Нравственная логика равенства и неравенства в рыночном обществе

Леонид Никонов

Результаты функционирования рынка не всегда соответству­ют принципу равенства, и участие в нем не требует равных стартовых условий. Но это не прискорбные издержки рынка. Неравенство не просто нормальный результат рыночного об­мена — это предпосылка обмена, без которой он утрачивает смысл. Ожидать, чтобы итоги рыночного обмена, а значит, и деятельности общества, где богатство распределяется через рыночные механизмы, соответствовали критерию равен­ства — просто абсурдно. Для функционирования свободного рынка необходимы равные основополагающие права, в том числе равное право участвовать в обмене, но от него нельзя ожидать результатов, отвечающих принципу равенства, и ос­новано оно на равенстве юридических прав, а не условий.

Идеал равного обмена может означать равенство стар­товых условий или равенство результатов. Если речь идет о первом варианте, участники равного обмена должны быть равны во всех отношениях: любое различие придаст ему не­равный характер — по этой причине некоторые считают неравным, а значит, и несправедливым, трудовой договор между работодателем и наемным работником. Во втором ва­рианте речь идет об обмене равной стоимости, или о том, что его результаты для участников равны по стоимости. К приме­ру, обмен будет соответствовать критериям равенства, если речь идет о переходе из рук в руки одинакового объема това­ров одного и того же качества. Представьте себе сюрреали­стическую картину: два человекообразных существа, как две капли воды похожих друг на друга (то есть не имеющих

личностных отличий, представляющих собой одну из форм неравенства), передают друг другу совершенно идентичные вещи. Оставляя в стороне эстетическое неприятие столь про­тивоестественного зрелища, следует отметить: простой здра­вый смысл указывает на то, что сама идея равного обмена со­держит в себе глубокое противоречие. Подобный обмен ничего не меняет: он не улучшает положения ни одной из сто­рон, а значит, ни у одной из сторон нет причин, чтобы его со­вершать. (Карл Маркс настаивал, что на рынке обменивается равная стоимость, что лишило его экономическую теорию смысла и последовательности.) Привязка рыночного обмена к принципу равенства лишает его основополагающей причи­ны, то есть выгоды для участников обмена. Экономический механизм обмена основан на признании неравной оценки товаров и услуг его участниками.

Тем не менее в этическом плане принцип равенства имеет в глазах некоторых привлекательность. Общая черта многих моральных суждений заключается в том, что они сформулированы в чисто деонтической модальности, то есть по логике должного. Они касаются лишь того, что должно быть, независимо от экономической логики, или того, что есть, и даже того, что будет из-за того, что должно быть сде­лано. Иммануил Кант утверждал: долг требует реализации вне зависимости от результатов, последствий и даже возмож­ности сделать то, что должно быть сделано. Ты должен — значит, ты можешь. Поэтому, даже если равенство обмена абсурдно с экономической точки зрения, его можно поддер­живать в качестве морального идеала.

Равенство как вопрос нравственный — весьма слож­ная проблема. Здесь можно провести различие между пози­цией, в рамках которой достижение равенства—это главное, и позицией, не придающей этому основополагающего значе­ния. Первая называется эгалитаризмом, а вторая—антиэга­литаризмом. При этом антиэгалитаристы не обязательно считают равенство нежелательным, а неравенство желатель­ным: они просто отвергают сосредоточенность эгалитарис­тов исключительно на равенстве в ущерб другим целям, и осо­бенно на обеспечении равенства в материальном достатке. Антиэгалитаристы, представляющие классический либера­лизм (или либертарианство), даже считают необходимой оп­ределенную форму равенства—равенство основополагающих

прав, не означающее, по их мнению, равенства результатов. Таким образом, их можно тоже считать эгалитаристами, но иного толка. (На равенстве прав во многом построены юрис­пруденция, система собственности и толерантность, которые члены современного свободного общества считают само со­бой разумеющимися.) Они считают равноправие самой «чис­той», последовательной и устойчивой формой равенства, но сторонники равенства в «распределении» богатства утверж­дают, что эта либертарианская концепция представляет со­бой равенство чисто формальное, равенство на словах, а не на деле. (Они правы в том, что идея равноправия относится к образу мысли и действия, а не к зримому состоянию мира или статичному распределению активов. Является ли такой подход к равенству формальным или относится к существу дела, зависит от того, какое значение придается правовым процедурам и поведенческим стандартам.)

Часто случается, что сложные философские проблемы обсуждаются до того, как бывают четко сформулированы и поставлены. Так, тысячи лет философы Запада и Востока соз­давали этические доктрины, а систематический анализ сужде­ний о долженствовании и перформативной логике произошел позднее. Эту работу всерьез начали Давид Юм и Иммануил Кант, продолжили философы-позитивисты (Джордж Мур, Альфред Айер, Ричард Хэйр и другие); исследование деонти­ческой и перформативной логики не закончено до сих пор. Хо­тя спор между эгалитаристами и антиэгалитаристами не огра­ничивается вопросом о логической связи между равенством и моралью, прояснение соотношения между ними стало бы ценным вкладом в продолжающуюся активную дискуссию от­носительно допустимости с нравственной точки зрения при­нудительного перераспределения неравных плодов рыночно­го обмена. (Это не имеет никакого отношения к возвращению владельцам ресурсов, отобранных у законных собственников правителями государств или «обычными» преступниками.)

Рассмотрим проблему моральной природы равенства, сформулировав простой вопрос: чем равенство стартовыхус- ловий или результатов с нравственной точки зрения лучше неравенства (или наоборот)? Это прямой вопрос, который всегда должен быть адресован эгалитаристам и антиэгалита­ристам, если мы желаем честно выяснить, насколько обосно­ваны их этические позиции.

Круг возможных ответов ограничен. Во-первых, мож­но попытаться доказать, что определенные числовые соотно­шения (равенство или неравенство) лучше всех остальных. Например, отношение X к Y хорошо в случае, если значения, принимаемые переменными, равны, и плохо, когда они не равны. То есть 1:1 лучше, чем 1:2 (не говоря уж об 1:10). Од­нако, несмотря на всю ясность подобной позиции, вопрос о моральных преимуществах так просто не решается. Из опи­сания связей математических объектов не выводится оцен­ка. В самом деле, числовые соотношения этически нейтраль­ны, и утверждать, что одно лучше или хуже прочих, можно лишь произвольно, в том же смысле, в каком пифагорейцы подразделяли числа на мужские, женские, дружественные, неполноценные и так далее.

Возможно, в качестве основы для анализа отношений между людьми (в том числе обмена) целесообразнее будет сосредоточить внимание не на равенстве стартовых условий и результатов, а на равенстве или неравенстве морального статуса людей. Иными словами опорой здесь будет выступать утверждение: в моральном плане каждый человек не лучше и не хуже любого другого (или, соответственно, некоторые люди лучше или хуже остальных). Отсюда следует вывод о же­лательности равенства или неравенства стартовых мате­риальных условий или результатов обмена. Обе эти точки зрения могут сойтись на необходимости принудительного перераспределения благ — либо для ликвидации неравен­ства, либо для его утверждения, и в обоих случаях централь­ным аргументом будет моральный статус человека, хотя между самой идеей морального статуса и реальными ситуа­циями, с которыми сталкиваются люди, лежит непреодоли­мая концептуальная пропасть.

При такой постановке задачи главный вопрос звучит так: существует ли связь между моральным статусом челове­ка, с одной стороны, и количеством, качеством и стоимостью товаров, которыми он распоряжается, с другой. И из этого ло­гически вытекает следующий вопрос: почему два одинаково хороших человека должны пить по утрам кофе одного и того же качества и цены в одинаковом количестве? Или почему щедрый человек и его сосед-скупердяй, обладающие равным моральным статусом (так ли это, кстати?) должны — или не должны — иметь цветущие сады, приносящие одинаково ценный урожай? Получается, что равный моральный статус не имеет особого значения с точки зрения равенства старто­вых условий, имущества и потребления. Рассмотрим анало­гию с игроками в шахматы, которые по определению имеют равный моральный статус. Означает ли это, что их способно­сти тоже должны быть равны и каждая игра должна заканчи­ваться вничью? Или это значит только, что они играют по одним и тем же правилам, из чего отнюдь не вытекает нор­мативный вывод о ничейном результате матчей? Таким об­разом, прямой связи между моральным статусом человека, его стартовым материальным положением и конечным ре­зультатом не существует.

Если же мы сосредоточимся на поведении человека и правилах, которыми он руководствуется, выяснится, что положение определяется его поведением, выбором и (осо­бенно в тех случаях, когда дело идет о правонарушениях) на­мерениями. То, сколько денег у него в кармане и насколько это количество меньше, либо больше, чем у его соседей, — это критерий, совершенно не значимый для оценки. Справед­ливым и несправедливым может быть и магнат, и таксист, в зависимости от того, насколько их действия соответствуют универсальным моральным стандартам, то есть насколько они уважают нормы справедливости и самостоятельную лич­ность в себе и других. Похвалу и порицание люди заслужива­ют не богатством или бедностью как таковыми, а своими действиями. Различное положение дает различные возмож­ности для хороших и плохих поступков, для добродетельно­сти или порока, для справедливости и несправедливости, но эти стандарты определяют поведение людей, а не их благо­состояние или результаты их действий. Равное применение стандартов представляет собой реализацию равного мораль­ного статуса, на основе которого мы можем давать нрав­ственную оценку поведению людей. Моральное равенство оз­начает, что преступление — это преступление, независимо от того, совершено оно таксистом или магнатом, а честная сделка, приносящая прибыль, — это честная сделка, незави­симо от того, кто в ней участвует: два таксиста, два магната, или магнат и таксист.

Вернемся к вопросу о связи между богатством и равен­ством. Богатство может быть результатом как честных по­ступков, так и насилия. Результатом рыночного обмена

может быть как усиление неравенства, так и усиление равен­ства, а вмешательство государства и перераспределение бо­гатства его руками также может приводить и к тому, и к дру­гому. Обе эти формы взаимодействия не связаны изначально с равенством или неравенством. Предприниматель, создаю­щий материальные блага, может быть богаче другого чело­века, хотя процесс создания благ приносит выгоду и этому другому. Обмены на свободном рынке могут способствовать равенству—за счет повышения общего уровня благосостоя­ния и подрыва несправедливых привилегий власть имущих, унаследованных от прежней системы. В то же время граби­тель, обворовавший кого-то, может в результате стать богаче жертвы, что усиливает неравенство, или иметь столько же, сколько пострадавший, что усиливает равенство. Аналогич­ным образом, вмешательство организованной машины при­нуждения — государства — способно порождать крайне высокое имущественное неравенство—либо путем аннули­рования решений, принимаемых рыночными игроками (за счет протекционистской политики, субсидий и «присвоения ренты»), либо путем прямого грубого насилия, как это про­исходило в странах, где у власти находились коммунисты. (Официально заявленная приверженность равенству не означает равенства на практике — об этом свидетельствует горький опыт многих десятилетий.)

Вопрос о том, способствует ли та или иная правовая и экономическая система, к примеру, выравниванию доходов, носит эмпирический, а не концептуальный характер. В докла­де «Экономическая свобода в мире» оценивается уровень экономической свободы в разных стра­нах, и полученные показатели сравниваются по ряду индика­торов материального благосостояния (таких как средняя продолжительность жизни, уровень грамотности населения, распространенность коррупции, среднедушевые доходы и др.). Эти данные свидетельствуют не только о том, что по уровню благосостояния жители стран с наиболее свободной экономикой намного превосходят остальных, но и о том, что имущественное неравенство (выраженное в доле националь­ного дохода, достающейся самым бедным 10% населения) не является результатом той или иной экономической политики, а объем получаемых доходов — является. Разделив страны мира на квартили (каждый из них включает 25% государств),

мы получаем такой результат: средняя доля национального дохода, достающаяся самым бедным 10% населения, на 2008 год (за более поздний период данных не имеется) в квартиле наименее свободных стран (туда входят, в част­ности, Зимбабве, Мьянма и Сирия) составляла 2,4%, в третьем по уровню свободы квартиле — 2,19%, во втором квартиле— 2,27%, и в квартиле наиболее свободных стран — 2,58%. Раз­личия здесь, как мы видим, невелики. Это означает, что на си­туацию с неравенством доходов степень экономической сво­боды не влияет. В то же время объем доходов, получаемых самыми бедными 10% населения, различается очень сильно, и именно потому, что на эту переменную экономическая по­литика государства несомненно воздействует. Быть бедным в наименее свободных странах означает иметь доход всего 910 долларов в год, в то время как беднейшие граждане стран со свободной рыночной экономикой имеют 8474 доллара. Иными словами, если вы входите в состав самых бедных 10% населения, вам намного лучше живется в Швейцарии, чем в Сирии.

Таким образом, вопрос о том, имеем ли мы с вами рав­ное имущественное положение до свободного обмена или по его результатам, сам по себе не носит нравственного характе­ра. С другой стороны, отказ от равного отношения к равным в моральном плане людям и единых для всех правил в попыт­ке достичь большего равенства (такие попытки, как прави­ло, не приводят к успеху, поскольку манипулировать подоб­ными результатами непросто) несомненно представляет собой нравственную проблему. Здесь важно нарушение мо­рального равенства.

Самая скандальная проблема, связанная с имущест­венным неравенством, заключается не в неравенстве бога­тых и бедных в экономически свободных странах, а в гигант­ском разрыве между благосостоянием людей в странах со свободной и несвободной экономикой. Этот разрыв между богатством и бедностью несомненно можно устранить, изменив правила игры, то есть экономическую политику. Освобождение людей в экономически несвободных общест­вах породит громадный объем материальных благ, что будет способствовать ликвидации пропасти между богатыми и бед­ными в мировом масштабе куда больше, чем любые другие мыслимые меры. Более того, подобньщ результат станет

позитивным следствием реализации принципа справедли­вости, устранения неравного отношения к людям в странах, страдающих от кумовства, этатизма, милитаризма, социа­лизма, коррупции и жестокого насилия со стороны властей. Экономическая свобода, то есть единые стандарты справед­ливости и равное уважение к праву всех людей на производ­ство и обмен, — единственно верный критерий справедли­вости для моральных субъектов.

Леонид Никонов

Результаты функционирования рынка не всегда соответству­ют принципу равенства, и участие в нем не требует равных стартовых условий. Но это не прискорбные издержки рынка. Неравенство не просто нормальный результат рыночного об­мена — это предпосылка обмена, без которой он утрачивает смысл. Ожидать, чтобы итоги рыночного обмена, а значит, и деятельности общества, где богатство распределяется через рыночные механизмы, соответствовали критерию равен­ства — просто абсурдно. Для функционирования свободного рынка необходимы равные основополагающие права, в том числе равное право участвовать в обмене, но от него нельзя ожидать результатов, отвечающих принципу равенства, и ос­новано оно на равенстве юридических прав, а не условий.

Идеал равного обмена может означать равенство стар­товых условий или равенство результатов. Если речь идет о первом варианте, участники равного обмена должны быть равны во всех отношениях: любое различие придаст ему не­равный характер — по этой причине некоторые считают неравным, а значит, и несправедливым, трудовой договор между работодателем и наемным работником. Во втором ва­рианте речь идет об обмене равной стоимости, или о том, что его результаты для участников равны по стоимости. К приме­ру, обмен будет соответствовать критериям равенства, если речь идет о переходе из рук в руки одинакового объема това­ров одного и того же качества. Представьте себе сюрреали­стическую картину: два человекообразных существа, как две капли воды похожих друг на друга (то есть не имеющих

личностных отличий, представляющих собой одну из форм неравенства), передают друг другу совершенно идентичные вещи. Оставляя в стороне эстетическое неприятие столь про­тивоестественного зрелища, следует отметить: простой здра­вый смысл указывает на то, что сама идея равного обмена со­держит в себе глубокое противоречие. Подобный обмен ничего не меняет: он не улучшает положения ни одной из сто­рон, а значит, ни у одной из сторон нет причин, чтобы его со­вершать. (Карл Маркс настаивал, что на рынке обменивается равная стоимость, что лишило его экономическую теорию смысла и последовательности.) Привязка рыночного обмена к принципу равенства лишает его основополагающей причи­ны, то есть выгоды для участников обмена. Экономический механизм обмена основан на признании неравной оценки товаров и услуг его участниками.

Тем не менее в этическом плане принцип равенства имеет в глазах некоторых привлекательность. Общая черта многих моральных суждений заключается в том, что они сформулированы в чисто деонтической модальности, то есть по логике должного. Они касаются лишь того, что должно быть, независимо от экономической логики, или того, что есть, и даже того, что будет из-за того, что должно быть сде­лано. Иммануил Кант утверждал: долг требует реализации вне зависимости от результатов, последствий и даже возмож­ности сделать то, что должно быть сделано. Ты должен — значит, ты можешь. Поэтому, даже если равенство обмена абсурдно с экономической точки зрения, его можно поддер­живать в качестве морального идеала.

Равенство как вопрос нравственный — весьма слож­ная проблема. Здесь можно провести различие между пози­цией, в рамках которой достижение равенства—это главное, и позицией, не придающей этому основополагающего значе­ния. Первая называется эгалитаризмом, а вторая—антиэга­литаризмом. При этом антиэгалитаристы не обязательно считают равенство нежелательным, а неравенство желатель­ным: они просто отвергают сосредоточенность эгалитарис­тов исключительно на равенстве в ущерб другим целям, и осо­бенно на обеспечении равенства в материальном достатке. Антиэгалитаристы, представляющие классический либера­лизм (или либертарианство), даже считают необходимой оп­ределенную форму равенства—равенство основополагающих

прав, не означающее, по их мнению, равенства результатов. Таким образом, их можно тоже считать эгалитаристами, но иного толка. (На равенстве прав во многом построены юрис­пруденция, система собственности и толерантность, которые члены современного свободного общества считают само со­бой разумеющимися.) Они считают равноправие самой «чис­той», последовательной и устойчивой формой равенства, но сторонники равенства в «распределении» богатства утверж­дают, что эта либертарианская концепция представляет со­бой равенство чисто формальное, равенство на словах, а не на деле. (Они правы в том, что идея равноправия относится к образу мысли и действия, а не к зримому состоянию мира или статичному распределению активов. Является ли такой подход к равенству формальным или относится к существу дела, зависит от того, какое значение придается правовым процедурам и поведенческим стандартам.)

Часто случается, что сложные философские проблемы обсуждаются до того, как бывают четко сформулированы и поставлены. Так, тысячи лет философы Запада и Востока соз­давали этические доктрины, а систематический анализ сужде­ний о долженствовании и перформативной логике произошел позднее. Эту работу всерьез начали Давид Юм и Иммануил Кант, продолжили философы-позитивисты (Джордж Мур, Альфред Айер, Ричард Хэйр и другие); исследование деонти­ческой и перформативной логики не закончено до сих пор. Хо­тя спор между эгалитаристами и антиэгалитаристами не огра­ничивается вопросом о логической связи между равенством и моралью, прояснение соотношения между ними стало бы ценным вкладом в продолжающуюся активную дискуссию от­носительно допустимости с нравственной точки зрения при­нудительного перераспределения неравных плодов рыночно­го обмена. (Это не имеет никакого отношения к возвращению владельцам ресурсов, отобранных у законных собственников правителями государств или «обычными» преступниками.)

Рассмотрим проблему моральной природы равенства, сформулировав простой вопрос: чем равенство стартовыхус- ловий или результатов с нравственной точки зрения лучше неравенства (или наоборот)? Это прямой вопрос, который всегда должен быть адресован эгалитаристам и антиэгалита­ристам, если мы желаем честно выяснить, насколько обосно­ваны их этические позиции.

Круг возможных ответов ограничен. Во-первых, мож­но попытаться доказать, что определенные числовые соотно­шения (равенство или неравенство) лучше всех остальных. Например, отношение X к Y хорошо в случае, если значения, принимаемые переменными, равны, и плохо, когда они не равны. То есть 1:1 лучше, чем 1:2 (не говоря уж об 1:10). Од­нако, несмотря на всю ясность подобной позиции, вопрос о моральных преимуществах так просто не решается. Из опи­сания связей математических объектов не выводится оцен­ка. В самом деле, числовые соотношения этически нейтраль­ны, и утверждать, что одно лучше или хуже прочих, можно лишь произвольно, в том же смысле, в каком пифагорейцы подразделяли числа на мужские, женские, дружественные, неполноценные и так далее.

Возможно, в качестве основы для анализа отношений между людьми (в том числе обмена) целесообразнее будет сосредоточить внимание не на равенстве стартовых условий и результатов, а на равенстве или неравенстве морального статуса людей. Иными словами опорой здесь будет выступать утверждение: в моральном плане каждый человек не лучше и не хуже любого другого (или, соответственно, некоторые люди лучше или хуже остальных). Отсюда следует вывод о же­лательности равенства или неравенства стартовых мате­риальных условий или результатов обмена. Обе эти точки зрения могут сойтись на необходимости принудительного перераспределения благ — либо для ликвидации неравен­ства, либо для его утверждения, и в обоих случаях централь­ным аргументом будет моральный статус человека, хотя между самой идеей морального статуса и реальными ситуа­циями, с которыми сталкиваются люди, лежит непреодоли­мая концептуальная пропасть.

При такой постановке задачи главный вопрос звучит так: существует ли связь между моральным статусом челове­ка, с одной стороны, и количеством, качеством и стоимостью товаров, которыми он распоряжается, с другой. И из этого ло­гически вытекает следующий вопрос: почему два одинаково хороших человека должны пить по утрам кофе одного и того же качества и цены в одинаковом количестве? Или почему щедрый человек и его сосед-скупердяй, обладающие равным моральным статусом (так ли это, кстати?) должны — или не должны — иметь цветущие сады, приносящие одинаково ценный урожай? Получается, что равный моральный статус не имеет особого значения с точки зрения равенства старто­вых условий, имущества и потребления. Рассмотрим анало­гию с игроками в шахматы, которые по определению имеют равный моральный статус. Означает ли это, что их способно­сти тоже должны быть равны и каждая игра должна заканчи­ваться вничью? Или это значит только, что они играют по одним и тем же правилам, из чего отнюдь не вытекает нор­мативный вывод о ничейном результате матчей? Таким об­разом, прямой связи между моральным статусом человека, его стартовым материальным положением и конечным ре­зультатом не существует.

Если же мы сосредоточимся на поведении человека и правилах, которыми он руководствуется, выяснится, что положение определяется его поведением, выбором и (осо­бенно в тех случаях, когда дело идет о правонарушениях) на­мерениями. То, сколько денег у него в кармане и насколько это количество меньше, либо больше, чем у его соседей, — это критерий, совершенно не значимый для оценки. Справед­ливым и несправедливым может быть и магнат, и таксист, в зависимости от того, насколько их действия соответствуют универсальным моральным стандартам, то есть насколько они уважают нормы справедливости и самостоятельную лич­ность в себе и других. Похвалу и порицание люди заслужива­ют не богатством или бедностью как таковыми, а своими действиями. Различное положение дает различные возмож­ности для хороших и плохих поступков, для добродетельно­сти или порока, для справедливости и несправедливости, но эти стандарты определяют поведение людей, а не их благо­состояние или результаты их действий. Равное применение стандартов представляет собой реализацию равного мораль­ного статуса, на основе которого мы можем давать нрав­ственную оценку поведению людей. Моральное равенство оз­начает, что преступление — это преступление, независимо от того, совершено оно таксистом или магнатом, а честная сделка, приносящая прибыль, — это честная сделка, незави­симо от того, кто в ней участвует: два таксиста, два магната, или магнат и таксист.

Вернемся к вопросу о связи между богатством и равен­ством. Богатство может быть результатом как честных по­ступков, так и насилия. Результатом рыночного обмена

может быть как усиление неравенства, так и усиление равен­ства, а вмешательство государства и перераспределение бо­гатства его руками также может приводить и к тому, и к дру­гому. Обе эти формы взаимодействия не связаны изначально с равенством или неравенством. Предприниматель, создаю­щий материальные блага, может быть богаче другого чело­века, хотя процесс создания благ приносит выгоду и этому другому. Обмены на свободном рынке могут способствовать равенству—за счет повышения общего уровня благосостоя­ния и подрыва несправедливых привилегий власть имущих, унаследованных от прежней системы. В то же время граби­тель, обворовавший кого-то, может в результате стать богаче жертвы, что усиливает неравенство, или иметь столько же, сколько пострадавший, что усиливает равенство. Аналогич­ным образом, вмешательство организованной машины при­нуждения — государства — способно порождать крайне высокое имущественное неравенство—либо путем аннули­рования решений, принимаемых рыночными игроками (за счет протекционистской политики, субсидий и «присвоения ренты»), либо путем прямого грубого насилия, как это про­исходило в странах, где у власти находились коммунисты. (Официально заявленная приверженность равенству не означает равенства на практике — об этом свидетельствует горький опыт многих десятилетий.)

Вопрос о том, способствует ли та или иная правовая и экономическая система, к примеру, выравниванию доходов, носит эмпирический, а не концептуальный характер. В докла­де «Экономическая свобода в мире» оценивается уровень экономической свободы в разных стра­нах, и полученные показатели сравниваются по ряду индика­торов материального благосостояния (таких как средняя продолжительность жизни, уровень грамотности населения, распространенность коррупции, среднедушевые доходы и др.). Эти данные свидетельствуют не только о том, что по уровню благосостояния жители стран с наиболее свободной экономикой намного превосходят остальных, но и о том, что имущественное неравенство (выраженное в доле националь­ного дохода, достающейся самым бедным 10% населения) не является результатом той или иной экономической политики, а объем получаемых доходов — является. Разделив страны мира на квартили (каждый из них включает 25% государств),

мы получаем такой результат: средняя доля национального дохода, достающаяся самым бедным 10% населения, на 2008 год (за более поздний период данных не имеется) в квартиле наименее свободных стран (туда входят, в част­ности, Зимбабве, Мьянма и Сирия) составляла 2,4%, в третьем по уровню свободы квартиле — 2,19%, во втором квартиле— 2,27%, и в квартиле наиболее свободных стран — 2,58%. Раз­личия здесь, как мы видим, невелики. Это означает, что на си­туацию с неравенством доходов степень экономической сво­боды не влияет. В то же время объем доходов, получаемых самыми бедными 10% населения, различается очень сильно, и именно потому, что на эту переменную экономическая по­литика государства несомненно воздействует. Быть бедным в наименее свободных странах означает иметь доход всего 910 долларов в год, в то время как беднейшие граждане стран со свободной рыночной экономикой имеют 8474 доллара. Иными словами, если вы входите в состав самых бедных 10% населения, вам намного лучше живется в Швейцарии, чем в Сирии.

Таким образом, вопрос о том, имеем ли мы с вами рав­ное имущественное положение до свободного обмена или по его результатам, сам по себе не носит нравственного характе­ра. С другой стороны, отказ от равного отношения к равным в моральном плане людям и единых для всех правил в попыт­ке достичь большего равенства (такие попытки, как прави­ло, не приводят к успеху, поскольку манипулировать подоб­ными результатами непросто) несомненно представляет собой нравственную проблему. Здесь важно нарушение мо­рального равенства.

Самая скандальная проблема, связанная с имущест­венным неравенством, заключается не в неравенстве бога­тых и бедных в экономически свободных странах, а в гигант­ском разрыве между благосостоянием людей в странах со свободной и несвободной экономикой. Этот разрыв между богатством и бедностью несомненно можно устранить, изменив правила игры, то есть экономическую политику. Освобождение людей в экономически несвободных общест­вах породит громадный объем материальных благ, что будет способствовать ликвидации пропасти между богатыми и бед­ными в мировом масштабе куда больше, чем любые другие мыслимые меры. Более того, подобньщ результат станет

позитивным следствием реализации принципа справедли­вости, устранения неравного отношения к людям в странах, страдающих от кумовства, этатизма, милитаризма, социа­лизма, коррупции и жестокого насилия со стороны властей. Экономическая свобода, то есть единые стандарты справед­ливости и равное уважение к праву всех людей на производ­ство и обмен, — единственно верный критерий справедли­вости для моральных субъектов.