Глава 5 «СРЕДНИЙ ЧЁРТ»: ЕЛИСЕЙ/ЕЛИСЕЙ САВВИЧ

В упомянутой нами работе, посвященной антропонимике, А. Харитонов считает, что

«древнееврейская этимология этого имени (...) Платоновым никак не актуализируется», и

видит «несомненную перекличку» с «диалектным нарицательным ели-сей: плут, льстец». «В

южнорусских городах это собственное имя употребляется как прозвище хитроумного чело-

века, лицемера». Далее приводится обоснование связи имени героя и приведенных диалект-

ных значений, заимствованных у Фасмера: «Хитрость, плутовство, лицемерие не есть черты,

действительно присущие Елисею (...). Лицемером и хитрецом считают его землекопы, опас-

ным плутом представляют его активисты и их сподручные в деревне. Подозрительно уже одно

его появление на котловане: он приходит, чтобы забрать гробы, заготовленные деревенскими

жителями на случай смерти и открытые землекопами. Стоя в карауле над телегами Козлова

и Сафронова, Чиклин замечает наблюдающего за ним через окно сельсовета Елисея, при-

зывает его к себе («Войди сюда, чужой человек!»; выделено нами — А. Х.) и допрашивает,

явно подозревая в соучастии в убийстве. Даже когда Елисей согревает своим телом Настю,

ему — середняку — не доверяют: «Ты дышишь там, средний черт?» — спрашивает его Чи-

кдин. Елисей постоянно на глазах у пролетариев и, как «наличный буржуй» — т. е. крес-

тьянин — вызывает их постоянные подозрения. Он уже привык иметь виноватый вид и пол-

ностью отказался от собственной воли, отдавшись власти судьбы. А такая покорность сама

по себе тоже подозрительна. Елисей представляет в «Котловане» тип крестьянина с точки

зрения пролетариев, приученных «генеральной линией» к постоянному ожиданию подвоха со

стороны кулачества, подкулачников и зажиточного элемента.

«Он очень хитрый!» — говорит Настя Чиклину про кулацкого мальчика, унесшего свой

горшок от обобществления: это общее отношение к крестьянам, отраженное в повести. Подозрение к крестьянину как к «элементу капитализма» — черта господствующей идеологии

эпохи, пронизавшая и подчинившая себе и сознание пролетариев, и, кажется, сознание самих

крестьян, примирившихся со своей обреченностью» (109, с. 165-166).

Несмотря на то, что эта интерпретация не лишена смысла, а концепция недоверия к

крестьянству со стороны «наиболее сознательного» класса в целом верна, мы ограничить-

ся такой трактовкой не можем. Это связано с несколькими обстоятельствами. Во-первых, с

тем, что Елисей предстает в «Котловане» не только с точки зрения пролетариев, «ожидающих

подвоха». Мы его видим и глазами односельчан, и глазами автора, который уж никак ни в чем

предосудительном героя не «подозревает». Во-вторых, во всей повести-притче никто: — ни

землекопы, ни руководители — не обращается к Елисею по имени. Более того, как правило,

введение героя в тот или иной эпизод имеет устойчивый элемент «неузнавания» его другими

персонажами, некоторой «неопределенности» вводимого. Вот типичный пример:

Из буйной чистой тишины в дверь постучала чья-то негромкая рука, и в звуках той руки

был еще слышен страх-пережиток.

— Входи, заседанья нету, — сказал активист.

— Да то-то, — ответил оттуда человек, не входя, — А я думал, вы думаете.

— Входи, не раздражай меня, — промолвил Жачев.

Вошел Елисей; он уже выспался на земле, потому что глаза его потемнели от внутренней

крови, и он окреп от привычки быть организованным.

Вероятно, разумнее было бы говорить о том, что крестьянство (в частности, в лице Ели-

сея) как явление вызывает не столько «подозрения», сколько предстает чем-то принципиаль-

но непонятным, загадочным для городских гостей, пытающихся «организовать» неведомый

им мир в соответствии с получаемыми директивами (абсолютно чуждыми самому духу и всему

укладу крестьянского бытия).

В то же время изучение как раз отвергнутой А.Харитоновым древнееврейской этимо-

логии разбираемого имени, а также рассмотрение некоторых фактов «биографии» наиболее

известного носителя его дает интересный материал для понимания некоторых ключевых эпи-

зодов повести-притчи.

Елисей (по-древнееврейски Элиша) переводится как «Бог спасет». Об этом значе-

нии ниже, а пока обратимся к образу героя, с которым в первую очередь связывается имя

Елисей.

Это, безусловно, персонаж Ветхого Завета, израильский пророк, ученик и преемник

Илии, свидетель вознесения последнего на небо, творец многих чудес, о которых мы узнаем

из 3-й и 4-й Книги Царств, а также из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова. Сравнивая

эпизоды, в которых фигурирует Елисей из повести-притчи, и библейское повествование, не-

льзя не заметить общность нескольких мотивов. Приведем некоторые из них.

1. До того момента, когда Илия «призвал» Елисея к пророческому служению, последний

был зажиточным землепашцем — «орал на волах землю».

В «Котловане» Елисей — типичный крестьянин-собственник (до вмешательства «са-

мого передового класса» в жизнь деревни).

2. Хорошо известен эпизод так называемого «проклятия детей»: «Когда он [Елисей] шел

дорогою, малые дети вышли из города, и насмехались над ним, и говорили ему: иди плешивый!

иди плешивый! Он оглянулся и увидел их, и проклял их именем Господним. И вышли две мед-

ведицы из леса, и растерзали из них сорок два ребенка» (4 Цар. 2, 23-24).

В «Котловане» медведь — самый бедный житель, односельчанин Елисея, агрессивно

настроенный не только к кулакам, но и к их детям: вспомним эпизод с мальчиком, приведен-

ный выше А. Харитоновым.

3. В одном фрагменте Писания пророк вместе с рабами рубит деревья на берегу Иордана

для строительства дома (4 Цар. 6, 1-7).

В «Котловане» Елисей вместе с новыми «хозяевами» — Вощевым, Чиклиным, Прушевс-

ким — делает плот на берегу реки для «ликвидации» кулачества, изгнанного из своих домов.

4. Елисей воскрешает мертвого ребенка: «И вошел Елисей в дом, и вот, ребенок умер-

ший лежит на постели его. И вошел и запер дверь за собою, и помолился Господу. И поднялся

и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и. свои глаза к его глазам, и свои ладони

к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка. И встал и прошел по горнице

взад и вперед; потом опять поднялся и простерся на нем. И чихнул ребенок раз семь; и открыл

ребенок глаза свои» (4 Цар. 4, 32-35).

В «Котловане» Елисей омывает мертвых Козлова и Сафронова, ухаживает за их телами,

но чуда, естественно, не происходит. Он также носит Настю на руках, а в конце повести-при-

тчи остается «греть» заболевшую девочку, но она рядом с ним умирает.

С этим эпизодом связан еще один библейский сюжет: уже после смерти пророка в его

могилу бросают мертвеца: «И умер Елисей, и похоронили его. И полчища Моавитян пришли

в землю в следующем году. И было, что, когда погребали одного человека, то, увидев это пол-

чище, погребавшие бросили того человека в гроб Елисеев; и он при падении своем коснулся

костей Елисея, и ожил, и встал на ноги свои» (4 Цар. 13, 20-21).

В «Котловане» же наоборот: Живому Елисею артельщики вверяют живую Настю, но

именно лежа с ним, девочка гибнет. Как можно заметить, совпадений достаточно, чтобы пред-

положить их неслучайный характер. Следовательно, мы имеем право привлечь к рассмотре-

нию вопроса образ еврейского пророка.

Интересная деталь: один раз в повести звучит и отчество персонажа: мужик с желтыми

глазами называет его Елисей Саввич: сама форма обращения свидетельствует об уважитель-

ном отношении к нему односельчан.

Итак, для автора герой просто Елисей, для недеревенских персонажей — он безымян-

ный, никто из них ни разу не называет его по имени; для крестьян — Елисей Саввич. Немного

об отчестве.

Слова Сава, Савея, Савский встречаются в Ветхом Завете в двух смыслах: как имя чело-

века и как название народа, страны (11, с. 613). Что касается имени Сава, то сколько-нибудь

интересных соответствий в Библии мы не встречаем (исключая, конечно, ассоциативные фор-

мы: Авва, Саваоф), однако характерно, что и имя и отчество героя имеют древнееврейскую

основу.

Иное дело с названием страны, являвшейся, согласно Ветхому Завету и Агаде, воплоще-

нием изобилия и гармонии, своеобразным раем (на связь с которым, кстати, указывает сав-

ская флора): «Государство Царицы Савской — волшебная страна, где песок дороже золота,

растут деревья из Эдемского сада, а люди не знают войны» (57, т. 2, с. 396).

Таким образом, имя Елисей Саввич может быть истолковано, вероятно, так: «Бог спа-

сает страну, славящуюся миром и изобилием». Однако, как мы заметили, почти все ветхо-

заветные соответствия в применении к Елисею имеют к моменту действия повести-притчи

антиномичный характер: те же мотивы, но как бы с обратным знаком. Не исключение и имя

персонажа: «изобилие» в деревне оборачивается либо нищетой, либо смертью и гниением

(мужики, не желая отдавать скот в колхоз, убивают животных, которых потом поедают; тру-

пы оставшихся начинают стремительно разлагаться, наполняя воздух «неурочными» мухами);

«мир» — расколом и враждой. И Бог, конечно, не приходит на помощь. Наоборот, служители

нового бога доводят деревню до кризисного состояния, пытаясь уничтожить ее как таковую,

породив вместо нее монстра с названием «Колхоз имени Генеральной линии».

Вероятно, следующая ассоциация с именем героя может вызвать у читателя некоторое

недоумение, поэтому авторы считают необходимым напомнить о принципах отбора матери-

ала, привлекаемого для анализа. Безусловно, одного совпадения имен недостаточно, чтобы

говорить о соотнесенности героев, разведенных хронологически и текстуально. Вряд ли, к

примеру, анализируя образ Обломова, мы сможем узнать о нем что-либо новое, сопостав-

ляя с Ильей-пророком: не хватает общности мотивов. Однако, как ни странно, платоновс-

кого Елисея можно соотнести с... героем пушкинской «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях» царевичем Елисеем. И это именно потому, что имеется общий мотив: смерть и

воскресение. Как мы помним, влекомый любовью королевич разбивает хрустальный гроб и

царевна оживает.

В руки он ее берет

И на свет из тьмы несет

И, беседуя приятно,

В путь пускается обратно,

И трубит уже молва:

Дочка царская жива!

(85, т. 3 (1), С. 555)

Лучезарному концу сказки противопоставлен жуткий финал «Котлована». Счастливого

принца заменяет безразличный ко всему Елисей. В его объятиях девочка, «будущий радост-

ный предмет», умирает, и вместо света торжествует тьма.

Подведем итоги. В разбираемом нами случае имя героя — Елисей — имеет несомнен-

ную мифологическую подоплеку, которая, реализуясь по принципу контраста, еще сильнее

подчеркивает драматизм положения, в котором оказалась деревня, благодаря реформам, при-

несенным новой властью. В то же время использование приема «от противного» позволяет

автору усилить тему противостояния нового бытия миру ушедших в прошлое христианских

ценностей. Бог эту страну не спасает, а бывшие когда-то мир и гармония сменяются подлин-

ным апокалипсисом*.

В упомянутой нами работе, посвященной антропонимике, А. Харитонов считает, что

«древнееврейская этимология этого имени (...) Платоновым никак не актуализируется», и

видит «несомненную перекличку» с «диалектным нарицательным ели-сей: плут, льстец». «В

южнорусских городах это собственное имя употребляется как прозвище хитроумного чело-

века, лицемера». Далее приводится обоснование связи имени героя и приведенных диалект-

ных значений, заимствованных у Фасмера: «Хитрость, плутовство, лицемерие не есть черты,

действительно присущие Елисею (...). Лицемером и хитрецом считают его землекопы, опас-

ным плутом представляют его активисты и их сподручные в деревне. Подозрительно уже одно

его появление на котловане: он приходит, чтобы забрать гробы, заготовленные деревенскими

жителями на случай смерти и открытые землекопами. Стоя в карауле над телегами Козлова

и Сафронова, Чиклин замечает наблюдающего за ним через окно сельсовета Елисея, при-

зывает его к себе («Войди сюда, чужой человек!»; выделено нами — А. Х.) и допрашивает,

явно подозревая в соучастии в убийстве. Даже когда Елисей согревает своим телом Настю,

ему — середняку — не доверяют: «Ты дышишь там, средний черт?» — спрашивает его Чи-

кдин. Елисей постоянно на глазах у пролетариев и, как «наличный буржуй» — т. е. крес-

тьянин — вызывает их постоянные подозрения. Он уже привык иметь виноватый вид и пол-

ностью отказался от собственной воли, отдавшись власти судьбы. А такая покорность сама

по себе тоже подозрительна. Елисей представляет в «Котловане» тип крестьянина с точки

зрения пролетариев, приученных «генеральной линией» к постоянному ожиданию подвоха со

стороны кулачества, подкулачников и зажиточного элемента.

«Он очень хитрый!» — говорит Настя Чиклину про кулацкого мальчика, унесшего свой

горшок от обобществления: это общее отношение к крестьянам, отраженное в повести. Подозрение к крестьянину как к «элементу капитализма» — черта господствующей идеологии

эпохи, пронизавшая и подчинившая себе и сознание пролетариев, и, кажется, сознание самих

крестьян, примирившихся со своей обреченностью» (109, с. 165-166).

Несмотря на то, что эта интерпретация не лишена смысла, а концепция недоверия к

крестьянству со стороны «наиболее сознательного» класса в целом верна, мы ограничить-

ся такой трактовкой не можем. Это связано с несколькими обстоятельствами. Во-первых, с

тем, что Елисей предстает в «Котловане» не только с точки зрения пролетариев, «ожидающих

подвоха». Мы его видим и глазами односельчан, и глазами автора, который уж никак ни в чем

предосудительном героя не «подозревает». Во-вторых, во всей повести-притче никто: — ни

землекопы, ни руководители — не обращается к Елисею по имени. Более того, как правило,

введение героя в тот или иной эпизод имеет устойчивый элемент «неузнавания» его другими

персонажами, некоторой «неопределенности» вводимого. Вот типичный пример:

Из буйной чистой тишины в дверь постучала чья-то негромкая рука, и в звуках той руки

был еще слышен страх-пережиток.

— Входи, заседанья нету, — сказал активист.

— Да то-то, — ответил оттуда человек, не входя, — А я думал, вы думаете.

— Входи, не раздражай меня, — промолвил Жачев.

Вошел Елисей; он уже выспался на земле, потому что глаза его потемнели от внутренней

крови, и он окреп от привычки быть организованным.

Вероятно, разумнее было бы говорить о том, что крестьянство (в частности, в лице Ели-

сея) как явление вызывает не столько «подозрения», сколько предстает чем-то принципиаль-

но непонятным, загадочным для городских гостей, пытающихся «организовать» неведомый

им мир в соответствии с получаемыми директивами (абсолютно чуждыми самому духу и всему

укладу крестьянского бытия).

В то же время изучение как раз отвергнутой А.Харитоновым древнееврейской этимо-

логии разбираемого имени, а также рассмотрение некоторых фактов «биографии» наиболее

известного носителя его дает интересный материал для понимания некоторых ключевых эпи-

зодов повести-притчи.

Елисей (по-древнееврейски Элиша) переводится как «Бог спасет». Об этом значе-

нии ниже, а пока обратимся к образу героя, с которым в первую очередь связывается имя

Елисей.

Это, безусловно, персонаж Ветхого Завета, израильский пророк, ученик и преемник

Илии, свидетель вознесения последнего на небо, творец многих чудес, о которых мы узнаем

из 3-й и 4-й Книги Царств, а также из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова. Сравнивая

эпизоды, в которых фигурирует Елисей из повести-притчи, и библейское повествование, не-

льзя не заметить общность нескольких мотивов. Приведем некоторые из них.

1. До того момента, когда Илия «призвал» Елисея к пророческому служению, последний

был зажиточным землепашцем — «орал на волах землю».

В «Котловане» Елисей — типичный крестьянин-собственник (до вмешательства «са-

мого передового класса» в жизнь деревни).

2. Хорошо известен эпизод так называемого «проклятия детей»: «Когда он [Елисей] шел

дорогою, малые дети вышли из города, и насмехались над ним, и говорили ему: иди плешивый!

иди плешивый! Он оглянулся и увидел их, и проклял их именем Господним. И вышли две мед-

ведицы из леса, и растерзали из них сорок два ребенка» (4 Цар. 2, 23-24).

В «Котловане» медведь — самый бедный житель, односельчанин Елисея, агрессивно

настроенный не только к кулакам, но и к их детям: вспомним эпизод с мальчиком, приведен-

ный выше А. Харитоновым.

3. В одном фрагменте Писания пророк вместе с рабами рубит деревья на берегу Иордана

для строительства дома (4 Цар. 6, 1-7).

В «Котловане» Елисей вместе с новыми «хозяевами» — Вощевым, Чиклиным, Прушевс-

ким — делает плот на берегу реки для «ликвидации» кулачества, изгнанного из своих домов.

4. Елисей воскрешает мертвого ребенка: «И вошел Елисей в дом, и вот, ребенок умер-

ший лежит на постели его. И вошел и запер дверь за собою, и помолился Господу. И поднялся

и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и. свои глаза к его глазам, и свои ладони

к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка. И встал и прошел по горнице

взад и вперед; потом опять поднялся и простерся на нем. И чихнул ребенок раз семь; и открыл

ребенок глаза свои» (4 Цар. 4, 32-35).

В «Котловане» Елисей омывает мертвых Козлова и Сафронова, ухаживает за их телами,

но чуда, естественно, не происходит. Он также носит Настю на руках, а в конце повести-при-

тчи остается «греть» заболевшую девочку, но она рядом с ним умирает.

С этим эпизодом связан еще один библейский сюжет: уже после смерти пророка в его

могилу бросают мертвеца: «И умер Елисей, и похоронили его. И полчища Моавитян пришли

в землю в следующем году. И было, что, когда погребали одного человека, то, увидев это пол-

чище, погребавшие бросили того человека в гроб Елисеев; и он при падении своем коснулся

костей Елисея, и ожил, и встал на ноги свои» (4 Цар. 13, 20-21).

В «Котловане» же наоборот: Живому Елисею артельщики вверяют живую Настю, но

именно лежа с ним, девочка гибнет. Как можно заметить, совпадений достаточно, чтобы пред-

положить их неслучайный характер. Следовательно, мы имеем право привлечь к рассмотре-

нию вопроса образ еврейского пророка.

Интересная деталь: один раз в повести звучит и отчество персонажа: мужик с желтыми

глазами называет его Елисей Саввич: сама форма обращения свидетельствует об уважитель-

ном отношении к нему односельчан.

Итак, для автора герой просто Елисей, для недеревенских персонажей — он безымян-

ный, никто из них ни разу не называет его по имени; для крестьян — Елисей Саввич. Немного

об отчестве.

Слова Сава, Савея, Савский встречаются в Ветхом Завете в двух смыслах: как имя чело-

века и как название народа, страны (11, с. 613). Что касается имени Сава, то сколько-нибудь

интересных соответствий в Библии мы не встречаем (исключая, конечно, ассоциативные фор-

мы: Авва, Саваоф), однако характерно, что и имя и отчество героя имеют древнееврейскую

основу.

Иное дело с названием страны, являвшейся, согласно Ветхому Завету и Агаде, воплоще-

нием изобилия и гармонии, своеобразным раем (на связь с которым, кстати, указывает сав-

ская флора): «Государство Царицы Савской — волшебная страна, где песок дороже золота,

растут деревья из Эдемского сада, а люди не знают войны» (57, т. 2, с. 396).

Таким образом, имя Елисей Саввич может быть истолковано, вероятно, так: «Бог спа-

сает страну, славящуюся миром и изобилием». Однако, как мы заметили, почти все ветхо-

заветные соответствия в применении к Елисею имеют к моменту действия повести-притчи

антиномичный характер: те же мотивы, но как бы с обратным знаком. Не исключение и имя

персонажа: «изобилие» в деревне оборачивается либо нищетой, либо смертью и гниением

(мужики, не желая отдавать скот в колхоз, убивают животных, которых потом поедают; тру-

пы оставшихся начинают стремительно разлагаться, наполняя воздух «неурочными» мухами);

«мир» — расколом и враждой. И Бог, конечно, не приходит на помощь. Наоборот, служители

нового бога доводят деревню до кризисного состояния, пытаясь уничтожить ее как таковую,

породив вместо нее монстра с названием «Колхоз имени Генеральной линии».

Вероятно, следующая ассоциация с именем героя может вызвать у читателя некоторое

недоумение, поэтому авторы считают необходимым напомнить о принципах отбора матери-

ала, привлекаемого для анализа. Безусловно, одного совпадения имен недостаточно, чтобы

говорить о соотнесенности героев, разведенных хронологически и текстуально. Вряд ли, к

примеру, анализируя образ Обломова, мы сможем узнать о нем что-либо новое, сопостав-

ляя с Ильей-пророком: не хватает общности мотивов. Однако, как ни странно, платоновс-

кого Елисея можно соотнести с... героем пушкинской «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях» царевичем Елисеем. И это именно потому, что имеется общий мотив: смерть и

воскресение. Как мы помним, влекомый любовью королевич разбивает хрустальный гроб и

царевна оживает.

В руки он ее берет

И на свет из тьмы несет

И, беседуя приятно,

В путь пускается обратно,

И трубит уже молва:

Дочка царская жива!

(85, т. 3 (1), С. 555)

Лучезарному концу сказки противопоставлен жуткий финал «Котлована». Счастливого

принца заменяет безразличный ко всему Елисей. В его объятиях девочка, «будущий радост-

ный предмет», умирает, и вместо света торжествует тьма.

Подведем итоги. В разбираемом нами случае имя героя — Елисей — имеет несомнен-

ную мифологическую подоплеку, которая, реализуясь по принципу контраста, еще сильнее

подчеркивает драматизм положения, в котором оказалась деревня, благодаря реформам, при-

несенным новой властью. В то же время использование приема «от противного» позволяет

автору усилить тему противостояния нового бытия миру ушедших в прошлое христианских

ценностей. Бог эту страну не спасает, а бывшие когда-то мир и гармония сменяются подлин-

ным апокалипсисом*.