не путать с индивидуальной) свободы? Можно предположить и то, что в советское время коллективизм мог уходить на неформальный уровень и проявляться весьма своеобразным образом (семейные кланы, дружеские кампании, трудовые коллективы, мафиозные группы и др.).

Во всяком случае, вопрос о месте коллективистских и индивидуалистических элементов в современных образах индивидуальной свободы требует специального исследования. Здесь ограничусь указанием на два результата своих эмпирических обследований - в данном случае, к сожалению, только в сельской местности. Во-первых, отвечая на вопрос о чертах характера, которыми, по мнению респондентов, должны обладать их дети и внуки, чтобы добиться успеха в новых условиях, большинство (58%) указало на необходимость не противопоставлять себя коллективу, умение приспосабливаться к нему: "общее важнее личного". Группа полагающих, что "личные интересы важнее общественных", так что нужно уметь отделять свои интересы от интересов коллектива и не подавлять свое "я", оказалась гораздо меньшей (36%), хотя и тоже многочисленной. Это, разумеется, не дает основание автоматически отнести первую группу к сторонникам коллективистской свободы, тем более, что некоторые из них сами подчеркивали вынужденный характер подчинения личного общему ("попробуй противопоставь себя коллективу!", "коллектив тебя растопчет, если будешь против выступать"). Для определения характера взаимосвязи трудового коллективизма с индивидуальной свободой нужны детальные специальные исследования. Во-вторых, весьма многочисленные группы респондентов в настоящее время связывают положительную динамику своей свободы с процветанием России как общим благом: в сельской местности таких - 24-31%.

Кроме того, не только западные, но и российские ученые призывают к поиску гармонии в развитии Человека, его Общества и Природы [Н.Моисеев, С.169]. Поскольку речь идет о гармонии, то предполагается интеграция индивида и общества на качественно ином основании. По существу, об этой же гармонии заявлял П.Штомпка в своей концепции социального становления. Современное общество все более отчетливо осознает потери и опасные последствия, к которым приводит неуклонный рост контроля над природной средой и сознанием людей. Экологи призывают обуздать чрезмерные амбиции в надежде покорить природу, а антитоталитарные движения взывают к терпимости, плюрализму, отказу от попыток навязать обществу какие бы то ни было догматические схемы [П. Штомпка, С.292].

Таким образом, исходя из требований социологического предметного поля, необходимо, на мой взгляд, принять во внимание и "индивидуалистов", и разного рода "коммуналистов", коль скоро как те, так и другие присутствуют в современном российском обществе. А значит, априори не нужно отдавать предпочтение ни "индивидуалистской", ни "коммунальной" интерпретациям свободы: каждая из них должна присутствовать в актуальном пространстве индивидуальной свободы в той степени и с учетом того места, которое они занимают сегодня в системе важнейших жизненных целей и ценностей разных индивидов и групп.

Наконец, интересные перспективы понимания феномена свободы в меняющемся обществе, думается, открывает философский синтез свободы как освоения и свободы как отчуждения. За свободой-освоением, по существу, скрывается основная часть "первичных" определений свободы в российской повседневности. Ибо сюда попадает понимание свободы и как устранения материальной зависимости, и как устранения эксплуатации, насилия человека над человеком. Однако, такое понимание не исчерпывает существа свободы, ибо "свобода достигается не только путем освоения (экспансии, порабощения) мира, но и путем отчуждения (отказа) от части своих приобретенных субъективных возможностей и потенций. Все великие религиозные пророки от Кришны до Баха-Уллы учили, что человек быстро теряет свою свободу, как только обретает массу материальных связей и предметно-чувственных вожделений. Такие связи делают человека чересчур зависимым, уменьшают свободу его выбора подобно тому, как связанная во всех точках механическая система перестает обладать даже единственной степенью свободы. Чтобы быть свободным, учил Будда Гаутама, нужно научиться освобождаться от привычных связей и зависимостей..." [А.М. Максимов, С.55].

Разрабатывая понимание свободы как диалектической меры единства освоенного и отчужденного, А.М. Максимов рассматривает свободу-освоение как разрушительную, как посягательство "ее субъекта на естественные состояния объектов природы, сложившиеся социальные институты, жизни ближних и дальних людей, а также на свой собственный сложившийся внутренний мир". Свобода же как добровольное отчуждение ее субъекта "прежде всего выступает как притяжение к иному, как онтологическая любовь, самопожертвование. Благодаря взаимопритяжению субъектов свободы, их открытости друг другу мир гармонично обновляется, творится на не антагонистическом, а потому более прочном основании. ... Свобода, взятая во взаимоопределяющих друг друга тенденциях освоения и добровольного отчуждения, есть реальная, а не формальная свобода" [Максимов А.М., С.55]. Поиск гармонии между освоением и отчуждением в реальной свободе никогда не прекращается.

Такое философское понимание свободы представляется весьма продуктивным и для социологии. Ибо в периоды кардинальных общественных изменений индивиды добровольно или вынужденно отказываются от части прежних зависимостей (внешних и внутренних) и осваивают новое пространство (внешнее и внутреннее), они сравнивают старые и новые зависимости, себя бывшего и нового, и это сложное переплетение процессов отчуждения и освоения определяет динамику их реальной свободы.

Итак, констатируем: по существу все приведенные здесь научные определения свободы имеют эмпирические аналоги в реальной жизни российского общества, т.е. отражают "повседневные" определения свободы, которые дают сегодня разные индивиды. Исходя из требований социологического предметного поля, мы не можем выбрать лучшее из них, так как не можем пренебречь ни одним из данных определений. Поэтому необходимо сконструировать такое определение свободы, которое вбирало бы в себя все ее аспекты, обозначенные в приведенных выше "повседневных" и научных определениях. В частности, социологическое определение свободы должно принимать во внимание:

1) взаимосвязь свободы с системой социальных отношений и институтов данного общества; с тем, чтобы не терять из виду пространство потенциальной свободы, в принципе доступное разным индивидам (группам), независимо от того, реализуют ли они эти возможности или нет;

2) особенности системы жизненных целей и ценностей разных групп индивидов, представления о допустимых способах их достижения (реализации) в данный момент времени;

3) динамику ограничителей свободы (внешних и внутренних), с которыми сталкивается тот или иной индивид (группа), предпринимая социальные действия в актуальном направлении.

Иными словами, нам потребуется определение, принимающее во внимание как внешние, так и внутренние аспекты свободы, как реализованные, так и нереализованные возможности, а также динамику позиций разных индивидов (групп) по всем этим основаниям. Это, разумеется, не означает, что такое определение свободы будет лучше уже существующих: главным требованием к нему является большее соответствие нашему предметному полю и особенностям теоретико-методологического подхода.

3. Социологическое определение свободы.

Понятие ограничителя свободы

Названному требованию наиболее отвечало бы понимание свободы как возможности субъекта самому выбирать и беспрепятственно реализовывать жизненно важные цели и ценности. Но такому определению, разумеется, не соответствуют никакие конкретные данности, оно отражает лишь идеальное состояние. В действительности "... ни один член общества не является полностью свободным по отношению ко всем другим (за исключением, согласно идеальной гипотезе, абсолютного тирана), и никогда индивид не лишен полностью свободы, т.е. не может делать что бы то ни было, ибо ему препятствуют другие или угрожают санкциями" [Р. Арон, С.133]. Иными словами, на практике речь может идти о переходе либо от одной степени социальной несвободы к другой (количественный аспект), либо/и от одного смыслового образа несвободы к другому (качественный аспект), то есть о процессе освобождения или закрепощения.

Под "освобождением" будем понимать процесс и результат взаимодействия индивидов (групп) с социальной средой, в ходе которого либо вследствие изменения среды (системы социальных зависимостей: социальных институтов, социальных неравенств и др.), либо благодаря собственным усилиям индивидов (групп), либо тому и другому одновременно они обретают больше возможностей для выбора и реализации жизненно важных целей и ценностей. Под "закрепощением" будем понимать обратный освобождению процесс, в ходе которого вследствие изменения социальной среды и несмотря на противодействие индивидов (групп) либо из-за отсутствия по тем или иным причинам такого противодействия происходит сужение возможностей для самостоятельного выбора и реализации важных целей и ценностей.

Говоря о жизненных целях в определении свободы, я, конечно, не имею в виду, что индивид непрерывно ставит перед собой какие-то важные цели и выбирает средства их достижения. Тем более не имеется в виду и наличие у индивида какой-то долговременной жизненной программы. В данном случае за термином "жизненные цели" скрываются намерения, потребности, желания, для удовлетворения которых индивид готов действовать.

Чтобы не усложнять определение, я не стала отделять в нем желания и намерения от целей, хотя, разумеется, вслед за В. Виндельбандом признаю различие между ними. "Чем запутаннее взаимоотношения различных желаний, которые должны быть взвешены нашим выбирающим сознанием, тем больше наше обсуждение распадается на различные фазы. Наряду с вопросом, что делать, возникает вопрос, как делать; исследование целей требует непременно исследования средств, и обе линии нашего обсуждения часто скрещиваются в различных направлениях. Результатом нашего выбора может быть нерешительность, которая может иметь место и при выборе целей, и при выборе средств, и при выборе того и другого. Но результатом может быть также какое-нибудь более или менее твердое и определенное решение. Такие воления, которые остаются в нашей душе, хотя мы при обсуждении их и не могли решиться на какое-нибудь действие для их удовлетворения, - такие воления превращаются в простые, слабые желания (здесь и далее курсив мой - М.Ш.). Наоборот, те воления, которые мы решили удовлетворить определенными действиями, превращаются в цели. Цель остается простым намерением, если для ее достижения надо ждать наступления определенных внешних условий, причем этого наступления определенных условий можно ждать просто как результата простого хода вещей, или ему можно содействовать при посредстве собственных подготовительных действий" [В.Виндельбанд, С. 519-520].

Другим важным понятием в данном определении свободы-несвободы (освобождения-закрепощения) является "возможность", то есть наличие благоприятных условий для осуществления чего-либо. В их числе не только внешние по отношения к индивиду условия, но и наличие у индивида определенных способностей, необходимых для совершения того или иного социального действия (навыков, знаний, умений и других индивидуальных особенностей, включая физические возможности человеческого организма). Кроме того, здесь имеются в виду самые разнообразные возможности: реализованные и нереализованные; актуальные в данный момент времени и невостребованные; осознанные и неосознанные. То есть именно благодаря "возможностям" "свобода" обретает статус такой универсалии, которая предполагает два различных измерения единого переживаемого мира (т.е. потенциальность и актуальность) и "охватывает в одной идее возможности, реализованные и в то же самое время замороженные (arrested) в действительности" [Г.Маркузе, С.276].

Границы возможностей задаются ограничителями свободы. В социологическом исследовании свободы это едва ли не самое важное понятие. Ибо социальный мир полон ограничений, и попытки найти

рецепт жизни в обществе и одновременной свободы от него, как известно, заранее обречены на провал. "Чтобы представить себе мир, лишенный своих обычных ограничений [разнообразия], - пишет Росс Эшби, - нам пришлось бы обратиться к волшебным сказкам или к "сумасшедшему" фильму, а ведь даже в них отсутствует лишь некоторая часть всех ограничений. Мир без ограничений [разнообразия] был бы полностью хаотическим" [Росс Эшби, С.187]. В стабильных условиях некоторые из этих ограничений мы даже не замечаем, а если и замечаем, то считаем само собой разумеющимися. Однако в периоды кардинальных общественных изменений ситуация меняется: неосознаваемые раньше ограничения становятся явными, и напротив, часть из осознаваемых ранее ограничений в новых условиях уходит на второй план, начинает восприниматься преимуществом, а не недостатком прежней жизни; в изменившихся условиях одни ограничения отмирают сами собой, другие - преодолеваются с большей легкостью, чем прежде, третьи же, напротив, предстают новыми непреодолимыми преградами и т.д. Динамика и метаморфоза ограничений свободы в значительной степени определяют динамику свободы (социетальной и индивидуальной) и закономерности адаптационного процесса к новым условиям. Именно поэтому в теориях меняющегося общества понятие "ограничение" ("ограничитель") представляется одним из центральных.

В самых общих чертах ограничитель свободы - это то, что уменьшает уровень свободы социального субъекта относительно некоторого состояния. То есть некоторое обстоятельство "N" будем называть ограничителем свободы, если оно отражает (представляет собой) такое взаимодействие социального субъекта с окружающей средой, которое сужает пространство его актуальных возможностей абсолютно и/или относительно (во времени и/или по сравнению с другими социальными субъектами), а также вызывает рост его усилий (затрат) на достижение прежнего набора значимых целей.

Последнее обстоятельство указывает на то, что под воздействием того или иного ограничителя спектр актуальных для индивида возможностей может и не измениться, однако, чтобы этого не произошло, индивид вынужден будет затрачивать усилий больше, чем прежде. Это, в свою очередь, может привести к сокращению иных важных жизненных возможностей, а может непосредственно не сказаться на них. Характер возросших усилий здесь (пока) не имеет принципиального значения. Ограничусь замечанием о том, что это могут быть как физические усилия (овеществленные и неовеществленные), так и усилия социально-психологические, связанные, в частности, с необходимостью использовать такие способы социальных действий, которые в большей мере, чем прежние, расходятся с ценностными ориентациями индивидов (в меньшей степени интернализованы ими). В дальнейшем для простоты буду считать это обстоятельство частным случаем сужения пространства актуальных возможностей.

Не всякий социальный ограничитель выступает ограничителем свободы того или иного социального субъекта (индивида, группы). Таковым он становится, если: 1) в "отсекаемое" данным социальным ограничителем пространство выбора попадают значимые (актуальные) для субъекта возможности; 2) утрата значимых возможностей (или повышенные усилия (затраты) на их сохранение) не компенсируется появлением таких новых возможностей, которым наш субъект придает еще более высокую значимость, чем утраченным.

Один и тот же ограничитель, сужая возможности субъекта в одном отношении, в то же время может способствовать их расширению (сохранению) в другом. Например, факт проживания в сельской местности существенно ограничивает возможности индивида во многих сферах жизнедеятельности (свобода выбора места жительства и профессии, занятость, образование, досуг и др.), но в то же дает ему и некоторые преимущества, каких нет у жителей городов (свежий воздух, природа, тишина, неформальные отношения и др.). Становление рыночных институтов снижает возможности гарантированной занятости, но в то же время расширяет свободу потребительского поведения. Каждый субъект одновременно может испытывать на себе оба воздействия рынка (и "ущемпляющее", и "компенсирующее"). Не исключено, что по мере адаптации к изменившимся условиям "компенсаторные" свойства того или иного ограничителя начинают превосходить "ущемляющие". В этом случае ограничитель отрицает сам себя и переходит из группы ограничивающих воздействий в группу благоприятствующих факторов (факторов-возможностей).

После того, как обозначены основные определения, можно перейти к характеристике того теоретико-методологического подхода, который, на мой взгляд, в большей мере отвечает требованиям нашего проблемного и предметного полей.