3.3 Метафора как вербально-невербальная форма

репрезентации знания

В качестве предмета рассмотрения возьмем типичные формы метафоры: обыденно-практические, научные и философские. Особо важным представляется вопрос о психических и интеллектуальных основаниях функционирования метафоры, которые получают как вербальное, так и невербальное оформление. Здесь не обойтись без краткого экскурса в историю развития теории метафоры.

Метафоры существует столь же длительное время, как и сама история философии. К ее анализу одним из первых обратился Аристотель. Метафору он рассмотрел лишь как украшение текста, обычный перенос значения с одного предмета на другой. Это объясняет причину появления метафоры, но механизм ее функционирования остается неясным. Аристотелевское определение метафоры так и осталось эпифорой, сравнением; оно никогда не являлось исчерпывающей характеристикой этого сложного феномена. Тем не менее, философ остался пионером в исследовании метафоры.

Представители английской философии оценили метафору в виде одного из парадоксов социальной жизни: ближайшая цель того или иного действия (особенно творческого акта) нередко противоположна его далекому результату. С точки зрения Гоббса, метафора становится главным препятствием для выполнения основной функции языка – передачи знания в общении. Ему вторил Дж. Локк, полагая, что метафора способна внушать только ложные идеи.

Логические позитивисты также были склонны к негативной оценке метафоры и сходились на недопустимости ее  использования в научных теориях; использование метафор приравнивалось к совершению преступления (ср. англ. to commit a metaphor = to commit a crime). Ницше также полагал, что метафора препятствует постижению истины, приводя к иллюзиям. Лишь несколько позднее в XX веке идеи представителей неогумбольдтианской школы, ориентированные на идеи В. Гумбольдта и философское учение Э. Кассирера, демонстрируют положительную оценку метафоры.

Э. Кассирер считал метафорическое мышление наряду с дискурсивно-логическим важнейшим фактором освоения мира. Он показал специфику этих способов мышления и дал высокую оценку познавательной функции метафоры. Человек настолько погружен в мир символов, что ничего не может видеть и знать без вмешательства искусственного посредника, каким и является метафора. Он первым обратил внимание на связь метафоры с сознанием, назвав ее «сознательным переносом названия одного представления в другую сферу – на другое представление…» (42, 35).

Современные научные области знания (психология, герменевтика, лингвистика, семиотика, логика, нейронаука) продолжают вносить достойный вклад в формирование теории метафоры. Многие специалисты рассматривают ее как ключ к пониманию основ человеческого мышления, процессов создания ментальных представлений о мире, а так же психических оснований постижения реальности, что свидетельствует об уникальных  возможностях метафоры. Х. Ортега-и-Гассет назвал метафору «необходимым орудием мышления», а П. Рикер рассмотрел ее в рамках теории воображения и предпринял попытку анализа на семантическом и психологическом уровнях. Такое многообразие исторически сложившихся интерпретаций и подходов в изучении метафоры является неслучайным, а вызванный интерес свидетельствует о ее универсальной природе.

Метафора универсальна уже потому, что она возникла вместе с языком и в его формах обрела свое существование. «Метафора – универсальное явление в языке. Ее универсальность проявляется в пространстве и во времени, в структуре языка и в функционировании. Она присуща всем языкам и во все эпохи; она охватывает разные аспекты языка и обнаруживается во всех его функциональных разновидностях» (18, 11). Метафора есть не только пространственно-временная языковая универсалия, но и социальное явление, актуальное для всех народов и во все временные эпохи. Э. Джордан также указывает на онтическую функцию: «метафора есть вербальная структура, которая в силу своей формы утверждает реальность объекта» (81, 124). Форме вербальной метафоры присуща особая «звучность»; она функционирует в речевом пространстве (устном либо письменном). Несмотря на перечисленные достоинства, эти версии являются ограниченными, ибо зациклены на вербальной форме. Вместе с тем метафоры присущи и несловесным формам языка. Об этом свидетельствуют самые древние метафоры.

Метафора выступает одним из основных ресурсов пополнения либо обновления лексического запаса языка, в чем и выражается ее продуктивность. Метафоризация является общим законом развития языка, его постоянным семантическим движением: «метафоричность есть всегдашнее свойство языка и переводить мы можем только с метафоры на метафору» (81, 434). Здесь выделяются существенные особенности метафоры, которые сводятся к эффективному функционированию.                Во-первых, это динамика развития, обеспечивающая стабильный рост знания; во-вторых – способность к самозамене, когда устоявшаяся в языке метафора, став банальной,  и, взаимодействуя с новым понятием или с новой информацией, переходит в разряд актуальных явлений. В представленной автором версии фигурирует понятие метафоризация, которое требует пояснения. Тут следует наметить границу между понятиями «метафора» и «метафоризация». Если метафоризация – это всегда процесс, ориентированный на производство новых метафор на основе устоявшихся, то метафора является результатом этого процесса, новым метафорическим понятием.

Когда некоторая идея, выраженная метафорически, становится слишком знакомой и банальной, она постепенно «увядает» до своего буквального использования, т.е. переходит в разряд обыденных понятий. Еще немецкий ученый XIX века Ф. Вегенер ввел в употребление понятие «увядающая метафора» (244, 54). Данный конструкт вполне уместен и способен к дальнейшему развитию. Некоторые авторы реализуют эту возможность. Так, С.Ю. Деменский, представляя оценку процесса метафоризации в сфере науки, утверждает, что понятие-метафора, появившись в языке, очень скоро «банализируется, натурализируется, теряет свою напряженность и остроту и, в конце концов, объективируется в мышлении ученого как однозначное понятие-термин» (26, 31). Заметим, что трансформация ярких метафор в разряд обычных представлений – типичное явление для любого естественного языка. Такая быстрая утрата метафорами прежней оригинальности вовсе не является отрицательной характеристикой процесса метафоризации. Напротив, она лишь свидетельствует о продуктивном преобразовании фундаментальных основ деятельности человека, в ходе которой происходит формирование новых метафор на основе старых. Английский психолог С. Ойлвин объясняет продуктивность метафоры посредством анализа ментального глагола «думать». Если еще не так давно в англоязычных научных кругах данное понятие выражалось при помощи простого глагола «to think», то сейчас наиболее корректным считается использование понятия «to process information», т.е. «перерабатывать информацию». Автор отмечает, что каждая часть второго понятия может быть воспринята по отдельности: первая («перерабатывать») – как процесс; вторая («информация») – как результат. В ходе метафоризации, выделились общие свойства у этих двух понятий и, таким образом, появилась новая научная метафора (132, 158).

Кроме продуктивного способа деятельности метафоры в языке, ее универсальность еще и дополняется свойством «экономности». Существует множество примеров такого «принципа экономии мышления». Некоторые люди достигают высокого уровня работоспособности (умственной или физической) поздним вечером, а некоторые – ранним утром. Когда кто-то вдруг задает им вопрос о том, как такое возможно, первые кратко отвечают: «Я – сова», а вторые: «Я – жаворонок». Естественно, что ни о каких внешних сходствах между человеком и птицей говорить не приходится, сходство выстраивается на основе деятельностного принципа. Эмпирические представления «сова» и «жаворонок» в данном случае являются метафорами. Используя их в речи, совсем не обязательно представлять исчерпывающую дескриптивную характеристику своей личности, достаточно использовать всего один метафорический образ и нашему собеседнику сразу станет ясно, к какому типу людей мы себя относим. 

В процессе познания человеком окружающего мира метафора является не только результатом его когнитивной деятельности, но также и способом ее структурирования. В процессе познавательной деятельности человек постоянно изменяет условия жизни, при этом «язык, как постоянный процесс переконструирования семантического поля (матрицы значений) обеспечивает нас метафорами, необходимыми для освоения потока новой информации» (48, 25). В данном случае ведущая роль метафоры состоит в том, чтобы быть основным средством переработки (структурирования) информации, поступающей из внешнего мира. Здесь она представлена как начало мыслительной активности субъекта, ориентированной на формирование образных структур. Метафора не только дает представление об объекте познания, она также определяет способ и стиль мышления.

Исходную основу процесса познания составляет чувственное постижение действительности, а данные, полученные в результате такой деятельности, подвергаются когнитивной обработке мышлением. Метафоре в данном процессе отводится роль «связующего моста», соединяющего чувственное (эмпирический опыт) и рациональное (мышление) начала, а потому ее структура включает как вербальные, так и невербальные компоненты. Это позволяет действовать метафоре с «мастерством геометра», а именно – структурировать познавательный опыт путем соотнесения знаков и образов. Б. Индрукхья полагает, что познание человека обусловлено наличием у него перцептивного аппарата, который, взаимодействуя с внешним миром, отражает результаты деятельности в виде сенсомоторных данных. Последние в дальнейшем реорганизуются под воздействием высших перцептивных, а также когнитивных структур, составляющих основу метафоры. Конструируя различные концептуальные сети, познающий субъект в то же время усматривает разнообразные структуры реальности, осознавая при этом метафорическую природу знания (174,  288).

Здесь можно сделать следующие оценочные выводы. Во-первых, исходный познавательный акт направлен на постижение объективной реальности, он обусловлен функциональными возможностями перцептивного аппарата субъекта, а его результатом становятся ощущения и восприятия. Во-вторых, первичные сенсомоторные данные, получив определенную субъективную оценку, переходят в разряд высших перцептивных структур, в качестве которых могут выступать представления. Последние являются промежуточным звеном между эмпирическим опытом (возникают на основе чувственных образов) и мышлением (всякий образ требует осмысленной оценки для достижения завершенности). В-третьих, метафора рождается на основе представлений при соотнесении новых образов или понятий с уже существующими понятиями в концептуальной сети, а реализация этого соотнесения не возможна без активного участия мышления и деятельности творческого воображения.

Несколько иную версию предлагает американский исследователь М. Джонсон. Он полагает, что «значение и рациональность имеют свое основание в структурах человеческого опыта». Источник метафоры автор находит в физическом (эмпирическом) опыте, из которого мы извлекаем чувственные образы, или, иначе говоря, допонятийные гештальтные структуры. Образование метафор зависит от нашего умения осуществлять перенос образов, гештальтных структур из сферы эмпирического опыта на более абстрактный уровень – уровень мышления (179, 209). Таким образом, представленные позиции сводятся к тому, чтобы обозначить метафору в качестве посредника между эмпирическим опытом и мышлением (См.: Приложение 3.3. Рис.1). 

Метафора как универсальное явление не ограничивается рамками вербального языка, она может стать неотъемлемой частью невербальной языковой системы. Такое деление метафор на вербальные и невербальные, конечно, возможно, но с определенной долей условности. Дело в том, что метафора, выступая посредником между эмпирическим опытом и мышлением, способна синтезировать как образы, так и понятия. Ее структура отличается гибкостью, а потому в метафорическом акте возможно выявить обратные трансформации: от образа к понятию и от понятия к образу. Обладая такой особенностью, метафора может переходить из разряда вербальных в разряд невербальных и наоборот. Так, С.Ю. Деменский намечает параллель между вербальным языком и языком образов. За нашими словесными выражениями всегда кроется некий образ, символ, архетип. В феномене метафоры важна именно сама образность, факт картинного сопоставления каких-либо разноплановых явлений: Сон – явь, Мужское – Женское, Тело – Дух, реальное – воображаемое, смысл – значение, Имя – Вещь (26, 45).

Трансформационный характер метафоры можно объяснить вызванной у субъекта потребностью к ее интерпретации. «Своеобразие метафорической мысли заключается в том, что она является формой взаимодействия двух автономных типов мышления – концептуального и визуального» (3, 11) Если метафора представлена невербально, то в процессе субъективного восприятия она требует вербальной характеристики, представленной в виде слова или словосочетания. Если метафора репрезентирована вербально, то она всегда подразумевает наличие некоторого образа в сознании интерпретатора. В таком контексте определенный интерес представляет сравнение метафорического образа и слова. «Взятый изолированно от других (насколько это возможно) образ, в отличие от слова, представляется достаточно определенным, «равным самому себе». Но в то же  время любой образ как элемент реального мира сложен и многогранен. Если многогранность слова обусловлена потенциальной возможностью изменения семантики в зависимости от контекста, то сложность однозначного образа определяется его неисчерпаемостью» (В.С. Ротенберг) (92, 152-155). Признав два вида трансформаций, можно прийти к заключению, что сложнее осуществляется интерпретация невербальной метафоры, поскольку образ многогранен и неисчерпаем. Это означает, что один и тот же образ получит тысячные варианты интерпретаций, поскольку каждый познающий субъект оценит его, исходя из своего личного когнитивного опыта. Что касается вербальной метафоры, то она задается определенным контекстом, а потому у интерпретаторов существует значительно больше шансов представить в сознании единую образную структуру. Поскольку в метафорическом акте осуществляются двойные трансформации, метафору можно представить как вербально-невербальную форму репрезентации знания.

Единство вербальных и невербальных форм демонстрируют все основные виды метафоры: обыденно-практические, научные и философские.

Американские ученые Дж. Лакофф и М. Джонсон длительное время занимались изучением метафор в повседневном опыте человека. В качестве одного из примеров практической метафоры они используют  метафору «спор – это война». «Многое из того, что мы совершаем в споре, частично структурируется понятием война. Хотя физической битвы нет, происходит словесная битва, и структура спора – атака, оборона, контратака и т.д. – отражает это» (82, 53). Таких практических метафор существует огромное множество: «здоровье – это богатство», «движение – это жизнь», «красота – это сила» и т.п. Рассмотренные персонифицированные метафоры «сова» и «жаворонок», характеризующие личность человека, также относятся к разряду обыденно-практических вербальных метафор. Последние можно перечислять до бесконечности, ведь они составляют самый обширный метафорический пласт в языке, поскольку являются продуктами нашего жизненного опыта. Только прочувствовав и осмыслив что-то, мы можем дать качественную оценку, представленную в форме вербальной метафоры. Независимо от того, что все представленные выше понятия выражены вербально, в своей основе они, так или иначе, имеют конкретный невербальный (визуальный) образ. Так, когда кто-то дает характеристику человека, называя его при этом «зеленым», в нашем сознании возникает образ молодого человека.

Появление научных метафор обусловлено необходимостью дать название вновь открытым фактам и явлениям с последующим их закреплением в языке научной терминологии. Многие современные научные концепции достаточно органично вписываются в метафору «мир – компьютер». Если ген понимается как «компьютерная программа», то человек как «персонаж компьютерной игры». Все это варианты вербальных научных метафор, в основе которых заложен конкретный образ (образ гена и образ человека). Такие метафоры могут также переходить и в разряд невербальных научных метафор, представленных в форме наглядных картинок.

Помимо вербальных метафор в науке встречаются и невербальные метафоры. Основной характеристикой невербальных научных метафор является пространственность, которая позволяет отразить сферу реальных объектов (132, 175). Можно привести несколько примеров пространственных (визуальных) метафор в науке. Видение химиком Кекуле змеи, кусающей себя за хвост, способствовало возникновению визуальной метафоры структуры бензола. Однажды, увидев сливовый пирог, физик Д. Томпсон осознал, что он может стать прообразом модели атома. Научными невербальными метафорами могут стать также и наглядно-представленные геометрические, физические, логические и другие виды моделей. Визуальные научные метафоры возникают в сознании ученого чаще всего спонтанно, как результат внезапного «инсайта» (озарения), они являются продуктами синтеза рационального (мышления и воображения) и иррационального (образов и интуиции). Репрезентируются такие метафоры обычно в виде наглядных изображений.

 Расширение научного знания возможно во многом благодаря процессу трансформации метафор. Метафора здесь выступает основным средством перевода знания из одной области в другую. Д. Боно полагает, что метафорический перевод – это постоянное явление при условии, когда соотносящиеся по аналогии понятия уже стали «решениями» в других областях. Старые понятия выступают в качестве перспективных гипотез в новых сферах (140, 59-89; 139). Метафоры играют решающую роль в процессе реорганизации научного знания, т.е. такого структурирования, которое сводится к бесконечному вводу терминов, понятий, методов (201,138).

Некоторые новации в культуре обусловлены метафорическим переносом образцов из одной области знания в другую. П. Вейнгарт представил убедительную концепцию возможных вариантов трансформации метафор из обыденно-практического языка в язык науки и наоборот. Так, согласно позиции автора между обыденным и научным языком возможен метафорический трансфер, который реализуется тремя способами: 1) из обыденного языка в научный язык; 2) из научного языка в научный язык; 3) из научного языка в обыденный язык. (138, 127).

Перевод метафор из обыденного языка в язык науки является наиболее распространенным. Так, в области информатики существует словарь метафор информационных технологий, анализ которых показывает, что действующие в информатике метафоры приходят в основном из обыденного языка. Наиболее часто используемой является модель «человек». Компьютер зачастую наделяют человеческими качествами: компьютер «думает», «засыпает», «болеет» и т.д. Также нередко в информатике используется и модель «животное»: например, текстовый редактор называют «обезьяной»; если Microsoft Word можно сравнить с 800-фунтовой гориллой, то Year Write – с маленькой обезьянкой.

Трансформации метафор из языка одной науки в язык другой – явление не менее редкое. Например, некоторые метафорические термины из области физики перешли в область генетики, где в совокупности с чисто генетическими понятиями приобрели особую оригинальность («давление отбора», «квантовое видообразование», «популяционные волны», «генный поток», «вес признака», «генетическое равновесие» и т.п.). В генетику так же были трансформированы метафоры из информатики («ошибка копирования», «оператор», «редактирование» ДНК, РНК) и психологии («сенсорный ген», «чувствительность сайта», «эгоистичная ДНК»).

Третий вариант метафорической трансформации встречается крайне редко. Путь метафоры из научного языка в обыденный язык чреват всевозможными аберрациями, превращая метафоры из средства раскрепощения интеллекта в «вирусы ума». Практика трансформации метафор доказывает, что последствия такого переноса могут быть не только продуктивными, но и разрушительными. Но, как справедливо замечает          С. Маасен, даже в случае деструктивных последствий не стоит бояться метафор, поскольку аналогии – не настолько сильные средства, чтобы привести в движение устоявшееся научное знание. В случае неудачно введенной метафоры трансформацию можно считать всего лишь несостоявшейся.

Свою специфику имеет философская метафора. Древние философы применяли метафору в качестве приема универсального обобщения, в ходе которого частный и наглядный образ приобретал смысл всеобщего свойства. Из таких метаморфоз состояла вся философия Гераклита. Широко известна его метафора «река». Она могла фигурировать примерно в таком рассуждении. Все наблюдаемые явления подвержены непрерывным изменениям. Стало быть, мир в целом представляет собой всеобщий поток, где «все удаляется и приближается одновременно», образуя «путь туда-сюда». У Гераклита также можно встретить такие метафоры как «огонь», «война», «стадион», «суд» и т.д. Содержание философских метафор составляли образы природных и общественных явлений. Но если в ранних, дофилософских метафорах преобладали темы природных сил, то в философских обобщениях ведущее место заняли социально-культурные метафоры. Так, известна метафора Демокрита «атом-буква». Решая проблему первосущности, философ обратил внимание на строение литературного текста. Если взять трагедию, то в виде текста она состоит из слов, а они из букв. Возможно, также устроена и природа? Она подобна огромному тексту, где слова – это вещи, составленные из многих своеобразных букв, или атомов. Как нераздельна буква, так и неделим атом (греч. аtomos – неделимый) (126, 27).

Начиная с античных времен, в европейской культуре и философии стала популярна метафора «Бога – драматурга». У Эпиктета мы находим следующее высказывание: «Не забудь, ты актер и играешь в пьесе роль, назначенную автором. Коротка пьеса, коротка и роль, длинна – длинна и она. Даст он тебе роль нищего, – старайся вернее создать его тип, как и тип калеки, высшего правительственного лица или частного человека». Развитие естественнонаучного знания породило метафору «мир – часы» (Леонардо да Винчи), отраженной в картине мира XVII – XVIII веков. Эта метафора раскрывает суть деизма. Бог предстает в виде «идеального часовщика», сконструировавшего настолько совершенный механизм, что достаточно один раз завести его, и дальнейшее вмешательство в ход мировых часов становится излишним.

Структура всякой метафоры строится на основе невербального образа, который в сочетании с устоявшимся в языке концептом приобретает оригинальное метафорическое значение. Единство вербальных и невербальных форм в разных видах метафоры можно представить схематично (См.: Приложение 3.3. Рис.2).

Существуют различные концепции формирования метафоры. Одну из них предложили американские специалисты Дж. Фоконье и М. Тернер под названием «многопространственная» теория или теория «схемы концептуальной интеграции», которая стала дальнейшим развитием двупространственной модели метафоры (160). Авторы выделили два входных пространства, которые обозначили как: 1) «источник» – пространство, несущее метафорическое описание; 2) «цель»  – пространство, отражаемое метафорой. Если «источник» в данном случае представляет собой устоявшееся понятие-метафору, то «цель» – это понятие, которое под воздействием устаревшей метафоры переходит в разряд новых актуальных метафор. Оригинальность схемы концептуальной интеграции заключается в том, что она представляет собой теоретический аппарат, в котором пара традиционных входных пространств пополнена двумя дополнительными.     В качестве дополнительных пространств Фоконье и Тернер выделяют: входное пространство, содержащее фоновые знания, общие для «источника» и «цели», а также выходное смешанное пространство, где уже содержится готовый продукт концептуальной интеграции, представленный в виде новой метафоры (См.: Приложение 3.3. Рис.3).                                     

Для того, чтобы представленная система работала эффективно, авторы выдвигают пять оптимальных условий: 1) интеграционное условие: спаренные элементы должны легко представляться в виде единого концептуального объекта; 2) условие связанности: интеграционное условие не должно разрывать связи между заново смешанными элементами и их оригинальными входными прототипами; 3) условие декодирования: интерпретатор результата интеграции должен легко реконструировать сеть пространств, из которых она была произведена; 4) топологическое условие: соответствующие друг другу смешиваемые элементы должны соотноситься с другими элементами своих пространств, т.е. схожее смешивалось со схожим; 5) условие полезности: все понятия (концепты), принимающие участие в процессе интеграции, должны обладать определенной степенью спаянности.

Одним из достоинств «теории концептуальной интеграции» является использование входного пространства, которое выступает своеобразным медиатором между «источником» и «целью», помогая им структурно прийти в соответствие. Например, мы можем привести в соответствие такие концептуальные понятия как учёный и жрец, если посмотрим на лаборатории как на храмы, а на научный метод как на догму. Выходное пространство авторы представляют как смешанное, поскольку в него включены концептуальные компоненты как «источника», так и «цели», а  на основе сочетания (смешения) этих компонентов и рождается новая метафора. Представленная Фоконье и Тернером модель «концептуальной интеграции» действует как самоорганизующая система на основе определенных условий функционирования, наличие которых является важным и необходимым в процессах производства и реорганизации знания. 

Концепция американских исследователей показывает, что метафора формируется на основе взаимодействия двух разных концептов, но каким образом реализуется это взаимодействие, какие приемы заложены в его основе? Традиционный взгляд большинства теоретиков основывается на распространенной позиции, согласно которой метафора формируется на основе сходства, установленного между двумя понятиями. По мнению          А. Ричардса, основой метафоры является как прямое, так и общее сходство между предметами (88, 59-60). Так, метафора  «ножка стола»,  является   мертвой метафорой, которая оживает в сочетании – «нога лошади». Здесь основой метафоры являются общие признаки, следовательно, это метафора на основе прямого сходства. Другой пример – когда мы называем женщину уточкой, мы не предполагаем у нее наличие клюва или перепончатых лапок и не предполагаем, что она вкусна. Основа переноса гораздо сложнее.                  В Оксфордском словаре метафора «утка» означает «очаровательное или приятное существо». В данном случае метафора возникает на основе общего отношения, испытываемого к объекту.

Известный создатель теории «фреймов» М. Минский полагает, что  основу метафоры составляют аналогии. «Такие аналогии порой дают нам возможность увидеть какой-либо предмет или идею как бы «в свете» другого предмета или идеи, что позволяет применить знание и опыт, приобретенные в одной области, для решения проблем в другой области. Именно таким образом осуществляется распространение знаний от одной научной парадигмы к другой. Так, мы все более и более привыкаем рассматривать газы и жидкости как совокупности частиц, частицы – как волны, а волны как поверхности расширяющихся сфер» (67, 291-292). Создание метафор на основе аналогий является особенно важным в сфере научного знания. Практика доказывает, что многие открытия в науке совершались благодаря «видению чего-либо через что-либо». 

Согласно М. Блэку, метафора возникает ассоциативно, когда к главному субъекту прилагается система «ассоциируемых импликаций», связанных со вспомогательным субъектом. Метафора отбирает, выделяет и организует одни, вполне определенные характеристики главного субъекта и устраняет другие, что влечет за собою сдвиги в значении слов. Для метафоры важна не истинность этих ассоциаций, а их быстрая активизируемость в сознании (7, 167). Эффект метафорического использования слова «волк» применительно к понятию «человек» состоит в актуализации соответствующей системы общепринятых ассоциаций (свиреп, голоден). Эти суждения должны быть мгновенно порождены в сознании и соединены с имеющимися представлениями о человеке, образуя необычное сочетание смыслов «человек – волк».

При взаимодействии двух разных смысловых концептов важную роль играет и механизм «утверждение-отрицание». Дж. Миллер полагает, что новые знания усваиваются апперцептивно, путем соотнесения со старыми знаниями. Он рассматривает отношения между референтом и релятом в контексте дескриптивной литературы. Если референт – это концепт, о котором нечто говорится (текущая тема), то релят – это концепт, с которым референт соотносится (старая информация). Метафора является отношением сходства между текущей темой и старой информацией (66, 251). Очевидно, что новая метафора, формируясь на основе старой, одновременно утверждает и отрицает ее. Утверждает, так как в процессе взаимодействия заимствует некоторые смысловые оттенки, а отрицает – потому что в итоге представляет собой качественно иное новое понятие-метафору. Миллер удачно использует сопоставление релята с референтом. Релят (устаревшая метафора), присутствуя в сознании субъекта и являясь продуктом его прошлого познавательного опыта, организует восприятие новых понятий в дескриптивном тексте. В сознании субъекта устанавливается ассоциативная связь между релятом и референтом, в результате чего рождается новая метафора. 

Установление сходства, аналогий, ассоциаций не возможно без участия активной когнитивной деятельности субъекта. Представляется, что в процессе производства метафоры находят взаимосвязь специфические процессы психики и интеллекта, получающие как вербальное, так и невербальное оформление.

Одним из основных механизмов управления процессом метафоризации выступает вербальное воображение. В таком контексте мы не рассматриваем воображение как «полет фантазии» или вымысел. Напротив, под воображением понимается сознательная, творческая и весьма продуктивная деятельность. Одной из основных функций сознания является установка связей, которым воображение придает особую гибкость, позволяя связывать любые предметы (образы и понятия) неисчислимым множеством способов. Определение воображения как самостоятельного познающего феномена представляется невозможным, ибо оно выступает составляющим компонентом восприятий, представлений и мышления. Новое знание, которое невозможно получить чисто эмпирическим или логическим путем, можно реально получить в процессе воображения, предполагающего синтез эмпирического и рационального компонентов. Как результат когнитивного процесса, метафора синтезирует в себе эмпирические образы и концептуальные понятия (См.: Приложение 3.3. Рис.4).      

Успех метафоризации обусловлен не только деятельностью воображения и мышления, но также и интуитивными навыками субъекта. Интуиция в языке необходима, она нужна нам для того, чтобы освободиться от плена традиционных понятий и осуществить проверку опытным путем. Интуиция возникает, когда нам не достаточно готовых понятий и требуются новые идеи, поэтому она и связана с метафорой, всегда являющей собой некую гипотетическую идею, необходимую для развития знания. Роль интуиции состоит в том, что она позволяет посредством усмотрения сходства между соотносящимися частями, выдвинуть научную гипотезу. М. Бунге рассматривает интуицию как форму воображения. В рамках воображения автор выделяет геометрическую интуицию (пространственную интуицию), или навык визуальной репрезентации отсутствующих объектов (геометрических, физических, алгебраических и др. понятий). Так, немецкий ученый Н. Гартман для иллюстрации своих идей обычно использовал диаграммы. Однажды, когда в распоряжении ученого не оказалось ни бумаги, ни карандаша, ему пришлось мысленно представить поведение ряда интегралов, обусловленных строгими параметрами. Такая визуализация помогла решить Гартману те проблемы, которые не поддавались решению долгое время (145, 73-75). Наличие интуитивных навыков значительно облегчает задачу исследователя, ускоряет процесс порождения научных гипотез в виде метафор, а вместе с ним и развитие научного знания в целом.

П. Рикеру принадлежит оригинальная концепция синтеза семантической теории метафоры с психологической теорией воображения (87, 420-428). За основу он принимает учение И. Канта о творческом воображении и выделяет несколько этапов. Первый этап - этап «видения» или прозрения (по Аристотелю). Здесь человек, создающий метафору,  должен «увидеть подобное». Такой творческий характер прозрения Рикер называет «предикативной ассимиляцией», которая включает особый тип напряжения, существующий между семантическим согласованием и несогласованностью. «Видеть подобное» – значит видеть одинаковое, несмотря на имеющиеся различия. На втором этапе происходит развертывание изобразительного измерения, где семантическая инновация получает знаковое или образное изображение, т.е. вербальный смысл порождает невербальный образ. Третий этап – этап приостановки, или момент отрицательности образом. Здесь наблюдается усиленная работа воображения, благодаря чему происходит расщепление прямой референции на «вовне» и «вовнутрь» языка. В качестве четвертого этапа можно выделить вымысел – метафору, фиксирующую результат всего процесса.

Достоинство теории П. Рикера видится, во-первых, в поэтапном характере становления метафорического знания. Если первые три этапа представляют собой когнитивный процесс производства метафоры, то четвертый является результатом этой деятельности (метафора). Во-вторых, основной акцент ставится на роль ментального образа в процессе метафоризации, возникающего как следствие того, что человек неожиданно  «увидел подобное». В-третьих, намечены основные способы репрезентации метафорического знания (вербальный, невербальный). Заслуга Рикера состоит еще и в том, что он сумел переосмыслить двойную операцию «отрицание-утверждение» Ж.-П. Сартра в виде этапа приостановки референции в структуре метафорического акта. Сартр утверждает, что воображать – «становиться отсутствующим по отношению к вещам в целом» (Там же, 428). Двойственность присутствует в качестве расщепления референции в виде отрицания («приостановки») направленности на внешний предмет, тем самым, происходит утверждение воображаемого предмета.

Современный американский исследователь С. Левин связывает процесс производства метафор с ментальными актами создания идей и понятий при непосредственном участии воображения. Если для деятельности воображения, представляющей собой непрерывный творческий процесс, характерно «эмпирическое продолжение», то понятия, как готовые результаты этого процесса, обладают большей «эпистемологической  весомостью». Создатель всегда видит ясный образ того, что создает, поскольку понятие принадлежит области семантики. Идея же соотносится с ментальным пространством, в которое, например, можно поместить представление о «смеющемся море», но оно не будет иметь выхода на понятийный уровень, поскольку в реальности такого моря не существует. Важным моментом для автора является создание идеи, поскольку последняя является мощным импульсом для возникновения новой метафоры (190, 80). Левин четко разграничивает два уровня: ментальный уровень, на котором воображение придает свободную динамику синтезу идей, посылающих импульсы для образования метафор, и семантический уровень, где эти импульсы в сочетании с понятиями в ходе активной работы процессов воображения и мышления переходят в разряд метафор.

Таким образом, важнейшими механизмами формирования всех видов метафор выступают процессы вербального воображения и мышления. Но их эффективное воздействие невозможно в отсутствии эмпирических образов и вербальных понятий, они позволяют соотнести образы (или идеи как представления) с понятиями и, тем самым, способствуют возникновению новой метафоры в языке. Продуктивность данного процесса во многом зависит и от интуитивных навыков субъекта, поскольку интуиция позволяет «почувствовать» сходство, она наводит субъекта на мысль о сходстве.

Особый интерес вызывает вопрос о способах интерпретации метафоры, поскольку ее понимание всегда требует интеллектуального и творческого потенциала субъекта. За время развития теории метафоры сложилось два традиционных подхода в восприятии метафорического знания: буквальный и фигуративный (переносный).

Сторонники буквализма (Дж. Серль, Д. Дэвидсон) полагают, что в отношении метафоры возможна лишь буквальная интерпретация. Так,          Дж. Серль полагает, что метафорическое выражение является буквальным парафразом, а всякое высказывание подобного рода первоначально должно изучаться как буквальное. И только когда разум не способен подобрать для него адекватное буквальное значение, данное выражение переходит в разряд чистых метафор и подвергается декодированию разумом (231). 

По мнению Д. Дэвидсона, «метафоры означают только то (или не более того), что означают входящие в них слова, взятые в своем буквальном значении» (29, 173). Автор критикует современные ему теории метафоры за то, что они неправильно понимают свою цель. Они выдают за метод расшифровки скрытого содержания метафоры то воздействие, которое она оказывает на нас. Между тем суть состоит в том, как связана метафора с тем, что она заставляет нас увидеть. Здесь автор ссылается на известную метафору Л. Витгенштейна «утка-кролик», на основе которой он объясняет, что процесс видения включает в себя ментальную, интерпретаторскую деятельность (17, 493). «Видеть как» не равно «видеть что». Так, посмотрев на картинку «утка-кролик», мы сначала узнаем в ней «утку» (первичная буквальная интерпретация), и только когда мы начинаем визуально интерпретировать этот образ, мы распознали в нем кролика (вторичная буквальная интерпретация). Метафора, создавая некоторое буквальное утверждение, заставляет нас увидеть один объект в свете другого, что и влечет за собой прозрение. Такая интерпретация значительно отдалена от чистого буквализма, поскольку в конечном итоге приводит к метафорическому восприятию визуального объекта.  Ю.М. Романенко и      О.А. Чулков определяют метафору как некое движение между различными уровнями символа: от непосредственной буквальности вещи к более сложным комплексам ее «переносных» значений. Но сам этот переход оказывается трудноуловимым, поскольку он уже усвоен языком и метафорические структуры имманентны нашему мышлению (91, 46-59). Нам с детства знакомы и понятие «утка» и понятие «кролик», поскольку они составляют активную часть лексического состава языка. В процессе восприятия мы интерпретируем каждый из двух буквальных образов в отдельности. Переменное чередование этих образов приводит в итоге к тому, что мы достаточно легко образуем метафорическое понятие «утка-кролик».

Нам наиболее близка интерпретация метафоры, суть которой состоит в дуальном синтезе буквального и фигуративного подходов, когда грани между буквальным и переносным значениями практически не заметны.           В зависимости от опыта, а также характера и способа нашего мышления, мы способны интерпретировать один и тот же образ, одну и ту же метафору совершенно по-разному. Но здесь существует определенный риск «лжеинтерпретации». Так, Н. Гудмен заметил, что «метафорическая истинность сосуществует с буквальной ложностью» (167, 194). Понятое буквально, выражение может стать ложным, в то время как воспринятое метафорически, оно может оказаться истинным. Метафора может стать опасной тогда, когда мы забываем, что это метафора. У нас возникает соблазн понимать метафору буквально и мы впадаем в глубокое заблуждение. Возьмем, к примеру, высказывание: «Озеро - сапфир». Если мы станем воспринимать данное выражение буквально, то скоро поймем, что высказывание ложно, ибо вода не имеет ничего общего с породой камня. Напротив, взглянув на озеро как на сапфир, мы убеждаемся, что высказывание истинно. П. Рикер представляет психологическое обоснование критерия истинности в интерпретации  метафоры. Объяснить метафору – это значит перечислить значения, в рамках которых образ видится как смысл. «Видеть как» – это интуитивное отношение, удерживающее вместе смысл и образ; это наполовину мысль и наполовину чувственное восприятие (86, 450).

Оригинальную версию интерпретации метафоры представили С.С. Гусев и Г.Л. Тульчинский (24, 192). Суть их теории состоит в том, что во всякое метафорическое выражение можно вставить связку «как если бы», начиная с обыденных метафор (например, английское «ice-cream»), вплоть до научных («пустое множество», «абстрактный труд»). Контекст-связка «как если бы» позволяет узнать метафору благодаря психической напряженности ассоциативного поля, которая возникает в процессе сопоставления метафорически употребляемых терминов с базовым термином нового контекста, понимаемого буквально. При этом контекст «как если бы» всегда подразумевается, существуя имплицитно, в свернутом виде. Авторы представляют анализ научной метафоры «пустое множество», наделенной контекстом «как если бы», где соединились два различных смысла – «пустота» и «множество». Под «пустотой» понимается ничто. «Множество» всегда подразумевает наличие чего-либо. При сопоставлении этих двух понятий с учетом связки «как если бы» получается выражение: «пустота как если бы она была множеством». В дальнейшем его использовании контекст-связка опускается, и мы получаем метафору «пустое множество». Наличие подобной связи в структуре репрезентации нового знания позволяет понять значение словосочетания. Важным в процессе понимания метафоры является умение субъекта провести грань между буквальным и переносным значениями, что позволяет избежать «лжеинтерпретации». Успех либо неуспех в понимании метафоры обусловлен личным опытом субъекта, его интеллектуальным потенциалом и умением отыскать творческий путь в процессе интерпретации.

Анализ взаимосвязи вербального и невербального языков позволяет сделать следующие выводы:

1. Невербальная коммуникация осуществляется посредством особых знаков. Если знаками естественного языка являются вербальные пропозиции, то знаковую систему невербального языка составляют образы (художественные, графические, скульптурные), поведенческая атрибутика (жесты, мимика, визуальные контакты), язык научных моделей (схем, формул, диаграмм) и т.д.

2. Репрезентация представлена как весьма гибкий процесс. В ходе активной когнитивной деятельности субъекта вербально выраженное знание может быть трансформировано в невербальный образ, а знание, представленное невербально (образно), может переходить в разряд невербальной дескрипции. Особо важное значение взаимодействие вербальной и невербальной форм языка приобретает в образовательном процессе. Здесь визуализация, выступая в союзе с вербальным повествованием, является одним из наиболее продуктивных приемов в обучении.

3. Метафора рассмотрена в единстве вербальной и невербальной форм репрезентации, представленных на примере ее основных видов. Деление метафор на вербальные и невербальные, конечно, возможно, но с определенной долей условности. Метафора, выступая посредником между эмпирическим опытом и мышлением, синтезирует в себе как понятия, так и образы. Ее структура отличается особой гибкостью, а потому в метафорическом акте возможны обратные трансформации: от образа к понятию и от понятия к образу. В процессе производства метафор находят взаимосвязь специфические процессы психики и интеллекта, получающие как вербальное, так и невербальное оформление.

репрезентации знания

В качестве предмета рассмотрения возьмем типичные формы метафоры: обыденно-практические, научные и философские. Особо важным представляется вопрос о психических и интеллектуальных основаниях функционирования метафоры, которые получают как вербальное, так и невербальное оформление. Здесь не обойтись без краткого экскурса в историю развития теории метафоры.

Метафоры существует столь же длительное время, как и сама история философии. К ее анализу одним из первых обратился Аристотель. Метафору он рассмотрел лишь как украшение текста, обычный перенос значения с одного предмета на другой. Это объясняет причину появления метафоры, но механизм ее функционирования остается неясным. Аристотелевское определение метафоры так и осталось эпифорой, сравнением; оно никогда не являлось исчерпывающей характеристикой этого сложного феномена. Тем не менее, философ остался пионером в исследовании метафоры.

Представители английской философии оценили метафору в виде одного из парадоксов социальной жизни: ближайшая цель того или иного действия (особенно творческого акта) нередко противоположна его далекому результату. С точки зрения Гоббса, метафора становится главным препятствием для выполнения основной функции языка – передачи знания в общении. Ему вторил Дж. Локк, полагая, что метафора способна внушать только ложные идеи.

Логические позитивисты также были склонны к негативной оценке метафоры и сходились на недопустимости ее  использования в научных теориях; использование метафор приравнивалось к совершению преступления (ср. англ. to commit a metaphor = to commit a crime). Ницше также полагал, что метафора препятствует постижению истины, приводя к иллюзиям. Лишь несколько позднее в XX веке идеи представителей неогумбольдтианской школы, ориентированные на идеи В. Гумбольдта и философское учение Э. Кассирера, демонстрируют положительную оценку метафоры.

Э. Кассирер считал метафорическое мышление наряду с дискурсивно-логическим важнейшим фактором освоения мира. Он показал специфику этих способов мышления и дал высокую оценку познавательной функции метафоры. Человек настолько погружен в мир символов, что ничего не может видеть и знать без вмешательства искусственного посредника, каким и является метафора. Он первым обратил внимание на связь метафоры с сознанием, назвав ее «сознательным переносом названия одного представления в другую сферу – на другое представление…» (42, 35).

Современные научные области знания (психология, герменевтика, лингвистика, семиотика, логика, нейронаука) продолжают вносить достойный вклад в формирование теории метафоры. Многие специалисты рассматривают ее как ключ к пониманию основ человеческого мышления, процессов создания ментальных представлений о мире, а так же психических оснований постижения реальности, что свидетельствует об уникальных  возможностях метафоры. Х. Ортега-и-Гассет назвал метафору «необходимым орудием мышления», а П. Рикер рассмотрел ее в рамках теории воображения и предпринял попытку анализа на семантическом и психологическом уровнях. Такое многообразие исторически сложившихся интерпретаций и подходов в изучении метафоры является неслучайным, а вызванный интерес свидетельствует о ее универсальной природе.

Метафора универсальна уже потому, что она возникла вместе с языком и в его формах обрела свое существование. «Метафора – универсальное явление в языке. Ее универсальность проявляется в пространстве и во времени, в структуре языка и в функционировании. Она присуща всем языкам и во все эпохи; она охватывает разные аспекты языка и обнаруживается во всех его функциональных разновидностях» (18, 11). Метафора есть не только пространственно-временная языковая универсалия, но и социальное явление, актуальное для всех народов и во все временные эпохи. Э. Джордан также указывает на онтическую функцию: «метафора есть вербальная структура, которая в силу своей формы утверждает реальность объекта» (81, 124). Форме вербальной метафоры присуща особая «звучность»; она функционирует в речевом пространстве (устном либо письменном). Несмотря на перечисленные достоинства, эти версии являются ограниченными, ибо зациклены на вербальной форме. Вместе с тем метафоры присущи и несловесным формам языка. Об этом свидетельствуют самые древние метафоры.

Метафора выступает одним из основных ресурсов пополнения либо обновления лексического запаса языка, в чем и выражается ее продуктивность. Метафоризация является общим законом развития языка, его постоянным семантическим движением: «метафоричность есть всегдашнее свойство языка и переводить мы можем только с метафоры на метафору» (81, 434). Здесь выделяются существенные особенности метафоры, которые сводятся к эффективному функционированию.                Во-первых, это динамика развития, обеспечивающая стабильный рост знания; во-вторых – способность к самозамене, когда устоявшаяся в языке метафора, став банальной,  и, взаимодействуя с новым понятием или с новой информацией, переходит в разряд актуальных явлений. В представленной автором версии фигурирует понятие метафоризация, которое требует пояснения. Тут следует наметить границу между понятиями «метафора» и «метафоризация». Если метафоризация – это всегда процесс, ориентированный на производство новых метафор на основе устоявшихся, то метафора является результатом этого процесса, новым метафорическим понятием.

Когда некоторая идея, выраженная метафорически, становится слишком знакомой и банальной, она постепенно «увядает» до своего буквального использования, т.е. переходит в разряд обыденных понятий. Еще немецкий ученый XIX века Ф. Вегенер ввел в употребление понятие «увядающая метафора» (244, 54). Данный конструкт вполне уместен и способен к дальнейшему развитию. Некоторые авторы реализуют эту возможность. Так, С.Ю. Деменский, представляя оценку процесса метафоризации в сфере науки, утверждает, что понятие-метафора, появившись в языке, очень скоро «банализируется, натурализируется, теряет свою напряженность и остроту и, в конце концов, объективируется в мышлении ученого как однозначное понятие-термин» (26, 31). Заметим, что трансформация ярких метафор в разряд обычных представлений – типичное явление для любого естественного языка. Такая быстрая утрата метафорами прежней оригинальности вовсе не является отрицательной характеристикой процесса метафоризации. Напротив, она лишь свидетельствует о продуктивном преобразовании фундаментальных основ деятельности человека, в ходе которой происходит формирование новых метафор на основе старых. Английский психолог С. Ойлвин объясняет продуктивность метафоры посредством анализа ментального глагола «думать». Если еще не так давно в англоязычных научных кругах данное понятие выражалось при помощи простого глагола «to think», то сейчас наиболее корректным считается использование понятия «to process information», т.е. «перерабатывать информацию». Автор отмечает, что каждая часть второго понятия может быть воспринята по отдельности: первая («перерабатывать») – как процесс; вторая («информация») – как результат. В ходе метафоризации, выделились общие свойства у этих двух понятий и, таким образом, появилась новая научная метафора (132, 158).

Кроме продуктивного способа деятельности метафоры в языке, ее универсальность еще и дополняется свойством «экономности». Существует множество примеров такого «принципа экономии мышления». Некоторые люди достигают высокого уровня работоспособности (умственной или физической) поздним вечером, а некоторые – ранним утром. Когда кто-то вдруг задает им вопрос о том, как такое возможно, первые кратко отвечают: «Я – сова», а вторые: «Я – жаворонок». Естественно, что ни о каких внешних сходствах между человеком и птицей говорить не приходится, сходство выстраивается на основе деятельностного принципа. Эмпирические представления «сова» и «жаворонок» в данном случае являются метафорами. Используя их в речи, совсем не обязательно представлять исчерпывающую дескриптивную характеристику своей личности, достаточно использовать всего один метафорический образ и нашему собеседнику сразу станет ясно, к какому типу людей мы себя относим. 

В процессе познания человеком окружающего мира метафора является не только результатом его когнитивной деятельности, но также и способом ее структурирования. В процессе познавательной деятельности человек постоянно изменяет условия жизни, при этом «язык, как постоянный процесс переконструирования семантического поля (матрицы значений) обеспечивает нас метафорами, необходимыми для освоения потока новой информации» (48, 25). В данном случае ведущая роль метафоры состоит в том, чтобы быть основным средством переработки (структурирования) информации, поступающей из внешнего мира. Здесь она представлена как начало мыслительной активности субъекта, ориентированной на формирование образных структур. Метафора не только дает представление об объекте познания, она также определяет способ и стиль мышления.

Исходную основу процесса познания составляет чувственное постижение действительности, а данные, полученные в результате такой деятельности, подвергаются когнитивной обработке мышлением. Метафоре в данном процессе отводится роль «связующего моста», соединяющего чувственное (эмпирический опыт) и рациональное (мышление) начала, а потому ее структура включает как вербальные, так и невербальные компоненты. Это позволяет действовать метафоре с «мастерством геометра», а именно – структурировать познавательный опыт путем соотнесения знаков и образов. Б. Индрукхья полагает, что познание человека обусловлено наличием у него перцептивного аппарата, который, взаимодействуя с внешним миром, отражает результаты деятельности в виде сенсомоторных данных. Последние в дальнейшем реорганизуются под воздействием высших перцептивных, а также когнитивных структур, составляющих основу метафоры. Конструируя различные концептуальные сети, познающий субъект в то же время усматривает разнообразные структуры реальности, осознавая при этом метафорическую природу знания (174,  288).

Здесь можно сделать следующие оценочные выводы. Во-первых, исходный познавательный акт направлен на постижение объективной реальности, он обусловлен функциональными возможностями перцептивного аппарата субъекта, а его результатом становятся ощущения и восприятия. Во-вторых, первичные сенсомоторные данные, получив определенную субъективную оценку, переходят в разряд высших перцептивных структур, в качестве которых могут выступать представления. Последние являются промежуточным звеном между эмпирическим опытом (возникают на основе чувственных образов) и мышлением (всякий образ требует осмысленной оценки для достижения завершенности). В-третьих, метафора рождается на основе представлений при соотнесении новых образов или понятий с уже существующими понятиями в концептуальной сети, а реализация этого соотнесения не возможна без активного участия мышления и деятельности творческого воображения.

Несколько иную версию предлагает американский исследователь М. Джонсон. Он полагает, что «значение и рациональность имеют свое основание в структурах человеческого опыта». Источник метафоры автор находит в физическом (эмпирическом) опыте, из которого мы извлекаем чувственные образы, или, иначе говоря, допонятийные гештальтные структуры. Образование метафор зависит от нашего умения осуществлять перенос образов, гештальтных структур из сферы эмпирического опыта на более абстрактный уровень – уровень мышления (179, 209). Таким образом, представленные позиции сводятся к тому, чтобы обозначить метафору в качестве посредника между эмпирическим опытом и мышлением (См.: Приложение 3.3. Рис.1). 

Метафора как универсальное явление не ограничивается рамками вербального языка, она может стать неотъемлемой частью невербальной языковой системы. Такое деление метафор на вербальные и невербальные, конечно, возможно, но с определенной долей условности. Дело в том, что метафора, выступая посредником между эмпирическим опытом и мышлением, способна синтезировать как образы, так и понятия. Ее структура отличается гибкостью, а потому в метафорическом акте возможно выявить обратные трансформации: от образа к понятию и от понятия к образу. Обладая такой особенностью, метафора может переходить из разряда вербальных в разряд невербальных и наоборот. Так, С.Ю. Деменский намечает параллель между вербальным языком и языком образов. За нашими словесными выражениями всегда кроется некий образ, символ, архетип. В феномене метафоры важна именно сама образность, факт картинного сопоставления каких-либо разноплановых явлений: Сон – явь, Мужское – Женское, Тело – Дух, реальное – воображаемое, смысл – значение, Имя – Вещь (26, 45).

Трансформационный характер метафоры можно объяснить вызванной у субъекта потребностью к ее интерпретации. «Своеобразие метафорической мысли заключается в том, что она является формой взаимодействия двух автономных типов мышления – концептуального и визуального» (3, 11) Если метафора представлена невербально, то в процессе субъективного восприятия она требует вербальной характеристики, представленной в виде слова или словосочетания. Если метафора репрезентирована вербально, то она всегда подразумевает наличие некоторого образа в сознании интерпретатора. В таком контексте определенный интерес представляет сравнение метафорического образа и слова. «Взятый изолированно от других (насколько это возможно) образ, в отличие от слова, представляется достаточно определенным, «равным самому себе». Но в то же  время любой образ как элемент реального мира сложен и многогранен. Если многогранность слова обусловлена потенциальной возможностью изменения семантики в зависимости от контекста, то сложность однозначного образа определяется его неисчерпаемостью» (В.С. Ротенберг) (92, 152-155). Признав два вида трансформаций, можно прийти к заключению, что сложнее осуществляется интерпретация невербальной метафоры, поскольку образ многогранен и неисчерпаем. Это означает, что один и тот же образ получит тысячные варианты интерпретаций, поскольку каждый познающий субъект оценит его, исходя из своего личного когнитивного опыта. Что касается вербальной метафоры, то она задается определенным контекстом, а потому у интерпретаторов существует значительно больше шансов представить в сознании единую образную структуру. Поскольку в метафорическом акте осуществляются двойные трансформации, метафору можно представить как вербально-невербальную форму репрезентации знания.

Единство вербальных и невербальных форм демонстрируют все основные виды метафоры: обыденно-практические, научные и философские.

Американские ученые Дж. Лакофф и М. Джонсон длительное время занимались изучением метафор в повседневном опыте человека. В качестве одного из примеров практической метафоры они используют  метафору «спор – это война». «Многое из того, что мы совершаем в споре, частично структурируется понятием война. Хотя физической битвы нет, происходит словесная битва, и структура спора – атака, оборона, контратака и т.д. – отражает это» (82, 53). Таких практических метафор существует огромное множество: «здоровье – это богатство», «движение – это жизнь», «красота – это сила» и т.п. Рассмотренные персонифицированные метафоры «сова» и «жаворонок», характеризующие личность человека, также относятся к разряду обыденно-практических вербальных метафор. Последние можно перечислять до бесконечности, ведь они составляют самый обширный метафорический пласт в языке, поскольку являются продуктами нашего жизненного опыта. Только прочувствовав и осмыслив что-то, мы можем дать качественную оценку, представленную в форме вербальной метафоры. Независимо от того, что все представленные выше понятия выражены вербально, в своей основе они, так или иначе, имеют конкретный невербальный (визуальный) образ. Так, когда кто-то дает характеристику человека, называя его при этом «зеленым», в нашем сознании возникает образ молодого человека.

Появление научных метафор обусловлено необходимостью дать название вновь открытым фактам и явлениям с последующим их закреплением в языке научной терминологии. Многие современные научные концепции достаточно органично вписываются в метафору «мир – компьютер». Если ген понимается как «компьютерная программа», то человек как «персонаж компьютерной игры». Все это варианты вербальных научных метафор, в основе которых заложен конкретный образ (образ гена и образ человека). Такие метафоры могут также переходить и в разряд невербальных научных метафор, представленных в форме наглядных картинок.

Помимо вербальных метафор в науке встречаются и невербальные метафоры. Основной характеристикой невербальных научных метафор является пространственность, которая позволяет отразить сферу реальных объектов (132, 175). Можно привести несколько примеров пространственных (визуальных) метафор в науке. Видение химиком Кекуле змеи, кусающей себя за хвост, способствовало возникновению визуальной метафоры структуры бензола. Однажды, увидев сливовый пирог, физик Д. Томпсон осознал, что он может стать прообразом модели атома. Научными невербальными метафорами могут стать также и наглядно-представленные геометрические, физические, логические и другие виды моделей. Визуальные научные метафоры возникают в сознании ученого чаще всего спонтанно, как результат внезапного «инсайта» (озарения), они являются продуктами синтеза рационального (мышления и воображения) и иррационального (образов и интуиции). Репрезентируются такие метафоры обычно в виде наглядных изображений.

 Расширение научного знания возможно во многом благодаря процессу трансформации метафор. Метафора здесь выступает основным средством перевода знания из одной области в другую. Д. Боно полагает, что метафорический перевод – это постоянное явление при условии, когда соотносящиеся по аналогии понятия уже стали «решениями» в других областях. Старые понятия выступают в качестве перспективных гипотез в новых сферах (140, 59-89; 139). Метафоры играют решающую роль в процессе реорганизации научного знания, т.е. такого структурирования, которое сводится к бесконечному вводу терминов, понятий, методов (201,138).

Некоторые новации в культуре обусловлены метафорическим переносом образцов из одной области знания в другую. П. Вейнгарт представил убедительную концепцию возможных вариантов трансформации метафор из обыденно-практического языка в язык науки и наоборот. Так, согласно позиции автора между обыденным и научным языком возможен метафорический трансфер, который реализуется тремя способами: 1) из обыденного языка в научный язык; 2) из научного языка в научный язык; 3) из научного языка в обыденный язык. (138, 127).

Перевод метафор из обыденного языка в язык науки является наиболее распространенным. Так, в области информатики существует словарь метафор информационных технологий, анализ которых показывает, что действующие в информатике метафоры приходят в основном из обыденного языка. Наиболее часто используемой является модель «человек». Компьютер зачастую наделяют человеческими качествами: компьютер «думает», «засыпает», «болеет» и т.д. Также нередко в информатике используется и модель «животное»: например, текстовый редактор называют «обезьяной»; если Microsoft Word можно сравнить с 800-фунтовой гориллой, то Year Write – с маленькой обезьянкой.

Трансформации метафор из языка одной науки в язык другой – явление не менее редкое. Например, некоторые метафорические термины из области физики перешли в область генетики, где в совокупности с чисто генетическими понятиями приобрели особую оригинальность («давление отбора», «квантовое видообразование», «популяционные волны», «генный поток», «вес признака», «генетическое равновесие» и т.п.). В генетику так же были трансформированы метафоры из информатики («ошибка копирования», «оператор», «редактирование» ДНК, РНК) и психологии («сенсорный ген», «чувствительность сайта», «эгоистичная ДНК»).

Третий вариант метафорической трансформации встречается крайне редко. Путь метафоры из научного языка в обыденный язык чреват всевозможными аберрациями, превращая метафоры из средства раскрепощения интеллекта в «вирусы ума». Практика трансформации метафор доказывает, что последствия такого переноса могут быть не только продуктивными, но и разрушительными. Но, как справедливо замечает          С. Маасен, даже в случае деструктивных последствий не стоит бояться метафор, поскольку аналогии – не настолько сильные средства, чтобы привести в движение устоявшееся научное знание. В случае неудачно введенной метафоры трансформацию можно считать всего лишь несостоявшейся.

Свою специфику имеет философская метафора. Древние философы применяли метафору в качестве приема универсального обобщения, в ходе которого частный и наглядный образ приобретал смысл всеобщего свойства. Из таких метаморфоз состояла вся философия Гераклита. Широко известна его метафора «река». Она могла фигурировать примерно в таком рассуждении. Все наблюдаемые явления подвержены непрерывным изменениям. Стало быть, мир в целом представляет собой всеобщий поток, где «все удаляется и приближается одновременно», образуя «путь туда-сюда». У Гераклита также можно встретить такие метафоры как «огонь», «война», «стадион», «суд» и т.д. Содержание философских метафор составляли образы природных и общественных явлений. Но если в ранних, дофилософских метафорах преобладали темы природных сил, то в философских обобщениях ведущее место заняли социально-культурные метафоры. Так, известна метафора Демокрита «атом-буква». Решая проблему первосущности, философ обратил внимание на строение литературного текста. Если взять трагедию, то в виде текста она состоит из слов, а они из букв. Возможно, также устроена и природа? Она подобна огромному тексту, где слова – это вещи, составленные из многих своеобразных букв, или атомов. Как нераздельна буква, так и неделим атом (греч. аtomos – неделимый) (126, 27).

Начиная с античных времен, в европейской культуре и философии стала популярна метафора «Бога – драматурга». У Эпиктета мы находим следующее высказывание: «Не забудь, ты актер и играешь в пьесе роль, назначенную автором. Коротка пьеса, коротка и роль, длинна – длинна и она. Даст он тебе роль нищего, – старайся вернее создать его тип, как и тип калеки, высшего правительственного лица или частного человека». Развитие естественнонаучного знания породило метафору «мир – часы» (Леонардо да Винчи), отраженной в картине мира XVII – XVIII веков. Эта метафора раскрывает суть деизма. Бог предстает в виде «идеального часовщика», сконструировавшего настолько совершенный механизм, что достаточно один раз завести его, и дальнейшее вмешательство в ход мировых часов становится излишним.

Структура всякой метафоры строится на основе невербального образа, который в сочетании с устоявшимся в языке концептом приобретает оригинальное метафорическое значение. Единство вербальных и невербальных форм в разных видах метафоры можно представить схематично (См.: Приложение 3.3. Рис.2).

Существуют различные концепции формирования метафоры. Одну из них предложили американские специалисты Дж. Фоконье и М. Тернер под названием «многопространственная» теория или теория «схемы концептуальной интеграции», которая стала дальнейшим развитием двупространственной модели метафоры (160). Авторы выделили два входных пространства, которые обозначили как: 1) «источник» – пространство, несущее метафорическое описание; 2) «цель»  – пространство, отражаемое метафорой. Если «источник» в данном случае представляет собой устоявшееся понятие-метафору, то «цель» – это понятие, которое под воздействием устаревшей метафоры переходит в разряд новых актуальных метафор. Оригинальность схемы концептуальной интеграции заключается в том, что она представляет собой теоретический аппарат, в котором пара традиционных входных пространств пополнена двумя дополнительными.     В качестве дополнительных пространств Фоконье и Тернер выделяют: входное пространство, содержащее фоновые знания, общие для «источника» и «цели», а также выходное смешанное пространство, где уже содержится готовый продукт концептуальной интеграции, представленный в виде новой метафоры (См.: Приложение 3.3. Рис.3).                                     

Для того, чтобы представленная система работала эффективно, авторы выдвигают пять оптимальных условий: 1) интеграционное условие: спаренные элементы должны легко представляться в виде единого концептуального объекта; 2) условие связанности: интеграционное условие не должно разрывать связи между заново смешанными элементами и их оригинальными входными прототипами; 3) условие декодирования: интерпретатор результата интеграции должен легко реконструировать сеть пространств, из которых она была произведена; 4) топологическое условие: соответствующие друг другу смешиваемые элементы должны соотноситься с другими элементами своих пространств, т.е. схожее смешивалось со схожим; 5) условие полезности: все понятия (концепты), принимающие участие в процессе интеграции, должны обладать определенной степенью спаянности.

Одним из достоинств «теории концептуальной интеграции» является использование входного пространства, которое выступает своеобразным медиатором между «источником» и «целью», помогая им структурно прийти в соответствие. Например, мы можем привести в соответствие такие концептуальные понятия как учёный и жрец, если посмотрим на лаборатории как на храмы, а на научный метод как на догму. Выходное пространство авторы представляют как смешанное, поскольку в него включены концептуальные компоненты как «источника», так и «цели», а  на основе сочетания (смешения) этих компонентов и рождается новая метафора. Представленная Фоконье и Тернером модель «концептуальной интеграции» действует как самоорганизующая система на основе определенных условий функционирования, наличие которых является важным и необходимым в процессах производства и реорганизации знания. 

Концепция американских исследователей показывает, что метафора формируется на основе взаимодействия двух разных концептов, но каким образом реализуется это взаимодействие, какие приемы заложены в его основе? Традиционный взгляд большинства теоретиков основывается на распространенной позиции, согласно которой метафора формируется на основе сходства, установленного между двумя понятиями. По мнению          А. Ричардса, основой метафоры является как прямое, так и общее сходство между предметами (88, 59-60). Так, метафора  «ножка стола»,  является   мертвой метафорой, которая оживает в сочетании – «нога лошади». Здесь основой метафоры являются общие признаки, следовательно, это метафора на основе прямого сходства. Другой пример – когда мы называем женщину уточкой, мы не предполагаем у нее наличие клюва или перепончатых лапок и не предполагаем, что она вкусна. Основа переноса гораздо сложнее.                  В Оксфордском словаре метафора «утка» означает «очаровательное или приятное существо». В данном случае метафора возникает на основе общего отношения, испытываемого к объекту.

Известный создатель теории «фреймов» М. Минский полагает, что  основу метафоры составляют аналогии. «Такие аналогии порой дают нам возможность увидеть какой-либо предмет или идею как бы «в свете» другого предмета или идеи, что позволяет применить знание и опыт, приобретенные в одной области, для решения проблем в другой области. Именно таким образом осуществляется распространение знаний от одной научной парадигмы к другой. Так, мы все более и более привыкаем рассматривать газы и жидкости как совокупности частиц, частицы – как волны, а волны как поверхности расширяющихся сфер» (67, 291-292). Создание метафор на основе аналогий является особенно важным в сфере научного знания. Практика доказывает, что многие открытия в науке совершались благодаря «видению чего-либо через что-либо». 

Согласно М. Блэку, метафора возникает ассоциативно, когда к главному субъекту прилагается система «ассоциируемых импликаций», связанных со вспомогательным субъектом. Метафора отбирает, выделяет и организует одни, вполне определенные характеристики главного субъекта и устраняет другие, что влечет за собою сдвиги в значении слов. Для метафоры важна не истинность этих ассоциаций, а их быстрая активизируемость в сознании (7, 167). Эффект метафорического использования слова «волк» применительно к понятию «человек» состоит в актуализации соответствующей системы общепринятых ассоциаций (свиреп, голоден). Эти суждения должны быть мгновенно порождены в сознании и соединены с имеющимися представлениями о человеке, образуя необычное сочетание смыслов «человек – волк».

При взаимодействии двух разных смысловых концептов важную роль играет и механизм «утверждение-отрицание». Дж. Миллер полагает, что новые знания усваиваются апперцептивно, путем соотнесения со старыми знаниями. Он рассматривает отношения между референтом и релятом в контексте дескриптивной литературы. Если референт – это концепт, о котором нечто говорится (текущая тема), то релят – это концепт, с которым референт соотносится (старая информация). Метафора является отношением сходства между текущей темой и старой информацией (66, 251). Очевидно, что новая метафора, формируясь на основе старой, одновременно утверждает и отрицает ее. Утверждает, так как в процессе взаимодействия заимствует некоторые смысловые оттенки, а отрицает – потому что в итоге представляет собой качественно иное новое понятие-метафору. Миллер удачно использует сопоставление релята с референтом. Релят (устаревшая метафора), присутствуя в сознании субъекта и являясь продуктом его прошлого познавательного опыта, организует восприятие новых понятий в дескриптивном тексте. В сознании субъекта устанавливается ассоциативная связь между релятом и референтом, в результате чего рождается новая метафора. 

Установление сходства, аналогий, ассоциаций не возможно без участия активной когнитивной деятельности субъекта. Представляется, что в процессе производства метафоры находят взаимосвязь специфические процессы психики и интеллекта, получающие как вербальное, так и невербальное оформление.

Одним из основных механизмов управления процессом метафоризации выступает вербальное воображение. В таком контексте мы не рассматриваем воображение как «полет фантазии» или вымысел. Напротив, под воображением понимается сознательная, творческая и весьма продуктивная деятельность. Одной из основных функций сознания является установка связей, которым воображение придает особую гибкость, позволяя связывать любые предметы (образы и понятия) неисчислимым множеством способов. Определение воображения как самостоятельного познающего феномена представляется невозможным, ибо оно выступает составляющим компонентом восприятий, представлений и мышления. Новое знание, которое невозможно получить чисто эмпирическим или логическим путем, можно реально получить в процессе воображения, предполагающего синтез эмпирического и рационального компонентов. Как результат когнитивного процесса, метафора синтезирует в себе эмпирические образы и концептуальные понятия (См.: Приложение 3.3. Рис.4).      

Успех метафоризации обусловлен не только деятельностью воображения и мышления, но также и интуитивными навыками субъекта. Интуиция в языке необходима, она нужна нам для того, чтобы освободиться от плена традиционных понятий и осуществить проверку опытным путем. Интуиция возникает, когда нам не достаточно готовых понятий и требуются новые идеи, поэтому она и связана с метафорой, всегда являющей собой некую гипотетическую идею, необходимую для развития знания. Роль интуиции состоит в том, что она позволяет посредством усмотрения сходства между соотносящимися частями, выдвинуть научную гипотезу. М. Бунге рассматривает интуицию как форму воображения. В рамках воображения автор выделяет геометрическую интуицию (пространственную интуицию), или навык визуальной репрезентации отсутствующих объектов (геометрических, физических, алгебраических и др. понятий). Так, немецкий ученый Н. Гартман для иллюстрации своих идей обычно использовал диаграммы. Однажды, когда в распоряжении ученого не оказалось ни бумаги, ни карандаша, ему пришлось мысленно представить поведение ряда интегралов, обусловленных строгими параметрами. Такая визуализация помогла решить Гартману те проблемы, которые не поддавались решению долгое время (145, 73-75). Наличие интуитивных навыков значительно облегчает задачу исследователя, ускоряет процесс порождения научных гипотез в виде метафор, а вместе с ним и развитие научного знания в целом.

П. Рикеру принадлежит оригинальная концепция синтеза семантической теории метафоры с психологической теорией воображения (87, 420-428). За основу он принимает учение И. Канта о творческом воображении и выделяет несколько этапов. Первый этап - этап «видения» или прозрения (по Аристотелю). Здесь человек, создающий метафору,  должен «увидеть подобное». Такой творческий характер прозрения Рикер называет «предикативной ассимиляцией», которая включает особый тип напряжения, существующий между семантическим согласованием и несогласованностью. «Видеть подобное» – значит видеть одинаковое, несмотря на имеющиеся различия. На втором этапе происходит развертывание изобразительного измерения, где семантическая инновация получает знаковое или образное изображение, т.е. вербальный смысл порождает невербальный образ. Третий этап – этап приостановки, или момент отрицательности образом. Здесь наблюдается усиленная работа воображения, благодаря чему происходит расщепление прямой референции на «вовне» и «вовнутрь» языка. В качестве четвертого этапа можно выделить вымысел – метафору, фиксирующую результат всего процесса.

Достоинство теории П. Рикера видится, во-первых, в поэтапном характере становления метафорического знания. Если первые три этапа представляют собой когнитивный процесс производства метафоры, то четвертый является результатом этой деятельности (метафора). Во-вторых, основной акцент ставится на роль ментального образа в процессе метафоризации, возникающего как следствие того, что человек неожиданно  «увидел подобное». В-третьих, намечены основные способы репрезентации метафорического знания (вербальный, невербальный). Заслуга Рикера состоит еще и в том, что он сумел переосмыслить двойную операцию «отрицание-утверждение» Ж.-П. Сартра в виде этапа приостановки референции в структуре метафорического акта. Сартр утверждает, что воображать – «становиться отсутствующим по отношению к вещам в целом» (Там же, 428). Двойственность присутствует в качестве расщепления референции в виде отрицания («приостановки») направленности на внешний предмет, тем самым, происходит утверждение воображаемого предмета.

Современный американский исследователь С. Левин связывает процесс производства метафор с ментальными актами создания идей и понятий при непосредственном участии воображения. Если для деятельности воображения, представляющей собой непрерывный творческий процесс, характерно «эмпирическое продолжение», то понятия, как готовые результаты этого процесса, обладают большей «эпистемологической  весомостью». Создатель всегда видит ясный образ того, что создает, поскольку понятие принадлежит области семантики. Идея же соотносится с ментальным пространством, в которое, например, можно поместить представление о «смеющемся море», но оно не будет иметь выхода на понятийный уровень, поскольку в реальности такого моря не существует. Важным моментом для автора является создание идеи, поскольку последняя является мощным импульсом для возникновения новой метафоры (190, 80). Левин четко разграничивает два уровня: ментальный уровень, на котором воображение придает свободную динамику синтезу идей, посылающих импульсы для образования метафор, и семантический уровень, где эти импульсы в сочетании с понятиями в ходе активной работы процессов воображения и мышления переходят в разряд метафор.

Таким образом, важнейшими механизмами формирования всех видов метафор выступают процессы вербального воображения и мышления. Но их эффективное воздействие невозможно в отсутствии эмпирических образов и вербальных понятий, они позволяют соотнести образы (или идеи как представления) с понятиями и, тем самым, способствуют возникновению новой метафоры в языке. Продуктивность данного процесса во многом зависит и от интуитивных навыков субъекта, поскольку интуиция позволяет «почувствовать» сходство, она наводит субъекта на мысль о сходстве.

Особый интерес вызывает вопрос о способах интерпретации метафоры, поскольку ее понимание всегда требует интеллектуального и творческого потенциала субъекта. За время развития теории метафоры сложилось два традиционных подхода в восприятии метафорического знания: буквальный и фигуративный (переносный).

Сторонники буквализма (Дж. Серль, Д. Дэвидсон) полагают, что в отношении метафоры возможна лишь буквальная интерпретация. Так,          Дж. Серль полагает, что метафорическое выражение является буквальным парафразом, а всякое высказывание подобного рода первоначально должно изучаться как буквальное. И только когда разум не способен подобрать для него адекватное буквальное значение, данное выражение переходит в разряд чистых метафор и подвергается декодированию разумом (231). 

По мнению Д. Дэвидсона, «метафоры означают только то (или не более того), что означают входящие в них слова, взятые в своем буквальном значении» (29, 173). Автор критикует современные ему теории метафоры за то, что они неправильно понимают свою цель. Они выдают за метод расшифровки скрытого содержания метафоры то воздействие, которое она оказывает на нас. Между тем суть состоит в том, как связана метафора с тем, что она заставляет нас увидеть. Здесь автор ссылается на известную метафору Л. Витгенштейна «утка-кролик», на основе которой он объясняет, что процесс видения включает в себя ментальную, интерпретаторскую деятельность (17, 493). «Видеть как» не равно «видеть что». Так, посмотрев на картинку «утка-кролик», мы сначала узнаем в ней «утку» (первичная буквальная интерпретация), и только когда мы начинаем визуально интерпретировать этот образ, мы распознали в нем кролика (вторичная буквальная интерпретация). Метафора, создавая некоторое буквальное утверждение, заставляет нас увидеть один объект в свете другого, что и влечет за собой прозрение. Такая интерпретация значительно отдалена от чистого буквализма, поскольку в конечном итоге приводит к метафорическому восприятию визуального объекта.  Ю.М. Романенко и      О.А. Чулков определяют метафору как некое движение между различными уровнями символа: от непосредственной буквальности вещи к более сложным комплексам ее «переносных» значений. Но сам этот переход оказывается трудноуловимым, поскольку он уже усвоен языком и метафорические структуры имманентны нашему мышлению (91, 46-59). Нам с детства знакомы и понятие «утка» и понятие «кролик», поскольку они составляют активную часть лексического состава языка. В процессе восприятия мы интерпретируем каждый из двух буквальных образов в отдельности. Переменное чередование этих образов приводит в итоге к тому, что мы достаточно легко образуем метафорическое понятие «утка-кролик».

Нам наиболее близка интерпретация метафоры, суть которой состоит в дуальном синтезе буквального и фигуративного подходов, когда грани между буквальным и переносным значениями практически не заметны.           В зависимости от опыта, а также характера и способа нашего мышления, мы способны интерпретировать один и тот же образ, одну и ту же метафору совершенно по-разному. Но здесь существует определенный риск «лжеинтерпретации». Так, Н. Гудмен заметил, что «метафорическая истинность сосуществует с буквальной ложностью» (167, 194). Понятое буквально, выражение может стать ложным, в то время как воспринятое метафорически, оно может оказаться истинным. Метафора может стать опасной тогда, когда мы забываем, что это метафора. У нас возникает соблазн понимать метафору буквально и мы впадаем в глубокое заблуждение. Возьмем, к примеру, высказывание: «Озеро - сапфир». Если мы станем воспринимать данное выражение буквально, то скоро поймем, что высказывание ложно, ибо вода не имеет ничего общего с породой камня. Напротив, взглянув на озеро как на сапфир, мы убеждаемся, что высказывание истинно. П. Рикер представляет психологическое обоснование критерия истинности в интерпретации  метафоры. Объяснить метафору – это значит перечислить значения, в рамках которых образ видится как смысл. «Видеть как» – это интуитивное отношение, удерживающее вместе смысл и образ; это наполовину мысль и наполовину чувственное восприятие (86, 450).

Оригинальную версию интерпретации метафоры представили С.С. Гусев и Г.Л. Тульчинский (24, 192). Суть их теории состоит в том, что во всякое метафорическое выражение можно вставить связку «как если бы», начиная с обыденных метафор (например, английское «ice-cream»), вплоть до научных («пустое множество», «абстрактный труд»). Контекст-связка «как если бы» позволяет узнать метафору благодаря психической напряженности ассоциативного поля, которая возникает в процессе сопоставления метафорически употребляемых терминов с базовым термином нового контекста, понимаемого буквально. При этом контекст «как если бы» всегда подразумевается, существуя имплицитно, в свернутом виде. Авторы представляют анализ научной метафоры «пустое множество», наделенной контекстом «как если бы», где соединились два различных смысла – «пустота» и «множество». Под «пустотой» понимается ничто. «Множество» всегда подразумевает наличие чего-либо. При сопоставлении этих двух понятий с учетом связки «как если бы» получается выражение: «пустота как если бы она была множеством». В дальнейшем его использовании контекст-связка опускается, и мы получаем метафору «пустое множество». Наличие подобной связи в структуре репрезентации нового знания позволяет понять значение словосочетания. Важным в процессе понимания метафоры является умение субъекта провести грань между буквальным и переносным значениями, что позволяет избежать «лжеинтерпретации». Успех либо неуспех в понимании метафоры обусловлен личным опытом субъекта, его интеллектуальным потенциалом и умением отыскать творческий путь в процессе интерпретации.

Анализ взаимосвязи вербального и невербального языков позволяет сделать следующие выводы:

1. Невербальная коммуникация осуществляется посредством особых знаков. Если знаками естественного языка являются вербальные пропозиции, то знаковую систему невербального языка составляют образы (художественные, графические, скульптурные), поведенческая атрибутика (жесты, мимика, визуальные контакты), язык научных моделей (схем, формул, диаграмм) и т.д.

2. Репрезентация представлена как весьма гибкий процесс. В ходе активной когнитивной деятельности субъекта вербально выраженное знание может быть трансформировано в невербальный образ, а знание, представленное невербально (образно), может переходить в разряд невербальной дескрипции. Особо важное значение взаимодействие вербальной и невербальной форм языка приобретает в образовательном процессе. Здесь визуализация, выступая в союзе с вербальным повествованием, является одним из наиболее продуктивных приемов в обучении.

3. Метафора рассмотрена в единстве вербальной и невербальной форм репрезентации, представленных на примере ее основных видов. Деление метафор на вербальные и невербальные, конечно, возможно, но с определенной долей условности. Метафора, выступая посредником между эмпирическим опытом и мышлением, синтезирует в себе как понятия, так и образы. Ее структура отличается особой гибкостью, а потому в метафорическом акте возможны обратные трансформации: от образа к понятию и от понятия к образу. В процессе производства метафор находят взаимосвязь специфические процессы психики и интеллекта, получающие как вербальное, так и невербальное оформление.