2.2. Эпистемологический подход в изучении вербального языка

Высокая оценка роли вербального языка является давней традицией. Современные специалисты в области когнитивных наук сделали еще один значительный шаг вперед, и, углубив общепринятые взгляды в отношении языка, предложили новые подходы. Здесь следует обратить особое внимание на эпистемологический  подход. Именно в ХХ веке ставится вопрос                   о создании такой эпистемологии, которая была бы в состоянии  справиться        с расширением знания, его выходом за пределы мудрости предшественников, с очередным научным открытием. Область, изучающая человеческое познание, обширна и включает целый ряд дисциплин, от физиологии до философии. Фундаментальной основой для всех этих дисциплин можно признать одну из разновидностей эпистемологии, а именно эволюционную эпистемологию – отрасль науки, занимающуюся сравнительным анализом процессов познания у животных и человека, с целью выявления некоторых закономерностей развития когнитивных способностей самого человека и их влияния на формирование знания в целом. В рамках эволюционного подхода реализуется не только идея сравнения языка животных и языка человека,  но также делается попытка сопоставления процесса обучения у человека и животных, причем как бы примитивны ни были эти процессы у последних, они всегда должны соответствовать некоторой адекватной логике.

Проблема развития человеческого языка и та роль, которую он играет в росте человеческого знания является одной из основных в эволюционной эпистемологии. Данная проблема обусловливает своим присутствием появление соответствующих задач, согласно которым исследование вербального языка человека, следует осуществлять с учетом его давней, исторически сложившейся биологической природы. Так, по мнению                К. Бюлера, необходимо «попытаться построить теорию языка на добротном биологическом фундаменте» (12, 4).

Несколько позднее австрийский исследователь Ф.М. Вукетич пересмотрел и дополнил перечень основных задач эволюционной эпистемологии, отметив, что её «…задача с самого начала состояла в эволюционном описании когнитивных процессов. Эволюционная эпистемология усиленно реагировала на результаты других дисциплин и в свою очередь вступала во все большее количество дисциплин как будто «базисная теория». Поэтому в своей современной версии эволюционная эпистемология оказывается синтезом дисциплин и теорий, но, прежде всего, соединением различных методологий и перспектив» (245, 193).

В отличие от взгляда К. Бюлера, в рассуждении которого прослеживается одностороннее влияние эпистемологических традиций в отношении лингвистики, Вукетич выходит на более обширный научный пласт, что является несомненным плюсом в его теории. У него речь идет о попытке вывести эволюционную эпистемологию на междисциплинарный уровень, получивший высокую оценку и распространение во второй половине ХХ века. С одной стороны, эволюционная эпистемология изначально учитывает результаты тех когнитивных дисциплин, с которыми ей предстоит иметь дело, вбирая их в себя и «осмысливая» в собственном ключе. С другой стороны, она остается новой и достаточно перспективной основой для тех же самых дисциплин, своеобразной «базисной теорией». Безусловно, вторая позиция, в силу своей универсальной всеобъемлемости, представляется наиболее выигрышным и перспективным вариантом для изучения роста человеческого знания в целом.

Видными представителями школы эволюционной эпистемологии являются К. Поппер, Д. Кэмпбелл, К. Лоренц, Ф. Вукетич, Р. Ридль и др.  Само понятие «эволюционная эпистемология» впервые возникло в 1974 году благодаря американскому психологу Д. Кэмпбеллу, в его статье, посвященной философии К. Поппера, который отреагировал на возникновение данного понятия вполне адекватно: «Д. Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт биологической эволюции, а именно – дарвиновской эволюции путем естественного отбора» (78, 57-75). Кэмпбелл полагает, что одной из основных задач эволюционной эпистемологии должен стать учет статуса человека как продукта биологической и социальной эволюции.

В связи с развитием подобных идей в 80-е годы ХХ века в эволюционной эпистемологии намечается две исследовательские программы: 1) «попытка исследовать характеристики когнитивных механизмов у животных и людей путем интенсивного распространения биологической теории эволюции на те аспекты или особенности живых организмов, которые являются биологическими субстратами когнитивной активности» (К. Лоренц, Р. Ридль и др.); 2) «попытка изучать эволюцию идей, научных теорий и культуры вообще с помощью моделей и метафор, заимствованных из эволюционной биологии» (К. Поппер, С. Тулмин, Э. Оезер, М. Пешль и др.) (141, 403). Обе программы могут представлять значимую ценность при рассмотрении как вербальных, так и невербальных репрезентаций знания. Но поскольку в настоящий момент интерес представляет вопрос о развитии вербального языка, наиболее значимыми являются данные, полученные учеными в рамках первой исследовательской программы. Рассмотрим некоторые основные моменты этой программы с позиции современных эпистемологов. Заметим, что наиболее важным представляется определение тех критериев, которые позволяют выявить основные различия между языком животных и языком человека, выделить важнейшие характеристики каждого из них и определить степень их взаимовлияния.

Часто люди задают вопрос о том, имеют ли животные язык, на что получают самые разные ответы как отрицательные, так и утвердительные. Безусловно, у животных есть свой особый невербальный язык, значительно отличающийся от языка человека. Тем не менее, даже при сильно выраженном различии ученые находят некоторые сходства, позволяющие говорить о том, что вербальный язык человека получил свое развитие на основе невербального языка животных. Как и речь человека, коммуникативное поведение животных содержит богатую экспрессию. Но если человек способен выразить свои эмоции вербально при помощи слов, словосочетаний, предложений, то животные не наделены такой способностью. Даже обезьяны, самые высшие из приматов, не развивают вербальную символику в силу того, что по природе своей не обладают вербальным материалом, необходимым для построения минимальных фонетических единиц, поскольку эти единицы сами по себе не несут никакой «естественной» для них информации.

В.А. Лекторский утверждает, что у животных можно обнаружить лишь «что-то подобное языку». Пение соловья, рычание медведя, лай собак – это определенные звуковые послания, выражающие призывы, угрозы, предупреждения, играющие важную роль в жизни животных (53, 196-197). Так, наблюдая за своим котом Гоби Бейкером, м-р С. Чейз размышляет: «Гоби никогда не сможет научиться разговаривать. Он сможет научиться реагировать на мой разговор, как он реагирует на другие знаки… Он может издавать звуки, указывающие на боль, удовольствие, возбуждение. Он может объявить, что он хочет выйти за дверь… Но он не может овладеть словами и языком. В некоторых отношениях это для Гоби хорошо, потому что он не будет страдать от галлюцинаций, вызываемых плохим использованием языка. Он всю свою жизнь будет оставаться реалистом… Несомненно, он способен некоторым образом думать, интерпретируя знаки в свете прошлого опыта, намеренно выбирая такие направления своих действий, которые наиболее ценны для выживания».

Пример с котом Гоби показательно иллюстрирует то, как проявляет себя в действии невербальный язык животных. Более того, он позволяет выявить некоторую закономерность их коммуникативного акта. Здесь можно выделить три основные этапа: 1) реакция животного на раздражитель, воздействующий на него в настоящий момент (разговор, шум на улице и т.д.); 2) переживание животным воздействия данного раздражителя с помощью отдельных звуков (чувство боли, желание получить удовольствие и т.д.);  3) интерпретация животным новых ощущений с позиции его прошлого опыта, обусловленная стремлением к самосохранению. В отличие от вербального языка человека, основу языка животных составляют различные знаки и сигналы. В такого рода «языках» нет ни разнообразия человеческих слов, выделяющих в мире предметы, свойства, отношения, ни грамматических правил, позволяющих связывать слова в предложения и передавать мысль. Коммуникативный процесс у животных обусловлен, прежде всего, их желанием к самосохранению и прохождением сквозь жесткие границы «естественного» отбора.

К. Поппер выделяет «низшие» языки, к которым он относит языки всех животных. Мы не встретили у Поппера аналогичного понятия для характеристики вербального языка человека, но, следуя по пути незамысловатой логики, обозначим последний как «высший» язык. Если основными функциями «низшего» языка являются функции самовыражения и сигнализации, то «высший» язык человека имеет наряду с этими множество других функций наиболее важными из которых являются дескриптивная и аргументативная функции (79, 121-122).

Такая классификация вполне приемлема и доступна. Рассматривая язык с позиции данной классификации как а) основное средство общения; б) способ обмена информацией, несложно усмотреть некоторое различие между двумя видами языков. Если вербальному языку человека свойственны все вышеперечисленные свойства, то у животных отсутствует последнее свойство, а именно – способность к репрезентации. Кстати, Бюлер как-то заметил, что «животным в отличие от человека не свойственна доминирующая функция знаков человеческого языка – функция репрезентации» (12, 4-5).

Но все же несмотря на отсутствие у животных важной репрезентативной функции, мы не вправе отрицать наличие у них своего особого языка, поскольку совместная жизнь животных немыслима без определенных средств регламентации поведения. Ни одно животное сообщество не обходится без коммуникации, основу которой составляют разнообразные знаки и сигналы. Сигналы можно обнаружить в каждой психофизической системе деятельности живых существ. Так, даже инфузории отвечают на некоторые раздражители как на сигналы и сразу же начинают успешно «действовать», не дожидаясь вторичного испытания. Данный пример отражает самую примитивную стадию сигнала.

По мнению американского исследователя Г. Бейтсона, коммуникация животных ограничивается сигналами, производными от действий самих животных, т.е. частями этих действий (4, 382-383). Например, галки показывают друг другу, что опасное для них существо в любой момент может перевоплотиться в «поедателя галок», не посредством демонстрации какой-то части акта поедания галок, а посредством частичной демонстрации своей агрессии по отношению к такому существу. Когда животное хочет чего-нибудь, но не может об этом сказать, у него почти всегда можно наблюдать движения ходьбы, или, по крайней мере, подготовку к ним. Так, собака, смотрящая на внесенную хозяином миску с едой, переступает с одной передней лапы на другую; лошадь подобным же образом скребет землю передним копытом и т.д. Известный эпистемолог К. Лоренц объясняет такое поведение животных привязанностью к объекту, по причине чего они никогда не приближались к накоплению сверхличного знания, полноправным владельцем которого является человек. Автор отмечает, что только понятийное мышление и являющийся вместе с ним понятийный язык делают традицию независимой от объекта, создавая свободный символ, который дает возможность передавать факты и их взаимные отношения без конкретного наличия объекта (57, 387-388)

Кроме демонстрации наглядного действия в качестве коммуникативного процесса животные могут использовать и актуальные предметы внешней среды (кусочки материала, пригодного для строительства гнезда). Если в последнем случае процесс общения между животными обусловлен исключительно объектами внешней среды, то в первом случае, «сообщения» животных привносят большую избыточность во вселенную, путем установки определенных отношений между живыми организмами, обитающими в этой среде.

На порядок выше способности животного к использованию сигналов располагается его способность к использованию знаков. Выше потому, что многие специалисты рассматривают использование знаков животными как самое первое проявление ума. Использование знаков возникает в дологической истории так же рано, как и известный «условный рефлекс», посредством которого сопутствующее стимулу обстоятельство превращается в стимул функцию. Сопутствующее обстоятельство становится знаком того условия, которому соответствует данная реакция. Именно это и является началом ментальности у животных. Функционирование ощущений как знаков условий окружающего мира воспринимающее их животное научилось или использовать, или избегать. Так, звук гонга или свистка, сам по себе совершенно не связанный с процессом еды, заставляет собаку ожидать пищи, если в прошлом опыте этот звук предшествовал обеду. В данном случае звук гонга является знаком приема пищи для собаки. Для «умной» собаки имя какого-либо человека становится знаком того, что этот человек присутствует: она навостряет уши и ищет соответствующий объект. С. Лангер полагает, что развитие знакового языка у животных происходит параллельно с развитием у них органов чувств и синоптической нервной структуры. Оно заключается в передаче сенсорных сигналов мышцам и железам, функционирующих в интересах элементарных биологических потребностей. (51, 30-32)

Как и животное, человек в своем повседневном опыте также использует знаки. Но в отличие от животных, которым знаки необходимы для того, чтобы лишь указать на значимые для них объекты, использование знаков у человека обусловлено потребностью к  репрезентации данных объектов. Именно способность к представлению является той существенной языковой функцией, благодаря которой вербальный язык человека возвышается над «низшим» языком животных. В данном контексте знак выступает в качестве носителя определенного смысла, своеобразной «этикеткой идеи» (А. Дестют де Траси). Благодаря смысловой функции знак позволяет человеку придавать оттенки значения одному и тому же слову, различать идеи, анализировать их и т.д. Реализация подобных операций немыслима без включения вербального мышления, которого лишены животные. Как отмечал французский лингвист де Траси, «у животных отсутствует сама способность изолировать частную идею, выделять одну составляющую из целостного сложного впечатления, разделять субъект и атрибут, абстрагировать их в слове и в анализе. Это и делает язык животных не более чем серией междометий, последовательно невнятных предложений» (27, 171-199) Такое утверждение автора правомерно, ибо животные не могут вербально мыслить, они не способны и вербально выразить свои эмоции и желания. В отличие от человека, который самостоятельно созидает знаки и «выносит» их во внешний мир, животное, пытаясь приспособиться к условиям окружающей среды, воспринимает внешние знаки, как сигналы, побуждающие его к активности. Если знаки позволяют человеку говорить об определенных вещах в настоящем, прошедшем, либо будущем времени, то животные остаются «вечными реалистами», поскольку их невербальное самовыражение всегда обусловлено настоящим моментом времени и связано с потребностью в лучшей адаптации и выживании в условиях окружающей среды. Многие животные видят и слышат значительно лучше человека; некоторые из них могут воспринимать такие звуки и световые волны, которые человек воспринять не в состоянии. Но все же познание животными мира выглядит очень ограниченным, а все потому, что у них отсутствует вербальный язык, который бы позволил репрезентировать и закрепить животному свой опыт в форме определенного знания.

По мнению В.Ф. Юлова, именно вербальный язык позволил человеку сделать его знания внутренним предметом. Для животных доступны лишь их ощущения и восприятия, но как формы знания они «прозрачны», незаметны, ибо их функция – вписывать организмы во внешнюю среду. Для человека в его обыденно-эмпирическом опыте внешняя установка сохраняется, но она  существенно дополняется вербальным поведением. В результате таких рассуждений автор приходит к следующим выводам: 1) знание, выраженное словами, «непрозрачно», и это позволяет создавать внутреннее когнитивное пространство с радикально новыми измерениями; 2) вербальное знание, оставаясь по способу бытия предметом, внутренним для разума, легко выносится вовне, но уже не в природу, а в социальную коммуникацию (125, 235-250).

Автор отмечает интересную особенность вербального языка, а именно его способность «сделать знание внутренним предметом». Если «познавательный» опыт животных ограничивается исключительно их ощущениями и восприятиями, то познание человека следует значительно дальше в своем развитии в силу того, что результаты эмпирического опыта человека подкрепляются вербальным поведением. Причем вербальный язык способствует не только выходу полученного знания в социум, что, безусловно, очень важно, но и делает всякое знание значимой составляющей внутреннего когнитивного пространства человека. Представляется, что благодаря этой особенности языка человек способен решать в уме интеллектуальные задачи, производить оценку различных явлений и т.п.

Многие зарубежные и российские авторы (К. Бюлер, С. Лангер,            К. Лоренц, Ч.С. Пирс, И.А. Бескова, В.А. Лекторский, И.П. Меркулов и др.) связывают развитие языка человека с процессом постепенного накопления и разработки вербальных символов. Принимая во внимание данную позицию,  определим сущность явления символа и попытаемся выяснить степень его родства с понятием «знак».

Известный американский логик и семиотик Ч.С. Пирс дает такое определение символа: «Символ – это знак, естественным образом декларирующий, что определенный набор объектов репрезентируется ассоциирующим с ним иконическим знаком» (56, 199-218). Очевидно, что символ представляет собой разновидность знака и имеет косвенное отношение к объекту действительности. Пирс в теории о трех трихотомиях знаков объединяет символ в одну группу с иконическим и индексальным знаками. Но если последние основаны на внешнем сходстве с обозначаемым предметом (иконы), либо отсылают к данному предмету на основе причинно-следственной связи (индексы), то знаки – символы не связаны с обозначаемыми предметами и существуют на основе договора, который закрепляет за ними определенный смысл. Именно конвенциональный аспект, на наш взгляд, является ведущим в процессе производства человеком того или иного символа и во многом объясняет невозможность возникновения последнего среди животных. В данном контексте можно обозначить символ как «признак человеческого в человеке», поскольку рождение целого ряда символов в ходе истории постепенно организовывало деятельность самого человека, возвышая его над миром животных и превращая его индивидуальный опыт в коллективный. Сам же процесс символизации всегда отражает определенную ступень в познании мира человеком.

Для того чтобы выявить сущность символа многие специалисты используют такие выражения как «свести воедино», «высказать предположение», «бросать вместе», а примеры довольно часто приводят из истории культуры и философии. Так, греки часто использовали выражение «свести воедино» для обозначения сделки или соглашения. Аристотель называл имя существительное «символом», т.е. конвенциональным знаком. Заметим, что не только существительное, но и любая другая часть речи, любое слово может послужить примером символа, который является основой для понимания связи некоторой идеи и соответствующего слова. Символ предполагает своим условием, что в отсутствие некоторого предмета мы способны его себе вообразить. У греков символами являлись сигнальный костер, пароль, знак отличия. Вера в богов также именовалась символом, так как обозначала определенный образ мыслей и манеру поведения.

Все приведенные выше примеры позволяют говорить о двойственной природе символа. С одной стороны, символ предстает как материальное образование, это знак, основанный на сходстве с обозначаемым предметом (сигнальный костер, знак отличия). В этом смысле он мало бы чем отличался от иконического знака, если бы не нес дополнительной смысловой нагрузки, требующей интерпретации со стороны познающего субъекта. С другой стороны, символ можно воспринимать как идеальное образование, т.е. как знак, выражающий внешний объект (имя существительное), и даже то, что может быть высшей абсолютной сущностью (вера в духа, бога, абсолют, эйдос и т.п.). Оба представленных подхода к трактовке символа, конечно, допустимы, хотя и несколько ограничены, если выступают раздельно друг от друга. Наиболее перспективным нам представляется синкретичный анализ символа, т.е. анализ с позиции взаимодействия материального и идеального. Такая позиция обусловлена природой самого символа, который гармонично совмещает два начала: рациональное и мистическое, практическое и духовное, а символ выполняет функцию своеобразного моста, соединяющего два этих начала.

  Рис. 5

Переход от сигнально-знаковой функции языка к его символической функции совершался постепенно, в результате социальной организации живых существ. Так, в ходе развития языка «вся модель человеческого поведения испытала огромное изменение, перестав быть простой биологической схемой, и его ментальность расширилась до такой степени, что стала совершенно несравнимой с разумом животных» (51, 32-33)

Расширение ментальности человека и его несравненное превосходство над разумом животных осуществлялось под воздействием символов, производство которых напрямую связано с когнитивной активностью человека. Символ не столько указывает, сколько подразумевает и подсказывает, вызывая к активности все возможные интеллектуальные ресурсы познающего субъекта. Говорить о природе символа как особого эпистемологического феномена крайне сложно, т.к. символы чрезвычайно разнообразны. Большинство исследователей выделяют две основные группы символов: вербальные символы (легенды, мифы, притчи, сказки) и образные символы (архитектурные сооружения, рисунки).

И.А. Бескова, рассматривая символ с позиции эволюционной эпистемологии, исходит из того, что вербальный язык символов, несмотря на свою иллюзорную автономность в отношении языка животных, в то же время является неотъемлемой его частью, и развивается в процессе его эволюции.   С этой точки зрения, различия между языком человека и языком животных коренятся в доминирующем типе взаимодействия с миром. Здесь автор выделяет три возможных уровня: 1) поверхностный, когда внимание человека лишь скользит по воспринимаемому; 2) углубленный, когда субъект заинтересован объектом и стремится его изучать; 3) глубинный, когда субъект полностью концентрируется на объекте (6, 145-146). На первых двух уровнях происходит формирование нашего повседневного естественного языка, и только последний уровень создает предпосылки для рождения более сложных форм репрезентации знаний – вербальных символов, требующих интенсивной интеллектуальной активности человека. Если применить такую уровневую дифференциацию в отношении формирования языка животных, то мы заранее должны будем исключить третий уровень, в силу отсутствия у них вербального мышления. И.П. Меркулов полагает, что животные получили возможность лишь перцептивно мыслить, прежде чем действовать. И это весьма ощутимое преимущество получило генетическое закрепление благодаря естественному отбору (62, 81-82). Мы не можем принять такую позицию автора, ибо у животных отсутствует способность мыслить ввиду отсутствия у них вербального языка.

Таким образом, рассмотрев ряд эпистемологических идей в отношении вербального языка, мы смогли по-иному посмотреть на феномен последнего. Очевидно, что язык человека приобрел вербальный статус благодаря наличию у него дескриптивной и аргументативной функций, позволяющих человеку репрезентировать приобретенные опытным путем знания. Но как дескриптивный, так и аргументативный акты реализуются в процессе мышления. Последнее предполагает определенные этапы, каждый из которых требует качественной репрезентации.

Высокая оценка роли вербального языка является давней традицией. Современные специалисты в области когнитивных наук сделали еще один значительный шаг вперед, и, углубив общепринятые взгляды в отношении языка, предложили новые подходы. Здесь следует обратить особое внимание на эпистемологический  подход. Именно в ХХ веке ставится вопрос                   о создании такой эпистемологии, которая была бы в состоянии  справиться        с расширением знания, его выходом за пределы мудрости предшественников, с очередным научным открытием. Область, изучающая человеческое познание, обширна и включает целый ряд дисциплин, от физиологии до философии. Фундаментальной основой для всех этих дисциплин можно признать одну из разновидностей эпистемологии, а именно эволюционную эпистемологию – отрасль науки, занимающуюся сравнительным анализом процессов познания у животных и человека, с целью выявления некоторых закономерностей развития когнитивных способностей самого человека и их влияния на формирование знания в целом. В рамках эволюционного подхода реализуется не только идея сравнения языка животных и языка человека,  но также делается попытка сопоставления процесса обучения у человека и животных, причем как бы примитивны ни были эти процессы у последних, они всегда должны соответствовать некоторой адекватной логике.

Проблема развития человеческого языка и та роль, которую он играет в росте человеческого знания является одной из основных в эволюционной эпистемологии. Данная проблема обусловливает своим присутствием появление соответствующих задач, согласно которым исследование вербального языка человека, следует осуществлять с учетом его давней, исторически сложившейся биологической природы. Так, по мнению                К. Бюлера, необходимо «попытаться построить теорию языка на добротном биологическом фундаменте» (12, 4).

Несколько позднее австрийский исследователь Ф.М. Вукетич пересмотрел и дополнил перечень основных задач эволюционной эпистемологии, отметив, что её «…задача с самого начала состояла в эволюционном описании когнитивных процессов. Эволюционная эпистемология усиленно реагировала на результаты других дисциплин и в свою очередь вступала во все большее количество дисциплин как будто «базисная теория». Поэтому в своей современной версии эволюционная эпистемология оказывается синтезом дисциплин и теорий, но, прежде всего, соединением различных методологий и перспектив» (245, 193).

В отличие от взгляда К. Бюлера, в рассуждении которого прослеживается одностороннее влияние эпистемологических традиций в отношении лингвистики, Вукетич выходит на более обширный научный пласт, что является несомненным плюсом в его теории. У него речь идет о попытке вывести эволюционную эпистемологию на междисциплинарный уровень, получивший высокую оценку и распространение во второй половине ХХ века. С одной стороны, эволюционная эпистемология изначально учитывает результаты тех когнитивных дисциплин, с которыми ей предстоит иметь дело, вбирая их в себя и «осмысливая» в собственном ключе. С другой стороны, она остается новой и достаточно перспективной основой для тех же самых дисциплин, своеобразной «базисной теорией». Безусловно, вторая позиция, в силу своей универсальной всеобъемлемости, представляется наиболее выигрышным и перспективным вариантом для изучения роста человеческого знания в целом.

Видными представителями школы эволюционной эпистемологии являются К. Поппер, Д. Кэмпбелл, К. Лоренц, Ф. Вукетич, Р. Ридль и др.  Само понятие «эволюционная эпистемология» впервые возникло в 1974 году благодаря американскому психологу Д. Кэмпбеллу, в его статье, посвященной философии К. Поппера, который отреагировал на возникновение данного понятия вполне адекватно: «Д. Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт биологической эволюции, а именно – дарвиновской эволюции путем естественного отбора» (78, 57-75). Кэмпбелл полагает, что одной из основных задач эволюционной эпистемологии должен стать учет статуса человека как продукта биологической и социальной эволюции.

В связи с развитием подобных идей в 80-е годы ХХ века в эволюционной эпистемологии намечается две исследовательские программы: 1) «попытка исследовать характеристики когнитивных механизмов у животных и людей путем интенсивного распространения биологической теории эволюции на те аспекты или особенности живых организмов, которые являются биологическими субстратами когнитивной активности» (К. Лоренц, Р. Ридль и др.); 2) «попытка изучать эволюцию идей, научных теорий и культуры вообще с помощью моделей и метафор, заимствованных из эволюционной биологии» (К. Поппер, С. Тулмин, Э. Оезер, М. Пешль и др.) (141, 403). Обе программы могут представлять значимую ценность при рассмотрении как вербальных, так и невербальных репрезентаций знания. Но поскольку в настоящий момент интерес представляет вопрос о развитии вербального языка, наиболее значимыми являются данные, полученные учеными в рамках первой исследовательской программы. Рассмотрим некоторые основные моменты этой программы с позиции современных эпистемологов. Заметим, что наиболее важным представляется определение тех критериев, которые позволяют выявить основные различия между языком животных и языком человека, выделить важнейшие характеристики каждого из них и определить степень их взаимовлияния.

Часто люди задают вопрос о том, имеют ли животные язык, на что получают самые разные ответы как отрицательные, так и утвердительные. Безусловно, у животных есть свой особый невербальный язык, значительно отличающийся от языка человека. Тем не менее, даже при сильно выраженном различии ученые находят некоторые сходства, позволяющие говорить о том, что вербальный язык человека получил свое развитие на основе невербального языка животных. Как и речь человека, коммуникативное поведение животных содержит богатую экспрессию. Но если человек способен выразить свои эмоции вербально при помощи слов, словосочетаний, предложений, то животные не наделены такой способностью. Даже обезьяны, самые высшие из приматов, не развивают вербальную символику в силу того, что по природе своей не обладают вербальным материалом, необходимым для построения минимальных фонетических единиц, поскольку эти единицы сами по себе не несут никакой «естественной» для них информации.

В.А. Лекторский утверждает, что у животных можно обнаружить лишь «что-то подобное языку». Пение соловья, рычание медведя, лай собак – это определенные звуковые послания, выражающие призывы, угрозы, предупреждения, играющие важную роль в жизни животных (53, 196-197). Так, наблюдая за своим котом Гоби Бейкером, м-р С. Чейз размышляет: «Гоби никогда не сможет научиться разговаривать. Он сможет научиться реагировать на мой разговор, как он реагирует на другие знаки… Он может издавать звуки, указывающие на боль, удовольствие, возбуждение. Он может объявить, что он хочет выйти за дверь… Но он не может овладеть словами и языком. В некоторых отношениях это для Гоби хорошо, потому что он не будет страдать от галлюцинаций, вызываемых плохим использованием языка. Он всю свою жизнь будет оставаться реалистом… Несомненно, он способен некоторым образом думать, интерпретируя знаки в свете прошлого опыта, намеренно выбирая такие направления своих действий, которые наиболее ценны для выживания».

Пример с котом Гоби показательно иллюстрирует то, как проявляет себя в действии невербальный язык животных. Более того, он позволяет выявить некоторую закономерность их коммуникативного акта. Здесь можно выделить три основные этапа: 1) реакция животного на раздражитель, воздействующий на него в настоящий момент (разговор, шум на улице и т.д.); 2) переживание животным воздействия данного раздражителя с помощью отдельных звуков (чувство боли, желание получить удовольствие и т.д.);  3) интерпретация животным новых ощущений с позиции его прошлого опыта, обусловленная стремлением к самосохранению. В отличие от вербального языка человека, основу языка животных составляют различные знаки и сигналы. В такого рода «языках» нет ни разнообразия человеческих слов, выделяющих в мире предметы, свойства, отношения, ни грамматических правил, позволяющих связывать слова в предложения и передавать мысль. Коммуникативный процесс у животных обусловлен, прежде всего, их желанием к самосохранению и прохождением сквозь жесткие границы «естественного» отбора.

К. Поппер выделяет «низшие» языки, к которым он относит языки всех животных. Мы не встретили у Поппера аналогичного понятия для характеристики вербального языка человека, но, следуя по пути незамысловатой логики, обозначим последний как «высший» язык. Если основными функциями «низшего» языка являются функции самовыражения и сигнализации, то «высший» язык человека имеет наряду с этими множество других функций наиболее важными из которых являются дескриптивная и аргументативная функции (79, 121-122).

Такая классификация вполне приемлема и доступна. Рассматривая язык с позиции данной классификации как а) основное средство общения; б) способ обмена информацией, несложно усмотреть некоторое различие между двумя видами языков. Если вербальному языку человека свойственны все вышеперечисленные свойства, то у животных отсутствует последнее свойство, а именно – способность к репрезентации. Кстати, Бюлер как-то заметил, что «животным в отличие от человека не свойственна доминирующая функция знаков человеческого языка – функция репрезентации» (12, 4-5).

Но все же несмотря на отсутствие у животных важной репрезентативной функции, мы не вправе отрицать наличие у них своего особого языка, поскольку совместная жизнь животных немыслима без определенных средств регламентации поведения. Ни одно животное сообщество не обходится без коммуникации, основу которой составляют разнообразные знаки и сигналы. Сигналы можно обнаружить в каждой психофизической системе деятельности живых существ. Так, даже инфузории отвечают на некоторые раздражители как на сигналы и сразу же начинают успешно «действовать», не дожидаясь вторичного испытания. Данный пример отражает самую примитивную стадию сигнала.

По мнению американского исследователя Г. Бейтсона, коммуникация животных ограничивается сигналами, производными от действий самих животных, т.е. частями этих действий (4, 382-383). Например, галки показывают друг другу, что опасное для них существо в любой момент может перевоплотиться в «поедателя галок», не посредством демонстрации какой-то части акта поедания галок, а посредством частичной демонстрации своей агрессии по отношению к такому существу. Когда животное хочет чего-нибудь, но не может об этом сказать, у него почти всегда можно наблюдать движения ходьбы, или, по крайней мере, подготовку к ним. Так, собака, смотрящая на внесенную хозяином миску с едой, переступает с одной передней лапы на другую; лошадь подобным же образом скребет землю передним копытом и т.д. Известный эпистемолог К. Лоренц объясняет такое поведение животных привязанностью к объекту, по причине чего они никогда не приближались к накоплению сверхличного знания, полноправным владельцем которого является человек. Автор отмечает, что только понятийное мышление и являющийся вместе с ним понятийный язык делают традицию независимой от объекта, создавая свободный символ, который дает возможность передавать факты и их взаимные отношения без конкретного наличия объекта (57, 387-388)

Кроме демонстрации наглядного действия в качестве коммуникативного процесса животные могут использовать и актуальные предметы внешней среды (кусочки материала, пригодного для строительства гнезда). Если в последнем случае процесс общения между животными обусловлен исключительно объектами внешней среды, то в первом случае, «сообщения» животных привносят большую избыточность во вселенную, путем установки определенных отношений между живыми организмами, обитающими в этой среде.

На порядок выше способности животного к использованию сигналов располагается его способность к использованию знаков. Выше потому, что многие специалисты рассматривают использование знаков животными как самое первое проявление ума. Использование знаков возникает в дологической истории так же рано, как и известный «условный рефлекс», посредством которого сопутствующее стимулу обстоятельство превращается в стимул функцию. Сопутствующее обстоятельство становится знаком того условия, которому соответствует данная реакция. Именно это и является началом ментальности у животных. Функционирование ощущений как знаков условий окружающего мира воспринимающее их животное научилось или использовать, или избегать. Так, звук гонга или свистка, сам по себе совершенно не связанный с процессом еды, заставляет собаку ожидать пищи, если в прошлом опыте этот звук предшествовал обеду. В данном случае звук гонга является знаком приема пищи для собаки. Для «умной» собаки имя какого-либо человека становится знаком того, что этот человек присутствует: она навостряет уши и ищет соответствующий объект. С. Лангер полагает, что развитие знакового языка у животных происходит параллельно с развитием у них органов чувств и синоптической нервной структуры. Оно заключается в передаче сенсорных сигналов мышцам и железам, функционирующих в интересах элементарных биологических потребностей. (51, 30-32)

Как и животное, человек в своем повседневном опыте также использует знаки. Но в отличие от животных, которым знаки необходимы для того, чтобы лишь указать на значимые для них объекты, использование знаков у человека обусловлено потребностью к  репрезентации данных объектов. Именно способность к представлению является той существенной языковой функцией, благодаря которой вербальный язык человека возвышается над «низшим» языком животных. В данном контексте знак выступает в качестве носителя определенного смысла, своеобразной «этикеткой идеи» (А. Дестют де Траси). Благодаря смысловой функции знак позволяет человеку придавать оттенки значения одному и тому же слову, различать идеи, анализировать их и т.д. Реализация подобных операций немыслима без включения вербального мышления, которого лишены животные. Как отмечал французский лингвист де Траси, «у животных отсутствует сама способность изолировать частную идею, выделять одну составляющую из целостного сложного впечатления, разделять субъект и атрибут, абстрагировать их в слове и в анализе. Это и делает язык животных не более чем серией междометий, последовательно невнятных предложений» (27, 171-199) Такое утверждение автора правомерно, ибо животные не могут вербально мыслить, они не способны и вербально выразить свои эмоции и желания. В отличие от человека, который самостоятельно созидает знаки и «выносит» их во внешний мир, животное, пытаясь приспособиться к условиям окружающей среды, воспринимает внешние знаки, как сигналы, побуждающие его к активности. Если знаки позволяют человеку говорить об определенных вещах в настоящем, прошедшем, либо будущем времени, то животные остаются «вечными реалистами», поскольку их невербальное самовыражение всегда обусловлено настоящим моментом времени и связано с потребностью в лучшей адаптации и выживании в условиях окружающей среды. Многие животные видят и слышат значительно лучше человека; некоторые из них могут воспринимать такие звуки и световые волны, которые человек воспринять не в состоянии. Но все же познание животными мира выглядит очень ограниченным, а все потому, что у них отсутствует вербальный язык, который бы позволил репрезентировать и закрепить животному свой опыт в форме определенного знания.

По мнению В.Ф. Юлова, именно вербальный язык позволил человеку сделать его знания внутренним предметом. Для животных доступны лишь их ощущения и восприятия, но как формы знания они «прозрачны», незаметны, ибо их функция – вписывать организмы во внешнюю среду. Для человека в его обыденно-эмпирическом опыте внешняя установка сохраняется, но она  существенно дополняется вербальным поведением. В результате таких рассуждений автор приходит к следующим выводам: 1) знание, выраженное словами, «непрозрачно», и это позволяет создавать внутреннее когнитивное пространство с радикально новыми измерениями; 2) вербальное знание, оставаясь по способу бытия предметом, внутренним для разума, легко выносится вовне, но уже не в природу, а в социальную коммуникацию (125, 235-250).

Автор отмечает интересную особенность вербального языка, а именно его способность «сделать знание внутренним предметом». Если «познавательный» опыт животных ограничивается исключительно их ощущениями и восприятиями, то познание человека следует значительно дальше в своем развитии в силу того, что результаты эмпирического опыта человека подкрепляются вербальным поведением. Причем вербальный язык способствует не только выходу полученного знания в социум, что, безусловно, очень важно, но и делает всякое знание значимой составляющей внутреннего когнитивного пространства человека. Представляется, что благодаря этой особенности языка человек способен решать в уме интеллектуальные задачи, производить оценку различных явлений и т.п.

Многие зарубежные и российские авторы (К. Бюлер, С. Лангер,            К. Лоренц, Ч.С. Пирс, И.А. Бескова, В.А. Лекторский, И.П. Меркулов и др.) связывают развитие языка человека с процессом постепенного накопления и разработки вербальных символов. Принимая во внимание данную позицию,  определим сущность явления символа и попытаемся выяснить степень его родства с понятием «знак».

Известный американский логик и семиотик Ч.С. Пирс дает такое определение символа: «Символ – это знак, естественным образом декларирующий, что определенный набор объектов репрезентируется ассоциирующим с ним иконическим знаком» (56, 199-218). Очевидно, что символ представляет собой разновидность знака и имеет косвенное отношение к объекту действительности. Пирс в теории о трех трихотомиях знаков объединяет символ в одну группу с иконическим и индексальным знаками. Но если последние основаны на внешнем сходстве с обозначаемым предметом (иконы), либо отсылают к данному предмету на основе причинно-следственной связи (индексы), то знаки – символы не связаны с обозначаемыми предметами и существуют на основе договора, который закрепляет за ними определенный смысл. Именно конвенциональный аспект, на наш взгляд, является ведущим в процессе производства человеком того или иного символа и во многом объясняет невозможность возникновения последнего среди животных. В данном контексте можно обозначить символ как «признак человеческого в человеке», поскольку рождение целого ряда символов в ходе истории постепенно организовывало деятельность самого человека, возвышая его над миром животных и превращая его индивидуальный опыт в коллективный. Сам же процесс символизации всегда отражает определенную ступень в познании мира человеком.

Для того чтобы выявить сущность символа многие специалисты используют такие выражения как «свести воедино», «высказать предположение», «бросать вместе», а примеры довольно часто приводят из истории культуры и философии. Так, греки часто использовали выражение «свести воедино» для обозначения сделки или соглашения. Аристотель называл имя существительное «символом», т.е. конвенциональным знаком. Заметим, что не только существительное, но и любая другая часть речи, любое слово может послужить примером символа, который является основой для понимания связи некоторой идеи и соответствующего слова. Символ предполагает своим условием, что в отсутствие некоторого предмета мы способны его себе вообразить. У греков символами являлись сигнальный костер, пароль, знак отличия. Вера в богов также именовалась символом, так как обозначала определенный образ мыслей и манеру поведения.

Все приведенные выше примеры позволяют говорить о двойственной природе символа. С одной стороны, символ предстает как материальное образование, это знак, основанный на сходстве с обозначаемым предметом (сигнальный костер, знак отличия). В этом смысле он мало бы чем отличался от иконического знака, если бы не нес дополнительной смысловой нагрузки, требующей интерпретации со стороны познающего субъекта. С другой стороны, символ можно воспринимать как идеальное образование, т.е. как знак, выражающий внешний объект (имя существительное), и даже то, что может быть высшей абсолютной сущностью (вера в духа, бога, абсолют, эйдос и т.п.). Оба представленных подхода к трактовке символа, конечно, допустимы, хотя и несколько ограничены, если выступают раздельно друг от друга. Наиболее перспективным нам представляется синкретичный анализ символа, т.е. анализ с позиции взаимодействия материального и идеального. Такая позиция обусловлена природой самого символа, который гармонично совмещает два начала: рациональное и мистическое, практическое и духовное, а символ выполняет функцию своеобразного моста, соединяющего два этих начала.

  Рис. 5

Переход от сигнально-знаковой функции языка к его символической функции совершался постепенно, в результате социальной организации живых существ. Так, в ходе развития языка «вся модель человеческого поведения испытала огромное изменение, перестав быть простой биологической схемой, и его ментальность расширилась до такой степени, что стала совершенно несравнимой с разумом животных» (51, 32-33)

Расширение ментальности человека и его несравненное превосходство над разумом животных осуществлялось под воздействием символов, производство которых напрямую связано с когнитивной активностью человека. Символ не столько указывает, сколько подразумевает и подсказывает, вызывая к активности все возможные интеллектуальные ресурсы познающего субъекта. Говорить о природе символа как особого эпистемологического феномена крайне сложно, т.к. символы чрезвычайно разнообразны. Большинство исследователей выделяют две основные группы символов: вербальные символы (легенды, мифы, притчи, сказки) и образные символы (архитектурные сооружения, рисунки).

И.А. Бескова, рассматривая символ с позиции эволюционной эпистемологии, исходит из того, что вербальный язык символов, несмотря на свою иллюзорную автономность в отношении языка животных, в то же время является неотъемлемой его частью, и развивается в процессе его эволюции.   С этой точки зрения, различия между языком человека и языком животных коренятся в доминирующем типе взаимодействия с миром. Здесь автор выделяет три возможных уровня: 1) поверхностный, когда внимание человека лишь скользит по воспринимаемому; 2) углубленный, когда субъект заинтересован объектом и стремится его изучать; 3) глубинный, когда субъект полностью концентрируется на объекте (6, 145-146). На первых двух уровнях происходит формирование нашего повседневного естественного языка, и только последний уровень создает предпосылки для рождения более сложных форм репрезентации знаний – вербальных символов, требующих интенсивной интеллектуальной активности человека. Если применить такую уровневую дифференциацию в отношении формирования языка животных, то мы заранее должны будем исключить третий уровень, в силу отсутствия у них вербального мышления. И.П. Меркулов полагает, что животные получили возможность лишь перцептивно мыслить, прежде чем действовать. И это весьма ощутимое преимущество получило генетическое закрепление благодаря естественному отбору (62, 81-82). Мы не можем принять такую позицию автора, ибо у животных отсутствует способность мыслить ввиду отсутствия у них вербального языка.

Таким образом, рассмотрев ряд эпистемологических идей в отношении вербального языка, мы смогли по-иному посмотреть на феномен последнего. Очевидно, что язык человека приобрел вербальный статус благодаря наличию у него дескриптивной и аргументативной функций, позволяющих человеку репрезентировать приобретенные опытным путем знания. Но как дескриптивный, так и аргументативный акты реализуются в процессе мышления. Последнее предполагает определенные этапы, каждый из которых требует качественной репрезентации.