ГОГОЛЬ

Осенью 1851 г., когда Тургенев ввел своего протеже в литературные круги, Гоголь находился в Москве, но Леонтьев «не имел ни малейшего желания видеть его или быть ему представленным...». Не потому только, что «Гоголь лицом на какого-то неприятного полового похож», но и из-за «нерасположения» к его творчеству.

После чтения статей Белинского и, в особенности, похвал своего друга Георгиевского, который Гоголю поклонялся, Леонтьев готов был признать «вескую художественность» «Мертвых душ», но все же эта «великая поэма» его отталкивает: там изображается преимущественно «пошлая сторона жизни»; это — «гениально написанная, односторонняя, преувеличенная карикатура»; наконец, плохо, что Гоголь не умел изображать женщин: они у него или уродливы, как Коробочка, или же — это бездушные красавицы вроде Оксаны или Аннунциаты...

Тургенев, тоже Гоголя превозносивший, называл его (со слов Герцена) «бессознательным революционером»; но, как мы уже знаем, это определение вызывало в Леонтьеве одно недоумение. Он пишет в своих воспоминаниях: «...слишком многое мне в этой окружающей меня русской жизни нравилось, чтобы я мог желать в то время каких-нибудь перемен; я хотел только, чтобы помещики и чиновники были к простолюдинам добрее, и больше ничего; о государственных же собственно вопросах я и не размышлял в эти годы...»

Но кое-что в Гоголе Леонтьеву нравилось: лирические отступления в «Мертвых душах» («Тройка в эпилоге» или «могучая поэзия» Вия). И этот другой — поэтический Гоголь даже иначе выглядел — не в жизни, а в воображении Березина, молодого приятеля Володи Ладнева в романе «Подлипки»:

«Как, вы не знаете Гоголя? неужели?» — восклицает наивный мифотворец Березин. «Это великий поэт; это молодой человек, красавец собой, с черными кудрями до сих пор. Ни одна женщина не может устоять против него, когда он посмотрит вот так... Он теперь в самых близких отношениях с графиней Неверовской». Это Гоголь — Ленский, у которого «кудри черные до плеч»! Или Гоголь — похожий на тот портрет Н. В. Кукольника, который втайне «обожала» генеральша Ставрогина (в «Бесах» Достоевского)... Или же... ловелас из повести Бестужева-Марлинского!80

Итак, Леонтьеву нравился Гоголь — романтический сказочник, а не Гоголь — «родоначальник натуральной школы».

Герой ранней леонтьевской повести «Второй брак» — молодой композитор Герсфельд — пишет оперу на сюжет «Тараса Бульбы»:

«Он уже слышал смутный, общий гул зверского рева казаков, густые звуки католического органа, самый зеленый луч, проникавший на пол сквозь зеленую стору, напоминал ему "чудо, совершенное светом", в разноцветных стеклах...» И слышалась ему «то отвага мазурки, то степная тоска, то гик <...> то колокола, переходившие в нечто подобное тихому водному падению, из него в журчание, из журчания в шепот и восторг молитв».

Это замечательное музыкально-живописное описание не более ли конгениально Гоголю, чем социально-обличительная критика Чернышевского в «Очерках гоголевского периода русской литературы»! Все же несомненно, что Гоголь в целом до Леонтьева «не дошел». И в старости его отношение к гоголевскому творчеству не меняется и он отвергает «злые все-таки и сухие творения» вроде «Ревизора», «Игроков», «Мертвых душ»! Заметим, что в гоголевских «карикатурах» Леонтьев не увидел (как, впрочем, и все другие его современники) той поэзии пошлости, которую находил у Гоголя Иннокентий Анненский.

Осенью 1851 г., когда Тургенев ввел своего протеже в литературные круги, Гоголь находился в Москве, но Леонтьев «не имел ни малейшего желания видеть его или быть ему представленным...». Не потому только, что «Гоголь лицом на какого-то неприятного полового похож», но и из-за «нерасположения» к его творчеству.

После чтения статей Белинского и, в особенности, похвал своего друга Георгиевского, который Гоголю поклонялся, Леонтьев готов был признать «вескую художественность» «Мертвых душ», но все же эта «великая поэма» его отталкивает: там изображается преимущественно «пошлая сторона жизни»; это — «гениально написанная, односторонняя, преувеличенная карикатура»; наконец, плохо, что Гоголь не умел изображать женщин: они у него или уродливы, как Коробочка, или же — это бездушные красавицы вроде Оксаны или Аннунциаты...

Тургенев, тоже Гоголя превозносивший, называл его (со слов Герцена) «бессознательным революционером»; но, как мы уже знаем, это определение вызывало в Леонтьеве одно недоумение. Он пишет в своих воспоминаниях: «...слишком многое мне в этой окружающей меня русской жизни нравилось, чтобы я мог желать в то время каких-нибудь перемен; я хотел только, чтобы помещики и чиновники были к простолюдинам добрее, и больше ничего; о государственных же собственно вопросах я и не размышлял в эти годы...»

Но кое-что в Гоголе Леонтьеву нравилось: лирические отступления в «Мертвых душах» («Тройка в эпилоге» или «могучая поэзия» Вия). И этот другой — поэтический Гоголь даже иначе выглядел — не в жизни, а в воображении Березина, молодого приятеля Володи Ладнева в романе «Подлипки»:

«Как, вы не знаете Гоголя? неужели?» — восклицает наивный мифотворец Березин. «Это великий поэт; это молодой человек, красавец собой, с черными кудрями до сих пор. Ни одна женщина не может устоять против него, когда он посмотрит вот так... Он теперь в самых близких отношениях с графиней Неверовской». Это Гоголь — Ленский, у которого «кудри черные до плеч»! Или Гоголь — похожий на тот портрет Н. В. Кукольника, который втайне «обожала» генеральша Ставрогина (в «Бесах» Достоевского)... Или же... ловелас из повести Бестужева-Марлинского!80

Итак, Леонтьеву нравился Гоголь — романтический сказочник, а не Гоголь — «родоначальник натуральной школы».

Герой ранней леонтьевской повести «Второй брак» — молодой композитор Герсфельд — пишет оперу на сюжет «Тараса Бульбы»:

«Он уже слышал смутный, общий гул зверского рева казаков, густые звуки католического органа, самый зеленый луч, проникавший на пол сквозь зеленую стору, напоминал ему "чудо, совершенное светом", в разноцветных стеклах...» И слышалась ему «то отвага мазурки, то степная тоска, то гик <...> то колокола, переходившие в нечто подобное тихому водному падению, из него в журчание, из журчания в шепот и восторг молитв».

Это замечательное музыкально-живописное описание не более ли конгениально Гоголю, чем социально-обличительная критика Чернышевского в «Очерках гоголевского периода русской литературы»! Все же несомненно, что Гоголь в целом до Леонтьева «не дошел». И в старости его отношение к гоголевскому творчеству не меняется и он отвергает «злые все-таки и сухие творения» вроде «Ревизора», «Игроков», «Мертвых душ»! Заметим, что в гоголевских «карикатурах» Леонтьев не увидел (как, впрочем, и все другие его современники) той поэзии пошлости, которую находил у Гоголя Иннокентий Анненский.