ДРУЗЬЯ МАТЕРИ

Феодосия Петровна своего вспыльчивого отца осуждала, но уродилась именно в него: часто из-за пустяков изволила гневаться. Вот надо ехать к царю представлять сына. Но от вольнонаемного лакея исходит ужасный запах. Он приложил к больному пальцу «любимое простолюдинами и самое непозволительное средство». Феодосия Петровна вспылила: она схватывает с головы ток, букли, бросает их на пол, кричит, что все пропало, что к приему она опоздала и т. д. «Муж и брат, видевшие виды оба, среди этой бури на цыпочках удаляются из гостиной». Но нашли другого лакея и она быстро успокоилась. Это сын рассказывает, с ее же слов, и добавляет: «Она больше была похожа на крутого и вспыльчивого мужчину». Можно себе представить, что с ней было, когда она изгоняла из дому чем-то провинившегося мужа, который остаток дней провел в тесном флигеле. Может быть, все это произошло в 1829 году или около этого времени. Имение оказалось разоренным, младшие дети были не устроены, сама она серьезно болела. Могли быть и другие заботы.

Нашелся добрый человек, он ей помог, и они оба сблизились. Это был соседний помещик Василий Дмитриевич Дурново. Его портрет висел в комнате Феодосии Петровны. Сын пишет: «Акварель Соколова представляет мужчину лет 30, быть может с небольшим... Он в модном светло-коричневом сюртуке 20-х гг., в золотых очках. Лицо чрезвычайно тонкое, красивое, нежное, слегка румяное; русые волосы вьются на лбу и висках, как у всех щеголей того времени, когда Байрон умирал в Миссалонгах и слава Пушкина зрела в России». Это русский ампирный барин.

Сохранился не только портрет его, но и записка, положенная в святое святых Феодосии Петровны — в деревянную черную урну с бронзовым распятием наверху. В ней хранились ее драгоценные сувениры. Среди них — вышитая пестрая бабочка с надписью ее рукой: embleme de m-r Dournoff и его ответ: Il 1'etait avant de vous avoir connu. Больше мы ничего о нем не знаем.

До друзей же К. Леонтьева, уже в нашем столетии, доходили слухи, что он не был сыном Н. Б. Леонтьева. Их передает и Н. А. Бердяев.

Константин Николаевич родился в Кудинове 13 января 1831 г., через девять лет после того, как родилась Александра, младшая из шестерых детей Леонтьевых. Ничего утверждать нельзя. Но отцом мог бы быть Василий Дмитриевич Дурново...

В комнате матери висел еще один портрет — кузена отца, Ивана Сергеевича Леонтьева. Он молодой генерал — в латах, орденах и густых эполетах. Нос орлиный и, по замечанию К. Леонтьева, было в нем что-то римское. Сохранился его подарок — белая мраморная ваза, в которую опускалась горящая свеча: тогда вся комната озарялась «восхитительным романтическим полусветом», и становилась виднее надпись: Elle ne s'eteindra qu'avec la vie. Это был «возглас о неугасаемом пламени дружбы». Об Иване Сергеевиче Феодосия Петровна часто вспоминает. Она знала его еще в 1812 г. Он был красавец, и в него влюбилась некая София Сальден. Фанни нередко встречалась с ней в Ростове, куда Леонтьевы бежали от Наполеона. София Сальден умирала от любви к Ивану Леонтьеву, падала в обморок, всячески чудачила. Как-то ночью она бросилась на колени, прямо на мостовую, и заговорила с луной стихами:

O lunet sensible arnie des amants malheureux...

К. Леонтьев пишет, что в Кудинове сохранилось «много милых преданий» о доброте, любезности и веселой энергии Ивана Сергеевича. Он дружил с обоими родителями и рано умер, оставив жену и единственного сына. А В. Д. Дурново появился позднее, по-видимому, незадолго до рождения Константина.

Если какие-нибудь догадки здесь позволительны, то я решился бы предположить, что К. Леонтьеву могло даже импонировать, что появление его на свет было связано с какой-то тайной и что отец его не жалкий, сосланный во флигель Н. Б. Леонтьев, а другой — неведомый поэтический избранник матери. Она чувствовала себя заживо погребенной, отчаивалась, болела и вдруг ее возродила осенняя, последняя любовь. А роды были трудные, преждевременные. Константин родился на седьмом месяце.

Когда он подрастал в 30-х гг., для матери вся жизнь была в прошлом, связанном с разными драгоценными воспоминаниями. Событием были редкие наезды в Калугу или в Петербург, где еще оставались немногие друзья, связанные с ее молодостью и с миром российских богов, с императорской фамилией. В их числе была все та же покровительница, кутузовская дочь — добрейшая Анна Михайловна Хитрово, сестра Елизаветы Михайловны Тизенгаузен, приятельницы Пушкина. И ее портрет висел в комнате матери, потрет дамы в белом чепце и с розовыми лентами. Здесь К. Леонтьев восклицает: «Да! пожилая дама с розовыми лентами! Но эта дама была и в старости своей так мила и красива, что не только на портрете, но и на самом деле эти розовые ленты к ней шли. Я ее хорошо помню».

Феодосия Петровна своего вспыльчивого отца осуждала, но уродилась именно в него: часто из-за пустяков изволила гневаться. Вот надо ехать к царю представлять сына. Но от вольнонаемного лакея исходит ужасный запах. Он приложил к больному пальцу «любимое простолюдинами и самое непозволительное средство». Феодосия Петровна вспылила: она схватывает с головы ток, букли, бросает их на пол, кричит, что все пропало, что к приему она опоздала и т. д. «Муж и брат, видевшие виды оба, среди этой бури на цыпочках удаляются из гостиной». Но нашли другого лакея и она быстро успокоилась. Это сын рассказывает, с ее же слов, и добавляет: «Она больше была похожа на крутого и вспыльчивого мужчину». Можно себе представить, что с ней было, когда она изгоняла из дому чем-то провинившегося мужа, который остаток дней провел в тесном флигеле. Может быть, все это произошло в 1829 году или около этого времени. Имение оказалось разоренным, младшие дети были не устроены, сама она серьезно болела. Могли быть и другие заботы.

Нашелся добрый человек, он ей помог, и они оба сблизились. Это был соседний помещик Василий Дмитриевич Дурново. Его портрет висел в комнате Феодосии Петровны. Сын пишет: «Акварель Соколова представляет мужчину лет 30, быть может с небольшим... Он в модном светло-коричневом сюртуке 20-х гг., в золотых очках. Лицо чрезвычайно тонкое, красивое, нежное, слегка румяное; русые волосы вьются на лбу и висках, как у всех щеголей того времени, когда Байрон умирал в Миссалонгах и слава Пушкина зрела в России». Это русский ампирный барин.

Сохранился не только портрет его, но и записка, положенная в святое святых Феодосии Петровны — в деревянную черную урну с бронзовым распятием наверху. В ней хранились ее драгоценные сувениры. Среди них — вышитая пестрая бабочка с надписью ее рукой: embleme de m-r Dournoff и его ответ: Il 1'etait avant de vous avoir connu. Больше мы ничего о нем не знаем.

До друзей же К. Леонтьева, уже в нашем столетии, доходили слухи, что он не был сыном Н. Б. Леонтьева. Их передает и Н. А. Бердяев.

Константин Николаевич родился в Кудинове 13 января 1831 г., через девять лет после того, как родилась Александра, младшая из шестерых детей Леонтьевых. Ничего утверждать нельзя. Но отцом мог бы быть Василий Дмитриевич Дурново...

В комнате матери висел еще один портрет — кузена отца, Ивана Сергеевича Леонтьева. Он молодой генерал — в латах, орденах и густых эполетах. Нос орлиный и, по замечанию К. Леонтьева, было в нем что-то римское. Сохранился его подарок — белая мраморная ваза, в которую опускалась горящая свеча: тогда вся комната озарялась «восхитительным романтическим полусветом», и становилась виднее надпись: Elle ne s'eteindra qu'avec la vie. Это был «возглас о неугасаемом пламени дружбы». Об Иване Сергеевиче Феодосия Петровна часто вспоминает. Она знала его еще в 1812 г. Он был красавец, и в него влюбилась некая София Сальден. Фанни нередко встречалась с ней в Ростове, куда Леонтьевы бежали от Наполеона. София Сальден умирала от любви к Ивану Леонтьеву, падала в обморок, всячески чудачила. Как-то ночью она бросилась на колени, прямо на мостовую, и заговорила с луной стихами:

O lunet sensible arnie des amants malheureux...

К. Леонтьев пишет, что в Кудинове сохранилось «много милых преданий» о доброте, любезности и веселой энергии Ивана Сергеевича. Он дружил с обоими родителями и рано умер, оставив жену и единственного сына. А В. Д. Дурново появился позднее, по-видимому, незадолго до рождения Константина.

Если какие-нибудь догадки здесь позволительны, то я решился бы предположить, что К. Леонтьеву могло даже импонировать, что появление его на свет было связано с какой-то тайной и что отец его не жалкий, сосланный во флигель Н. Б. Леонтьев, а другой — неведомый поэтический избранник матери. Она чувствовала себя заживо погребенной, отчаивалась, болела и вдруг ее возродила осенняя, последняя любовь. А роды были трудные, преждевременные. Константин родился на седьмом месяце.

Когда он подрастал в 30-х гг., для матери вся жизнь была в прошлом, связанном с разными драгоценными воспоминаниями. Событием были редкие наезды в Калугу или в Петербург, где еще оставались немногие друзья, связанные с ее молодостью и с миром российских богов, с императорской фамилией. В их числе была все та же покровительница, кутузовская дочь — добрейшая Анна Михайловна Хитрово, сестра Елизаветы Михайловны Тизенгаузен, приятельницы Пушкина. И ее портрет висел в комнате матери, потрет дамы в белом чепце и с розовыми лентами. Здесь К. Леонтьев восклицает: «Да! пожилая дама с розовыми лентами! Но эта дама была и в старости своей так мила и красива, что не только на портрете, но и на самом деле эти розовые ленты к ней шли. Я ее хорошо помню».