Культура свободы

Марио Варгас Льоса

Наиболее эффективные нападки на глобализацию, как пра­вило, связаны не с экономической тематикой, а с социальны­ми, этическими и прежде всего культурными вопросами. Эти аргументы звучали во время беспорядков в Сиэтле в 1999 году, отдавались эхом в Давосе, Бангкоке и Праге. Вот их суть: сти­рание национальных границ и формирование мира, взаимо­связанного через рынки, нанесет смертельный удар регио­нальным и национальным культурам, а также традициям, обычаям, мифам и нравам, определяющим культурную идентичность каждой страны или региона. Поскольку боль­шинство стран мира не способно сопротивляться вторже­нию культурных продуктов из развитых стран, а точнее, из единственной сверхдержавы—Соединенных Штатов, неиз­бежно следующих в хвосте у гигантских транснациональных корпораций, им в конечном итоге будет навязана североаме­риканская культура, нивелирующая мир и вытаптывающая пышную «поросль» культурного многообразия. Так все дру­гие народы, а не только малочисленные и слабые, утратят свою идентичность, свою душу, и будут низведены до коло­ниальных подданных образца XXI века — зомби или карика­турных подражаний культурным нормам неоимпериализма, который будет не только править миром за счет капитала, военной мощи и научных знаний, но и навяжет другим свой язык, образ мысли, убеждения, наслаждения и мечты.

Эта антиутопия, кошмарная картина мира, теряю­щего из-за глобализации свое культурное многообразие, «экспроприированного» в культурном плане Соединенными

Штатами,—удел не только левых политиков, ностальгирую- щих по Марксу, Мао или Че Геваре. Подобная обвинительная истерия, порожденная ненавистью и злобой по отношению к североамериканскому гиганту, проявляется и в развитых странах, среди культурных народов, во всех политических кругах—левых, правых, центристских.

Особенно вопиющий характер она носит во Франции, где государство то и дело разворачивает кампании в защиту французского «культурного своеобразия», которому будто бы угрожает глобализация. Множество интеллектуалов и поли­тиков выражают тревогу в связи с тем, что страну, породив­шую Монтеня, Декарта, Расина и Мольера, давно уже став­шую законодательницей мод в одежде, мысли, искусстве, кулинарии и всех духовных сферах, могут завоевать «Макдо­налдс», «Пицца Хат», «Кентукки Фрайд Чикен», рок, рэп, гол­ливудские фильмы, джинсы, кроссовки и футболки. Резуль­татом этого страха стало, например, щедрое субсидирование французскими властями отечественной киноиндустрии и требования введения квот, предписывающих кинотеатрам показывать определенное количество французских фильмов и ограничивающих импорт американской кинопродукции. Подобные опасения также побуждают муниципальные орга­ны издавать грозные постановления, устанавливающие вы­сокие штрафы за рекламные объявления, в которых язык Мольера «загрязняется» англицизмами. (Впрочем, гуляя по Парижу, любой может убедиться, что этим предписаниям никто особенно не следует.) По этой причине Жозе Бове, фер­мер и самозваный борец против la malbouffe («гадкой пищи»), стал во Франции настоящим народным героем. (Теперь, ког­да его осудили на три месяца тюрьмы, популярность Бове, скорее всего, только усилилась.)

Хотя лично я считаю такие доводы культурного поряд­ка против глобализации неприемлемыми, необходимо приз­нать, что в них есть и несомненное зерно истины. Нынешнее столетие, тот мир, в котором нам предстоит жить, будет ме­нее живописным, в меньшей степени окрашенным местным колоритом, чем тот, что мы оставили позади. Праздники, одежда, обычаи, церемонии, ритуалы и верования, в прош­лом обеспечивавшие фольклорное и этнологическое разно­образие человечества, уходят в прошлое или сохраняются лишь у меньшинств: основная часть общества отказывается от них в пользу иного образа жизни, более соответствующего реалиям нашего времени. Этот процесс охватывает все стра­ны мира—где-то он идет быстрее, где-то медленнее. Но свя­зано это не с глобализацией, а с модернизацией, по отноше­нию к которой первая является следствием, но не причиной. Конечно, можно сожалеть по поводу этого процесса и испы­тывать ностальгию по прежнему образу жизни, который — особенно задним числом — кажется полным веселья, ориги­нальности и красок. Но этот процесс неизбежен. Тоталитар­ные режимы в таких странах, как Куба и Северная Корея, опа­саясь за собственную судьбу, отгораживаются от мира, запрещают все, что связано с современностью. Но даже они не способны помешать постепенному проникновению совре­менности в эти государства, подрыву их так называемой куль­турной идентичности. Возможно, в теории страна и способна сохранить эту идентичность, но лишь в том случае, если она — подобно некоторым племенам, затерянным в глубине Африки или Амазонии, — полностью самоизолируется, прервет все обмены с внешним миром и будет жить по принципу автар­кии. Но подобное сохранение культурной идентичности от­бросит эту страну назад, к первобытному образу жизни.

Да, модернизация означает исчезновение многих ас­пектов традиционной жизни. Но одновременно она дает но­вые возможности, обеспечивая продвижение всего общест­ва вперед. Поэтому, имея свободу выбора, народы, порой вопреки желаниям своих лидеров и интеллектуал «почвенников», без колебаний отдают предпочтение модернизации.

Обвинения в адрес глобализации и доводы в защиту культурной идентичности отражают статичное представле­ние о культуре, лишенное исторической основы. О каких культурах можно сказать, что они со временем не претерпе­вают никаких изменений? Чтобы их назвать, необходимо ис­кать примеры среди малочисленных и примитивных общин, живущих в пещерах, поклоняющихся грому и звероподоб­ным божествам и из-за собственной дикости крайне незащи­щенных от эксплуатации и истребления. Все другие культу­ры, особенно те, что имеют право называться современными и «живыми», эволюционировали до такой степени, что в них трудно узнать их собственные черты пятидесяти-семидеся- тилетней давности. Особенно эта эволюция бросается в гла­за в таких странах, как Франция, Испания и Англия, где за последние пятьдесят лет произошли столь глубокие и явные изменения, что Марсель Пруст, Федерико Гарсиа Лорка и Вирд­жиния Вульф не узнали бы общество, в котором они родились и обновлению которого столь способствовали их труды.

Понятие «культурная идентичность» небезопасно. С социальной точки зрения она представляет собой лишь сомнительную искусственную концепцию, но в политиче­ском плане она угрожает самому ценному из достижений человечества: свободе. Я не пытаюсь отрицать тот факт, что люди, говорящие на одном языке, родившиеся и живущие на одной территории, сталкивающиеся с одинаковыми пробле­мами, исповедующие одинаковую религию и обычаи, имеют общие черты. Но этот коллективный деноминатор не позво­ляет полностью охарактеризовать каждого из них: он лишь устраняет или отодвигает на малозначительный второй план сумму уникальных качеств и черт, отличающих любого члена группы от других. Понятие идентичности, если оно применяет­ся не только на индивидуальном уровне, по определению но­сит упрощенческий и нивелирующий характер, представляя собой коллективистское и идеологизированное отсечение все­го, что есть оригинального и творческого в отдельной лично­сти, всего, что не продиктовано происхождением, географией и влиянием среды. Подлинная идентичность, напротив, воз­никает из способности человека сопротивляться этим влия­ниям, противопоставляя им действия, совершаемые свободно и по собственному разумению.

Понятие «коллективная идентичность»—это идеоло­гизированная фикция и основа национализма. По мнению многих этнологов и антропологов, оно не отражает истинно­го положения дел, даже когда речь идет о самых архаичных сообществах. Общие методы и обычаи, возможно, необходи­мы для защиты группы, но среди ее членов элемент инициа­тивы и творчества, стремления освободиться от группового влияния неизменно бывает высок, и когда людей изучают как личности, а не как второстепенные элементы коллективного целого, их индивидуальные особенности превосходят общие черты. Глобализация предоставляет всем жителям планеты возможность строить свою индивидуальную культурную идентичность за счет добровольных действий, в соответствии с собственными предпочтениями и личными стремлениями. Сегодня граждане не всегда обязаны, как это было в прошлом

и во многих странах имеет место даже сейчас, соответство­вать идентичности, которая запирает их в концлагере, отку­да невозможно сбежать, — идентичности, навязываемой им через язык, национальность, религию и обычаи той страны, где они родились. В этом смысле глобализацию следует при­ветствовать — ведь она существенно расширяет горизонт свободы личности.

Две истории нашего континента

Пожалуй, Латинская Америка может служить самым нагляд­ным примером искусственности и абсурдности любых попы­ток установить коллективную идентичность. Какой должна быть культурная идентичность Латинской Америки? Что сле­дует включить в связный набор верований, обычаев, тради­ций, практик и мифов, наделяющий этот регион единым «характером», уникальным и неповторимым? Написание ис­тории Латинской Америки сопровождалось научной полеми­кой — порой яростной — в попытке ответить на этот вопрос. Наибольшую известность приобрела дискуссия, развернув­шаяся с начала XX века и прокатившаяся эхом по всему конти­ненту, — в ней схлестнулись «испанисты» и «почвенники».

По мнению «испанистов», например Хосе де ла Рива Агуэро, Виктора Андреса Белаунде и Франсиско Гарсиа Каль­дерона, Латинская Америка родилась тогда, когда в резуль­тате открытия Нового Света и Конкисты она присоединилась к испано- и португальскоязычному сообществу и, приняв христианство, стала частью западной цивилизации. «Испа­нисты» не пытаются принизить культуру коренных народов континента, но считают ее лишь одним из «слоев» — и не са­мым важным — социально-исторической реальности, кото­рая окончательно обрела собственное лицо только благода­ря оживляющему влиянию Запада.

«Почвенники», напротив, с благородным негодовани­ем отвергали тезис о благотворном влиянии европейцев на Латинскую Америку. По их мнению, корни и «душу» нашей идентичности надо искать в доиспанском периоде, культурах и цивилизациях, чье развитие и модернизация были грубо и насильственно прерваны, чье своеобразие замалчивалось, подвергалось гонениям и вытеснению не только в течение трехсотлетней колониальной эпохи, но и в дальнейшем, после торжества республиканского строя. По мнению теоретиков- «почвенников», подлинный «лик нашего континента» (по­заимствуем название произведения Хосе Лесамы Лимы) со­стоит из культурных проявлений — от языков коренных народов до верований, ритуалов, искусства и народных обы­чаев, — устоявших в период «культурного угнетения» со стороны Запада и сохранившихся до наших дней. Видный историк, представлявший это же течение, перуанец Луис Валькарсель даже требовал сжечь церкви, монастыри и дру­гие памятники архитектуры колониальной эпохи, поскольку они представляют собой «анти-Перу», «самозванцев», отрица­ющих первозданную латиноамериканскую идентичность, ко­торая может иметь исключительно коренной характер. А один из самых оригинальных латиноамериканских писате­лей —Хосе Мария Аргедас—в своих произведениях, полных как изящества, таки страстного нравственного протеста, рас­сказывал о том, как культуре индейцев кечуа удалось сохра­ниться в Андах, несмотря на удушающее и искажающее воз­действие Запада.

«Испанистское» и «почвенническое» течения породи­ли ряд первоклассных исторических трудов и интереснейших художественных произведений, но с позиций сегодняшнего дня обе эти доктрины выглядят «сектантскими», упрощенче­скими и ложными. Обе концепции представляют собой по­пытки втиснуть пышное многообразие латиноамериканской действительности в узкие идеологические рамки и к тому же отдают расизмом. Кто сейчас осмелится утверждать, что только «испанское» или «индейское» наследие легитимно представляет Латинскую Америку? Тем не менее попытки слепить и отграничить нашу своеобразную «культурную идентичность» продолжаются по сей день—с политическим и интеллектуальным рвением, заслуживающим лучшего при­менения. Навязывать народу культурную идентичность — все равно что запереть его в тюрьме, лишив самой ценной из всех свобод: права самому выбирать, кем он хочет быть. У Ла­тинской Америки не единственная культурная идентич­ность, их много — и ни одна из них не вправе претендовать на особую легитимность и «чистоту».

Конечно, «латиноамериканскость» включает в себя до- испанское наследие и его культуры — которые в Мексике, Гватемале и Андских странах до сих пор представляют собой мощную социальную силу. Но Латинская Америка — это и испаноязычное, и португальскоязычное население, за кото­рым стоит пятисотлетняя традиция, чье присутствие и воздей­ствие сыграли решающую роль в формировании сегодняшне­го «лица» континента. И разве нет в Латинской Америке еще и африканского элемента—ведь африканцы прибыли на на­ши берега вместе с европейцами? Разве их присутствие не оставило неизгладимый след на цвете нашей кожи, на нашей музыке, нашем темпераменте, нашем обществе? Культурные, этнические и социальные ингредиенты, из которых состоит Латинская Америка, связывают нас практически со всеми ре­гионами и культурами планеты. Иметь столько культурных идентичностей — все равно что не иметь ни одной. И эта ре­альность, вопреки мнению националистов, и есть наше самое большое богатство. Кроме того, она—великолепное «удосто­верение личности», позволяющее нам чувствовать себя пол­ноправными гражданами нашего глобализованного мира.

Голоса с мест звучат на весь мир

Страх перед американизацией скорее отражает идеологиче­скую паранойю, чем реальность. Конечно, в процессе глоба­лизации английский несомненно стал для нас «общим» язы­ком — как латынь в Средневековье. И его распространение будет продолжаться, поскольку английский—незаменимый инструмент международных трансакций и общения. Но озна­чает ли это, что он неизбежно развивается в ущерб другим ве­ликим языкам? Ни в коем случае. Все обстоит с точностью до наоборот. Размывание национальных границ и рост взаимо­зависимости в мире создают у молодежи стимулы для позна­ния других культур и погружения в них — не только в каче­стве хобби, но из необходимости: ведь владение несколькими языками и способность комфортно себя чувствовать в разных культурах стали ключом к профессиональному успеху. Возь­мем, к примеру, испанский язык. Полвека назад люди, гово­рящие по-испански, представляли собой интровертное со­общество: за пределами своего лингвистического ареала мы пользовались лишь весьма ограниченным влиянием. Сего­дня же испанский язык обрел новую динамику и энергию, он завоевывает «плацдармы» и даже обширные «делянки» на всех пяти континентах. Испаноязычных граждан США се­годня насчитывается от 25 до 30 миллионов: этим объясня­ется тот факт, что на недавних президентских выборах два кандидата—губернатор Техаса Джордж Буш-младший и ви- це-президент Эл Гор — вели предвыборную кампанию не только по-английски, но и по-испански.

Сколько миллионов юношей и девушек из разных стран мира в ответ на вызовы глобализации начали изучать японский, немецкий, китайский, русский или французский? Мы не знаем, но, к счастью, можем с уверенностью сказать, что в будущем эта тенденция неизбежно станет набирать си­лу. Поэтому лучший способ защитить наши языки и культу­ры —это их энергичное распространение в новом мире, а не наивные попытки делать им «прививки против англий­ского». Те, кто предлагает подобные рецепты, пространно го­ворят о культуре, но наделе они невежественные люди, скры­вающие свое истинное ремесло: ведь они подвизаются на ниве национализма. И если на свете существует нечто, про­тивостоящее всечеловеческому потенциалу культуры, то это местечковая, узколобая и путаная концепция культурной жизни, навязываемаянационалистами. Самый ценный урок, что преподает нам история культур, заключается в следую­щем: чтобы сохранить жизненную силу и энергию, не нужна защита бюрократов или комиссаров, не нужно ограждать решеткой или изолировать предписаниями таможенных служб. Напротив, подобные меры лишь иссушают и даже примитивизируют культуру. Она должна жить свободно, по­стоянно соприкасаясь с другими культурами. Это позволяет культурам обновляться, развиваться и адаптироваться к бесконечно изменчивой жизни. В античные времена рас­пространение латыни не погубило греческий: напротив, римская цивилизация была пронизана художественной са­мобытностью и интеллектуальной глубиной эллинской куль­туры —через Рим поэзия Гомера, философия Платона и Арис­тотеля распространились по всему миру. Глобализация не приведет к уничтожению «местных» культур: в рамках все­мирной открытости все ценное и достойное сохранения в этих культурах найдет плодородную почву для расцвета.

Именно это сейчас происходит по всей Европе. Осо­бенно примечательна ситуация в Испании, где с новой энер­гией возрождаются региональные культуры. Во времена диктатуры генерала Франсиско Франко они подавлялись и за­гонялись в подполье. Но когда в стране вновь утвердилась демократия, культурное многообразие Испании вырвалось

наружу во всем своем богатстве, получило возможность для свободного развития. В рамках системы автономий местные культуры пережили настоящий бум—особенно в Каталонии, Галисии и Стране Басков, но и в других регионах Испании тоже. Естественно, этот региональный культурный ренес­санс — явление позитивное и обогащающее — нельзя ста­вить на одну доску с феноменом национализма, угрожающим культуре свободы.

В знаменитой статье «Заметки к определению культу­ры», опубликованной в 1948 году, Томас Элиот предсказал: в будущем человечество ждет новый взлет региональных и местных культур. В то время его прогноз казался весьма смелым допущением. Однако в XXI веке глобализация, ско­рее всего, воплотит его в реальность, и это следует только приветствовать. Возрождение «малых» местных культур вер­нет человечеству то многообразие форм поведения и само­выражения, которое было уничтожено национальным госу­дарством в конце XVIII и особенно в XIX столетии в попытке сформировать так называемую национальную культурную идентичность. (Мы часто об этом забываем, или хотим за­быть, поскольку этот факт приводит к весьма мрачным выво­дам нравственного порядка.) Национальные культуры зачас­тую создавались огнем и кровью, запретами преподавания и публикаций на местных диалектах, религиозных верова­ний и обычаев, расходившихся с теми, которые националь­ное государство считало образцовыми. Так, во многих стра­нах мира государство навязывало культуру большинства, а остальные подавлялись и изгонялись из официальной прак­тики. Однако вопреки предостережениям тех, кто боится глобализации, полностью искоренить культуру—даже «ма­лую» — чрезвычайно трудно, если за ней стоят богатая тра­диция и люди, хранящие ей верность, хотя бы втайне. И сегодня, благодаря ослаблению национальной государ­ственности, мы видим, как забытые, вытесненные на обочи­ну или вынужденные умолкнуть местные культуры вновь прорываются наружу, а ноты их жизненной энергии впле­таются в мощный многоголосый «концерт» нашей глобализованной планеты.

Марио Варгас Льоса

Наиболее эффективные нападки на глобализацию, как пра­вило, связаны не с экономической тематикой, а с социальны­ми, этическими и прежде всего культурными вопросами. Эти аргументы звучали во время беспорядков в Сиэтле в 1999 году, отдавались эхом в Давосе, Бангкоке и Праге. Вот их суть: сти­рание национальных границ и формирование мира, взаимо­связанного через рынки, нанесет смертельный удар регио­нальным и национальным культурам, а также традициям, обычаям, мифам и нравам, определяющим культурную идентичность каждой страны или региона. Поскольку боль­шинство стран мира не способно сопротивляться вторже­нию культурных продуктов из развитых стран, а точнее, из единственной сверхдержавы—Соединенных Штатов, неиз­бежно следующих в хвосте у гигантских транснациональных корпораций, им в конечном итоге будет навязана североаме­риканская культура, нивелирующая мир и вытаптывающая пышную «поросль» культурного многообразия. Так все дру­гие народы, а не только малочисленные и слабые, утратят свою идентичность, свою душу, и будут низведены до коло­ниальных подданных образца XXI века — зомби или карика­турных подражаний культурным нормам неоимпериализма, который будет не только править миром за счет капитала, военной мощи и научных знаний, но и навяжет другим свой язык, образ мысли, убеждения, наслаждения и мечты.

Эта антиутопия, кошмарная картина мира, теряю­щего из-за глобализации свое культурное многообразие, «экспроприированного» в культурном плане Соединенными

Штатами,—удел не только левых политиков, ностальгирую- щих по Марксу, Мао или Че Геваре. Подобная обвинительная истерия, порожденная ненавистью и злобой по отношению к североамериканскому гиганту, проявляется и в развитых странах, среди культурных народов, во всех политических кругах—левых, правых, центристских.

Особенно вопиющий характер она носит во Франции, где государство то и дело разворачивает кампании в защиту французского «культурного своеобразия», которому будто бы угрожает глобализация. Множество интеллектуалов и поли­тиков выражают тревогу в связи с тем, что страну, породив­шую Монтеня, Декарта, Расина и Мольера, давно уже став­шую законодательницей мод в одежде, мысли, искусстве, кулинарии и всех духовных сферах, могут завоевать «Макдо­налдс», «Пицца Хат», «Кентукки Фрайд Чикен», рок, рэп, гол­ливудские фильмы, джинсы, кроссовки и футболки. Резуль­татом этого страха стало, например, щедрое субсидирование французскими властями отечественной киноиндустрии и требования введения квот, предписывающих кинотеатрам показывать определенное количество французских фильмов и ограничивающих импорт американской кинопродукции. Подобные опасения также побуждают муниципальные орга­ны издавать грозные постановления, устанавливающие вы­сокие штрафы за рекламные объявления, в которых язык Мольера «загрязняется» англицизмами. (Впрочем, гуляя по Парижу, любой может убедиться, что этим предписаниям никто особенно не следует.) По этой причине Жозе Бове, фер­мер и самозваный борец против la malbouffe («гадкой пищи»), стал во Франции настоящим народным героем. (Теперь, ког­да его осудили на три месяца тюрьмы, популярность Бове, скорее всего, только усилилась.)

Хотя лично я считаю такие доводы культурного поряд­ка против глобализации неприемлемыми, необходимо приз­нать, что в них есть и несомненное зерно истины. Нынешнее столетие, тот мир, в котором нам предстоит жить, будет ме­нее живописным, в меньшей степени окрашенным местным колоритом, чем тот, что мы оставили позади. Праздники, одежда, обычаи, церемонии, ритуалы и верования, в прош­лом обеспечивавшие фольклорное и этнологическое разно­образие человечества, уходят в прошлое или сохраняются лишь у меньшинств: основная часть общества отказывается от них в пользу иного образа жизни, более соответствующего реалиям нашего времени. Этот процесс охватывает все стра­ны мира—где-то он идет быстрее, где-то медленнее. Но свя­зано это не с глобализацией, а с модернизацией, по отноше­нию к которой первая является следствием, но не причиной. Конечно, можно сожалеть по поводу этого процесса и испы­тывать ностальгию по прежнему образу жизни, который — особенно задним числом — кажется полным веселья, ориги­нальности и красок. Но этот процесс неизбежен. Тоталитар­ные режимы в таких странах, как Куба и Северная Корея, опа­саясь за собственную судьбу, отгораживаются от мира, запрещают все, что связано с современностью. Но даже они не способны помешать постепенному проникновению совре­менности в эти государства, подрыву их так называемой куль­турной идентичности. Возможно, в теории страна и способна сохранить эту идентичность, но лишь в том случае, если она — подобно некоторым племенам, затерянным в глубине Африки или Амазонии, — полностью самоизолируется, прервет все обмены с внешним миром и будет жить по принципу автар­кии. Но подобное сохранение культурной идентичности от­бросит эту страну назад, к первобытному образу жизни.

Да, модернизация означает исчезновение многих ас­пектов традиционной жизни. Но одновременно она дает но­вые возможности, обеспечивая продвижение всего общест­ва вперед. Поэтому, имея свободу выбора, народы, порой вопреки желаниям своих лидеров и интеллектуал «почвенников», без колебаний отдают предпочтение модернизации.

Обвинения в адрес глобализации и доводы в защиту культурной идентичности отражают статичное представле­ние о культуре, лишенное исторической основы. О каких культурах можно сказать, что они со временем не претерпе­вают никаких изменений? Чтобы их назвать, необходимо ис­кать примеры среди малочисленных и примитивных общин, живущих в пещерах, поклоняющихся грому и звероподоб­ным божествам и из-за собственной дикости крайне незащи­щенных от эксплуатации и истребления. Все другие культу­ры, особенно те, что имеют право называться современными и «живыми», эволюционировали до такой степени, что в них трудно узнать их собственные черты пятидесяти-семидеся- тилетней давности. Особенно эта эволюция бросается в гла­за в таких странах, как Франция, Испания и Англия, где за последние пятьдесят лет произошли столь глубокие и явные изменения, что Марсель Пруст, Федерико Гарсиа Лорка и Вирд­жиния Вульф не узнали бы общество, в котором они родились и обновлению которого столь способствовали их труды.

Понятие «культурная идентичность» небезопасно. С социальной точки зрения она представляет собой лишь сомнительную искусственную концепцию, но в политиче­ском плане она угрожает самому ценному из достижений человечества: свободе. Я не пытаюсь отрицать тот факт, что люди, говорящие на одном языке, родившиеся и живущие на одной территории, сталкивающиеся с одинаковыми пробле­мами, исповедующие одинаковую религию и обычаи, имеют общие черты. Но этот коллективный деноминатор не позво­ляет полностью охарактеризовать каждого из них: он лишь устраняет или отодвигает на малозначительный второй план сумму уникальных качеств и черт, отличающих любого члена группы от других. Понятие идентичности, если оно применяет­ся не только на индивидуальном уровне, по определению но­сит упрощенческий и нивелирующий характер, представляя собой коллективистское и идеологизированное отсечение все­го, что есть оригинального и творческого в отдельной лично­сти, всего, что не продиктовано происхождением, географией и влиянием среды. Подлинная идентичность, напротив, воз­никает из способности человека сопротивляться этим влия­ниям, противопоставляя им действия, совершаемые свободно и по собственному разумению.

Понятие «коллективная идентичность»—это идеоло­гизированная фикция и основа национализма. По мнению многих этнологов и антропологов, оно не отражает истинно­го положения дел, даже когда речь идет о самых архаичных сообществах. Общие методы и обычаи, возможно, необходи­мы для защиты группы, но среди ее членов элемент инициа­тивы и творчества, стремления освободиться от группового влияния неизменно бывает высок, и когда людей изучают как личности, а не как второстепенные элементы коллективного целого, их индивидуальные особенности превосходят общие черты. Глобализация предоставляет всем жителям планеты возможность строить свою индивидуальную культурную идентичность за счет добровольных действий, в соответствии с собственными предпочтениями и личными стремлениями. Сегодня граждане не всегда обязаны, как это было в прошлом

и во многих странах имеет место даже сейчас, соответство­вать идентичности, которая запирает их в концлагере, отку­да невозможно сбежать, — идентичности, навязываемой им через язык, национальность, религию и обычаи той страны, где они родились. В этом смысле глобализацию следует при­ветствовать — ведь она существенно расширяет горизонт свободы личности.

Две истории нашего континента

Пожалуй, Латинская Америка может служить самым нагляд­ным примером искусственности и абсурдности любых попы­ток установить коллективную идентичность. Какой должна быть культурная идентичность Латинской Америки? Что сле­дует включить в связный набор верований, обычаев, тради­ций, практик и мифов, наделяющий этот регион единым «характером», уникальным и неповторимым? Написание ис­тории Латинской Америки сопровождалось научной полеми­кой — порой яростной — в попытке ответить на этот вопрос. Наибольшую известность приобрела дискуссия, развернув­шаяся с начала XX века и прокатившаяся эхом по всему конти­ненту, — в ней схлестнулись «испанисты» и «почвенники».

По мнению «испанистов», например Хосе де ла Рива Агуэро, Виктора Андреса Белаунде и Франсиско Гарсиа Каль­дерона, Латинская Америка родилась тогда, когда в резуль­тате открытия Нового Света и Конкисты она присоединилась к испано- и португальскоязычному сообществу и, приняв христианство, стала частью западной цивилизации. «Испа­нисты» не пытаются принизить культуру коренных народов континента, но считают ее лишь одним из «слоев» — и не са­мым важным — социально-исторической реальности, кото­рая окончательно обрела собственное лицо только благода­ря оживляющему влиянию Запада.

«Почвенники», напротив, с благородным негодовани­ем отвергали тезис о благотворном влиянии европейцев на Латинскую Америку. По их мнению, корни и «душу» нашей идентичности надо искать в доиспанском периоде, культурах и цивилизациях, чье развитие и модернизация были грубо и насильственно прерваны, чье своеобразие замалчивалось, подвергалось гонениям и вытеснению не только в течение трехсотлетней колониальной эпохи, но и в дальнейшем, после торжества республиканского строя. По мнению теоретиков- «почвенников», подлинный «лик нашего континента» (по­заимствуем название произведения Хосе Лесамы Лимы) со­стоит из культурных проявлений — от языков коренных народов до верований, ритуалов, искусства и народных обы­чаев, — устоявших в период «культурного угнетения» со стороны Запада и сохранившихся до наших дней. Видный историк, представлявший это же течение, перуанец Луис Валькарсель даже требовал сжечь церкви, монастыри и дру­гие памятники архитектуры колониальной эпохи, поскольку они представляют собой «анти-Перу», «самозванцев», отрица­ющих первозданную латиноамериканскую идентичность, ко­торая может иметь исключительно коренной характер. А один из самых оригинальных латиноамериканских писате­лей —Хосе Мария Аргедас—в своих произведениях, полных как изящества, таки страстного нравственного протеста, рас­сказывал о том, как культуре индейцев кечуа удалось сохра­ниться в Андах, несмотря на удушающее и искажающее воз­действие Запада.

«Испанистское» и «почвенническое» течения породи­ли ряд первоклассных исторических трудов и интереснейших художественных произведений, но с позиций сегодняшнего дня обе эти доктрины выглядят «сектантскими», упрощенче­скими и ложными. Обе концепции представляют собой по­пытки втиснуть пышное многообразие латиноамериканской действительности в узкие идеологические рамки и к тому же отдают расизмом. Кто сейчас осмелится утверждать, что только «испанское» или «индейское» наследие легитимно представляет Латинскую Америку? Тем не менее попытки слепить и отграничить нашу своеобразную «культурную идентичность» продолжаются по сей день—с политическим и интеллектуальным рвением, заслуживающим лучшего при­менения. Навязывать народу культурную идентичность — все равно что запереть его в тюрьме, лишив самой ценной из всех свобод: права самому выбирать, кем он хочет быть. У Ла­тинской Америки не единственная культурная идентич­ность, их много — и ни одна из них не вправе претендовать на особую легитимность и «чистоту».

Конечно, «латиноамериканскость» включает в себя до- испанское наследие и его культуры — которые в Мексике, Гватемале и Андских странах до сих пор представляют собой мощную социальную силу. Но Латинская Америка — это и испаноязычное, и португальскоязычное население, за кото­рым стоит пятисотлетняя традиция, чье присутствие и воздей­ствие сыграли решающую роль в формировании сегодняшне­го «лица» континента. И разве нет в Латинской Америке еще и африканского элемента—ведь африканцы прибыли на на­ши берега вместе с европейцами? Разве их присутствие не оставило неизгладимый след на цвете нашей кожи, на нашей музыке, нашем темпераменте, нашем обществе? Культурные, этнические и социальные ингредиенты, из которых состоит Латинская Америка, связывают нас практически со всеми ре­гионами и культурами планеты. Иметь столько культурных идентичностей — все равно что не иметь ни одной. И эта ре­альность, вопреки мнению националистов, и есть наше самое большое богатство. Кроме того, она—великолепное «удосто­верение личности», позволяющее нам чувствовать себя пол­ноправными гражданами нашего глобализованного мира.

Голоса с мест звучат на весь мир

Страх перед американизацией скорее отражает идеологиче­скую паранойю, чем реальность. Конечно, в процессе глоба­лизации английский несомненно стал для нас «общим» язы­ком — как латынь в Средневековье. И его распространение будет продолжаться, поскольку английский—незаменимый инструмент международных трансакций и общения. Но озна­чает ли это, что он неизбежно развивается в ущерб другим ве­ликим языкам? Ни в коем случае. Все обстоит с точностью до наоборот. Размывание национальных границ и рост взаимо­зависимости в мире создают у молодежи стимулы для позна­ния других культур и погружения в них — не только в каче­стве хобби, но из необходимости: ведь владение несколькими языками и способность комфортно себя чувствовать в разных культурах стали ключом к профессиональному успеху. Возь­мем, к примеру, испанский язык. Полвека назад люди, гово­рящие по-испански, представляли собой интровертное со­общество: за пределами своего лингвистического ареала мы пользовались лишь весьма ограниченным влиянием. Сего­дня же испанский язык обрел новую динамику и энергию, он завоевывает «плацдармы» и даже обширные «делянки» на всех пяти континентах. Испаноязычных граждан США се­годня насчитывается от 25 до 30 миллионов: этим объясня­ется тот факт, что на недавних президентских выборах два кандидата—губернатор Техаса Джордж Буш-младший и ви- це-президент Эл Гор — вели предвыборную кампанию не только по-английски, но и по-испански.

Сколько миллионов юношей и девушек из разных стран мира в ответ на вызовы глобализации начали изучать японский, немецкий, китайский, русский или французский? Мы не знаем, но, к счастью, можем с уверенностью сказать, что в будущем эта тенденция неизбежно станет набирать си­лу. Поэтому лучший способ защитить наши языки и культу­ры —это их энергичное распространение в новом мире, а не наивные попытки делать им «прививки против англий­ского». Те, кто предлагает подобные рецепты, пространно го­ворят о культуре, но наделе они невежественные люди, скры­вающие свое истинное ремесло: ведь они подвизаются на ниве национализма. И если на свете существует нечто, про­тивостоящее всечеловеческому потенциалу культуры, то это местечковая, узколобая и путаная концепция культурной жизни, навязываемаянационалистами. Самый ценный урок, что преподает нам история культур, заключается в следую­щем: чтобы сохранить жизненную силу и энергию, не нужна защита бюрократов или комиссаров, не нужно ограждать решеткой или изолировать предписаниями таможенных служб. Напротив, подобные меры лишь иссушают и даже примитивизируют культуру. Она должна жить свободно, по­стоянно соприкасаясь с другими культурами. Это позволяет культурам обновляться, развиваться и адаптироваться к бесконечно изменчивой жизни. В античные времена рас­пространение латыни не погубило греческий: напротив, римская цивилизация была пронизана художественной са­мобытностью и интеллектуальной глубиной эллинской куль­туры —через Рим поэзия Гомера, философия Платона и Арис­тотеля распространились по всему миру. Глобализация не приведет к уничтожению «местных» культур: в рамках все­мирной открытости все ценное и достойное сохранения в этих культурах найдет плодородную почву для расцвета.

Именно это сейчас происходит по всей Европе. Осо­бенно примечательна ситуация в Испании, где с новой энер­гией возрождаются региональные культуры. Во времена диктатуры генерала Франсиско Франко они подавлялись и за­гонялись в подполье. Но когда в стране вновь утвердилась демократия, культурное многообразие Испании вырвалось

наружу во всем своем богатстве, получило возможность для свободного развития. В рамках системы автономий местные культуры пережили настоящий бум—особенно в Каталонии, Галисии и Стране Басков, но и в других регионах Испании тоже. Естественно, этот региональный культурный ренес­санс — явление позитивное и обогащающее — нельзя ста­вить на одну доску с феноменом национализма, угрожающим культуре свободы.

В знаменитой статье «Заметки к определению культу­ры», опубликованной в 1948 году, Томас Элиот предсказал: в будущем человечество ждет новый взлет региональных и местных культур. В то время его прогноз казался весьма смелым допущением. Однако в XXI веке глобализация, ско­рее всего, воплотит его в реальность, и это следует только приветствовать. Возрождение «малых» местных культур вер­нет человечеству то многообразие форм поведения и само­выражения, которое было уничтожено национальным госу­дарством в конце XVIII и особенно в XIX столетии в попытке сформировать так называемую национальную культурную идентичность. (Мы часто об этом забываем, или хотим за­быть, поскольку этот факт приводит к весьма мрачным выво­дам нравственного порядка.) Национальные культуры зачас­тую создавались огнем и кровью, запретами преподавания и публикаций на местных диалектах, религиозных верова­ний и обычаев, расходившихся с теми, которые националь­ное государство считало образцовыми. Так, во многих стра­нах мира государство навязывало культуру большинства, а остальные подавлялись и изгонялись из официальной прак­тики. Однако вопреки предостережениям тех, кто боится глобализации, полностью искоренить культуру—даже «ма­лую» — чрезвычайно трудно, если за ней стоят богатая тра­диция и люди, хранящие ей верность, хотя бы втайне. И сегодня, благодаря ослаблению национальной государ­ственности, мы видим, как забытые, вытесненные на обочи­ну или вынужденные умолкнуть местные культуры вновь прорываются наружу, а ноты их жизненной энергии впле­таются в мощный многоголосый «концерт» нашей глобализованной планеты.