Эдуард Род

Приобщение Э. Рода к психологическому роману может быть приписано общей эволюции, которая после 1885 г. отдаляет от натурализма даже тех авторов, которые были наиболее расположены придерживаться правил написания литературных произведений, определенных Золя.

Но успех Рода в выбранном им новом стиле объясняется только культурным капиталом, которым владеет женевский писатель, сын учителя начальной школы, ставшего книготорговцем, как и отец Анатоля Франса. Обладатель, в отличие от своих первых союзников натуралистов, диплома о высшем образовании.

В своем анализе, посвященном эволюции Эдуарда Рода, Виктор Жиро говорит о важности культурного капитала в целом ряде факторов, отделяющих этого автора от школы Медана: «Между ним и этой школой существовало глубокое отличие, непреодолимое по своей природе: большинство натуралистов были необразованны, он же, в противоположность им, был сам разум. Какое же сродство душ могло существовать между этим неповоротливым, грубым и невежественным Золя, наименьшим философом и психологом из всех существующих, и этим утонченным, мягким, любознательным и беспокойным Водуа, подготовленным самой своей природой, воспитанием и традициями к изучению нравственных проблем и открытым благодаря тщательно культивируемой космополитической культуре к разного рода наблюдениям и занятиям?». В этом отрывке можно усмотреть некую рационализацию, основополагающий принцип построения большинства тестов на выявление «интеллектуального коэффициента»: различия в культурном капитале выражены в основных терминах мышления. В приведенной цитате главная оппозиция разумность/неразумность заменена двумя сериями антонимических прилагательных (неповоротливый, грубый, невежественный/ утонченный, мягкий, любознательный, беспокойный). Логический принцип, организующий эти оппозиции, должен быть изыскан в атмосфере культурного соперничества после 1870 г., существовавшего, как это было показано, между крупной и мелкой интеллектуальной буржуазией, а еще более точно — в страхе, который испытывает крупная буржуазия ко всему, что ее отличает от вновь прибывших в культуру одновременно и в отношении тела (неповоротливый/утонченный), этоса (грубый/мягкий, беспокойный) и культуры (невежественный/любознательный) . На примере с Эдуардом Родом можно отметить, что культурный потенциал, отличающий его от натуралистов (он не только получает высшее образование, но и происходит из социальных слоев интеллигентов не первого поколения, т.к. его дед по отцовской линии был школьным учителем, потомком целой династии сельских нотариусов) на рынке французской литературы отдан в залог его иностранному происхождению. Виктор Жиро замечает, что по приезде в Париж Эдуард Род пишет «на языке романских швейцарцев, тяжелом, вялом, часто непригодном, усыпанном идиотизмами, начисто лишенном подлинных литературных качеств», и добавляет, что ему остается выучить «настоящий французский язык Франции».

Причиной сближения Рода с натуралистами как раз является то, что в начале своей литературной деятельности он располагает несколько уменьшенным литературным капиталом (расстояние, отделяющее Швейцарию, место его накопления, от Парижа, очага символизма). А то, что период, в течение которого Род ищет себя, подражая Золя, длится больше семи лет, объясняется, возможно, тем, что некие очень сильные объективные механизмы поворачивают писателя к реализму.

В подтверждение этого объяснения можно сослаться на всю последующую эволюцию жанра романа, который начинает испытывать ощутимые противоречия уже тогда, когда Э. Род осуществляет свое обращение. Действительно, в то время как психологический роман (например, Мориан) продолжает пользоваться успехом во Французской академии, реалистическая традиция, представленная Гонкуровской академией, после 1914 г. начинает присоединять к себе в форме варианта регионального или сельского романа произведения, авторы которых не отличались особым духом символизма, покрываемого выражением провинциальных мотивов. Швейцарские романисты, во многом похожие на Рода, в период между двумя войнами оказываются вовлеченными в это течение, являющееся для них одновременно источником вдохновения и социальным убежищем.

Пример с Шарлем Фердинандом Рамью (1878-1947), сыном коммерсанта, выбирающим жанр сельского романа после мало плодотворного пребывания в Париже, наглядно иллюстрирует эволюцию и, возможно, служит доказательством неизменности этих механизмов, подтвержденным присуждением недавней Гонкуровской премии за 1973 г.: Шессе, автор «Людоеда» действительно является франкоязычным швейцарцем, тесно связанным с традициями присуждения Гонкуровских региональных премий. Впрочем, и в творчестве Рода проявляется эта романическая тенденция: параллельно с психологическими романами, давшими ему положение во французской литературе, Род, после 1890 г., пишет серию «швейцарских» романов в полевой тональности и с легкостью пера, в которой сам себя упрекает. Умеренный реализм этих произведений («Белые скалы», «Наверху», «Мадемуазель Аннет» и т.д.) контрастирует с изысканностью его психологических романов.

Университетский спиритуалист Виктор Жиро определяет причины появления подобного стилевого дуализма на литературном рынке: «Для того, чтобы написать романы о парижских или провинциальных нравах, Роду необходимо было сделать усилие, часто заканчивающееся очень удачно, а иногда не очень, но почти всегда это усилие ощущается. В этом жанре у него есть и соперники, причем знаменитые, и примеры для подражания(...). А в этой гонке за оригинальностью, которой является вся наша современная жизнь, есть опасность либо насиловать свою природу, либо растерять по дороге что-то из своей первоначальной непосредственности (...).

В противоположность этому, в романах о швейцарских нравах, где ни соперники, ни образцы для подражания не могут его особо смутить, ему остается лишь позволить себе увлечься своим сюжетом, или, точнее, просто предаться воспоминаниям», ему достаточно отчеканить свой культурный капитал в жанр романа, задуманного и прославленного писателями, в большинстве своем менее одаренными, чем он.

Род пытается преодолеть некоторые затруднения по отношению к равным ему представителям психологического романа, более подготовленным, чем он.

Все это объясняет, почему Род окончательно останавливается на своей манере письма лишь после того, как выпускает 7-8 томов, написанных в наименее оригинальном натуралистическом русле. Нужно было, чтобы к неуспеху публикации «Эссе» Поля Бурже и «Русского романа» де Вогюэ прибавились также женитьба и перспектива получить должность преподавателя, мало совместимая с натуралистическим кредо, чтобы Род обратился к психологическому роману. В 1886 г. в Женеве он назначается на должность преподавателя сравнительной литературы. Это сопровождается столь многочисленными советами образумиться, что Род обратился к психологическому роману.

Решение об этом приобщении было принято в тот момент, когда детерминанты, связанные с социальной траекторией индивида, усиливают культурные детерминанты, относительно автономные, которых оказалось недостаточно, чтобы вызвать переориентацию писателя.

Эта социологически выстроенная особенность биографии Эдуарда Рода может объяснить, почему он проявлял себя как эпигон, а не как новатор. Становится понятно, почему в 1891 г. Род публикует «Нравственные идеи нашего времени» — переработку «Эссе по психологии» Поля Бурже. Швейцарский автор, как это сделал до него его учитель, подводит итог мыслям и чувствам поколения писателей, но делает это более систематизированно. Как заметил В. Жиро, «время пошло (...), и в 1889 г. стало легче, чем было в 1883 и даже в 1885 гг., разобраться в различных направлениях мысли, одолевавших умы». Ясность и твердость Роде явились результатом такой исторической обстановки, когда все надлежащие варианты выбора уже были намечены.

Внутренний анализ постулатов, при помощи которых женевский писатель формулирует свое новое творческое кредо, подтверждает анализ социальных характеристик Рода, подчеркивая особую роль культурного капитала в его приобщении к психологическому роману. В предисловии к своему роману, озаглавленному «Три сердца», Род, после отрицания основных принципов реалистического романа — «описание (...), неограниченная власть слишком конкретных фактов и слишком точных фигур» — ратует за возвращение к символу в той или иной форме и использует интуитивизм для характеристики своей новой манеры письма. Смысл ее заключается в том, чтобы «смотреть в себя, но не для того, чтобы знать или любить себя, а для того, чтобы знать и любить других». Приведенные в этом отрывке положения — вкус к самоанализу, склонность к манипулированию общими идеями в форме символов, — могли быть лишь усилены либо же вызваны изучением литературы в высшей школе. Анализ, проповедуемый Родом — «чтобы знать и любить других,» — не затрагивает социальной интерпретации, если только допустить, что альтруизм — это разновидность чистой социальной доброй воли, и является выражением мелкобуржуазного литературного этоса второй половины XIX в.

Приобщение Э. Рода к психологическому роману может быть приписано общей эволюции, которая после 1885 г. отдаляет от натурализма даже тех авторов, которые были наиболее расположены придерживаться правил написания литературных произведений, определенных Золя.

Но успех Рода в выбранном им новом стиле объясняется только культурным капиталом, которым владеет женевский писатель, сын учителя начальной школы, ставшего книготорговцем, как и отец Анатоля Франса. Обладатель, в отличие от своих первых союзников натуралистов, диплома о высшем образовании.

В своем анализе, посвященном эволюции Эдуарда Рода, Виктор Жиро говорит о важности культурного капитала в целом ряде факторов, отделяющих этого автора от школы Медана: «Между ним и этой школой существовало глубокое отличие, непреодолимое по своей природе: большинство натуралистов были необразованны, он же, в противоположность им, был сам разум. Какое же сродство душ могло существовать между этим неповоротливым, грубым и невежественным Золя, наименьшим философом и психологом из всех существующих, и этим утонченным, мягким, любознательным и беспокойным Водуа, подготовленным самой своей природой, воспитанием и традициями к изучению нравственных проблем и открытым благодаря тщательно культивируемой космополитической культуре к разного рода наблюдениям и занятиям?». В этом отрывке можно усмотреть некую рационализацию, основополагающий принцип построения большинства тестов на выявление «интеллектуального коэффициента»: различия в культурном капитале выражены в основных терминах мышления. В приведенной цитате главная оппозиция разумность/неразумность заменена двумя сериями антонимических прилагательных (неповоротливый, грубый, невежественный/ утонченный, мягкий, любознательный, беспокойный). Логический принцип, организующий эти оппозиции, должен быть изыскан в атмосфере культурного соперничества после 1870 г., существовавшего, как это было показано, между крупной и мелкой интеллектуальной буржуазией, а еще более точно — в страхе, который испытывает крупная буржуазия ко всему, что ее отличает от вновь прибывших в культуру одновременно и в отношении тела (неповоротливый/утонченный), этоса (грубый/мягкий, беспокойный) и культуры (невежественный/любознательный) . На примере с Эдуардом Родом можно отметить, что культурный потенциал, отличающий его от натуралистов (он не только получает высшее образование, но и происходит из социальных слоев интеллигентов не первого поколения, т.к. его дед по отцовской линии был школьным учителем, потомком целой династии сельских нотариусов) на рынке французской литературы отдан в залог его иностранному происхождению. Виктор Жиро замечает, что по приезде в Париж Эдуард Род пишет «на языке романских швейцарцев, тяжелом, вялом, часто непригодном, усыпанном идиотизмами, начисто лишенном подлинных литературных качеств», и добавляет, что ему остается выучить «настоящий французский язык Франции».

Причиной сближения Рода с натуралистами как раз является то, что в начале своей литературной деятельности он располагает несколько уменьшенным литературным капиталом (расстояние, отделяющее Швейцарию, место его накопления, от Парижа, очага символизма). А то, что период, в течение которого Род ищет себя, подражая Золя, длится больше семи лет, объясняется, возможно, тем, что некие очень сильные объективные механизмы поворачивают писателя к реализму.

В подтверждение этого объяснения можно сослаться на всю последующую эволюцию жанра романа, который начинает испытывать ощутимые противоречия уже тогда, когда Э. Род осуществляет свое обращение. Действительно, в то время как психологический роман (например, Мориан) продолжает пользоваться успехом во Французской академии, реалистическая традиция, представленная Гонкуровской академией, после 1914 г. начинает присоединять к себе в форме варианта регионального или сельского романа произведения, авторы которых не отличались особым духом символизма, покрываемого выражением провинциальных мотивов. Швейцарские романисты, во многом похожие на Рода, в период между двумя войнами оказываются вовлеченными в это течение, являющееся для них одновременно источником вдохновения и социальным убежищем.

Пример с Шарлем Фердинандом Рамью (1878-1947), сыном коммерсанта, выбирающим жанр сельского романа после мало плодотворного пребывания в Париже, наглядно иллюстрирует эволюцию и, возможно, служит доказательством неизменности этих механизмов, подтвержденным присуждением недавней Гонкуровской премии за 1973 г.: Шессе, автор «Людоеда» действительно является франкоязычным швейцарцем, тесно связанным с традициями присуждения Гонкуровских региональных премий. Впрочем, и в творчестве Рода проявляется эта романическая тенденция: параллельно с психологическими романами, давшими ему положение во французской литературе, Род, после 1890 г., пишет серию «швейцарских» романов в полевой тональности и с легкостью пера, в которой сам себя упрекает. Умеренный реализм этих произведений («Белые скалы», «Наверху», «Мадемуазель Аннет» и т.д.) контрастирует с изысканностью его психологических романов.

Университетский спиритуалист Виктор Жиро определяет причины появления подобного стилевого дуализма на литературном рынке: «Для того, чтобы написать романы о парижских или провинциальных нравах, Роду необходимо было сделать усилие, часто заканчивающееся очень удачно, а иногда не очень, но почти всегда это усилие ощущается. В этом жанре у него есть и соперники, причем знаменитые, и примеры для подражания(...). А в этой гонке за оригинальностью, которой является вся наша современная жизнь, есть опасность либо насиловать свою природу, либо растерять по дороге что-то из своей первоначальной непосредственности (...).

В противоположность этому, в романах о швейцарских нравах, где ни соперники, ни образцы для подражания не могут его особо смутить, ему остается лишь позволить себе увлечься своим сюжетом, или, точнее, просто предаться воспоминаниям», ему достаточно отчеканить свой культурный капитал в жанр романа, задуманного и прославленного писателями, в большинстве своем менее одаренными, чем он.

Род пытается преодолеть некоторые затруднения по отношению к равным ему представителям психологического романа, более подготовленным, чем он.

Все это объясняет, почему Род окончательно останавливается на своей манере письма лишь после того, как выпускает 7-8 томов, написанных в наименее оригинальном натуралистическом русле. Нужно было, чтобы к неуспеху публикации «Эссе» Поля Бурже и «Русского романа» де Вогюэ прибавились также женитьба и перспектива получить должность преподавателя, мало совместимая с натуралистическим кредо, чтобы Род обратился к психологическому роману. В 1886 г. в Женеве он назначается на должность преподавателя сравнительной литературы. Это сопровождается столь многочисленными советами образумиться, что Род обратился к психологическому роману.

Решение об этом приобщении было принято в тот момент, когда детерминанты, связанные с социальной траекторией индивида, усиливают культурные детерминанты, относительно автономные, которых оказалось недостаточно, чтобы вызвать переориентацию писателя.

Эта социологически выстроенная особенность биографии Эдуарда Рода может объяснить, почему он проявлял себя как эпигон, а не как новатор. Становится понятно, почему в 1891 г. Род публикует «Нравственные идеи нашего времени» — переработку «Эссе по психологии» Поля Бурже. Швейцарский автор, как это сделал до него его учитель, подводит итог мыслям и чувствам поколения писателей, но делает это более систематизированно. Как заметил В. Жиро, «время пошло (...), и в 1889 г. стало легче, чем было в 1883 и даже в 1885 гг., разобраться в различных направлениях мысли, одолевавших умы». Ясность и твердость Роде явились результатом такой исторической обстановки, когда все надлежащие варианты выбора уже были намечены.

Внутренний анализ постулатов, при помощи которых женевский писатель формулирует свое новое творческое кредо, подтверждает анализ социальных характеристик Рода, подчеркивая особую роль культурного капитала в его приобщении к психологическому роману. В предисловии к своему роману, озаглавленному «Три сердца», Род, после отрицания основных принципов реалистического романа — «описание (...), неограниченная власть слишком конкретных фактов и слишком точных фигур» — ратует за возвращение к символу в той или иной форме и использует интуитивизм для характеристики своей новой манеры письма. Смысл ее заключается в том, чтобы «смотреть в себя, но не для того, чтобы знать или любить себя, а для того, чтобы знать и любить других». Приведенные в этом отрывке положения — вкус к самоанализу, склонность к манипулированию общими идеями в форме символов, — могли быть лишь усилены либо же вызваны изучением литературы в высшей школе. Анализ, проповедуемый Родом — «чтобы знать и любить других,» — не затрагивает социальной интерпретации, если только допустить, что альтруизм — это разновидность чистой социальной доброй воли, и является выражением мелкобуржуазного литературного этоса второй половины XIX в.