ГЛАВА 1. Феномен знания и способы его репрезентации

Субъективные измерения знания

Известный лингвист и философ ХХ века Н. Хомский заметил:              «В современную эпоху, прежде всего под продолжающимся воздействием идей Р. Декарта, вопрос о знании снова становится центральным предметом исследования» (146, 6). Знание исследуется в когнитивной науке по самым разным направлениям и в разных аспектах его существования и функционирования. Среди наиболее важных вопросов, распространенных в современной научной литературе, можно выделить следующие: 1) что порождает тот или иной тип знания: объективно существующие в мире закономерности или же субъективное видение мира человеком; 2) какие механизмы способствуют росту знания и его прогрессу; 3) какие типы и виды знания могут быть выделены и сопоставлены (эмпирическое и рациональное знание, вербальное и невербальное знание, практическое, мировоззренческое и научное знание и т.д.); 4) в каком виде и в каких структурах знание репрезентировано человеческому разуму, какие системы представления знания в нем существуют и как они взаимодействуют между собой.

Многие современные специалисты пытаются представить наиболее адекватную и содержательную интерпретацию понятия «знание», но эти попытки не приносят успешного результата. Основными препятствиями здесь становятся либо тавтология «знание – это знание чего-либо», либо весьма туманные определения типа «знание – не только некий результат личного, и, конечно, ограниченного опыта, но еще и особый мир, существующий вне человека» (71, 105). Несмотря на неопределенность обозначенных трактовок, каждая из них, хотя и частично, но отражает некоторые характеристики знания. Вне зависимости от того, что рассмотрение последнего не является основной целью настоящего исследования, нам все же хотелось бы высказать собственное суждение по поводу столь проблемного понятия.

Одной из наиболее распространенных и общепринятых трактовок понятия «знание», используемых в современной российской и зарубежной научной литературе по когнитивистике, выступает знание как синоним организованной информации, которую можно использовать специфическим образом (Х. Гейвин, Р.Л. Солсо и др.). Представляется, что оба концепта требуют разграничения, поскольку одно из них - «информация» весьма широко, неопределенно и чаще всего выражает объективные сведения, в то время как «знание» всегда существует в деятельности субъекта.

Знание можно рассматривать на двух уровнях: эмпирический опыт, в форме ощущений и восприятий человека, и теоретическое мышление, в форме различных теорий и концепций. Такое разделение знания на эмпирическое и теоретическое разделяют многие зарубежные исследователи. Так, американский психолог Р. Стернберг полагает, что всякое знание может стать составляющей как контекстуальных источников, так и практического опыта человека, связанного с решением проблем (170, 19). Его соотечественница К. Нельсон утверждает, что человеческий разум оперирует на двух уровнях: осознанном и неосознанном, что позволяет говорить об эксплицитном (phenic-knowledge) и имплицитном знании (cryptic knowledge) (209, 10). Имплицитное (внутреннее) знание выступает как эмпирическое образование, представленное в виде комплекса ощущений и восприятий, возникающих неосознанно (стихийно). В основе эксплицитного (внешнего) знания заложены сознательные механизмы и, в частности, деятельность мышления, которая придает ему абстрактно-теоретическую завершенность. Между формами эксплицитного и имплицитного знания возможны трансформации (переходы). Так, имплицитные знания переходят в разряд эксплицитных посредством рефлексии. Например, знания маленького ребенка носят имплицитный характер, поэтому один из возможных путей изучения когнитивного развития – это исследование процесса превращения имплицитного знания в эксплицитное.

Как на эмпирическом, так и на теоретическом уровнях знанию присущ субъективный характер, поскольку его производство обусловлено не только данными чувственного опыта субъекта, но и его мыслительной активностью. Попадая в информационную среду, знание постепенно объективируется путем устранения всех субъективных компонентов, вследствие чего становится информацией, активно используемой различными социальными структурами. Так, теоретическое знание обретает свое существование в книгах, наглядных схемах, формах репрезентации, образуя «третий мир» К. Поппера. Мы не склонны к односторонней трактовке процесса трансформации знания в информацию. Здесь вероятен и обратный переход, когда информация под воздействием сознательной когнитивной активности субъекта трансформируется в завершенное знание. Таким образом, основное различие, существующее между понятиями «знание» и «информация», определяется как субъективными, так и объективными критериями.

Рис.1

Л.А. Микешина и М.Ю. Опенков предложили перспективную дифференциацию понятий «знание» и «информация». Их различие можно свести к следующей метафорической формуле: «информация – это знание минус человек» (65, 97). Такая интерпретация признает объективный способ бытия информации и субъективный способ существования знания. Авторы утверждают связь знания с дискурсом, как особой информационной сферы и определяют степень их взаимовлияния. В данном контексте прослеживается негативный подтекст в отношении информации и с этим можно согласиться. Очевидно, что, попадая в объективную сферу дискурса, знание утрачивает свою самодостаточность и приобретает упрощенную форму. Адекватность восприятия субъектом дискурсивного знания зависит от творческих способностей последнего, его умения воспринять текст не как буквальную инструкцию, но как нечто, позволяющее реконструировать архитектуру моделируемого знания. Передачу знания через информацию можно сравнить с передачей музыки через нотную запись. Так, композитор создает музыку, но пишет ноты, а исполнитель читает ноты и воссоздает музыку. Эта иллюстрация является прекрасным дополнением к идее о возможных трансформациях между знанием и информацией. Хотя последняя и необходима для социализации знания, она все же не является адекватным его воплощением, а лишь его моделью. Информация в отличие от знания не связана с конкретной личностью, она равно доступна всем, но возможности превратить ее в знание у каждого свои. Человек «вычерпывает» текст на ту глубину, которая ему лично доступна.

Представленные позиции могут быть дополнены целым рядом российских и зарубежных версий. Так, финский исследователь Я. Хинтикка полагает, что «информация – это даже еще менее глубокое слово, чем «мнение». Если мнение можно рассматривать как принятую информацию, то знание как информацию, принятие которой оправдано» (115, 191-197). Автор верно намечает границу между понятиями «мнение» и «информация», где первое обладает большей глубиной в силу того, что исходит от субъекта. Мнение подобно гипотезе и представляет собой форму практического знания. И в отношении мнения, и в отношении знания, информация выступает объективным, а, следовательно, и пассивным образованием, которое может быть преобразовано в форму знания, но обязательно под воздействием сознательного активного участия познающего субъекта. Знание, как результат когнитивного процесса, предполагает в конечном итоге свое принятие определенными научными или ненаучными сообществами. Критерий принятия также делает отличным знание от информации, от мнения, которые могут быть либо приняты, либо нет.

Российский ученый И.Т. Касавин отмечает существенную характеристику знания – его новизну (39, 38). Знание является не только способом фиксации опыта в социальной памяти, но и способом трансформации знаковых систем, придания им новой формы, т.е. нового смысла и значения. Наглядным примером здесь может послужить механизм метафоризации  как  в научном знании, так и в обыденно-практическом познании человека. Когда полученное кем-то знание, представленное в виде метафоры, перестает быть актуальным, происходит его трансформация путем наложения нового значения на старое и, таким образом, рождается новая метафора, новое знание. Знание возникает как новое осмысление человеком контекстов своего опыта. Всякий тип знания выступает как смысл, вносимый в специфическую реальность (производственную практику, ритуальный культ, языковой текст). В этом смысле знание есть различение этих реальностей и контекстов опыта друг от друга как возможных сфер реализации человеческих способностей. Заметим, что новизна знания – это лишь один из его признаков; параллельно ей выступает традиционность.

Вопросы знания являются актуальными не только для научной, но и для обыденно-практической сферы деятельности человека. Так, современные японские ученые И. Нонака и Х. Такойчи посвящают свое исследование изучению роли знания в разработке стратегий управления финансовыми кампаниями в Японии (210, 58). Авторы рассматривают знание как динамический процесс, утверждающий убеждения личности на пути постижения «истины». Они выделяют три основные критерия, согласно которым следует проводить грань между понятиями «знание» и «информация»: 1) знание в отличие от информации соотносится с убеждением и обязательством; это проявление частной перспективы или намерения; 2) знание в отличие от информации сопряжено с действием и всегда имеет некоторый итог; 3) знание как и информация является носителем значения, которое относительно и зависит от контекста.

В рассуждениях японских специалистов прослеживаются следующие важные характеристики знания. Во-первых, знанию присуща общая активность, поскольку оно находится в процессе постоянного развития.       Во-вторых, знание всегда интенционально. Под интенциональностью понимается внутренняя направленность субъекта на постижение объективного мира. В-третьих, с одной стороны, знание как результат познавательной деятельности субъекта основано на вере и представлено в форме убеждений; с другой стороны, развитие знания невозможно без сомнения. Вера и сомнение в процессе познания попеременно сосуществуют, сменяя друг друга, и эта сменяемость является особо важной, поскольку именно она стимулирует направленность познавательной деятельности субъекта. 

Несмотря на многообразие существующих подходов к интерпретации понятия знания, у нас сложилось собственное представление о последнем. Мы предлагаем определить знание как результат целенаправленной познавательной деятельности субъекта, возможной как на уровне эмпирического опыта, так и на уровне абстрактного теоретического мышления, когда происходит обработка поступившей извне информации и придание ей относительно завершенного вида. Относительная завершенность знания определяется его постоянным развитием.

Познание человека многогранно и реализуется оно на нескольких уровнях в зависимости от способа жизнедеятельности самого человека. На основе классификации видов познания, предложенной В.Ф. Юловым, мы выделяем три вида знания: 1) практическое; 2) мировоззренческое; 3) научное (126, 387-433).

1. Практическое познание определяет способ жизни человека. Ее сложную структуру схематически можно представить в виде материально-чувственных и идеально-сознательных элементов. Важную роль в процессе преобразования природно-социальной материи играет творческий фактор. Творчество предполагает умение человека ставить цели, намечать планы действий, а это невозможно без учета эмпирических данных и включения активной мыслительной деятельности субъекта. В ходе практического познания происходит интеллектуальное и духовно-нравственное развитие человека, повышается уровень его базовой культуры.

2. Мировоззренческое познание носит духовно-ценностый характер. Духовность связана с идеалами развития человека. Ценностное разнообразие человеческой жизни можно разделить на две области: цели и идеалы. Если цели выражают потребные результаты конкретных актов деятельности, то идеалы характеризуют должное состояние человека, которое невозможно достичь актуально. Духовность же предполагает некоторые этапы в продвижении личности к идеалу, но она всегда показывает остающуюся дистанцию на этом непрерывном пути. Языком духовности являются символы. Как особая языковая форма символ несет некоторое знаниевое содержание. Его относительно простым уровнем выступает эмпирический опыт, который существенно отличается от практического и научного.

3. Научное познание – сложная и специализированная деятельность. Стратегической целью науки является производство объективных знаний. Научное знание объективно в том случае, если из него как из результата исключено все субъективное путем устранения ценностных элементов, проверки новых научных фактов, создания безличных и общезначимых теорий. Главным средством получения объективных истин становится научная рациональность. Последняя же проявляет себя как на уровне эмпирического опыта, так и на уровне мыслительной деятельности познающего субъекта.

На основе представленной классификации можно выделить три вида знания: практическое, мировоззренческое и научное. Автор анализирует каждую отдельно рассматриваемую разновидность познания сквозь призму других его видов, что позволяет выявить сходства и различия в рамках видовой триады знания. Так, размышляя о сущности мировоззренческого познания, намечается параллель с практическим и научным познанием посредством сопоставления понятий цель и идеал. Важным моментом в концепции является и то, что знание становится связующим звеном между эмпирическим опытом и мышлением. Эмпирический и теоретический компоненты соотносятся как в рамках одного, автономно представленного вида знания, так и всей триады в целом. 

Знание всегда выступает содержанием, а если оно – есть содержание, то у него обязательно должна быть своя форма. Такая форма устанавливается в процессе репрезентации (лат. «representatio» - представление). Вплоть до ХХ века вопрос о репрезентации знания не являлся актуальным предметом научных споров, а потому и не вызывал такого количества мнений и даже целых теорий, характерных для современного положения дел. Само понятие «репрезентация» возникло только в XX веке, о чем свидетельствует изученная литература по различным научным дисциплинам. Тем не менее, задумываться о способах представления знания некоторые философы и ученые начали значительно раньше.

Репрезентация знания: история и современность

Если обратиться к истории возникновения и развития теории репрезентации, то первоначальный интерес к способам представления знания зародился уже в эпоху античности в творчестве софистов и Аристотеля. Так, софист Горгий рассматривал риторику как чистое искусство словесного убеждения. В то время как рациональная дискуссия подвергалась сомнению, оставалось только словесное воздействие людей друг на друга. Если представление знания-убеждения у Горгия являлось исключительно словесным, то Аристотель не ограничил возможности репрезентации вербальной формой выражения. Он полагал, что основой всякого познания должен стать язык образов: «если нет чувственного восприятия, то необходимо отсутствует и какое-нибудь знание, которое невозможно приобрести через наведение, либо через доказательство» (2, 289).                     У Аристотеля  впервые намечается проблема перевода чувственного языка образов на язык слов, когда данные эмпирического опыта под воздействием мыслительной деятельности трансформируются в конечное знание, получающее вербальное оформление.

В средние века представление (выражение) становится ведущей проблемой тематики языка. Так, схоласты активно обсуждают идеи «номинализма» и «реализма». Если реалисты признавали существование идей (универсалий), как общее в самих вещах, то номиналисты полагали, что идеи формируются в мозгу человека как обобщения многообразного мира единичных вещей. Для Фомы Аквинского (концептуального реалиста) понятия существуют в природе. Размышляя над этими понятиями, можно приобрести реальное познание, например, о происхождении мира (о Боге как Творце). По мнению У. Оккама (концептуального номиналиста),  понятия (имена) существуют только в нашем сознании как ментальные феномены.         В работе «Сумма логики» он говорит о двух формах репрезентации понятий: ментальной и оральной (устной). Если ментальная отражает модификацию души, то оральная составляет часть устного предложения (85, 183). Согласно номиналистам, понятия (имена) предстают в виде знаков, необходимых для описания и передачи информации об объектах и явлениях окружающего мира. Эти знаки указывают на то, что представляют собой вещи, и что они означают.

В теории познания И. Канта было разработано понятие «трансцендентальная схема», предполагающее связь чувственного и рационального компонентов рассудка. Главный недостаток логики мыслитель видел в том, что она изучает лишь формы мышления, отвлекаясь «от всякого содержания познания, т.е. от всякого отношения его к объекту» (47, 34). Сам Кант был сторонником синтеза чувственного и рационального в познании. Высказывая убеждение о том, что «мысли без содержания пусты», а «созерцания без понятий слепы» он показал, что «материал» чувственности с необходимостью осмысливается при помощи априорных форм рассудка. После Канта тема репрезентации ушла на периферию интереса и начинает возрождаться в начале XX века в виде вербальной парадигмы. Этот период развития теорий репрезентации связан с такими философскими направлениями первой половины XX века как логический позитивизм             (Р. Карнап, М. Шлик и др.) и аналитическая философия (Л. Витгенштейн, Дж. Остин, Г. Райл, Б. Рассел, А. Уайтхед и др.). Если для неопозитивистов ключевым стал поиск логической упорядоченности языковых структур науки в их отношении к структурам внешнего мира, то метод аналитической философии предполагает, что индивид, живущий в языковом сообществе, обязательно обладает неявным знанием правил осмысленной языковой деятельности (без такого знания языковое сообщество невозможно). В силу данного обстоятельства лингвисты и философы прибегали к самым разным методам, пытаясь вывести необходимые правила путем включения вербальных единиц языка в лингвистический дискурс, в языковые игры и т.п.

Неопозитивист М. Шлик видит суть новой философии не в самой логике, а в ее природе. Ключ к пониманию логики «следует искать в том факте, что всякое познание есть выражение или репрезентация. А именно познание выражает тот факт, который в познании познается» (120, 28-33). Данные наблюдений позволяют ученому сформулировать (протокольные) предложения, на основе которых осуществляются предсказания. Если последние подтверждаются экспериментальными фактами, то это переводит протокольные предложения из разряда гипотетических в разряд достоверных.

Если основной идеей Шлика является поиск логической упорядоченности языковых структур на основе взаимодействия языка со структурами внешнего мира, то уже у Р. Карнапа заметна тенденция к изучению природы языка на основе внутренних неявных правил, что сближает его с представителями аналитической философии. Карнапа интересует логическая сторона синтаксиса языка. Чтобы построить логический язык, надо задать характеристики знаков и правила преобразования одних высказываний в другие. Относительно числа логических языков нет никаких запретов: каждый волен строить и использовать языки (принцип толерантности). Важно одно: язык должен быть построен правильно (37, 145).

Метод аналитической философии предполагает, что индивид, живущий в определенном языковом сообществе, обязательно обладает неявным знанием правил осмысленной языковой деятельности в рамках этого сообщества (без такого знания языковое сообщество невозможно). Указывая с помощью анализа и аргументации на невыраженные словами правила лингвистического использования, философский лингвистический анализ пытается сделать неявное явным. Можно сказать, что базисные правила естественного (вербального) языка функционируют как высшая инстанция: языковые выражения осмыслены, если они соответствуют этим правилам.

Б. Рассел отстаивал тезис о взаимно-однозначном соответствии языка и действительности Как действительность состоит из простых атомарных фактов, так и эпистемически осмысленный язык состоит из отдельных атомарных выражений, соотносящихся с этими фактами. При этом правильные связи между лингвистическими выражениями соответствуют отношениям, существующим между фактами, на которые указывают эти выражения. Интересными словесными выражениями являются предложения, которые утверждают нечто о том, что имеет место. Такие предложения могут находиться во взаимно-однозначном соответствии с действительностью и тем самым быть эпистемически осмысленными. Другие виды словесных выражений (восклицания, команды, вопросы, оценочные суждения, метафорические высказывания и т.п.) не обладают подобным свойством и не представляют познавательного интереса.

Н. Хомский проводит различие между языковой компетентностью и осуществлением (репрезентацией) языка. Лингвистически компетентен тот, кто знает правила языка и может, используя их, образовать сколько угодно предложений. Правила грамматики он считал аналогами аксиом и правил вывода в логике. Решающей идеей Ю. Хабермаса становится идея о том, что правила речевого действия, могут стать темой разговора, дискуссии или дискурса. Под дискурсом понимается диалог, ведущийся с помощью аргументов, позволяющих выявить общезначимое и нормативное в высказываниях. Таким образом, дискурс обеспечивает коммуникативную компетентность.

Дж. Остин, представитель «философии естественного языка», разрабатывает теорию речевых актов, где обращает внимание на отношения между пользователем языка и лингвистическим выражением. Для того чтобы лучше анализировать и понимать различные виды речевых актов, Остин разрабатывает тройственную концептуальную систему, в которой различает локутивные (выражающие содержательный аспект утверждения), иллокутивные (связанные с осуществлением соглашений) и перлокутивные (связанные с причинными отношениями) речевые акты. В дальнейшем теория речевых актов развивалась американским философом Дж. Серлем, который пытался вывести базовые правила (правила коммуникации) для осуществления успешных речевых актов.

Основоположник аналитического направления Л. Витгенштейн в «Философских исследованиях» (1953) анализирует язык как внутренне неотделимый от его использования. Язык понимается им в свете языковых игр, т.е. разнообразных лингвистических контекстов, где язык и его использование образуют единство. Явления, включенные в эту языковую игру, могут быть описаны лишь посредством определенных понятий. В свою очередь, концепты обретают смысл только через явления объективного мира. Языковые игры пересекаются друг с другом, а их правила могут стать общими для нескольких игр. Лингвистические выражения из различных языковых игр могут обнаружить так называемое семейное сходство (family resemblance), даже если между ними и нет определенного общего тождества (97, 727-728).

Таким образом, для представителей аналитической философии основной задачей стало извлечение базовых правил, существующих в форме неявного знания во внутренней структуре самого языка. Эти правила были необходимы потому, что лингвистика как наука по своей значимости приравнивалась к логике. В силу данного обстоятельства лингвисты и философы прибегали к самым разным методам, пытаясь вывести необходимые правила путем включения вербальных единиц языка в лингвистический дискурс, в языковые игры и т.д.

Если в первой половине ХХ века внимание большинства исследователей было приковано к природе вербального языка как основному способу репрезентации, то позднее, в связи с исследованиями искусственного интеллекта в поле внимания попали формы невербальной репрезентации. Ученые заинтересовались тем, как человек познает в эмпирическом опыте и каким образом можно моделировать результаты его когнитивной деятельности. Тем самым тема репрезентации кроме словесного языка расширилась за счет чувственных знаков ощущений и восприятий.         С появлением таких направлений как бихевиоризм и психология гештальта, представления о репрезентации знания претерпели радикальные изменения. Взгляды бихевиоризма на внутренние репрезентации были облечены в психологическую формулу «стимул - реакция», а представители гештальт-подхода строили подробные теории в контексте изоморфизма – соответствия между репрезентацией и реальностью (98, 40). Исследование феномена репрезентации, ее основных видов и форм, послужило поводом для сближения различных когнитивных наук (психологии, лингвистики, нейронаук, искусственного интеллекта и т.д.) в рамках единой когнитивной парадигмы знания.

Субъективные измерения знания

Известный лингвист и философ ХХ века Н. Хомский заметил:              «В современную эпоху, прежде всего под продолжающимся воздействием идей Р. Декарта, вопрос о знании снова становится центральным предметом исследования» (146, 6). Знание исследуется в когнитивной науке по самым разным направлениям и в разных аспектах его существования и функционирования. Среди наиболее важных вопросов, распространенных в современной научной литературе, можно выделить следующие: 1) что порождает тот или иной тип знания: объективно существующие в мире закономерности или же субъективное видение мира человеком; 2) какие механизмы способствуют росту знания и его прогрессу; 3) какие типы и виды знания могут быть выделены и сопоставлены (эмпирическое и рациональное знание, вербальное и невербальное знание, практическое, мировоззренческое и научное знание и т.д.); 4) в каком виде и в каких структурах знание репрезентировано человеческому разуму, какие системы представления знания в нем существуют и как они взаимодействуют между собой.

Многие современные специалисты пытаются представить наиболее адекватную и содержательную интерпретацию понятия «знание», но эти попытки не приносят успешного результата. Основными препятствиями здесь становятся либо тавтология «знание – это знание чего-либо», либо весьма туманные определения типа «знание – не только некий результат личного, и, конечно, ограниченного опыта, но еще и особый мир, существующий вне человека» (71, 105). Несмотря на неопределенность обозначенных трактовок, каждая из них, хотя и частично, но отражает некоторые характеристики знания. Вне зависимости от того, что рассмотрение последнего не является основной целью настоящего исследования, нам все же хотелось бы высказать собственное суждение по поводу столь проблемного понятия.

Одной из наиболее распространенных и общепринятых трактовок понятия «знание», используемых в современной российской и зарубежной научной литературе по когнитивистике, выступает знание как синоним организованной информации, которую можно использовать специфическим образом (Х. Гейвин, Р.Л. Солсо и др.). Представляется, что оба концепта требуют разграничения, поскольку одно из них - «информация» весьма широко, неопределенно и чаще всего выражает объективные сведения, в то время как «знание» всегда существует в деятельности субъекта.

Знание можно рассматривать на двух уровнях: эмпирический опыт, в форме ощущений и восприятий человека, и теоретическое мышление, в форме различных теорий и концепций. Такое разделение знания на эмпирическое и теоретическое разделяют многие зарубежные исследователи. Так, американский психолог Р. Стернберг полагает, что всякое знание может стать составляющей как контекстуальных источников, так и практического опыта человека, связанного с решением проблем (170, 19). Его соотечественница К. Нельсон утверждает, что человеческий разум оперирует на двух уровнях: осознанном и неосознанном, что позволяет говорить об эксплицитном (phenic-knowledge) и имплицитном знании (cryptic knowledge) (209, 10). Имплицитное (внутреннее) знание выступает как эмпирическое образование, представленное в виде комплекса ощущений и восприятий, возникающих неосознанно (стихийно). В основе эксплицитного (внешнего) знания заложены сознательные механизмы и, в частности, деятельность мышления, которая придает ему абстрактно-теоретическую завершенность. Между формами эксплицитного и имплицитного знания возможны трансформации (переходы). Так, имплицитные знания переходят в разряд эксплицитных посредством рефлексии. Например, знания маленького ребенка носят имплицитный характер, поэтому один из возможных путей изучения когнитивного развития – это исследование процесса превращения имплицитного знания в эксплицитное.

Как на эмпирическом, так и на теоретическом уровнях знанию присущ субъективный характер, поскольку его производство обусловлено не только данными чувственного опыта субъекта, но и его мыслительной активностью. Попадая в информационную среду, знание постепенно объективируется путем устранения всех субъективных компонентов, вследствие чего становится информацией, активно используемой различными социальными структурами. Так, теоретическое знание обретает свое существование в книгах, наглядных схемах, формах репрезентации, образуя «третий мир» К. Поппера. Мы не склонны к односторонней трактовке процесса трансформации знания в информацию. Здесь вероятен и обратный переход, когда информация под воздействием сознательной когнитивной активности субъекта трансформируется в завершенное знание. Таким образом, основное различие, существующее между понятиями «знание» и «информация», определяется как субъективными, так и объективными критериями.

Рис.1

Л.А. Микешина и М.Ю. Опенков предложили перспективную дифференциацию понятий «знание» и «информация». Их различие можно свести к следующей метафорической формуле: «информация – это знание минус человек» (65, 97). Такая интерпретация признает объективный способ бытия информации и субъективный способ существования знания. Авторы утверждают связь знания с дискурсом, как особой информационной сферы и определяют степень их взаимовлияния. В данном контексте прослеживается негативный подтекст в отношении информации и с этим можно согласиться. Очевидно, что, попадая в объективную сферу дискурса, знание утрачивает свою самодостаточность и приобретает упрощенную форму. Адекватность восприятия субъектом дискурсивного знания зависит от творческих способностей последнего, его умения воспринять текст не как буквальную инструкцию, но как нечто, позволяющее реконструировать архитектуру моделируемого знания. Передачу знания через информацию можно сравнить с передачей музыки через нотную запись. Так, композитор создает музыку, но пишет ноты, а исполнитель читает ноты и воссоздает музыку. Эта иллюстрация является прекрасным дополнением к идее о возможных трансформациях между знанием и информацией. Хотя последняя и необходима для социализации знания, она все же не является адекватным его воплощением, а лишь его моделью. Информация в отличие от знания не связана с конкретной личностью, она равно доступна всем, но возможности превратить ее в знание у каждого свои. Человек «вычерпывает» текст на ту глубину, которая ему лично доступна.

Представленные позиции могут быть дополнены целым рядом российских и зарубежных версий. Так, финский исследователь Я. Хинтикка полагает, что «информация – это даже еще менее глубокое слово, чем «мнение». Если мнение можно рассматривать как принятую информацию, то знание как информацию, принятие которой оправдано» (115, 191-197). Автор верно намечает границу между понятиями «мнение» и «информация», где первое обладает большей глубиной в силу того, что исходит от субъекта. Мнение подобно гипотезе и представляет собой форму практического знания. И в отношении мнения, и в отношении знания, информация выступает объективным, а, следовательно, и пассивным образованием, которое может быть преобразовано в форму знания, но обязательно под воздействием сознательного активного участия познающего субъекта. Знание, как результат когнитивного процесса, предполагает в конечном итоге свое принятие определенными научными или ненаучными сообществами. Критерий принятия также делает отличным знание от информации, от мнения, которые могут быть либо приняты, либо нет.

Российский ученый И.Т. Касавин отмечает существенную характеристику знания – его новизну (39, 38). Знание является не только способом фиксации опыта в социальной памяти, но и способом трансформации знаковых систем, придания им новой формы, т.е. нового смысла и значения. Наглядным примером здесь может послужить механизм метафоризации  как  в научном знании, так и в обыденно-практическом познании человека. Когда полученное кем-то знание, представленное в виде метафоры, перестает быть актуальным, происходит его трансформация путем наложения нового значения на старое и, таким образом, рождается новая метафора, новое знание. Знание возникает как новое осмысление человеком контекстов своего опыта. Всякий тип знания выступает как смысл, вносимый в специфическую реальность (производственную практику, ритуальный культ, языковой текст). В этом смысле знание есть различение этих реальностей и контекстов опыта друг от друга как возможных сфер реализации человеческих способностей. Заметим, что новизна знания – это лишь один из его признаков; параллельно ей выступает традиционность.

Вопросы знания являются актуальными не только для научной, но и для обыденно-практической сферы деятельности человека. Так, современные японские ученые И. Нонака и Х. Такойчи посвящают свое исследование изучению роли знания в разработке стратегий управления финансовыми кампаниями в Японии (210, 58). Авторы рассматривают знание как динамический процесс, утверждающий убеждения личности на пути постижения «истины». Они выделяют три основные критерия, согласно которым следует проводить грань между понятиями «знание» и «информация»: 1) знание в отличие от информации соотносится с убеждением и обязательством; это проявление частной перспективы или намерения; 2) знание в отличие от информации сопряжено с действием и всегда имеет некоторый итог; 3) знание как и информация является носителем значения, которое относительно и зависит от контекста.

В рассуждениях японских специалистов прослеживаются следующие важные характеристики знания. Во-первых, знанию присуща общая активность, поскольку оно находится в процессе постоянного развития.       Во-вторых, знание всегда интенционально. Под интенциональностью понимается внутренняя направленность субъекта на постижение объективного мира. В-третьих, с одной стороны, знание как результат познавательной деятельности субъекта основано на вере и представлено в форме убеждений; с другой стороны, развитие знания невозможно без сомнения. Вера и сомнение в процессе познания попеременно сосуществуют, сменяя друг друга, и эта сменяемость является особо важной, поскольку именно она стимулирует направленность познавательной деятельности субъекта. 

Несмотря на многообразие существующих подходов к интерпретации понятия знания, у нас сложилось собственное представление о последнем. Мы предлагаем определить знание как результат целенаправленной познавательной деятельности субъекта, возможной как на уровне эмпирического опыта, так и на уровне абстрактного теоретического мышления, когда происходит обработка поступившей извне информации и придание ей относительно завершенного вида. Относительная завершенность знания определяется его постоянным развитием.

Познание человека многогранно и реализуется оно на нескольких уровнях в зависимости от способа жизнедеятельности самого человека. На основе классификации видов познания, предложенной В.Ф. Юловым, мы выделяем три вида знания: 1) практическое; 2) мировоззренческое; 3) научное (126, 387-433).

1. Практическое познание определяет способ жизни человека. Ее сложную структуру схематически можно представить в виде материально-чувственных и идеально-сознательных элементов. Важную роль в процессе преобразования природно-социальной материи играет творческий фактор. Творчество предполагает умение человека ставить цели, намечать планы действий, а это невозможно без учета эмпирических данных и включения активной мыслительной деятельности субъекта. В ходе практического познания происходит интеллектуальное и духовно-нравственное развитие человека, повышается уровень его базовой культуры.

2. Мировоззренческое познание носит духовно-ценностый характер. Духовность связана с идеалами развития человека. Ценностное разнообразие человеческой жизни можно разделить на две области: цели и идеалы. Если цели выражают потребные результаты конкретных актов деятельности, то идеалы характеризуют должное состояние человека, которое невозможно достичь актуально. Духовность же предполагает некоторые этапы в продвижении личности к идеалу, но она всегда показывает остающуюся дистанцию на этом непрерывном пути. Языком духовности являются символы. Как особая языковая форма символ несет некоторое знаниевое содержание. Его относительно простым уровнем выступает эмпирический опыт, который существенно отличается от практического и научного.

3. Научное познание – сложная и специализированная деятельность. Стратегической целью науки является производство объективных знаний. Научное знание объективно в том случае, если из него как из результата исключено все субъективное путем устранения ценностных элементов, проверки новых научных фактов, создания безличных и общезначимых теорий. Главным средством получения объективных истин становится научная рациональность. Последняя же проявляет себя как на уровне эмпирического опыта, так и на уровне мыслительной деятельности познающего субъекта.

На основе представленной классификации можно выделить три вида знания: практическое, мировоззренческое и научное. Автор анализирует каждую отдельно рассматриваемую разновидность познания сквозь призму других его видов, что позволяет выявить сходства и различия в рамках видовой триады знания. Так, размышляя о сущности мировоззренческого познания, намечается параллель с практическим и научным познанием посредством сопоставления понятий цель и идеал. Важным моментом в концепции является и то, что знание становится связующим звеном между эмпирическим опытом и мышлением. Эмпирический и теоретический компоненты соотносятся как в рамках одного, автономно представленного вида знания, так и всей триады в целом. 

Знание всегда выступает содержанием, а если оно – есть содержание, то у него обязательно должна быть своя форма. Такая форма устанавливается в процессе репрезентации (лат. «representatio» - представление). Вплоть до ХХ века вопрос о репрезентации знания не являлся актуальным предметом научных споров, а потому и не вызывал такого количества мнений и даже целых теорий, характерных для современного положения дел. Само понятие «репрезентация» возникло только в XX веке, о чем свидетельствует изученная литература по различным научным дисциплинам. Тем не менее, задумываться о способах представления знания некоторые философы и ученые начали значительно раньше.

Репрезентация знания: история и современность

Если обратиться к истории возникновения и развития теории репрезентации, то первоначальный интерес к способам представления знания зародился уже в эпоху античности в творчестве софистов и Аристотеля. Так, софист Горгий рассматривал риторику как чистое искусство словесного убеждения. В то время как рациональная дискуссия подвергалась сомнению, оставалось только словесное воздействие людей друг на друга. Если представление знания-убеждения у Горгия являлось исключительно словесным, то Аристотель не ограничил возможности репрезентации вербальной формой выражения. Он полагал, что основой всякого познания должен стать язык образов: «если нет чувственного восприятия, то необходимо отсутствует и какое-нибудь знание, которое невозможно приобрести через наведение, либо через доказательство» (2, 289).                     У Аристотеля  впервые намечается проблема перевода чувственного языка образов на язык слов, когда данные эмпирического опыта под воздействием мыслительной деятельности трансформируются в конечное знание, получающее вербальное оформление.

В средние века представление (выражение) становится ведущей проблемой тематики языка. Так, схоласты активно обсуждают идеи «номинализма» и «реализма». Если реалисты признавали существование идей (универсалий), как общее в самих вещах, то номиналисты полагали, что идеи формируются в мозгу человека как обобщения многообразного мира единичных вещей. Для Фомы Аквинского (концептуального реалиста) понятия существуют в природе. Размышляя над этими понятиями, можно приобрести реальное познание, например, о происхождении мира (о Боге как Творце). По мнению У. Оккама (концептуального номиналиста),  понятия (имена) существуют только в нашем сознании как ментальные феномены.         В работе «Сумма логики» он говорит о двух формах репрезентации понятий: ментальной и оральной (устной). Если ментальная отражает модификацию души, то оральная составляет часть устного предложения (85, 183). Согласно номиналистам, понятия (имена) предстают в виде знаков, необходимых для описания и передачи информации об объектах и явлениях окружающего мира. Эти знаки указывают на то, что представляют собой вещи, и что они означают.

В теории познания И. Канта было разработано понятие «трансцендентальная схема», предполагающее связь чувственного и рационального компонентов рассудка. Главный недостаток логики мыслитель видел в том, что она изучает лишь формы мышления, отвлекаясь «от всякого содержания познания, т.е. от всякого отношения его к объекту» (47, 34). Сам Кант был сторонником синтеза чувственного и рационального в познании. Высказывая убеждение о том, что «мысли без содержания пусты», а «созерцания без понятий слепы» он показал, что «материал» чувственности с необходимостью осмысливается при помощи априорных форм рассудка. После Канта тема репрезентации ушла на периферию интереса и начинает возрождаться в начале XX века в виде вербальной парадигмы. Этот период развития теорий репрезентации связан с такими философскими направлениями первой половины XX века как логический позитивизм             (Р. Карнап, М. Шлик и др.) и аналитическая философия (Л. Витгенштейн, Дж. Остин, Г. Райл, Б. Рассел, А. Уайтхед и др.). Если для неопозитивистов ключевым стал поиск логической упорядоченности языковых структур науки в их отношении к структурам внешнего мира, то метод аналитической философии предполагает, что индивид, живущий в языковом сообществе, обязательно обладает неявным знанием правил осмысленной языковой деятельности (без такого знания языковое сообщество невозможно). В силу данного обстоятельства лингвисты и философы прибегали к самым разным методам, пытаясь вывести необходимые правила путем включения вербальных единиц языка в лингвистический дискурс, в языковые игры и т.п.

Неопозитивист М. Шлик видит суть новой философии не в самой логике, а в ее природе. Ключ к пониманию логики «следует искать в том факте, что всякое познание есть выражение или репрезентация. А именно познание выражает тот факт, который в познании познается» (120, 28-33). Данные наблюдений позволяют ученому сформулировать (протокольные) предложения, на основе которых осуществляются предсказания. Если последние подтверждаются экспериментальными фактами, то это переводит протокольные предложения из разряда гипотетических в разряд достоверных.

Если основной идеей Шлика является поиск логической упорядоченности языковых структур на основе взаимодействия языка со структурами внешнего мира, то уже у Р. Карнапа заметна тенденция к изучению природы языка на основе внутренних неявных правил, что сближает его с представителями аналитической философии. Карнапа интересует логическая сторона синтаксиса языка. Чтобы построить логический язык, надо задать характеристики знаков и правила преобразования одних высказываний в другие. Относительно числа логических языков нет никаких запретов: каждый волен строить и использовать языки (принцип толерантности). Важно одно: язык должен быть построен правильно (37, 145).

Метод аналитической философии предполагает, что индивид, живущий в определенном языковом сообществе, обязательно обладает неявным знанием правил осмысленной языковой деятельности в рамках этого сообщества (без такого знания языковое сообщество невозможно). Указывая с помощью анализа и аргументации на невыраженные словами правила лингвистического использования, философский лингвистический анализ пытается сделать неявное явным. Можно сказать, что базисные правила естественного (вербального) языка функционируют как высшая инстанция: языковые выражения осмыслены, если они соответствуют этим правилам.

Б. Рассел отстаивал тезис о взаимно-однозначном соответствии языка и действительности Как действительность состоит из простых атомарных фактов, так и эпистемически осмысленный язык состоит из отдельных атомарных выражений, соотносящихся с этими фактами. При этом правильные связи между лингвистическими выражениями соответствуют отношениям, существующим между фактами, на которые указывают эти выражения. Интересными словесными выражениями являются предложения, которые утверждают нечто о том, что имеет место. Такие предложения могут находиться во взаимно-однозначном соответствии с действительностью и тем самым быть эпистемически осмысленными. Другие виды словесных выражений (восклицания, команды, вопросы, оценочные суждения, метафорические высказывания и т.п.) не обладают подобным свойством и не представляют познавательного интереса.

Н. Хомский проводит различие между языковой компетентностью и осуществлением (репрезентацией) языка. Лингвистически компетентен тот, кто знает правила языка и может, используя их, образовать сколько угодно предложений. Правила грамматики он считал аналогами аксиом и правил вывода в логике. Решающей идеей Ю. Хабермаса становится идея о том, что правила речевого действия, могут стать темой разговора, дискуссии или дискурса. Под дискурсом понимается диалог, ведущийся с помощью аргументов, позволяющих выявить общезначимое и нормативное в высказываниях. Таким образом, дискурс обеспечивает коммуникативную компетентность.

Дж. Остин, представитель «философии естественного языка», разрабатывает теорию речевых актов, где обращает внимание на отношения между пользователем языка и лингвистическим выражением. Для того чтобы лучше анализировать и понимать различные виды речевых актов, Остин разрабатывает тройственную концептуальную систему, в которой различает локутивные (выражающие содержательный аспект утверждения), иллокутивные (связанные с осуществлением соглашений) и перлокутивные (связанные с причинными отношениями) речевые акты. В дальнейшем теория речевых актов развивалась американским философом Дж. Серлем, который пытался вывести базовые правила (правила коммуникации) для осуществления успешных речевых актов.

Основоположник аналитического направления Л. Витгенштейн в «Философских исследованиях» (1953) анализирует язык как внутренне неотделимый от его использования. Язык понимается им в свете языковых игр, т.е. разнообразных лингвистических контекстов, где язык и его использование образуют единство. Явления, включенные в эту языковую игру, могут быть описаны лишь посредством определенных понятий. В свою очередь, концепты обретают смысл только через явления объективного мира. Языковые игры пересекаются друг с другом, а их правила могут стать общими для нескольких игр. Лингвистические выражения из различных языковых игр могут обнаружить так называемое семейное сходство (family resemblance), даже если между ними и нет определенного общего тождества (97, 727-728).

Таким образом, для представителей аналитической философии основной задачей стало извлечение базовых правил, существующих в форме неявного знания во внутренней структуре самого языка. Эти правила были необходимы потому, что лингвистика как наука по своей значимости приравнивалась к логике. В силу данного обстоятельства лингвисты и философы прибегали к самым разным методам, пытаясь вывести необходимые правила путем включения вербальных единиц языка в лингвистический дискурс, в языковые игры и т.д.

Если в первой половине ХХ века внимание большинства исследователей было приковано к природе вербального языка как основному способу репрезентации, то позднее, в связи с исследованиями искусственного интеллекта в поле внимания попали формы невербальной репрезентации. Ученые заинтересовались тем, как человек познает в эмпирическом опыте и каким образом можно моделировать результаты его когнитивной деятельности. Тем самым тема репрезентации кроме словесного языка расширилась за счет чувственных знаков ощущений и восприятий.         С появлением таких направлений как бихевиоризм и психология гештальта, представления о репрезентации знания претерпели радикальные изменения. Взгляды бихевиоризма на внутренние репрезентации были облечены в психологическую формулу «стимул - реакция», а представители гештальт-подхода строили подробные теории в контексте изоморфизма – соответствия между репрезентацией и реальностью (98, 40). Исследование феномена репрезентации, ее основных видов и форм, послужило поводом для сближения различных когнитивных наук (психологии, лингвистики, нейронаук, искусственного интеллекта и т.д.) в рамках единой когнитивной парадигмы знания.