Социальные характеристики двух групп авторов

Отмечается наибольшая значимость социальных, а точнее, морфологических факторов в реконверсии, когда писатели вынуждены были отказаться от практики престижной, но не имеющей выход, и когда они рискнули отдать предпочтение роману ¾ жанру, широко распространенному и официально не менее почитаемому. Это передвижение в литературном поле может быть приближено к явлению университетской подвижности, которое Джозеф Бен Дэвид и Рэдалл Колинс относят к зарождению научной психологии, возникшей как дисциплина в немецком университетском поле в конце XIX века. Действительно, в обоих случаях люди перемещаются их поля, признанного более возвышенным (поэзия как жанр, психология как дисциплина) к полю с более низким статусом, где соревновательные условия лучше (соответственно, роман и философия). Бен Дэвид и Коллинс показали на пример Вундта, а также Фрейда и Пастера, как такие перемещения в университетском поле могли способствовать интеллектуальным изменениям в нем: индивид, перемещающийся ниже, не отрекался от своего отождествления с исходной группой и принимался, как следствие, за поднятие престижа нового поля своей деятельности. Представляется, что подобный процесс явился следствием реконверсии писателей, потерявших надежду на успех в поэзии, и отразился на развитии самого романа.

СОЦИАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ДВУХ ГРУПП АВТОРОВ

(1) Профессия отца Жеффруа с точностью не указана ни одним из его биографов. Но совпадающие указания (скромный семейный доход, бретонское происхождение, прибытие в Париж, чтобы найти работу) позволяют утверждать, что он относился к мелкой буржуазии.

Действительно, чтобы преодолеть кризис собственной идентификации, проявлявшейся в результате реконверсии, такие авторы, как Бурже, Франс или Баррес, перейдя к роману, стремились поднять его культурный престиж и применяли с этой целью в своем творчестве технику символистов, которой психологический роман обязан своими главными характеристиками. Поскольку термин «психология» есть общая категория, связанная в восприятии современников с именем Тэна, который впрочем, не отрицает, что полностью посвятил свое творчество психологии, то, очевидно, сам факт соединения, даже в формулировке, романа и психологии, способствует повышению престижа романа: второй термин возвышает, выправляет и даже некоторым образом отменяет первый. Именно по такой логике следует интерпретировать все ссылки, которые позволили романистам-психологам войти в литературное поле в качестве наследников Тэна и Ренана. Принимая во внимание концентрацию интеллектуального капитала этих двух личностей вокруг положения и произведений романистов-психологов, мы поймем тот интерес, который представляет для новой школы романа такая позиция. Та манера, в которой последователи выражают свою зависимость от учителей, подтверждает, что эта зависимость соответствует в принципе стратегии наследования, а не только интеллектуальному родству личностей. В самом деле, можно проследить, что подчеркнутое восхищение, которое требовалось для выражения законного почитания («Г-н Тэн — это наш профессор психологии, почитаемый отец аналитиков»), сосуществовало с проявлениями дерзости, пронизанной нетерпением наследования. Таков же, очевидно, и смысл появления в 1888 г. маленькой книжечки с названием «Восемь дней у господина Ренана», в которой Баррес иронизирует многозначительно над административными постами, занимаемыми Ренаном, больше, чем над произведениями философа. По замечанию П. Петибона, «Ренан в «Восьми днях» — это не Ренан «Происхождения христианства» или «Corpus inscriptionum», а Ренан, обедающий в городе, произносящий речь в Институте, Ренан на Кельтском обеде или в «Фигаро». Объективная правда отношений, связывающих романистов-психологов с Тэном и Ренаном, выражается также в двусмысленности литературной формы пародии, в которой блистал Жюль Лемэтр, ставший, по словам Жиро, «быстро» известным после появления в «Ревю бле» 10 января 1885 г. особенно удачной пародийной статьи. Как стилистическое упражнение, пародия на мастера, сделанная учеником, есть одновременно утрата отношения к мастеру как к святому и утверждение способностей ученика быть равным ему.

Все эти данные показывают, что романисты-психологи обладают объективными качествами, позволяющими им успешно продвигать свое дело в том смысле, что их социокультурные характеристики соответствуют требованиям стратегии, которую подсказывают составляющие успеха карьеры. Долгие годы учебы этих авторов — все прошли через класс философии, а Дежарден, Брюнетьер и Лемэтр учились и на подготовительных курсах — развили в них вкус к общим идеям и к анализу: условие, которое в обстановке литературного поля эквивалентно овладению интеллектуальным наследием. С другой стороны, поскольку Баррес, де Вогюэ или Бурже аккумулировали культурный капитал с раннего детства, они смотрят на способность к наблюдению с той же снисходительностью, которая в принципе проявляется у ученика, имеющего хорошие оценки по сочинению, к учебному материалу «для запоминания». И когда Бурже объявляет, что у него «посредственная способность к воскрешению в памяти форм», и наоборот, что он с легкостью вспоминает даже самые слабые эмоции и совсем не способен заинтересоваться кем-либо, не представляя себе его манеру чувствовать, его вкусы и отвращение к чему-либо, его удовольствия и переживания», нет никакого повода сомневаться в его искренности, даже тогда, когда это утверждение представляет собой аргумент против эстетики, разработанной Золя и применявшейся его последователями. Именно по этой логике может быть проанализирована функция социального капитала: когда Эрвье, Баррес или Франс помещали романные интриги в «высшее общество», которое им было близко, потому что они либо из него вышли, либо были в него введены, разрыв с натурализмом становится необходимым, т.к. этого требовали их стратегия и их положение в социальном смысле слова, а также модель культурного престижа, как она была установлена во второй половине XIX века. Иначе говоря, та светскость, которую проявляют романисты-психологи, отражается одновременно на их внешности, на способе завоевания символической власти, на их творческих возможностях, а также на склонности к анализу. Баррес утверждал, что, например, «в душе императрицы, смещенной с трона, которая познала и славу, и падение, происходит гораздо более ожесточенная и интересная для анализа борьба, чем у домохозяйки, муж которой обычно возвращается пьяным и бьет ее». Баррес иллюстрирует, таким образом, постулат эстетики психологического романа, который состоит в том, что интерес, который представляют персонажи романа, зависит от их социальной принадлежности.

Отмечается наибольшая значимость социальных, а точнее, морфологических факторов в реконверсии, когда писатели вынуждены были отказаться от практики престижной, но не имеющей выход, и когда они рискнули отдать предпочтение роману ¾ жанру, широко распространенному и официально не менее почитаемому. Это передвижение в литературном поле может быть приближено к явлению университетской подвижности, которое Джозеф Бен Дэвид и Рэдалл Колинс относят к зарождению научной психологии, возникшей как дисциплина в немецком университетском поле в конце XIX века. Действительно, в обоих случаях люди перемещаются их поля, признанного более возвышенным (поэзия как жанр, психология как дисциплина) к полю с более низким статусом, где соревновательные условия лучше (соответственно, роман и философия). Бен Дэвид и Коллинс показали на пример Вундта, а также Фрейда и Пастера, как такие перемещения в университетском поле могли способствовать интеллектуальным изменениям в нем: индивид, перемещающийся ниже, не отрекался от своего отождествления с исходной группой и принимался, как следствие, за поднятие престижа нового поля своей деятельности. Представляется, что подобный процесс явился следствием реконверсии писателей, потерявших надежду на успех в поэзии, и отразился на развитии самого романа.

СОЦИАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ДВУХ ГРУПП АВТОРОВ

(1) Профессия отца Жеффруа с точностью не указана ни одним из его биографов. Но совпадающие указания (скромный семейный доход, бретонское происхождение, прибытие в Париж, чтобы найти работу) позволяют утверждать, что он относился к мелкой буржуазии.

Действительно, чтобы преодолеть кризис собственной идентификации, проявлявшейся в результате реконверсии, такие авторы, как Бурже, Франс или Баррес, перейдя к роману, стремились поднять его культурный престиж и применяли с этой целью в своем творчестве технику символистов, которой психологический роман обязан своими главными характеристиками. Поскольку термин «психология» есть общая категория, связанная в восприятии современников с именем Тэна, который впрочем, не отрицает, что полностью посвятил свое творчество психологии, то, очевидно, сам факт соединения, даже в формулировке, романа и психологии, способствует повышению престижа романа: второй термин возвышает, выправляет и даже некоторым образом отменяет первый. Именно по такой логике следует интерпретировать все ссылки, которые позволили романистам-психологам войти в литературное поле в качестве наследников Тэна и Ренана. Принимая во внимание концентрацию интеллектуального капитала этих двух личностей вокруг положения и произведений романистов-психологов, мы поймем тот интерес, который представляет для новой школы романа такая позиция. Та манера, в которой последователи выражают свою зависимость от учителей, подтверждает, что эта зависимость соответствует в принципе стратегии наследования, а не только интеллектуальному родству личностей. В самом деле, можно проследить, что подчеркнутое восхищение, которое требовалось для выражения законного почитания («Г-н Тэн — это наш профессор психологии, почитаемый отец аналитиков»), сосуществовало с проявлениями дерзости, пронизанной нетерпением наследования. Таков же, очевидно, и смысл появления в 1888 г. маленькой книжечки с названием «Восемь дней у господина Ренана», в которой Баррес иронизирует многозначительно над административными постами, занимаемыми Ренаном, больше, чем над произведениями философа. По замечанию П. Петибона, «Ренан в «Восьми днях» — это не Ренан «Происхождения христианства» или «Corpus inscriptionum», а Ренан, обедающий в городе, произносящий речь в Институте, Ренан на Кельтском обеде или в «Фигаро». Объективная правда отношений, связывающих романистов-психологов с Тэном и Ренаном, выражается также в двусмысленности литературной формы пародии, в которой блистал Жюль Лемэтр, ставший, по словам Жиро, «быстро» известным после появления в «Ревю бле» 10 января 1885 г. особенно удачной пародийной статьи. Как стилистическое упражнение, пародия на мастера, сделанная учеником, есть одновременно утрата отношения к мастеру как к святому и утверждение способностей ученика быть равным ему.

Все эти данные показывают, что романисты-психологи обладают объективными качествами, позволяющими им успешно продвигать свое дело в том смысле, что их социокультурные характеристики соответствуют требованиям стратегии, которую подсказывают составляющие успеха карьеры. Долгие годы учебы этих авторов — все прошли через класс философии, а Дежарден, Брюнетьер и Лемэтр учились и на подготовительных курсах — развили в них вкус к общим идеям и к анализу: условие, которое в обстановке литературного поля эквивалентно овладению интеллектуальным наследием. С другой стороны, поскольку Баррес, де Вогюэ или Бурже аккумулировали культурный капитал с раннего детства, они смотрят на способность к наблюдению с той же снисходительностью, которая в принципе проявляется у ученика, имеющего хорошие оценки по сочинению, к учебному материалу «для запоминания». И когда Бурже объявляет, что у него «посредственная способность к воскрешению в памяти форм», и наоборот, что он с легкостью вспоминает даже самые слабые эмоции и совсем не способен заинтересоваться кем-либо, не представляя себе его манеру чувствовать, его вкусы и отвращение к чему-либо, его удовольствия и переживания», нет никакого повода сомневаться в его искренности, даже тогда, когда это утверждение представляет собой аргумент против эстетики, разработанной Золя и применявшейся его последователями. Именно по этой логике может быть проанализирована функция социального капитала: когда Эрвье, Баррес или Франс помещали романные интриги в «высшее общество», которое им было близко, потому что они либо из него вышли, либо были в него введены, разрыв с натурализмом становится необходимым, т.к. этого требовали их стратегия и их положение в социальном смысле слова, а также модель культурного престижа, как она была установлена во второй половине XIX века. Иначе говоря, та светскость, которую проявляют романисты-психологи, отражается одновременно на их внешности, на способе завоевания символической власти, на их творческих возможностях, а также на склонности к анализу. Баррес утверждал, что, например, «в душе императрицы, смещенной с трона, которая познала и славу, и падение, происходит гораздо более ожесточенная и интересная для анализа борьба, чем у домохозяйки, муж которой обычно возвращается пьяным и бьет ее». Баррес иллюстрирует, таким образом, постулат эстетики психологического романа, который состоит в том, что интерес, который представляют персонажи романа, зависит от их социальной принадлежности.