Глава 9 «ЖЕНСКИЙ ЧЕЛОВЕК»: ЮЛИЯ; «НЕРОДНОЙ ОТЕЦ» МАРТЫНЫЧ

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15

Внутренняя форма слова «Юлия» не имеет иного значения, кроме указания на римское

родовое имя династии Клавдиев — Юлиев, находившейся долгое время у власти. Таким об-

разом, оно как бы «намекает» на связь его обладателя с аристократическим сословием. Ли-

тературная традиция переводит этот намек в форму устойчивой ассоциации. Как мы помним,

пушкинская Татьяна,

Воображаясь героиней

Своих возлюбленных творцов,

Клариссой, Юлией, Дельфиной,

Одна с опасной книгой бродит...

(85, т. 6, с. 55)

Очевидно, что в числе идеалов Татьяны — главный женский образ романа Ж. Ж. Руссо

«Юлия, или Новая Элоиза», устойчивым мотивом которого является мысль об условности

социальных границ между людьми. Аристократка Юлия Д’Энтаж, повинуясь порыву, ста-

новится возлюбленной плебея Сен-Пре, но по настоянию отца выходит замуж за богатого

Вольмара. Последовавшая вскоре после этого смерть героини Руссо внешне случайна, од-

нако автор дает понять, что трагический исход — итог конфликта естественного чувства и

кастовых предрассудков. После появления романа французского писателя в России возни-

кает целая литературная традиция, разрабатывающая те или иные мотивы «Новой Элоизы».

Популярность приобретает имя героини Руссо, обладательницы которого имеют множество

типологически общих черт: «Юлия — по скромности, свойственной молодой благонравной

девушке, — старалась удерживать сильные движения своего сердца, но не всегда могла удер-

жать их». «Как возвышалось сердце молодого человека, когда он в лице Юлии рассматривал

образ спокойной невинности, освещаемой лучами тихого света» (90, с. 90-91). Как и в романе

Руссо, жизнь «русских Юлий» заканчивается трагически — смертью либо потерей любимого

человека.

Героиня «Котлована» — дочь директора кафельного завода, «благородное существо»

(по словам Чиклина); «буржуйка» — в представлении землекопов и Насти, от которой мы и

узнаем имя ее мамы. Звучит оно в довольно своеобразном контексте: «Эй, Юлия, угроблю!»;

«Эх ты, Юлия!»; «Сидят все, как Юлии какие!». В таком «окружении» имя запечатлелось в

сознании ребенка, конечно, не соотносящего бранную форму с образом мамы, но неосознанно

отразившего, тем не менее, реальную тенденцию эпохи: «Юлиям» в ней не место, их дейс-

твительно могут «угробить». С героиней «Котлована» так и происходит. В глубине кафель-

ного завода умирает старая женщина, утратившая не только имя, но и человеческое подобие:

...Длинные, обнаженные ноги были покрыты густым пухом, почти шерстью, выросшей от бо-

лезней и бесприютности, — какая-то древняя ожившая сила превращала мертвую еще при ее

жизни в обрастающее шкурой животное. Этот эпизод — один из самых тягостных в «Котло-

ване». В нем подведен итог пути женщины, как бы созданной для любви, ласки и нежности, но

доведенной «безумными обстоятельствами» эпохи почти до зооморфного состояния.

О начале этого пути мы узнаем из воспоминаний Чиклина и рассказа Прушевского. Об-

раз девушки создается всего несколькими штрихами: в частности, писатель дважды подчерки-

вает, что мимолетные встречи с ней обоих героев были летом, в июне — июле. В последнем

слове мы уже слышим ее имя, тогда еще неизвестное. И имя, и сам образ ищущей любви

девушки отсылают нас к еще одной героине, ставшей символом совершенной любви, обре-

ченной на гибель: шекспировской Джульетте. Как и в дни, о которых вспоминают платоновс-

кие персонажи, в трагедии гениального драматурга, скрывшегося за образом стрэдфордского

ростовщика, «над всеми царит жаркое солнце летнего дня», «когда сильней бушует кровь»

(69, с. 119). «Буйство крови», слепота мощных страстей, присущих молодым влюбленным,

является одной из причин печального финала драмы, наравне с губительным влиянием патри-

архально-традиционной морали.

В «Котловане» присутствуют оба мотива: и способность Юлии к страстной, самоотвер-

женной любви, и трагедия девушки, нарушившей социальные границы. Платонов не говорит о

том, кто был «родным» отцом Насти: мы знаем только то, что впоследствии Юлия «женилась

на Мартыныче». Нашла ли здесь выход тяга к простым людям, либо это было нужно только

для того, чтобы в новых обстоятельствах выжил ее ребенок, — нам не известно. Однако ко-

нец героини Платонова, как и прочих ее литературных тезок, трагичен. Юлия, уже утратившая

имя и почти потерявшая облик человеческий, умирает. Обстановка, в которой это происходит, вызывает в памяти известное тургеневское стихотворение, продолжающее ряд литературных

прототипов героини «Котлована» и представляющее обобщенный тип «благородной девуш-

ки», «ушедшей в народ»:

«Памяти Ю. П. Вревской.

На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку превра-

щенного в военный госпиталь, в разоренной болгарской деревушке — с лишком две недели

умирала она от тифа.

Она была в беспамятстве — и ни один врач даже не взглянул на нее; больные солдаты,

за которыми она ухаживала, пока еще могли держаться на ногах, поочередно поднимались с

своих зараженных логовищ, чтобы поднести к ее запекшимся губам несколько капель в че-

репке разбитого горшка.

Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники.

Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились... два-три человека тайно и глубоко любили

ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез.

Нежное кроткое сердце... и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в

помощи... она не видела другого счастия... не ведала — и не изведала. Всякое другое счастье

прошло мимо.

Но она с этим давно примирилась — и вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на

служение близким.

Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее тайнике, никто не

знал, никогда — а теперь, конечно, не узнает.

Да и к чему? Жертва принесена... дело сделано.

Но горестно думать, что никто не сказал спасиба даже ее трупу — хоть она сама и сты-

дилась всякого спасибо.

Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь

возложить на ее могилу!» (103, с. 523).

В этом стихотворении в прозе немало мотивов, связывающих его с образом и обсто-

ятельствами смерти Настиной мамы. Около лампы лежала женщина на земле, солома уже

истерлась под ее телом, а сама женщина была почти непокрытая одеждой; глаза ее глубоко

смежились, точно она томилась или спала, и девочка, которая сидела у ее головы, тоже дрема-

ла, но все время водила по губам матери коркой лимона, не забывая об этом.

Лимонная корка, которой девочка водит по губам своей мамы, — образ далеко не слу-

чайный. С живительной силой лимона связаны многие представления в различных культурах.

Самым известным, пожалуй, является эпизод, взятый из притчи о битве Св. Георгия с драко-

ном. «В этой схватке сам Святой Георгий, его конь и дракон были смертельно ранены. Все они

испустили дух, но в это время, по счастливой случайности, птица, сидевшая на ветке прямо

над лежащим Георгием, клевала апельсин (или лимон), и капля живительного сока попала в

рот убитого. Вскочив на ноги, воскресший рыцарь сорвал лимон и, выжав живительный элик-

сир в рот своей лошади, оживил ее» (28, с. 17).

Смерть Юлии Вревской, безусловно, трагична, однако она не носит фатальный харак-

тер: сестра милосердия гибнет от внешних обстоятельств, одинаково враждебных и по отно-

шению к ней, и по отношению к тем, за которыми она ухаживала. В последние минуты жен-

щина получает главное — душевную отдачу от людей, которых она спасала. В «Котловане»

все намного драматичнее. Несмотря на стремление Юлии сблизиться с простыми людьми,

именно они (разумеется, заодно с эпохой, выражающей их интерес) являются одной из причин

ее жуткого конца.

— ...Когда мою маму Юлией звали, когда она еще глазами смотрела и дышала все вре-

мя, то женилась на Мартыныче, потому что он был пролетарский, а Мартыныч как приходит,

так и говорит маме: эй, Юлия, угроблю! А мама молчит и все равно с ним водится.

Интересно заметить, что по языковой линии Настя больше связана со своим отчимом, а

с личностной стороны, особенно в момент, когда с нее перед смертью спадает налет социаль-

ных стереотипов, — с мамой того периода, когда ее еще звали Юлией:

Ослабевшая Настя вдруг приподнялась и поцеловала склонившегося Чиклина в усы —

как и ее мать, она умела первая, не предупреждая, целовать людей.

Мартыныч — персонаж, о котором мы узнаем только со слов Насти, запомнившей его

злобные фразы. В пролетарской среде обращение по отчеству было типичным (вспомним хотя

бы горьковскую Ниловну): так могли называть мужчину или женщину немолодых лет, от-

сутствие же имени подчеркивал некий неформальный характер отношений. Отчество «Мар-

тыныч» образовано от слова «Мартин», основа которого имеет значение «воинственный»,

«посвященный Марсу» (заметим также древнеримскую этимологию), т. е. содержит прямое

указание на агрессию, присутствующую как при отношениях с женой, так и характерную для

«передового» класса в целом.

Таким образом, Юлия, с именем которой связаны такие понятия, как молодость, солнце,

«благородное» и сильное чувство, стремится к выходу за границы сословных предрассудков.

Этому способствует и эпоха, провозгласившая победу того класса, с которым героиня свя-

зывает надежды на обретение счастья, любви и гармонии. Однако новый мир оказывается

враждебным по отношению к ней: в нем ценность человека определяется именно социальны-

ми факторами (с чем, кстати, мировая культура и передовая этическая мысль боролись с неза-

памятных времен). Воплощением губительных для духовного начала сил является «неродной

отец» Насти, Мартыныч, слова и форма имени которого содержат намек на трагический ко-

нец Юлии. Эпоха не просто ее убивает: она низводит героиню почти до звериного состояния,

опускает как бы на низшую ступень эволюционного развития, на которой отмирают челове-

ческие законы, а собственное имя героини становится только воспоминанием.