БАРЫШНИ

О своих отроческих увлечениях Леонтьев не рассказывает. Но мы знаем, что все его романы автобиографичны и что по ним можно воссоздать жизнь того монументального единственного героя или супергероя, который, несомненно, очень похож на настоящего Леонтьева и все же является лицом отчасти вымышленным — не только в его романах, но и в его воспоминаниях. И я пишу биографию именно этого — самим же Леонтьевым выдуманного Леонтьева!

Вернемся опять к Володе Ладневу в «Подлипках». Пятадца-того июля, когда ему было девять лет, состоялось его шуточное венчание с тринадцатилетней Верочкой, воспитанницей тетушки Солнцевой. Гувернантка мадам Боннэ украсила ее голову страусовыми перьями поверх вуали, а Володе подвязали красный пояс вместо генеральской ленты. Помещик Бек, Юпитер из Володиной мифологии, что-то громко прочел из первой попавшейся книги и потом обвел молодых вокруг «высокой рабочей корзинки». После свадьбы новобрачные и гости танцевали вальс Святополка Окаянного и мазурку Владимира Мономаха! Это была шутка все того же Бека-Юпитера, который, раскрыв «Живописного Карамзина», божественно-царственно смешал древнюю Русь с венскими и краковскими танцевальными па! Как бы понравилась эта выдумка Ростовым в Отрадном! Но они еще не родились тогда: Толстой начал писать «Войну и мир» года через два после опубликования «Подлипок».

Первая любовь явилась позднее: Володе уже четырнадцать лет и он живет уже не в матриархальном раю Подлипок, а в губернском городе, у дяди — генерала и вице-губернатора. Дядя этот строгий; из подлиповского Митрофанушки он хочет «сделать человека», но это ему не удается; чем-то он напоминает Дядю Леонтьева — Владимира Петровича Карабанова, героя Отечественной войны; у него Леонтьев жил в Смоленске в 1841 г.

В губернском городе ровесница Володи Людмила Салаева пи-Щет ему «письмо Татьяны»: «Я вас люблю, чего же боле...» И

Володя в нее влюбляется, но уже и тогда был он больше влюблен в самого себя. Отправляясь на свидание, он втыкает бронзовую булавку в галстук и, к негодованию дяди, самим собой любуется. Чем я не герой, думает он, — пушкинский Онегин и Родольф из «Парижских тайн» Евгения Сю?! Людмиле он позволяет за собой ухаживать. Она пишет ему переводы или немецкие спряжения, а также предупреждает об опасности со стороны соперников... Вообще же Людмила в повести не воплотилась и подобно множеству других героинь только промелькнула светлой тенью в розовом платье.

Второй роман Володи, уже не отроческий, а юношеский — с Софией Ржевской. Ее мы лучше видим, хотя все-таки мало знаем. У нее мраморный румянец, добродушные губы, крупные, почти мужские, руки. Она девица гордая и не очень увлечена Володей, хотя и целует украдкой его дагерротипное изображение. Они оба играют в поэтическую дружбу. Володя целует ей руку и говорит: «Любви, разумеется, не надо... Но вы так умны, так милы, что с вами и без любви хорошо!»

Как все это не похоже на тургеневскую первую любовь и уж тем более на толстовское семейное счастье. У Леонтьева — нет серьезности, нет глубины; везде только легкое порхание по садам Эроса, полуневинное рококо фарфоровых петиметров и дам Осьмнадцатого Столетия! Но нет в нем и той грубости, которая иногда скрывалась под блеском Савра и Сакса. Володя фатоват, но вместе с тем мечтателен и нервен, как «Дитя века» позднего романтика Альфреда де Мюссе, которым он тогда очень увлекался.

Легкомыслие в стиле рококо и некоторая романтическая томность сочетались в Володе с еще одним качеством — с расчетом, с трезвостью. Он отлично знает, что нельзя рано жениться и что не следует соблазнять барышень. Но ему также хочется чего-то большего, чем вся эта милая игра с барышнями. Покупную любовь он отвергает: ему не хочется себя осквернить, загрязнить! И он расчетливо мечтает: хорошо бы немного увлечься и соблазниться, соблазнить, но так, чтобы не было никаких неприятных последствий!

О своих отроческих увлечениях Леонтьев не рассказывает. Но мы знаем, что все его романы автобиографичны и что по ним можно воссоздать жизнь того монументального единственного героя или супергероя, который, несомненно, очень похож на настоящего Леонтьева и все же является лицом отчасти вымышленным — не только в его романах, но и в его воспоминаниях. И я пишу биографию именно этого — самим же Леонтьевым выдуманного Леонтьева!

Вернемся опять к Володе Ладневу в «Подлипках». Пятадца-того июля, когда ему было девять лет, состоялось его шуточное венчание с тринадцатилетней Верочкой, воспитанницей тетушки Солнцевой. Гувернантка мадам Боннэ украсила ее голову страусовыми перьями поверх вуали, а Володе подвязали красный пояс вместо генеральской ленты. Помещик Бек, Юпитер из Володиной мифологии, что-то громко прочел из первой попавшейся книги и потом обвел молодых вокруг «высокой рабочей корзинки». После свадьбы новобрачные и гости танцевали вальс Святополка Окаянного и мазурку Владимира Мономаха! Это была шутка все того же Бека-Юпитера, который, раскрыв «Живописного Карамзина», божественно-царственно смешал древнюю Русь с венскими и краковскими танцевальными па! Как бы понравилась эта выдумка Ростовым в Отрадном! Но они еще не родились тогда: Толстой начал писать «Войну и мир» года через два после опубликования «Подлипок».

Первая любовь явилась позднее: Володе уже четырнадцать лет и он живет уже не в матриархальном раю Подлипок, а в губернском городе, у дяди — генерала и вице-губернатора. Дядя этот строгий; из подлиповского Митрофанушки он хочет «сделать человека», но это ему не удается; чем-то он напоминает Дядю Леонтьева — Владимира Петровича Карабанова, героя Отечественной войны; у него Леонтьев жил в Смоленске в 1841 г.

В губернском городе ровесница Володи Людмила Салаева пи-Щет ему «письмо Татьяны»: «Я вас люблю, чего же боле...» И

Володя в нее влюбляется, но уже и тогда был он больше влюблен в самого себя. Отправляясь на свидание, он втыкает бронзовую булавку в галстук и, к негодованию дяди, самим собой любуется. Чем я не герой, думает он, — пушкинский Онегин и Родольф из «Парижских тайн» Евгения Сю?! Людмиле он позволяет за собой ухаживать. Она пишет ему переводы или немецкие спряжения, а также предупреждает об опасности со стороны соперников... Вообще же Людмила в повести не воплотилась и подобно множеству других героинь только промелькнула светлой тенью в розовом платье.

Второй роман Володи, уже не отроческий, а юношеский — с Софией Ржевской. Ее мы лучше видим, хотя все-таки мало знаем. У нее мраморный румянец, добродушные губы, крупные, почти мужские, руки. Она девица гордая и не очень увлечена Володей, хотя и целует украдкой его дагерротипное изображение. Они оба играют в поэтическую дружбу. Володя целует ей руку и говорит: «Любви, разумеется, не надо... Но вы так умны, так милы, что с вами и без любви хорошо!»

Как все это не похоже на тургеневскую первую любовь и уж тем более на толстовское семейное счастье. У Леонтьева — нет серьезности, нет глубины; везде только легкое порхание по садам Эроса, полуневинное рококо фарфоровых петиметров и дам Осьмнадцатого Столетия! Но нет в нем и той грубости, которая иногда скрывалась под блеском Савра и Сакса. Володя фатоват, но вместе с тем мечтателен и нервен, как «Дитя века» позднего романтика Альфреда де Мюссе, которым он тогда очень увлекался.

Легкомыслие в стиле рококо и некоторая романтическая томность сочетались в Володе с еще одним качеством — с расчетом, с трезвостью. Он отлично знает, что нельзя рано жениться и что не следует соблазнять барышень. Но ему также хочется чего-то большего, чем вся эта милая игра с барышнями. Покупную любовь он отвергает: ему не хочется себя осквернить, загрязнить! И он расчетливо мечтает: хорошо бы немного увлечься и соблазниться, соблазнить, но так, чтобы не было никаких неприятных последствий!