Тема 8. Современная зарубежная философия

Ранний позитивизм

         Огюст Конт (1798-1857) стал основоположником направления, получив разностороннее естественнонаучное образование в Парижской политехнической школе. Основной труд – «Курс позитивной философии» (в 6 т.).  

1. Развитие человеческого интеллекта подчиняется закону трех стадий: теологическая - метафизическая - научная.

Историческое развитие разума начинается с теологического этапа, где господствуют фантазия и воображение, производящие разнообразные фикции. Древние люди выдумывали фетиши (фр. fetiche – амулет) и, наделяя обычные предметы сверхъестественными свойствами, поклонялись им как духам. В дальнейшем юный и наивный ум преобразовал духов в богов, а затем их объединил в единого бога. На метафизической стадии разум начинает искать абстрактные сущности и создает множество умозрительных систем. Философия утверждается в качестве рациональной, но спекулятивной мысли, далеко улетающей за рамки реальности. Однако без этого не возникли бы многие социальные идеалы. Кроме того, в недрах философии постепенно вызрела наука и ее триумфальное восхождение составило содержание позитивной стороны.

2. Как позитивное знание наука изучает факты и законы действительности и разрабатывает проекты социальных реформ.

Имея в лице Канта яркий образец критики, Конт всю философию оценил как отрицательное знание. На уровне метафизической абстракции важны лишь логические доводы разума. Совершенно другие ориентиры у науки. Если философ обсуждает проблему «почему?», то ученого интересует вопрос «как?». Знание здесь начинается с фиксации реальных фактов, но одного описания недостаточно. Для успешного действия очень важно предвидеть события и это возможно только на основе познания законов реальности. Это и составляет главную цель науки, которая достигается на пути создания теорий. Наблюдение, эксперимент и сравнение образуют ядро научного метода.

Для разрешения социальных кризисов и реформирования общества нужно создать «социальную физику». У социологии обязательно будет два уровня знаний: факты науки и теории. Такое двуединство составляет отличительную черту позитивного знания. Обладая ею, научная социология позволит привести общество к социальному порядку.

3. Позитивная философия есть методология науки.

Хотя Конт признал ценность традиционной философии, ее он считал преходящей. Метафизика помогла сформироваться позитивной науке и сама должна измениться под влиянием духа позитивности. Во внешнем мире у философии нет своего предмета, им должна стать усложняющаяся структура положительного знания науки. Позитивист должен анализировать отношения между отдельными научными дисциплинами и строить классификации. Конт предложил свой вариант классификации наук, прогнозируя рождение социологии.

Кроме Конта к раннему позитивизму можно отнести английских философов Дж.С. Милля (1806-1873) и Г. Спенсера (1820-1903).

Второй позитивизм, или эмпириокритицизм

На данном этапе стала усиливаться тенденция субъективизации, где на первое место выдвинулся психический опыт ученого. Ярким представителем этого направления стал австрийский ученый и философ Эрнст Мах (1838-1916). Его основные книги – «Анализ ощущений», «Познание и заблуждение» и другие.

1. Наука развивает человеческий опыт, основным содержанием которого являются ощущения (сенсуализм-эмпиризм).

Эволюционная теория стала для Маха отправной точкой размышления. Все живое приспосабливается к окружающей среде и познание обслуживает этот универсальный процесс. Если от сознания требуется ориентация в среде, то эту функцию наилучшим способом исполняет чувственность. Все организмы совершенствуют свой чувственный опыт. Человек здесь не является исключением, его чувственность является самой развитой. Элементами опыта выступают различные ощущения: впечатления твердости и мягкости, цвета, звуки и т.п. Разрозненные ощущения непрактичны, поэтому любой опыт состоит во взаимосогласовании разных ощущений.

2. Объектов, пребывающих за пределами ощущений (Бога, атомов, вещей и т.п.), не существует (субъективный идеализм).

Мах критиковал любую форму реализма, признающую какие-либо объекты. Здесь он более радикален, чем Юм. Если тот ставил Бога, материю и вещи под сомнение, то Мах уверен в их отсутствии. Его эмпиризм не скептический, а субъективистский. И здесь важно понять суть доводов  философа.

2.1. Из нейтральных элементов можно объяснить оппозицию материализма и идеализма. Оценим реализм простого человека. Он полагает, что вне его сознания существуют вещи, отличные от ощущений – камни, почва, воздух, деревья и т.п. По мнению Маха, это наивные иллюзии, которые закреплены традиционным обучением. В действительности любая вещь есть не что иное, как устойчивый комплекс ощущений. Так, вода тождественна связке впечатлений жидкого, холодного – теплого, прозрачного. Традиционная философия отталкивается от наивного реализма. Если материализм развивается до признания первичности материи, то идеалист ставит ее в зависимость от некоторого абстрактного сознания. По Маху, все это искусственные схемы. Ощущения сами по себе нейтральны – ни материя, ни сознание. Эти «эффекты» можно получить в зависимости от нашего отношения к ощущениям. Возьмем такое ощущение как цвет. Если отнестись к нему, как это делает физик – зависимость цвета от частоты света, то получится «материальная вещь». Физиологу же интересно отношение цвета к рецепторам сетчатки. Здесь возникает феномен «сознания».

Примеры Маха не могут разубедить ни материалиста, ни объективного идеалиста. Он исповедует линию субъективизма и его тезис о нейтральности ощущений ложен. Если ощущение принадлежит чувственному миру определенного индивида, то оно есть элемент его сознания. Цвет как таковой всегда является единицей чувственности, а свет есть объективный физический процесс. Различие между сознанием и не-сознанием нельзя нейтрализовать.

3. Научная теория экономно организует специализированные ощущения.

Между ощущениями не-ученого и ощущениями ученого радикальной разницы нет. Отличие сводится к тому, что научные ощущения или факты получают дисциплинарную специализацию посредством связи с особыми теориями и приборами. Чувственный опыт физика не совпадает с опытом восприятия биолога, у них разные методики наблюдения. Но почему ученые не ограничиваются областью ощущений-фактов и создают теории? Ведь к этому их не могут побудить «объекты», за ощущениями их нет? Здесь Мах использует принцип экономии. Научный опыт непрерывно растет, объем ощущений становится чрезвычайно большим. Выход здесь только один – вводить рациональные формы экономии. Они весьма разнообразны: 1) замена ощущений словами языка; 2) выделение типичных фактов и классификаций; 3) замена многих родственных фактов законом. Все это и есть теоретическое мышление.

4. Атомы, абсолютное пространство и абсолютное время суть ненужные костыли для здоровой физики.

«Теория есть экономная сводка ощущений». Этот тезис Маха жестко привязывает научную теорию к чувственным фактам. По сути дела у нее нет собственных качеств и относительной свободы от эмпирии. Но история науки полна высоких теоретических абстракций. Так, И. Ньютон ввел понятие атома, абсолютного пространства и абсолютного времени для становления теоретической механики. Мах расценил их концептуальными чудовищами, ибо они потеряли всякую связь с ощущениями. В этой позиции проявился как здравый, так и негативный эмпиризм. Последний имел место в отношении атомов. Через них Ньютон определял как инерционную, так и гравитационную массы. Это оказывалось правильным решением и последующее развитие естествознания показало перспективность атомизма. Что же касается критики абсолютного пространства и абсолютного времени, то тут Мах оказался прав. Здесь эмпиризм уподобился «бритве Оккама» и эта позиция повлияла на творчество Эйнштейна, который своей специальной теорией относительности устранил ньютоновские абсолюты.

Логический позитивизм или неопозитивизм.

Рудольф Карнап (1891-1970) был безусловным лидером логического позитивизма. Логика вошла в его жизнь, когда он учился в Германии у Г. Фреге. Она была в центре внимания, когда он работал в Венском университете и в США (с 1935). Основные труды: «Логический синтаксис языка», «Философские основания физики. Введение в философию науки».

1. Эмпиризм следует развивать логическим анализом языка науки.

Неопозитивисты были твердо намерены продолжать линию эмпиризма в философии науки. Но можно ли эмпирию ограничить ощущениями  и восприятиями ученого, как это сделал Мах? Здесь они не согласились со своим учителем. Мир чувственных впечатлений весьма изменчив, относителен и эта яркая субъективность известна каждому. Легко ли рассказать другому о своем потоке переживаний даже в отношении простых видов действий (праздничный ужин, купание в водоеме и т.п.)? Все здесь сталкиваются с серьезными трудностями. А если взять науку, то они возрастают на несколько порядков, ибо наука стремится к объективному знанию. Выход ученые нашли в выработке особого языка, на который можно перевести ощущения и восприятия. Поскольку содержанием языка становится логика, философу-позитивисту нужно отбросить психологию (чем занимался Мах) и развивать логику науки.

1.1. Непосредственные данные научного опыта можно выразить протокольным языком. Ощущения ученого неопозитивисты предпочли называть непосредственными данными опыта. Они и составляют исходный уровень научной эмпирии, то, что видят, слышат и чувственно воспринимают исследователи. Это субъективное содержание можно выразить естественным языком, но его возможности объективации ограничены из-за того, что многие слова имеют несколько значений.

Карнап предложил разработать искусственный язык с четкой логической структурой: а) словарь исходных терминов; б) логические процедуры, переводящие ощущения в понятия. Все это привело к созданию системы протокольных предложений. Первый вариант Карнапа был во многом похож на язык, описывающий физико-химические опыты. «Будучи помещенным в воду, вещество Х растворяется». В дальнейшем были разработаны более совершенные варианты символической логики с оптимальным набором постоянных и переменных элементов. «Вещизм» здесь растворился в универсальной формальной символике. Итак, у научной эмпирии появилось два уровня: непосредственные данные (ощущения и восприятия) и язык протокольных предложений.

Логические позитивисты приписали протокольным предложениям черты идеального образца: а) точное выражение чувственного опыта ученого; б) несомненная истинность; в) независимость от теоретического знания. Методологи других направлений показали, что это далеко не так. Всегда существует «зазор» между ощущениями, восприятиями и их протокольными записями. Нейтральность языка наблюдений – миф, ибо теории явно и чаще неявно накладывают неизбежный отпечаток на эмпирический язык. Отсюда у последнего нет гарантий в безошибочности. Эта критика была вполне обоснованной и неопозитивисты вынуждены были смягчать свои принципы.

2. Значение теоретического высказывания определяется условиями его эмпирической проверки (принцип верификации).

Ученого-теоретика всегда подстерегает серьезная опасность – улететь на крыльях воображения за пределы науки. Без высокой свободы разума нельзя расковать игру ума, дающую научные гипотезы. Такие догадки вполне рациональны и указывают на логически возможные связи. Но ученому этого мало, нужно, чтобы гипотеза соответствовала изучаемой реальности.

Согласно основной установке эмпиризма научную теорию нужно связывать с чувственным опытом. Если последний получил двойную структуру, то требуется сконструировать соответствующую связь с теоретическим уровнем. Такая разработка и получила название принципа верификации (лат. verus – истинный, eacere – делать). Его суть свелась к утверждению: любую общую теорию надо замыкать на протокольный язык и ощущения.

2.1. Всегда необходима прямая и непосредственная верификация. Сначала Карнап и его единомышленники предложили весьма простую схему. Допустим, что существует некая теория и мы сомневаемся в ее научности. Нужно сделать так, чтобы из этой теории способом дедуктивной логики выводились протокольные предложения. Если такая связь устанавливается, значит, данная теория имеет эмпирическую истинность. В том случае, если следствие гипотезы расходится с протоколом, происходит ее опровержение. Но даже это подтверждает научный характер теории (истинность – ложность).

Оппоненты Карнапа допустили частичную справедливость прямой верификации. Действительно, в науке существуют эмпирические законы, которые подтверждаются непосредственно наблюдаемыми терминами. К этому принадлежат законы, связывающие давление, объем  и температуру газов. Но и в этом случае верификация не дает полного и окончательного подтверждения, ибо речь идет о нескольких фактуальных предложениях. Но самое главное, кроме эмпирических законов имеют место теоретические законы, которые включают ненаблюдаемые величины – напряженность магнитного поля, спин и волновая функция электрона и т.п. Здесь непосредственная верификация вообще невозможна.

2.2. Теоретические гипотезы подтверждаются косвенной верификацией. Карнап признал критику обоснованной в отношении двух аспектов. Полная верификация эмпирических законов предполагает получение бесконечного ряда наблюдательных фактов, зафиксированных в языке. Реальная наука ограничивается некоторой конечной группой протоколов, что придает эмпирической теории статус вероятной гипотезы. Что же касается фундаментальных теорий с ненаблюдаемыми терминами, то их верификация происходит косвенным образом. Из такой теоретической гипотезы дедуктивно выводятся эмпирические законы и уже они подтверждаются чувственными данными и протоколами языка. Здесь важно не только объяснять известную эмпирию, но и предсказывать новые эмпирические законы. Так, общая теория относительности (ОТО) А. Эйнштейна содержит ненаблюдаемые термины: гравитационное поле, искривление пространственно-временного континуума и т.д. Ее признали научной не за математическую красоту, а за то, что она объяснила эмпирический закон движения перигелия Меркурия и предсказала эффект отклонения светового луча вблизи тяготеющей массы. Эксперименты А. Эддингтона по наблюдению света некоторой звезды вблизи диска Солнца подтвердили предсказание и тем самым косвенно верифицировали ОТО.

2.3. Оптимальную связь теоретических и эмпирических понятий осуществляют правила соответствия. Карнап признал, что эмпирические законы невозможно вывести из теоретических систем. Их несоизмеримость следует преодолевать особыми правилами соответствия. Речь идет о множестве правил, позволяющих связывать теоретические (ненаблюдаемые) термины с протокольными (наблюдаемыми) предложениями. К примеру, в молекулярной теории ненаблюдаемым является понятие кинетической энергии. Правило соответствия формулируется здесь так: «Температура газа пропорциональна средней кинетической энергии его молекул». Данное правило связывает кинетическую энергию с температурой газа, которая измеряется термометром. Поскольку можно говорить о двух видах языка – теоретическом и эмпирическом – правила соответствия аналогичны двуязычному словарю. Как известно, любой перевод проигрывает в передаче значений, всегда часть смысла теряется. Так же обстоит дело и с правилами соответствия. Они лишь связывают различное, дополняют их и не претендуют на какую-то замену двух уровней знания. Итак, правила соответствия посредством особой интерпретации устанавливают смысловую связь теорий с эмпирическим языком.

3. Если логика и математика аналитичны, то традиционная философия преимущественно бессмысленна.

Логические позитивисты были единодушны в том, что принцип верификации не распространяется на логику и математику. Их особое положение в науке обусловлено тем, что они никак не связаны с чувственным опытом. Логика и математика имеют природу человеческого языка, они суть формы развития символического языка. И уже Кант очень правильно выразил их суть понятием аналитичности, здесь важен синтаксис (связи символов друг с другом), а не семантика (отнесение символов к денотатам-объектам). Таким образом, логика и математика чисто формально развивают внутреннюю структуру научного языка.

3.1. От спекулятивной метафизики к логическому анализу науки. Для логических позитивистов был очень важен вопрос о разграничении науки и не-науки. Особое место здесь занимала демаркация науки и философии, последняя очень часто претендовала на положение высшей теоретической науки. Принцип верификации стал решающим средством различения. Никаких правил соответствия не найти для того, чтобы из философского утверждения вывести какой-либо эмпирический закон. Метафизика не способна предсказывать и предлагать фактуальные гипотезы. Тогда в чем ее природа?

Философы-классики неправильно использовали естественный язык, в котором существуют содержательный модус (указание на объекты) и формальная структура (слова и их связи). Смешение этих модусов привело к тому, что ряду терминов были приписаны значения объектов, хотя в действительности подразумевались чисто словесные формы. Иначе говоря, семантика незаконно заняла место синтаксиса. Так, Парменид  из глагольной связки «есть» сконструировал категорию «бытие» со значением объективной сущности. С логической точки зрения его следует признать бессмысленным.

И все же философия может вернуть себе уважение, если она станет техникой логического анализа языка. Это значит, что из своих ошибок она извлечет урок и обратит его к современному опыту науки. Для этого философу потребуется кропотливо входить во все тонкости научной деятельности, чтобы понять ее узловые методы и их результаты. Если А. Эйнштейн, Н. Бор и В. Гейзенберг были на высоте философии при обсуждении проблем квантовой физики, то и философам нужно соответствовать духу науки.

К середине XX века логический позитивизм потерял роль лидера среди направлений философии науки. Принцип верификации получил заслуженную критику со стороны фальсификационизма К. Поппера. И все же некоторые установки логического позитивизма стали непреходящим «здравым смыслом» науки и философской методологии: а) держаться почвы твердых фактов, связанных с теорией; б) вместо пустопорожних разговоров заниматься предметным и аргументированным анализом; в) различать в научном знании объектные, логические и языковые аспекты.

Литература

Конт, О. Дух позитивной философии. (Слово о положительном мышлении) [Текст] / О. Конт. – Ростов н/Д., 2003.

Карнап, Р. Философские основания физики. Введение в философию науки [Текст] / Р. Карнап. – М., 1971.

Мах, Э. Познание и заблуждение. Очерки по психологии исследования [Текст] / Э. Мах. – М., 2003.

Аналитическая философия

Это направление весьма близко к логическому позитивизму и во многом с ним пересекается. Оно возникло на рубеже XIX-XX веков в англоязычных странах.

Историко-философской предпосылкой аналитизма стал рационализм как многообразие учений о разуме. Как известно, Парменид, Демокрит, Платон и другие мыслители выделяли разум и возвышали его над всеми другими познавательными способностями. На становление аналитического направления повлияли и новые факторы: а) «лингвистический поворот» – особое внимание философов к языку как главному средству разума; б) «логический поворот» – бурное развитие логики и, особенно, математической логики. На стыке традиций и новаций родилась программа аналитизма – средствами логики прояснять языковые выражения науки и философии.

Но почему науке требуется логический анализ, если открытия и теории уже состоялись? Аналитики показывают, что открытия в науке совершаются интуицией. Здесь эффективно действует наглядно-практический опыт, он эффективен, смел, но он не различает, где истина и заблуждение. Стало быть, за интуицией, действие которой чревато ошибкой, должна идти логика, она и показывает, где истина и где заблуждение. Кроме того, интуиция частична и поверхностна, в то время как логика не боится глубины и исследует все возможности проблемной ситуации, что делает ее систематичной. Так, одна из аксиом геометрии Евклида, основанная на интуиции, утверждает, что можно провести через точку вне прямой одну параллельную прямую. Неевклидовы же геометрии развивают логические возможности и говорят о бесконечном и нулевом вариантах. Здравый смысл признает, что целое больше части. Но в теории Г. Кантора части бесконечного множества имеют столько же членов, сколько имеет и все множество. Итак, за интуицией в науке обязательно должна идти логика.

В традиционной философии также очень многое построено на интуиции. Здесь берутся положения узкого эмпирического опыта и превращаются в универсальные категории. Так, Аристотель обратил внимание на деятельность ремесленников и художников, где неопределенному материалу (глине, древесине, мрамору и т.п.) придается упорядоченная форма. Универсализация этих актов породила философские понятия материи и формы. Но где уверенность, что все процессы действительности являются формообразованием? Другой особенностью философского мышления выступает экспериментирование с языком. Типичная процедура – обобщение в виде метафоры («все есть Огонь», «все есть Река» и т.п.). Часто практикуется замена глагола существительным («есть, существует – бытие, существование»). Старая философия также нуждается в работе аналитика, следствием которой становятся ясные и строгие понятия.

Готлоб Фреге (1848-1925) – немецкий логик и математик, отец математической логики. Его можно считать предтечей аналитического движения.

1. Предметом логики являются мысли, которые пребывают не в сознании людей, а в своем объективном мире.

По мнению Фреге, всю реальность можно разделить на три мира: мир вещей, многообразие сознаний людей и мир мыслей. Бесконечное множество вещей-объектов образует содержание внешнего мира. Сознание является внутренним миром отдельного человека, здесь существует многообразие психических процессов и их продуктов: настроения, эмоции, ощущения, представления и мышление. Здесь уместно использовать старый термин «душа», что выражает субъективную специфичность сознания – каждый чувствует, представляет и мыслит по-своему. В изучении этого причудливого и изменчивого мира доминирует психология. Совсем другие свойства присущи мыслям.

Самая главная необычность мысли та, что она не зависит от субъективности того или иного человека. Мысли не нуждаются в существовании определенных индивидов как носителей, зато представлениями могут обладать только конкретные личности. Математические мысли: 2х2=4, «прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками» – общезначимы для всех людей. Более того, они существуют вечно, до и вне любого сознания (перекличка с эйдосами Платона). Такое положение мыслей и делает их предметом теоретической науки.

1.1. Мышление как формулирование мыслей в языке. Все переходы от вещей к представлениям и обратно не задевают мыслей. Для человека мысли начинают существовать через мышление, в этом процессе мысли не производятся, а только формулируются. Сверхчувственные мысли облекаются в чувственные одежды речи, в качестве которых выступают предложения языка. Мышление, которое формулирует языковые конструкции, не создает мысли, а лишь открывает и усваивает их. Для Фреге это положение имеет ключевое значение. У мыслей и мышления как представителя сознания неравноправные отношения. Если мысли существуют независимо от любого способа мышления, то последний зависит от мыслей как своего объекта и содержания.

2. Логика различает значение и смысл.

Целая группа наук изучает язык, не интересуясь его содержанием. Стратегия синтаксиса поверхностна, ибо игнорирует главную функцию языка – выражение мыслей. Этот недостаток компенсирует логика, предметом изучения которой являются мысли, воплощенные в предложениях. Они исследуются здесь в плане выявления истинности (истинно – ложно). Сформулированная в предложении мысль обладает триадической структурой: имя – значение – смысл. Имя есть знак – метка для объекта (денотата). Значением имени является денотат как обозначаемый объект. Мысленное содержание предложения есть его смысл. Так, слово «Киров» выступает знаком города, расположенного северо-восточнее г. Москвы. «Киров – центр Кировской области», «Киров – крупная железнодорожная станция». Оба предложения имеют разные смыслы иодно и то же значение (Киров как денотат), которое и характеризуется истинностью.  Слово, находящееся в нормативном контексте, может иметь смысл и не иметь значения. Таково слово «Пегас» в античном тексте.

3. Логический анализ способен выявлять неявные заблуждения.

Протестантский профессор Б. Пюньер полагал, что существование является таким же естественным свойством тел, как их цвет, твердость и т.п. Фреге вступил с ним в дискуссию и опроверг его мнение логическими доводами.

В логике предмет обозначается как субъект (S), а его свойство – как предикат (Р). Они соединяются связкой «есть» (или «не есть»), которая отмечает причастность Р к S: «S есть (или не есть) Р». Построим предложение «стол существует», стол заменим субъектом S и получим: «S существует». Кажется, что это выражение указывает на свойство существования. Но сравним «S есть» с его отрицанием «S не есть». Эти предложения не подчиняются правилу – истинное и ложное суждения относятся к одному и тому же S. У нас же «S не есть» уничтожает само S. Такого не должно быть. Если вернуться к исходному выражению «S есть» (или не есть) P» и вместо Р подставить S, то получим два выражения: «S не есть S»; «S есть S». Первое абсурдно, а второе выражает закон тождества. Итак, «стол существует» означает «стол есть стол». Глагольная связка «есть» относится к логическому закону тождества, а свойства существования нет.

Важный вклад в становление основ аналитизма внес польский логик Альфред Тарский (1902-1983).

 Языковые описания истинны, если они соответствуют фактам.

Еще Аристотель представил понимание истины как знания, соответствующего объективной действительности. Здесь наивно предполагалось, что между внешним, материальным объектом и внутренним, идеальным знанием возможно прямое соответствие (или корреспонденция). Тарский преобразовал эту схему, поместив обе стороны соответствия в поле языкового разума. Одной стороной у него стало предложение, взятое в целом, а другой – элемент данного предложения, названный фактом. Если первое соответствует второму, сохраняя некоторое различие, то здесь налицо истинность. Несоответствие означает ложность. Соответствие, где предложение и факт имеют один и тот же смысл, является тавтологией.

 Если факт представлен объектным языком, то предложение существует в метаязыке.

Чтобы не было тавтологии, между фактом и предложением должно существовать некоторое различие. Факт необходимо выразить объектным языком, где речь идет только о предмете и его свойстве. «S есть Р» или «Снег бел». Все же предложение должно относиться к метаязыку, который богаче объектного (включает его как элемент) и позволяет его оценивать и интерпретировать. Пример: «Предложение «Снег бел» истинно тогда и только тогда, когда снег бел». Если в правой части фигурирует факт в объектном языке, то все предложение, построенное в метаязыке, оценивает модус истинности.

Бертран Рассел (1872-1970) – выдающийся британский логик, математик, философ. Основные труды: «Принципы математики» (совместно с А. Уайтхедом), «Человеческое познание: его сфера и границы», «История западной философии».

1. Надо различать имя и дескрипцию.

Английский писатель Вальтер Скотт из предосторожности не подписал своим именем роман «Бэверли». Но роман имел успех и Скотт стал подписывать свои произведения «автор Бэверли». Король Георг IV вопрошал: «Является ли Скотт автором Бэверли?». На первый взгляд кажется, что Скотт и автор Бэверли – одно и то же. Но будет точнее, если их развести. Скотт – имя; автор Бэверли – описание. Имя только обозначает денотат, а дескрипция дает дополнительные сведения о денотате, в том числе указывает на существование автора.

2. Все парадоксы не различают объектный язык и метаязык.

Издавна известен парадокс лжеца: «Я лгу». Здесь человек одновременно лжет и говорит правду (уличает себя во лжи). Для разрешения парадокса надо потребовать от лжеца ввести объектный язык. «Предложение «Я лгу» истинно (ложно) тогда, когда я лгу» (метаязык – объектный язык). Здесь уже нельзя одновременно лгать и говорить правду.

В 1931 г. австрийский ученый Курт Гедель (1906-1978) доказал теорему о неполноте: в семантически замкнутых языках возникают противоречия, с которыми невозможно бороться (разрешать) средствами этих языков. Так, нельзя доказать отсутствие противоречий в арифметике средствами арифметики. Здесь надо данный язык оценить как объектный и искать соответствующий метаязык. Сам метаязык может стать предметом анализа, то есть объектным языком. В этой относительности есть важный критерий – метаязык всегда богаче объектного языка.

3. Множества, которые являются членами самих себя, дают парадоксы.

Имеются классы (типы) различных вещей. Класс может быть членом самого себя, иногда – нет. Класс чайных ложек не есть чайная ложка. Но класс вещей, который не является чайными ложками, сам есть вещь, не являющаяся чайной ложкой. Следовательно, он член самого себя.

Парадокс парикмахера: Единственный парикмахер в селении получил приказ брить всех тех, кто не бреется сам. И вот парикмахер бреет всех бородатых, ходит по домам. Он сам обрастает бородой. Может ли он сам себя брить? Если он будет бриться, то он должен себя брить. Но если он сам бреется, то он не должен это делать.

4. Истинное предложение ничего не может говорить о себе.

В обычном разговорном языке предложение может говорить о себе и это недостаток, на который не обращают внимание. Но в науке надо ввести ограничения. Правило-запрет: «Предложения, которые относятся к некоторой совокупности предложений, никогда не могут быть членами этой совокупности».

5. Надо все предложения разделять на порядки – типы, учитывающие разницу объектного языка и метаязыка.

Если предложения описывают внеязыковые явления, то их следует отнести к первому порядку. «Лед есть белый» (Р1). Предложения второго порядка будут занимать некоторое отношение к предложениям первого порядка. «Предложение Р1 истинно» (а). Уже отношение к (а) будет выражать предложение третьего порядка. «Предложение (а) написано на русском языке». Предложение первого порядка соответствует объектному языку, предложения второго и третьего порядков – уровни метаязыка.

6. Научное знание следует конструировать из атомарных предложений через молекулярные высказывания в систему исчисления высказываний.

Данный принцип получил название логического атомизма. Рассел полагал, что науке за образец надо взять структуру физического мира, где из относительно простых атомов строятся сложные молекулы. Атомарное высказывание («S есть Р») должно отражать атомарный факт. Из множества атомарных предложений посредством логических операций (конъюнкции, дизъюнкции, импликации и т.п.) составляется молекулярное предложение. «Сократ – гражданин Афин» (а1) «Сократ – муж Ксантиппы» (а2), «Сократ – афинянин и муж Ксантиппы» (м). Если к множеству молекулярных предложений применить правила (законы) логики, то это даст исчисление как систему взаимосвязанных высказываний. Таковы научные теории высокого уровня развития.

7. Логический атомизм способен устранить путаницу философских абстракций.

Главная беда философской метафизики – чрезмерно большие ходы спекулятивной мысли. Как только мыслитель обнаруживает полюбившийся ему образ реальности, он сразу же приписывает его всему миру («все течет как река»). Здесь философу можно посоветовать перейти на микроскопические шаги, которые можно контролировать логикой. Другая типичная болезнь традиционных философов – смешение и переплетение разнородных понятий. Диалектика Платона и Гегеля призывает к сочетанию противоположностей: бытия с небытием, единого и многого, сохранения и изменения и т.п. Здесь нарушается главный закон логики – исключение противоречий. Спутанную бороду Платона надо сбривать «бритвой Оккама».

Людвиг Витгенштейн (1889-1951) – австро-британский мыслитель, он стал вершиной аналитической философии. В его творчестве выделяют два этапа: а) логический (до 1933г.) – ранний. «Логико-философский трактат» (1921); б) философско-лингвистический (после 1933г.) – поздний. «Философские исследования» (посмертное издание).

Ранний Витгенштейн был озабочен следующими вопросами: Как показать «мухе», то есть философу выход из мухоловки? Как установить прозрачные отношения между языком и реальностью?

1. Структура логики и языка подобна структуре внешнего мира.

Витгенштейн следует по стопам  логического атомизма Рассела.

1.1. Структура мира суть объекты и факты. Объекты – простые и постоянные элементы, факты же суть события, состоящие из объектов. Это подвижные конфигурации (то, что случается; то, что имеет место). Существуют не вещи, а факты.

1.2. Если знания – картины актов, то язык имеет некартинный характер. Главное назначение знаний состоит в том, чтобы изображать факты. Это и делает теории набором идеальных картин, которые подобны фактам как предметам своего соответствия. Только здесь можно говорить об истинности. Язык уже не является картиной, ибо ему нужно представлять знания в некоторой чувственной оболочке. Единицы языка суть одежды разнообразных мыслей, которые лишь намекают на контуры тела, то есть сочетания слов являются знаками, но не истинами.

1.3. Логика есть не теория, а формальное выражение внутренней связности языка. Как форма знания язык представляет собой весьма обширное образование: слова, предложения, речи-тексты. Этнические языки возникли стихийно и функционируют бессознательно, что означает слепое формирование нормативных связей между элементами. В практической жизни норма поддерживается традицией и привычкой, но для науки этого оказалось недостаточно, что и породило логику. Она ни о чем не информирует, ее дело – наведение порядка внутри языка. Внутренняя связность достигается путем обнаружения противоречий и их устранения.

2. Философия должна стать не теорией, а деятельностью по логическому прояснению мыслей.

Старая философия претендовала на описание фактов (метафизика, антропология и т.п.). Но это оказалось ошибочной стратегией, ибо философия далека от научного метода. Другой ее ориентир может быть связан с логической работой в отношении языка. В науке динамичное развитие знаний опережает возможности языковых форм, сложные теории нередко облекаются  в ткань обыденных слов и это создает путаницу и неясность. Такие предметы вполне под силу философу-аналитику.

3. Не существует взаимно-однозначного соответствия между языком и действительностью.

Поздний Витгенштейн уходит от своей наивной модели мира и познания. Он пересматривает их взаимоотношение, вводя понятие человеческой жизни. Не внешний мир как таковой, а богатство форм социальной деятельности – быт, труд, политика, искусство, общение – определяет положение языка. Бытие людей конституирует отношение между языком и миром.

4. В жизненных коммуникациях важны семантика и, особенно, прагматика языка.

Семантика раскрывает систему отношений языка к внешней реальности. Но если Фреге в качестве основного знака выделял имя, то у Витгенштейна фигурирует предложение. Сами по себе имена суть неопределенные знаки, они понятны только в предложениях (пропозициях), где существует смысловой контекст и возможно истолкование значения. Предложение не обозначает факт, а описывает его в форме мысли. Оно показывает, как существует предмет, но не что он такое.

Роль языка непонятна без прагматики, которая выявляет, что значение предложения есть его употребление в фактической ситуации. Как нельзя ходить по идеально гладкому льду, так невозможно говорить на идеальном языке. Жизнь как передвижение требует отклонений от идеала в виде шероховатостей, дающих нужное сцепление подошвы с поверхностью. Так и в реальной языковой ситуации проявляются конкретные вариации значения. Здесь все определяет практический контекст жизни. Возьмем, к примеру, предложение «Надо взвесить один килограмм яблок». Одно значение будет вкладывать в это предложение ученик в школе и совсем другое значение будет предполагать продавец на рынке.

5. За иллюзией единого языка скрывается богатый спектр реальных речевых практик или языковых игр.

Язык имеет игровую динамику, его акты весьма подвижны и вариативны. Разнообразие жизненных ситуаций дает богатый репертуар языковых игр: отдавать и выполнять приказы, информировать о событии, ставить научный вопрос и находить ответ и т.п. Как и любая игра язык подчиняется системе правил, задающих нормативные образцы и получающих в языковой практике вариативные отклонения. Вариантность усиливается еще и тем, что речевые акты дополняются неречевыми действиями: жестами, мимикой, телодвижениями. В театре жизни вербальный язык – не единственное действующее лицо, хотя  и самый главный актер.

5.1. Языковые игры обнаруживают «семейное сходство». Речевые акты пересекаются друг с другом по причудливым траекториям. В ходе такого взаимодействия правила некоторых практик объединяются и начинают порождать общие смыслы. Так возникает «семейное сходство». Известно, что многие русские купцы (до революции 1917 года) занимались меценатством. Покровительство искусству породило особую языковую культуру, где уживались термины эстетики с лексикой торговли.

6. Дело философии – лечить языковые болезни.

Многие философские учения являются продуктами смешения разных языковых игр. В плане познания они негативны, ибо дают смысловую путаницу. Существуют типичные философские болезни: а) считать некоторые слова именем псевдосущности («идеи» Платона, «абсолют» Гегеля и т.п.); б) за общими словами предполагать универсальную реальность («монады» Лейбница); в) реальным процессам предлагать неподходящие контексты употребления (в апориях Зенона механическое движение сведено к математической операции деления отрезка на части).

Традиционный философ похож на муху, которая попала в мухоловку. Ей надо указать выход из нее, что весьма похоже на излечение болезни. Приемы аналитической терапии: 1. Скрытую бессмыслицу следует представить явным абсурдом. 2. Заменять запутанные выражения ясными и последовательными суждениями. 3. Именования псевдосущностей заменять типичными употреблениями слов в естественном языке.

Литература

Аналитическая философия. Избранные тексты [Текст]. – М., 1993.

Витгенштейн, Л. Философские работы. Ч. 1, 2 [Текст] / Л. Витгенштейн. – М., 1994.

Рассел, Б. Человеческое познание: его сфера и границы [Текст] / Б. Рассел. – М., 2004.

Фреге, Г. Мысль: логическое исследование [Текст] / Г. Фреге // Философия. Логика. Язык. – М., 1997.

Постпозитивизм

Введение такого термина оправдано несколькими обстоятельствами. Логический позитивизм был подвергнут критике рядом философов, среди которых выделялся К. Поппер. Он предложил оригинальную концепцию науки «критический рационализм» и его идеи нашли своих сторонников: И. Лакатоса, Т. Куна и т.д. Конечно, у них были свои теории, но всех их объединяла оппозиция позитивизму. Поэтому термин «постпозитивизм» (лат. post – после) здесь вполне уместен.

Карл Поппер (1902-1994) родился в Вене, в Венском университете изучал физику, математику и философию. В 40-е годы стал преподавать в Англии. Основные труды: «Логика научного исследования», «Объективное знание», «Открытое общество и его враги».

1. Познание развивается в ходе эволюции жизни (эволюционная эпистемология).

Ряд гносеологических выводов Поппер получил при осмыслении эволюционной теории Ч. Дарвина и современной биологии. Всем единицам жизни, включая простейших, чтобы выжить и совершенствоваться, нужно успешно ориентироваться в окружающей среде. Поиск пищи и уход от врагов требуют определенных знаний. Вот почему древо познания стало расти с самых низших оснований жизни. Эволюция совершенствовала группы жизни и тем самым развивала способы познания. Наука стала вершиной такого восхождения и философу не надо терять ее истоки. Хотя между А. Эйнштейном и амебой есть колоссальные различия, их объединяет общая эволюция познания.

2. Все живое познает через собственную активность.

Поппер продолжил линию Канта, критикуя разнообразные теории пассивного познания.

2.1. Бадейная теория отражения ошибочна. До сих пор в науке и философии сохранилась позиция, отдающая приоритет внешнему объекту. Человек здесь пассивен, ибо ощущения и восприятия приходят в сознание извне. Разум здесь подобен бадье, в которую вода зачерпывается из колодца. Такой пассивности нет даже у низших организмов. Исследования показывают у них наличие разнообразных форм активности. Любой организм несет в себе систему предрасположенностей, которые на один и тот же внешний стимул дают различные реакции. Живое выстраивает сеть определенных ожиданий и планирует избирательное поведение.

2.2. Интеллект работает как прожектор. Животный мир демонстрирует относительно высокие формы познавательной активности. В проблемных ситуациях особи способны находить правильные решения. Яркий пример такой эффективности – опыты В. Келера с шимпанзе. Они смогли догадаться использовать ящики в качестве подставки и достали высоко висящий банан. Активность интеллекта здесь налицо.

Человек существенно развил способы активности жизни. Инстинктивные предрасположенности он дополнил теоретическими установками. Изобретя социальный язык, человек стал одни ожидания формулировать в виде вопросов, другие перестроил в систему подвижных гипотез. Научный разум стал похож на прожектор, который освещает лишь те участки реальности, которые интересны ученым. Глубина и объем познания зависят от качества теоретических установок, которые непрерывно развиваются.

3. Все продукты познания погрешимы (фаллибилизм).

Поппер предпочел стиль философского мышления в духе Канта. Все новое может рождаться только в критике старого.

3.1. В познании лучше ориентироваться не на истину, а на заблуждения. Уже древние философы заложили неправильную стратегию – поиск истины. Под истиной стали понимать знание вечное, неизменное и основательное. Мыслители признавали, что готовой и уже выделенной истины, конечно, нет, истинное и ошибочное всегда переплетены друг с другом. Но они полагали, что есть решающие указатели (критерии) истины: а) непротиворечивость и самоочевидность знаний; б) соответствие теории объективным фактам. История науки разрушила эти иллюзии. Оказалось, что фантастические догадки выглядят всегда согласованно и непротиворечиво, а заблуждения нередко находят убедительные подтверждения опыта. Итак, надежного критерия истины нет. Если даже ученый случайно натолкнется на истину, он не сможет уверенно ее опознать.

И все же оптимизм в теории познания возможен. Только ставку следует сделать на противоположность истине – на заблуждение. Уже народная мудрость подсказывает, что мы всегда учимся на ошибках. Если истина предпочитает скрываться, то заблуждение открыто, очевидно и прямо указывает на себя. Когда мы используем некоторые представления на практике и получаем неуспех, то он говорит об ошибочности наших знаний.

3.2. Все знания, включая и науку, изменчивы, относительны и имеют пробный характер. Рационалисты и логические позитивисты пытались найти абсолютно достоверные и несомненные элементы знания. Платон усматривал их в философско-математических идеях, Декарт – в интуитивно-божественных истинах. Для логических позитивистов таким островом среди бурного моря научных перемен стали протокольные предложения опыта («факты науки»). Однако история науки показала утопичность всех этих проектов. Вместо одной геометрии и одной логики ученые получили множество таких теорий. Также не оказалось твердых и несомненных фактов, большинство фактов науки «нагружено» теориями. Итак, нельзя получить обоснованное и доказательное знание на все времена. Все элементы науки суть «сваи, забитые в болото».

4. Познание начинается не с восприятия фактов, а с вопрошания.

Вся линия эмпиризма, начиная с Аристотеля и кончая позитивистами, держится на стержневом тезисе – основа познания есть чувственный опыт, где фиксируются факты. Но здравый смысл говорит обратное. В мире содержится бесконечное множество фактов и все живое выбирает определенные факты. Если у животных такой выбор определяется задачными ситуациями, то человек научился ставить проблемы или задавать вопросы.

Проблема как таковая есть затруднение, которое сформулировал интеллект. Здесь многое определяет накопленное знание и образцы познания. Связность и непротиворечивость знаний – главные идеалы науки. Если ученый обнаруживает како-то отклонение от них, он оценивает его в качестве проблемы. Одним из важных образцов науки является связь фактов с научными теориями. Последние и указывают на то, какие факты нужно исследовать.

5. Теории создаются не на пути индукции, а в форме выдвижения рискованных гипотез.

Эмпирик верит в индукцию, которая якобы объясняет возникновение любой теории. Если множество близких друг другу фактов обобщить, то в итоге получается теория. Однако за этой кажущейся простотой скрывается неисправимый изъян – всякая индукция незаконна, ибо неполна. Наш чувственный опыт всегда частичен, в какой-то области познания мы можем получить десятки, сотни даже тысячи фактов, но когда формулируется индуктивное заключение, в нем фигурирует слово «все» («все металлы электропроводны»). Стало быть, конечную группу фактов индукция превращает в суждение о их бесконечном множестве. И ее считают логикой, хотя здесь происходит радикальный скачок мысли, который уместнее отнести к разряду смелых предположений. То, что индукция является скрытой формой гипотезы, признали многие великие теоретики: А. Эйнштейн, М. Планк, В. Гейзенберг и др.

5.1. Научная гипотеза как пробное обобщение, всегда чревата ошибкой. В научном исследовании можно выделить «контекст открытия» и «контекст обоснования». Если в последнем господствует логика, то сложность первого в ее рамки не укладывается. Все ученые единодушны в том, что обобщение фактов есть дорога со многими неизвестными. Как от 8-10 научных фактов перейти к утверждению со словами «все»? На это способна только смелая мысль, которая формулирует универсальное утверждение. Конечно, эта догадка рискованна и возможна ошибка, но смелость оправдана перспективой. Если гипотеза оказалась ложной, то множество возможных вариантов сократилось на единицу и следующая проба будет более определенной. На фоне эмпирических догадок теоретические гипотезы выглядят еще более экстравагантными. Способности, которые их производят, называют по-разному: воображение, интуиция, но у них всегда предполагается свойство скачка от частного к более общему.

6. Фальсификация в науке эффективнее верификации.

Связь индукции с верификацией несомненна, что и подтвердили позитивисты. Если мы признаем, что чем больше фактов лежит в основе индукции, то тут естественен вывод о том, что каждый новый факт будет лишь укреплять веру в уже принятую индуктивную теорию. Подтверждаемость есть следствие эмпиризма и индуктивизма.

Критический рационализм вывел Поппера на процесс фальсификации. Опровержение включает эмпирическую и теоретическую деятельность. Если пока ограничиться первой стороной, то она такова. Из гипотезы дедуктивно выводят следствия, которые предсказывают новые факты. Если в эксперименте появляется факт, не совпадающий с предсказанием, то налицо эмпирическое опровержение. Фальсификация выгодно отличается от верификации. Если индуктивизм имеет дело с одной старой теорией, то стратегия гипотезирования ориентирует на производство широкого ряда догадок. Если верификации угрожает регресс в бесконечность (любое число подтверждений конечно и недостаточно), то тактике опровержения достаточно и одного факта, который противостоит догадке. (Все подтверждающие факты тихо шепчут теории свое «да» и только контрфакт громко кричит ей «нет»). Правда, Поппер признавал, что чисто психологически подтверждение выигрышнее опровержения. (Кому нравится убивать свое детище?!). И все же Поппер нашел способ устранения дурного психологизма в науке.

7. Фальсификация включает рациональную критическую дискуссию ученых.

Если ученый выдвинул гипотезу, то несмотря на все запреты он бессознательно будет стремиться к ее защите («своя рубашка ближе к телу»). Такая психология естественна и является следствием творческой фазы. Но ведь существуют другие ученые, которые не испытывали мук творчества и они способны на чисто рациональное отношение к чужой теоретической инновации. Стало быть, любая гипотеза должна пройти горнило критики внутри дисциплинарного научного сообщества. Чтобы критика было рациональной, она должна подчиняться общим правилам публичной дискуссии и идеалам науки. Доводы-фальсификаторы делятся на две группы: а) контрфакты; б) понятийные, логические и философские аргументы. Кроме того, Поппер подчеркивал важность общего социального контекста. Если общество тоталитарно, то идеологический контроль будет мешать научной дискуссии (опыт фашистской Германии и Сталинского режима). Самым оптимальным для научных споров является демократия с ее принципом свободы слова.

8. Место науки в трех мирах.

Поппер развил идею Г. Фреге о трех мирах. Объективная реальность, куда входят все природные объекты и многие социальные явления, составляет содержание первого мира. Ко второму относятся все состояния сознания и все субъективные мыслительные акты. Самым необычным является третий мир, содержащий огромный массив объективного знания, все элементы которого материализованы в языке. Речь идет о всех письменных текстах, произведениях искусства, информации на электронных носителях, аудио и видеоинформации. Третий мир живет жизнью, самостоятельной по отношению к людям. Если объективное знание существенно влияет на мир сознания, то обратной связи здесь нет. В третьем мире пребывают научные проблемы, факты науки и многообразие теорий. Сознание ученых ответственно только за процесс происхождения гипотез. Как раз третий мир делает возможным фальсификацию как способ снятия субъективной печати с предположений. Конечно, первый мир выступает предметом науки, но сама наука существует во втором и, главным образом, в третьем мире. Вот почему она способна наращивать специализированное и общезначимое знание.

Томас Кун (1922-1996) – американский философ науки. В отличие от Поппера, в центре внимания которого была методология познания, он заинтересовался сочетанием гносеологических и социально-психологических аспектов науки. Основная книга: «Структура научных революций».

1. Парадигма объединяет ученых в научное сообщество.

По мнению Куна, большинство методологов ограничило свою тематику характеристиками научного знания. Это безусловно важно, но узко. Все, что представлено фактами, теориями, проблемами и другими формами исследования, вписано в деятельность ученых. Стало быть, нужно проследить связь знаний и научной деятельности.

1.1. Действующая традиция постановки проблем и их решения основана на парадигме. В своей сути научная деятельность сводится к тому, что ученые умеют задавать специальные вопросы и способны их разрешать. В этом процессе возникают и развиваются научные знания. Чтобы такая деятельность была возможна, исследователи должны руководствоваться определенными образцами – как ставить проблему и как следует ее разрешать. К тому же должны быть образцы научных результатов, которые помогают оценить реальные продукты познания. Весь этот набор нормативных форм и содержится в парадигме (греч. paradeigma – образец). Она аккумулирует в себе все значимые достижения науки и тем самым воплощает исследовательскую традицию. Без нее дальнейший рост знаний невозможен. Наука не сразу достигла такого этапа зрелости и вплоть до XVII века она была допарадигмальной.

1.2. Усваивая парадигму, ученые формируют научное сообщество. В науке осуществляется своя смена поколений. Молодой человек, который приходит в науку, учится и овладевает основными элементами парадигмы. Они проникают в его разум по разным каналам: учебники, научная литература, лекционные аудитории, лаборатории, неформальное общение со старшими коллегами. Дух парадигмы, чаще всего, бессознательно пропитывает юного исследователя и делает его своим верным сторонником. Все, кто проходит такую обработку, объединяются в научное сообщество. Подлинным центром притяжения выступает парадигма, она делает ученых своими полномочными представителями, которые мыслят в сути одинаково, в спорах пользуются одним набором доводов, говорят на одном языке терминов. Парадигмы несут дисциплинарную специфику – физическую, химическую, математическую и т.д., соответственно такую же дифференциацию имеют научные сообщества.

2. Каждая парадигма несоизмерима с другими парадигмами.

Каждый методолог решает вопрос об оптимальных единицах знания. Позитивисты предпочли протокольные предложения, эмпирические и теоретические обобщения, Поппер выбрал проблему и гипотезу. Из чего же состоит парадигма?

2.1. За счет деятельностных элементов парадигма шире теории. Типичной формой научного знания является теория. Она представляет собой связную конструкцию из понятий, обобщающих и объясняющих многообразие эмпирических фактов. Масштаб теории для Куна мал, это всего лишь результат деятельности, а его интересует активность созидания научных продуктов. Такую полноту и воспроизводит парадигма или дисциплинарная матрица.

Кун выделил четыре элемента парадигмы: 1) философские идеи о строении изучаемого мира (атомизм, учение о порядке и случайности и т.п.); 2) формальные обобщения в виде определений основных понятий и законов науки; 3) внутринаучные ценности, задающие нормативные требования к результатам науки; 4) образцы решения исследовательских проблем. Как же они действуют? Возьмем ценностный компонент и представим ситуацию, где ученые создали новую теорию. Мы ее можем оценить по следующим характеристикам: а) теория должна быть точной, то есть ее фактуальные следствия обязаны совпадать с результатами экспериментов; б) она не должна иметь внутренних противоречий и быть согласованной с ранее принятыми теориями; в) теория должна иметь широкую область применения с перспективой новых открытий; г) структура теории должна отличаться относительной простотой; д) плодотворность теории – открытие новых горизонтов познания. Эти критерии позволяют любую теорию оценить в контексте парадигмы.

2.2. Научные парадигмы радикально отличаются друг от друга. Наука существенно отличается от повседневного здравого смысла. Последний демонстрирует широкое единство и общезначимость, не случайно представители разных народов, даже без знания этнических языков могут понять друг друга. Совсем другое дело – наука. Здесь единицы знания и особенно действия с ними тяготеют к особой специфичности. Специализация и углубление познания дают качественно своеобразные парадигмы, которые невозможно сравнить друг с другом. Получается так, что выбрав разные парадигмы, ученые начинают жить в иных мирах.

Отважимся сравнить парадигмы Р. Декарта и И. Ньютона. Метафизика первого предполагает природу в виде непрерывной цепи протяженных тел, связанных близкодействием. У Ньютона же дискретное многообразие тел допускает и дальнодействие. Если Декарт начинает строить научную теорию с философской идеи, то Ньютон – с эмпирических обобщений. В мышлении первого господствует дедукция, у второго – индукция. Такие парадигмы нельзя свести к общему знаменателю, они обречены на конкуренцию.

Позиция Куна – это явный крен в сторону гносеологического релятивизма. Его критики указывали на то, что при всем разнообразии и специфике в науке есть линия единства и связности. Даже в парадигмах Декарта и Ньютона есть общие элементы: идея божественного патронажа над природой, принцип сохранения сил природы и т.п.

3. Господство парадигмы обеспечивает нормальную науку.

У каждой парадигмы есть свой потенциал, то есть некий горизонт возможных в будущем открытий. Научное сообщество должно выявить эту перспективу и реализовать ее. Новые достижения не угрожают содержанию самой парадигмы, оно не подлежит существенным перестройкам. Все успехи связаны с расширением фактуальной области парадигмы и повышением точности фиксации отдельных фактов. Такие проблемы, где речь идет только о наведении порядка внутри парадигмы, Кун назвал «задачами-головоломками». Они трудны как сложные загадки или кроссворды, но имеют гарантию разрешения. Решение всех головоломок сводится к изобретательному применению правил парадигмы. Так, в XVIII веке ньютоновская теория гравитации стала парадигмальной. Когда астрономические наблюдения дали странные отклонения в движении планеты Уран от расчетных, то теория объяснила это влиянием неизвестной планеты. Так были открыты Нептун и позднее Плутон. Подобные находки типичны для нормальной науки.

4. Переход от старой парадигмы к новой парадигме есть научная революция.

По мнению Куна, кумуляция как непрерывное накопление знаний возможна только в нормальной науке. Новые факты появляются как дополнительные подтверждения парадигмальных правил. Здесь количественный рост не задевает качества теории. Но этому положению рано или поздно приходит конец.

4.1. Проблемы-аномалии как симптомы кризиса парадигмы. Исчерпывание познавательных ресурсов парадигмы проявляется через изменение характера задач. Если раньше они были принципиально решаемыми головоломками, то сейчас они становятся аномалиями. Их неразрешимость пока расценивается в виде временного затруднения. Для таких проблем разрабатываются специальные искусственные объяснения (лат. ad hoc – к данному случаю). Большинство ученых мирится с такими натяжками, ибо продолжает верить в парадигму. Но и они ощущают тяжелые времена конца нормальной науки и наступления кризиса.

Если обратиться к истории астрономии, то древняя парадигма представлена здесь геоцентризмом. Кл. Птолемей и другие ученые создали эффективно действующую теорию неба. Но к XVI веку в ней возникло 77 эпициклов, такое количество чисто искусственных кругов вошло в явное противоречие с принципом простоты научной теории («аномалия»). Многие астрономы той эпохи чувствовали это неблагополучие, ситуация кризиса была налицо.

4.2. Группа ученых новаторов в борьбе с традицией утверждает новую парадигму. Старая парадигма не уходит без боя. Ее сторонников еще много, они используют все рычаги традиции (привычку, связь с властями и идеологией, школьное обучение и т.п.). И все же яд сомнения начинает разрушать монолит основ. Находятся отдельные ученые-маргиналы, действующие вне парадигмы. Они публично вопрошают об аномалиях, инициируют дискуссии и постепенно привлекают к себе других исследователей. Чаще всего новая парадигма привлекает молодежь, которая еще не обрела рутинных привычек мысли.

Как известно, пионером гелиоцентрической астрономии стал Н. Коперник. Идея гелиоцентризма была известна еще Аристарху Самосскому (III в. до н. э.). Научный подвиг польского ученого состоял в том, что он маргинальную идею положил в основу новой теории. В дальнейшем у нее стали появляться немногочисленные сторонники – Г. Галилей, И. Кеплер и другие. Они и утвердили гелиоцентризм в качестве господствующей парадигмы. Так свершилась революция в астрономии.

Имре Лакатос (1922-1974) – английский философ венгерского происхождения, ученик Поппера.

1. Философы могут рационально реконструировать научные открытия.

Если под научными открытиями подразумевать значимые изменения теории, то в терминологии Куна это соответствует научной революции. Поскольку между старой и новой парадигмами нет рациональной соизмеримости, то революционные открытия могут изучать только психология и социология. Их интересуют не концептуальные перемены, а характер убеждений ученых, верящих в парадигму; динамика сомнений; количество ученых участвующих в дискуссиях и т.п. К этой позиции Лакатос отнесся критически. Кун явно преувеличил роль качественных разрывов в бытии научного знания. Здесь существует многообразие связей, которое можно исследовать в рамках философии науки.

2. Научное знание развивается в ходе конкуренции теоретических конструкций.

Логические позитивисты полагали, что можно найти такие факты, которые могут дискредитировать любую теорию. Как и Кун, Лакатос в данную дуэль не поверил, он признал жизненность особого «треугольника», который образуют две конкурирующие теории и факты. Чувственные данные суть важные свидетельства изучаемой реальности, но последнее слово остается за теорией. Все своеобразие ее жизни заключается в существовании нескольких точек зрения и такой плюрализм неустраним из-за субъективности ученых. Теории способны вступать в различные союзы, дополнять друг друга, одна концепция может входить в состав другой. Но уже само различие теоретических мнений склоняет их к отношению соперничества в объяснении фактов. Чем лучше та или иная теория объясняет и предсказывает фактуальные явления, тем больше шансов у нее на победу. Стало быть, привилегированное положение определенной теоретической формы диктуется ее особыми достоинствами в сравнении с другими формами.

3. Структура научно-исследовательской программы: твердое ядро – эвристики – защитный пояс.

Перед каждым методологом стоит сложная проблема выбора значимой модели анализа. Наука здесь представляет основания для самых разных вариантов: факты верифицируют теорию (логические позитивисты); проблема – гипотезы – фальсификация (К. Поппер) и т.д. Лакатос предпочел выстроить модель научно-исследовательской программы (НИП) с целой серией элементов.

3.1. «Твердое ядро». Эта метафора указывает на центральную часть НИП, которая состоит из одной или нескольких теорий. В этом качестве выступает весьма фундаментальное знание глубинных законов изучаемой предметной области. Если даже теория попадает в программу в форме гипотезы, она признается на данный период устойчивой и неопровержимой («твердость»). Так, твердое ядро НИП И. Ньютона было образовано тремя законами динамики и законом всемирного тяготения.

3.2. Эвристики что-то запрещают и что-то разрешают. Сложность научного поиска заключается в том, что путь ученого не имеет должной определенности. А она наступает тогда, когда многое заведомо отвергается и признаются особенные «шаги». Такая двойственность и выражена эвристиками (греч. heureka – нашел), то есть нестрогими правилами, в которых нашла отражение творческая деятельность ученых. Негативная эвристика предостерегает ученого от тех путей, которые следует избегать («не умножай сущности сверх необходимости», «не ищи вечных двигателей» и т.п.). Назначение позитивной эвристики несколько иное, она уже рекомендует предпочтительные пути. Один из советов К. Поппера: «Выдвигай гипотезу, имеющую большее эмпирическое содержание, чем предшествующие предположения». Таким образом, эвристики придают «твердому ядру» активную и гибкую динамику метода.

3.3. «Защитный пояс». У позитивной эвристики есть еще одна важная функция – защита твердого ядра от фактов-аномалий. Когда появляются данные, угрожающие положению ядра НИП, то ее сторонники конкретизируют теоретические законы рядом правил и создают тем самым гипотезы ad hoc. Они обеспечивают твердому ядру временное согласие с аномальными фактами. В астрономии до XVII в. типичной защитой идей круга и геоцентризма были модели эпицикла.

4. Судьба НИП определяется качеством сдвига проблем.

НИП является не просто системой разных содержательных компонентов, через нее осуществляется активность научного сообщества. Это означает, что на ее основе выдвигаются и решаются проблемы, в таком русле происходит развитие знаний.

4.1. Прогрессивный сдвиг проблем. Основным содержанием проблем выступают факты, их нужно фиксировать, объяснять и предсказывать. Все эти процедуры и помогает осуществлять НИП. Из ее твердого ядра посредством позитивной эвристики производятся дедуктивные следствия, которые и сопоставляются с эмпирическими фактами. Самым сложным актом является предсказание фактов, но как раз он своей силой подтверждения и убеждает в прогрессивности НИП. Если теория гравитация Ньютона успешно предсказала существование планет Нептуна и Урана, до XX века она и была ядром эффективной космологической программы.

4.2. Регрессивный сдвиг проблем. Но вот НИП начинает накапливать нерешенные проблемы – увеличивается число аномалий, растут гипотезы ad hoc, прекращается предсказание новых фактов. Все это симптомы того, что НИП исчерпала свои познавательные ресурсы. Такая ситуация сложилась в астрономии XVI в.: было построено 77 эпициклов, астрономия стала плохо вычислять христианские праздники, успешные предсказания сошли на нет. НИП геоцентризма стала явно регрессивной и ее замена геоцентризмом была необходимостью. Стало быть, регрессивный сдвиг проблем заканчивается опровержением НИП.

Итак, если НИП успешна и прогрессивна, то в ней господствует тактика оправдания и верификации. В случае регрессивности НИП в отношении ее начинает доминировать стиль опровержения и фальсификации. Как видно, Лакатос снял односторонние оценки отношения между фактами и теориями со стороны логического позитивизма и критического рационализма.

Притчи и истории

Французский ученый Будэ (XIX в.) работал в своем кабинете, как вдруг к нему прибежал слуга с криком: «Пожар!» «Доложите об этом моей жене, - спокойно сказал ему ученый. – Ведь вы знаете, что я в хозяйственные дела не вмешиваюсь».

Как-то раз французский физик Пьер Бертло, бывший образцом пунктуальности и аккуратности, взял к себе в ассистенты одного весьма рассеянного юношу. Тот постоянно опаздывал и всякий раз ссылался на неточность хода своих часов. В конце концов, выведенный из себя Бертло заявил своему помощнику: «Решайте, сударь, или вы смените свои часы, или я сменю вас!»

Прочитав сказку «Алиса в стране чудес», королева Англии Виктория пришла в восторг и приказала купить для неё все сочинения Льюиса Кэррола. Каково же было разочарование королевы, когда оказалось, что это преимущественно труды по высшей математике.

Однажды немецкий физик Густав Кирхгоф (XIX в.) читал популярную лекцию о спектральном анализе,  который помог определить наличие золота на Солнце. Один банкир с иронией заметил: «Ну, какая же польза от золота на Солнце, если мы и вы, в частности, не можем его оттуда достать?» Кирхгоф промолчал. Спустя несколько лет за научные открытия в области спектрального анализа Кирхгофа  наградили золотой медалью. Учёный нашел банкира и, показывая ему медаль, сказал: «Вы, уважаемый, ошиблись. Я достал золото с Солнца!»

Как-то среди друзей английского физика Эрнеста Резерфорда зашел разговор о его научных успехах. Один из них заявил ему: «Вы всегда на гребне волны». «Верно, но это ведь я и поднимаю эту волну», – ответил Резерфорд.

Разносторонний ученый Альберт Швейцер (XX в.) имел три докторские степени по различным отраслям знания. Один из его случайных знакомых спросил его, с плохо скрываемой завистью: «Как Вам удалось получить три докторские степени?» «Ах, – ответил ученый, – все очень просто. Третью степень я получил потому, что имел до этого уже две. Вторую получил за то, что имел уже звание доктора наук, а первую степень мне присвоили потому, что я к тому времени не имел ни одной». 

Литература

Кун, Т. Структура научных революций [Текст] / Т. Кун. – М., 2001.

Лакатос, И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ [Текст] / И. Лакатос // Т. Кун. Структура научных революций. – М., 2001.

Поппер, К.Р. Объективное знание. Эволюционный подход [Текст] / К.Р. Поппер. – М., 2002.

Поппер, К. Логика научного исследования [Текст] / К.Р. Поппер. – М., 2004.

Скирбекк, Г., Гилье, Н. История философии. Учеб. пособие [Текст] / Г. Скирбекк, Н. Гилье. – М., 2000.

Экзистенциализм

Это направление родилось в 1920-е годы в Германии и Франции, свой вклад  внесли и русские философы, оказавшиеся за границей (Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов). Социокультурны­ми предпосылками экзистенциализма стали  факторы, связанные с кризисом гуманизма и исторического оптимизма: а) пер­вая мировая война; б) гражданская война в России; в) усиление давления бюрократических институтов на индивида.

У экзистенциализма есть свои идейные истоки. Данное направление сложилось в русле антирационализма, который первыми обозначили Л. Фейербах, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше и другие философы. Трагические события начала XX в. усилили актуальность темы бытия человека, которое не выводится из каких-то разумных оснований, а дается как самоценный дар, без гарантий сохранения и развития. Выход из узкой колеи рацио­нализма и поиск нового, более широкого подхода к человеку привел к творческому союзу философии и литературы. Неслучайно предтечами экзистенциализма считают С. Кьеркегора и Ф.М. Достоевского, гениаль­но соединивших в себе мыслителя и писателя. Такой синтез здесь стал традиционным.

Общие идеи.

Предметом философского осознания должно стать существо­вание человеческого индивида. В старой философии человек рассматривался по-разному, как: а) некая вещь-объект; б) продукт мировой сущности; в) специфическое животное; г) структурный элемент обще­ства. Во всех этих трактовках теряется самое главное - самодостаточное и уникальное существование, или экзистенция (лат. exsistentia - суще­ствование).

Экзистенция как конечное бытие человека. В традиционной фи­лософии человек всегда пребывал в тени вечного бытия, но реальность такова, что он является конечным существом. И дело здесь не в про­странственных размерах, а во временных пределах жизни, экзистенция забрасывается в мир (рождение) и через некоторый период уходит из него (смерть). В отличие от животных уже в детстве человек узнает, что он не вечен.

Существование индивида есть открытая возможность. Экзи­стенция отрицает неизменную данность и предопределенность извне. Природа дает человеку инстинкты, но этих программ явно недостаточно для жизни. Имея некоторые предпосылки, индивид как на старте своего существования, так и на любом его этапе является возможным бытием. Выход из этой неопределенности в действительное существование оп­ределяет сам человек, проектируя себя и выстраивая себя собственной активностью. Вот почему экзистенция - это непрерывный выход чело­века за свои пределы, устремленность в будущее.

         Если неподлинное существование массовидно и строится на логике рассудка, то подлинная экзистенция - это иррациональная свобода одинокой личности.   Существование делится на подлинное и неподлинное, и выбор зависит от самого человека. Внешний мир (вещи природы и другие люди) для всех один и тот же, но один теряет свою индивидуальность, а другие ее развивают. Это еще раз подтверждает ту истину, что каждый выбирает способ существования   сам, даже тогда, когда рассудочно копирует путь других. Подлинная же экзистенция со­впадает со свободой личности как самостоятельным выбором своего пути, а он неотделим от заботы. Здесь одного здравого смысла недоста­точно, нужен весь набор индивидуальных сил: чувства, опыт, интуиция и разум. Если же возникает пограничная ситуация (сложная нестандар­тность, угрожающая существованию), то экзистенция обречена на состо­яние страха, преодолеть его может только личная решимость.

Карл Ясперс (1883-1969), немецкий философ считал своим учителем М.Вебера, был профессором Гейдельбергского университета. Основные труды - «Философская вера», «Смысл и назначение истории».

1. Экзистенция есть то в человеке, что не объективируется и существует как свобода.

Когда любой человеческий индивид начинает что-то сознавать, то это происходит в отношении близких ему людей и бытовых вещей. По мере удлинения жизни растет круг людей, с которыми мы общаемся, и умножается число вещей. Все это складывается в отношение: Я – мир. Последнее включает все то, что не является мною (люди и вещи). Такое противопоставление достаточно, чтобы ориентироваться в жизни.

Рано или поздно каждое Я начинает вопрошать о самом себе. «Чем Я отличаюсь от всего остального?». Самый простой способ идентификации – это сравнение себя с окружающими предметами. Если взять камень, то он является объектом, то есть внешним и пространственным предметом, полностью подчиняющимся природной необходимости. Когда я сравниваю себя с шимпанзе, то у нее нет того, что есть у меня – свободы. Все живые существа, кроме человека, абсолютно подчинены инстинктивным программам. Я же могу поступать вопреки инстинктам – преднамеренный голод, возможное самоубийство и т.п. Человек своеобразен тем, что он способен выбирать возможные состояния и реализовывать их. Допустим, мне не нравится качество моих мышц, я начинаю заниматься бодибилдингом и становлюсь атлетом. И таких вариантов развития множество. Отсюда формула свободы: «Я знаю, я могу, я делаю». Итак, экзистенция существенно отличается от моего наличного бытия (телесно-эмпирического Я) свойством субъектности (Я не вещь) и свободой – способностью выбирать сверхприродные поступки.

2. Экзистенция существует в коммуникации с другими людьми и обостряется в пограничных ситуациях.

Любой индивид отличается сложной жизнью, где экзистенция перемешана с тем, что ею не является. Если мы чистим зубы, прогуливаемся в парке, сидим на лекции, то все это, конечно, фрагменты нашей жизни, но экзистенция здесь лишь возможна, но не действительна. Форм неподлинного существования у человека много: повседневный быт, рутинная деятельность и различные отступления от свободы. Вот почему обретение экзистенции как подлинного существования сопряжено с трудным поиском.

2.1. Экзистенция там, где преодолевается неподлинное бытие. Каждый из нас застигает себя чаще всего в ситуациях общения с другими людьми. Семья есть место непрерывных контактов с родственниками, школа функционирует через учебные коммуникации, работа протекает в профессиональных коллективах и т.п. В этих связях мы проявляем огромный спектр бытийственных качеств, укладывающихся между полярностями борьбы и любви. В таком сложном калейдоскопе жизни мы трудно и тяжело постигаем свою и чужую экзистенцию. На этом пути мы часто попадаем в ловушки неподлинности в виде эгоистической гордыни, служебного карьеризма, воли к власти и т.п. Мучительно преодолеваем эти барьеры, понимая, что у каждого должна оставаться свобода как непередаваемый дар экзистенции.

2.2. Пограничные ситуации высвечивают экзистенцию. Бытие каждого индивида фактично. Нас окружают определенные вещи, их состав непрерывно меняется. Любая личность общается с другими людьми, одни из них устойчивы (родственники, друзья, сослуживцы), другие обновляются. Все это означает, что мы всегда обнаруживаем себя в фактической ситуации, где мы участвуем и через что осуществляется наша жизнь. Хотя на каждой ситуации бытия лежит печать своеобразия, во многих из них преобладает повседневность и повторяющаяся «суета сует». Здесь нет остроты переживания жизни и рутинные привычки блокируют работу чувств и ума. Однако иногда с нами случается нечто из ряда вон выходящее, такие события встряхивают всю нашу личность и мы начинаем остро и свежо переживать свою жизнь. Таковы «пограничные ситуации», которые ставят наше бытие под вопрос – тяжелая болезнь; положение, чреватое смертью; глубокие аффективные переживания (острое чувство вины; страх переходящий в ужас и т.п.). Здесь все наше существо работает с полной нагрузкой: психика переживает все интенсивно и разум, оставив в сторону мелкие заботы, стремится понять смысл жизни. В пограничной ситуации экзистенция подобна яркому лучу света, где невозможны тени бездумного легкомыслия. Лучше всего экзистенция высвечивается там, где пограничная ситуация включается в коммуникацию с другими личностями. Они нужны как необходимые зеркала собственного отражения. Только трудно постигая чужую экзистенцию, можно осознать свою. Если врач признает в больном самостоятельную личность, между ними устанавливается экзистенциальная связь, просветляющая обоих.

3. Опыт экзистенции способен указать на шифры трансценденции.

Ясперс выделял ряд форм бытия человека, образующих нечто подобное матрешке.

3.1. От наличного бытия с «объемлющему». Самой внешней оболочкой индивида является наличное бытие. Оно воплощает все те явления, которые выражают неподлинное присутствие человека в мире: бытовые автоматизмы, социальные ритуалы, заниженное поведение (ссоры, болтовня и т.п.). Здесь бытие как бы опредмечивается в формах суеты, но не только это содержание пребывает в наличности. Тут существует сознание как способ бытия науки. Оно исследует предметное сущее и достигает некоторого горизонта мира. Последний весьма относителен, ибо границы научного знания подвижны и гипотетичны. Вот почему научный разум дополняется религией и философией, которые стремятся объединить в неразрывное целое мир и человека. Такой целостностью выступает «всеобъемлющее». Его нельзя схватить понятийно, оно не позволяет стать над ним, но ему можно открыться в форме экзистенции.

3.2. Все формы бытия отсылают к трансценденции. Уже то, что объемлющее не помещается в фактические границы моей жизни, намекает на нечто, пребывающее за пределами любого горизонта. «Сущее», «мир», «всеобъемлющее» – все это те символы, которые своей дискретностью и дробностью указывают куда-то и на что-то за собой. Особенно показателен крах нашего движения к «всеобъемлющему». Этот опыт говорит в пользу той трансценденции, которую называют Богом и шифрами чего являются все виды бытия.

4. Философская вера экзистенциальна, ибо есть то, чем живут и за что умирают мыслители.

Если экзистенция сочетает в себе глубину духовности и широту мысли, то ее становление исторично.

4.1. Первый пик экзистенции пришелся на осевую эпоху. Первобытный человек был далек от духовности и слепая вера в духов толкала его на войну против всех чужаков. Религии многобожия мало что изменили в сути мифа и магии. И вот в осевую эпоху (IX-III вв. до н.э.) возникла философия как культура постановки предельно широких вопросов о человеке и его бытии. Только тут мог родиться универсальный гуманизм (человечность не зависит от крови, расы и социального положения). На этой идейной основе сформировался образ единого Бога, главным качеством которого стала любовь (христианство, ислам). Мировые религии утвердили общечеловеческие ценности с приоритетом солидарности. Единая духовность обусловила общую историю человечества.

4.2. Выход из кризиса человечества – в возрождении философской веры. Начиная с XVII в., формируется тенденция научно-технического прогресса. Наука обрела экспериментально-математический метод, открыла возможность превращать природу в технику. Научное знание и машины лишены духовных измерений и могут развиваться путем слепой веры. Такая стратегия опасна тем, что через науку и технику властвующие группы способны утверждать деспотические режимы (фашизм и т.п.). Противоборство капитализма и коммунизма показывает, что историческая ситуация стала пограничной.

По мнению Ясперса, спасение человечества заключено в восстановлении былой духовности. Нельзя жить научным знанием, которое по своей сути бесчеловечно. Каждый из нас живет верованиями и верой, и здесь открывается выбор между религией и философией. Религиозная вера имеет много достоинств, но у нее есть радикальный недостаток – склонность к догматической слепоте и пропаганде. На этом фоне философская вера представляется более предпочтительной, так как, сохраняя человечность, она оставляет свободу выбора и гармонично сочетается с познанием. Философская вера помогает глубоко понять сущность человека и развивает такой способ мышления, который всегда открыт незнанию. Осмысление экзистенциальных вопросов жизни и смерти, смысла бытия и ответственности людей поможет человечеству найти правильный путь истории.

Мартин Хайдеггер (1889-1976) – один из самых известных в мире немецких философов. Это весьма противоречивая фигура, с одной стороны, идейное развитие ряда перспективных тенденций (феноменология, экзистенциализм, герменевтика), с другой, сотрудничество с фашистской властью. Основные труды – «Бытие и время», «Лесные просеки», «Что значит мыслить».

1. Философствование следует начинать с проблематичности человеческого бытия.

Хайдеггер отмечал, что почти вся классическая философия исходила из безличных сущностей. Для нее глубины внешнего мира были важнее человека. Эту дурную традицию надо преодолеть. На первом плане должно оказаться человеческое бытие во всех его сложных аспектах. Однако можно ли сразу выдвигать какие-то положительные утверждения о человеческой жизни? Догматизм здесь будет ошибкой. Опыт Канта укрепил проблемный стиль философствования. Предварительно мы должны задаться вопросом: «Как возможно человеческое бытие?», «Каково то сущее, которое ставит вопрос о бытии?».

2. Здесь-бытие как способ существования человека.

Гегель трактовал Dasein в старом онтологическом смысле как любое наличное бытие. Хайдеггер же придал ему ряд других значений.

2.1. Через здесь-присутствие раскрывается бытие человека. Здесь-бытие есть особое сущее, в качестве которого выступает человек. При этом речь идет всегда об определенном индивиде (бытие есть я сам), он наличествует в данных обстоятельствах, то есть присутствует здесь (тут). Человек отличается от других сущих своим способом существования. Этот способ – экзистенция. Если камень просто существует, пребывая среди других сущих, то человек экзистирует. Он открыто стоит внутри бытия и устанавливает с ним особые отношения. В это положение входит то, что через человека бытие раскрывается. В данном процессе важную роль играет сознание.

2.2. Здесь-бытие способно вопрошать и понимать. Ни одно сущее, кроме человека, не способно вопрошать. Эта немота радикально понижает уровень существования. Языковая способность – великое достоинство человека, который задается вопросом о смысле своего бытия, вопрошает об окружающем мире. Если появляются вопросы, то на них получают ответы. Их своеобразие в том, что это не просто знание, а понимание того, что такое мир и каково место человека в нем. Если животное только знает среду, в которой пребывает, то Dasein оценивает свое положение в универсуме. Тем самым оно понимает отношение между Я и миром, становясь осмысленным просветом бытия.

2.3. Бытие-в-мире есть делание через заботу. Относительно здесь-бытия мир как многообразие сущих существует не наряду с ним, а при нем и для него. Человек как таковой недостаточен и неполон, через потребности в условиях жизни (пище и т.п.) он зависит от окружающего мира. Но самое главное то, что человек – это бытие, могущее быть. Проектирование своих возможностей выводит его за границы того, что у него есть сейчас. И это определяет инструментальное отношение человека к миру. Нужные вещи он желает иметь под руками и использовать их в качестве предметов и орудий. Изменение природной среды и профессиональное преобразование самого себя составляют содержание «делания». И оно сопряжено с «заботой», то есть с беспокойством по поводу судьбы меняющейся природы (экологический кризис) и качества своего бытия (ухудшение здоровья, тяга к разрушению и т.п.).

2.4. Бытие с другими и неподлинное существование. Другие люди являются обязательным условием жизни Я. В пользу этого говорит тот фундаментальный факт, что только родители могут подарить жизнь ребенку. Если Я – это просвет в бытии, то другие самости образуют совокупный свет жизни, без которого забота и любовь теряют всякий смысл.

Мир сущего (вещи-товары, социальные функции и т.п.) весьма многообразен и по-своему необходим. Если человек не выходит за рамки утилитарных ситуаций, то налицо угроза неподлинного существования. Его главное отличие – анонимность, то есть Маn (безличная конструкция в немецком языке). Наш язык весьма точно ее фиксирует: «Так делают все». Неподлинная экзистенция любит рядиться в пустые фразы, праздную болтовню и скрываться в тумане бессмысленных недомолвок.

3. Экзистенция сочетает все модусы времени.

Своей бесконечностью физическое время равнодушно к человеческим устремлениям. Их характеризует темпоральность событий, которые случаются с нами. Человеческая жизнь конечна во времени, она длится от рождения до смерти. В этом потоке экзистенция переживает разные модусы по-своему.

3.1. Прошлое не только поддерживает традицию, но и способно бередить нашу совесть и вызывать чувство вины. Те случаи, которые мы пережили, становятся нашим прошлым в виде образов, сохраненных памятью. Становясь предметом заботы, наша история закрепляется в форме традиции, которая влияет на наше настоящее. На этом эффекте держится идентичность нашего Я. Однако здесь возможны и дискомфортные явления, ибо память удерживает как положительное, так и отрицательное. Если мы когда-то совершили недостойный поступок, то его следы способны отравлять всю нашу последующую жизнь. Переживания вины и угрызения совести – это расплата за экзистенциальные прегрешения.

3.2. Настоящее как арена мучительной свободы. Каждый из нас рождается в виде набора разных возможностей. И жизнь в своей сути развертывается как череда их реализаций. Сначала этот процесс идет под контролем старших и потом становится сугубо нашим. В любой ситуации настоящего мы совершаем выбор той или иной возможности. Если его мы делаем сами, не передоверяя никому и нечему, то мы обладаем свободой. Как способность самоопределения она включена в Dasein. Строй ее чувств двойственен. Когда мы сами принимаем решения проблем нашей жизни, то испытываем явное удовлетворение от своей самодостаточности. Но с другой стороны, если выбор радикально альтернативен и нет явного перевеса у вариантов, то это мучает нас своей неопределенностью.

3.3. Мы ожидаем и осмысливаем будущее под знаком смерти. Поскольку человек проектирует себя в поле возможностей, будущее для него весьма ценно. Но что это за модус времени? Будущее есть то, чего еще нет. Но уж такова экзистенция, что ее волнует как раз это «Ничто». В реальной ситуации мы произвели свободный выбор, приняли решение и стали его реализовывать. Однако мы со страхом и трепетом ждем будущих последствий. Их нет, а мы ими терзаемся, как будто они уже существуют. Если страх конкретно предметен, то в тревоге мы боимся чего-то неопределенного. Хотя Ничто ничтожит бытие, оно одновременно утверждает экзистенцию в качестве творческой силы. Преобразуя природу и свое наличное бытие, мы создаем новый мир культуры.

Наше бытие конечно и главной формой Ничто является смерть. Расхожее представление сводит ее к заключительному происшествию, которое ни к кому конкретно не относится. Смерть же существует только для живого Я как постоянное предельное самоиспытание жизни. В простых и в пограничных ситуациях что-то обязательно умирает в нас. Смерть встроена в жизнь. И если мыслящий и духовно развитый человек воспринимает бытие через перспективу смерти, он теряет обычное безразличие к себе и близким, наполняясь чувствами жалости и любви. Если предвосхищение смерти дает жизни высокий накал и экзистенциальную концентрацию, то это можно назвать «бытием к смерти».

4. Язык есть дом бытия.

Поздний Хайдеггер предметом своих размышлений сделал бытие. Этот поворот означал усиление метафизических мотивов и ослабление антропологии. В этом контексте человек потерял привилегированное положение и оказался «пастухом бытия», и его хранителем. Язык здесь выдвинулся на авансцену  рефлексии.

4.1. Западная метафизика забыла бытие и свела язык к орудию мышления. По мнению Хайдеггера, первые греческие философы (Анаксимандр, Парменид, Гераклит) угадали правильный стиль философствования, ибо стали вопрошать о смысле бытия. Философскую истину они понимали как самораскрытие бытия и в их поэмах о природе звучал его «голос». Отказ от данной стратегии начал Платон, осмысливший ориентацию с бытия на сущее. Его эйдосы и геометрические фигуры подменили настоящую метафизику наукообразной физикой. И эта линия была закреплена классической философией вплоть до Гегеля. Если мышление стало искать смысл бытия, то естественно язык стал слугой человеческой мысли.

4.2. Если язык – дом бытия, то человек временный постоялец и хранитель. В устной речи и в разных текстах люди используют язык как свое средство. Но все это иллюзия господства. Вспомним детство, когда мы появились на свет и не умели говорить, а язык уже был. Мы шли к нему на поклон, а не он к нам. Люди научаются пользоваться формами языка и говорят о сущем (вещах, существах), но они не могут стать хозяевами языка, ибо он принадлежит бытию, которое властвует над человеком. Последний волен лишь в отношении сущего и западный человек, благодаря науке (физике под маской метафизики), решил стать покорителем природы. Но научно-техническое господство обернулось угрозой жизни и самому человеку.

У человека нет альтернатив по отношению к бытию и языку. Он должен понять, что его единственной стратегией жизни должно быть смирение. Бытие способно раскрываться человеку только по своей инициативе. Если оно позовет, то только для охраны своей истины. Она может открыться человеку, но только не ученому, не инженеру и не прагматику. Наибольшие шансы имеют поэты, потому что они умеют слушать бытие и чувствами отдаваться его таинственному шепоту.

Хайдеггер стал одним из самых известных философов современности.

Жан Поль Сартр (1905-1980) – французский мыслитель  умел гармонично сочетать высокое искусство слова с глубиной философских идей. Основные труды – «Бытие и ничто», «Экзистенциализм – это гуманизм», «Критика диалектического разума».

1. Если мир есть «в-себе-бытие», то человек есть «для-себя-бытие».

Существование реальности, состоящей из многообразия вещей, очевидно. В некоторых ее элементах человек нуждается, но в целом она противостоит нам как чуждый и равнодушный к нам мир. Главный его признак – объективность, лишенная всякого смысла и свободы («быть в себе»). Если скала существует, то свое бытие она не выбирает, ее положение сложилось под влиянием внешней и широкой необходимости.

1.1. Быть человеком, значит, быть свободным. Человек демонстрирует радикально иной способ бытия. Хотя он забрасывается в реальность не по своей воле, в дальнейшем он способен на высокую избирательность, обслуживающую только его («быть для себя»). Человек может менять свое отношение к внешнему бытию: принимать, быть нейтральным и отрицать. Он способен утверждать себя в бытии и выключаться из жизненного обращения. Все эти возможности основаны на изначальном для человека свойстве – свободе. Она начинает действовать одновременно с существованием, мы существуем, значит, мы свободны. Потерять свободу невозможно, как нельзя перестать быть человеком, можно только не лучшим образом распорядиться ею. Иногда нам кажется, что мы передали кому-то свою свободу, или отдали решение на волю обстоятельств, но это всего лишь коварная уловка нашего сознания. Конечно, за нас могут принять некоторое решение, однако, это означает, что мы в такой форме провели свой жизненный проект. Каждый индивид осужден на свободу и выбора по отношению к ней у нас нет.

1.2. Сознание как Ничто. Классическая философия трактовала сознание в виде познавательной способности. По мнению Сартра, это крайне узко, сознание есть способ человеческого бытия. Если наше существование совпадает со свободой, то ее нельзя отличить от сознания. Через него прокладываются основные пути свободы. Отношение человека к внешнему миру определяется также сознанием, которое и есть наша открытость бытию. Изначальная независимость разума от действительности выражена тем, что он беспредметен, пустотен и не заполнен ее элементами. Даже тогда, когда в сознании появляются чувства и знания, оно способно их устранять посредством забвения (память как забывание). Если внешняя реальность присутствует как полная позитивность, то сознание существует как сугубо отрицательная сила. Оно способно аннулировать внешнее бытие своими свободными проектами, оно есть реальное Ничто. Человек обладает безусловной силой ничтожения, что и позволяет ему заняться жизнью как творческим проектом. Вот почему у нас существование через свободу предшествует сущности.

1.3. Опыт отрицания сопровождается тошнотой, тревогой и страхом. Быть человеком, значит, непрерывно отрицать мир в себе. «Я – не вещь», «Я – не Бог», «Я – не животное». Этот процесс ничтожения дополняется открытием того обстоятельства, что мир, в котором мы живем, не имеет смысла. На окружающих вещах нет указаний, как их использовать. Ситуация неопределенной абсурдности вызывает в человеке ряд отрицательных чувств и, прежде всего, тошноту (один из романов Сартра называется «Тошнота»). Когда каждый из нас открывает то, что когда-то неизбежно умрет, это рождает не только жгучие вопросы, но и особое чувственное состояние. Тревога и страх – это необходимая плата за опыт «Ничто».

2. Человек как бытие для других.

С самого начала жизни мы ощущаем рядом присутствие других людей и их влияние на нас разнородно.

2.1. Другой есть угроза для Я. Сначала нас окружают близкие и родные, затем круг общения расширяется и в комфортные отношения входит чуждость. Вдруг я нахожу себя частью другого проекта, чужое присутствие парализует меня и ограничивает мою свободу. Под взглядами со стороны во мне рождается стыд, смущение, робость. Когда я один, стыд невозможен, он появляется в ситуации, где я оказываюсь предметом разглядывания и манипулирования. Возникает стойкое чувство, что меня используют как вещь – средство и это «падение» оборачивается чувством стыда. Оно присутствует даже в любви, когда одна сторона преодолевает сопротивление другой и такой ценой заставляет любить себя. Очень часто через любовь утверждается эгоизм, берущий в плен свободу. Нередко влюбленный похож на охотника, преследующего свою добычу. Надо согласиться с народной мудростью: «От любви до ненависти один шаг».

2.2. Надо стремиться к гуманизму. Хотя Ничто коренится в человеке и он способен быть палачом для другого, гуманная коммуникация возможна. Если Бога нет и порядок не может прийти со стороны, то тогда сам человек должен выстроить гуманное бытие. Речь идет об «обращении» – таком процессе, где Другой берет на себя ответственность стать сподвижником Я по бытию. Все человеческие проекты основаны на мире возможностей и тут есть возможность морального бытия, когда Я решает ничего не требовать от Другого и занимается только собственным совершенствованием. Эта стратегия вместо конфликта дает великодушие. Такой гуманизм объединял французских патриотов в рядах Сопротивления. Стало быть, реальный опыт подтверждает перспективу бытия, где свобода одного способна гармонично сочетаться со свободой других.

3. «Да» диалектике человеческого бытия и «нет» диалектике природы.

Сартр с симпатией относился к философии Маркса. Она привлекла его тем, что человек здесь представлен активным субъектом своей жизни, практически действующим агенсом. Близким был и марксистский анализ отчуждения труда, которое трактовалось в качестве социальной деформации свободы личности. Сартр считал диалектику общественного бытия реальной, но диалектику природы Ф. Энгельса и диалектический материализм, развивавшийся в Советском Союзе, он жестко критиковал. Еще можно понять идеалиста Гегеля, включившего законы диалектического разума в глубины некой природы. Но у материалистов этот прием выглядит «обезьянничаньем».

3.1. Чтобы диалектика не догматировалась, она должна вступить в союз с экзистенциализмом. У своих истоков (Сократ и т.д.) и в классических формах диалектика несла дух творчества. Но уже в марксизме наметилось ее грехопадение в виде подчинения человека бесконечной и материальной природе. Эту тенденцию советские марксисты довели до упора, утвердив принцип материального единства мира. Под влиянием недемократической политики (принцип классовой диктатуры) и коммунистической идеологии марксистская диалектика догматировалась, став набором лозунгов и публичных цитат. Такая диалектика стала оправданием кровавой практики ГУЛАГа.

Сартр предложил свой проект спасения диалектики. Речь идет о некотором синтезе ее идей с принципами экзистенциализма. Надо решительно отказаться от диалектики природы, так как диалектический разум может жить только в историческом бытии. Кроме того, следует отвергнуть марксистское господство общества и социальных структур (способа производства, государства, партии и т.п.). Реальным агентом всех действий являются конкретные индивиды, практика может быть только личностной. Вместо примата общественной закономерности надо признать принцип свободы человека. Только при таких переменах диалектика бытия и ничто, Я и другого обретет подлинную человечность. Гуманизм – это диалектический экзистенциализм.

Литература

Сартр, Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. [Текст] / Ж.П. Сартр.- М., 2000.

Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления. [Текст] / М. Хайдеггер. – М., 1993.

Ясперс, К. Смысл и назначение истории [Текст] / К. Ясперс. – М., 1991.

Герменевтика

У современной герменевтики есть глубокие исторические корни. Древние греки под герменевтикой (греч. hermeneutikos - истолковыва­ющий) подразумевали некое искусство разъяснения и истолкования.  Считалось, что ее основоположником и покровителем является бог Гер­мес, который был вестником и истолкователем олимпийских посланий, гак как боги и люди разговаривали на разных языках. Представители античной герменевтики стремились выявить скрытый смысл разнооб­разных аллегорий, которыми изобиловали мифо-религиозные и эпичес­кие произведения Гомера и других авторов. С появлением христианства основным предметом герменевтического искусства становятся библей­ские тексты. Очищение Священного писания от различных наносных смыслов предстало в виде новой задачи для традиционных методов, ко­торые раньше оттачивались на трактовке эпических текстов и юриди­ческих норм (римское право).

Общие идеи.

Герменевтическая ситуация предполагает наличие двух обя­зательных элементов: языкового текста, смысл которого нужно выявить, и субъекта-интерпретатора, способного к пониманию за­данной тематической области. Это правило конкретизирует общую познавательную ситуацию, которая включает объект и субъект позна­ния. В качестве объекта здесь выступает текст, т.е. всякое природное и социальное образование, фиксируемое любой формой языка и несущее смысл. Познавательная проблема состоит в том, чтобы раскрыть данный смысл, сделать его ясным и открытым значением. Решение такой про­блемы должен обеспечить подготовленный специалист, обладающий особыми знаниями по расшифровке текстов. Его эрудиция должна соот­ветствовать тематике текста (художественно-литературной, религиоз­ной, юридической, историко-научной, философской и т.п.)

       Части текста можно понять через смысл целого текста и по­нимание текста в целом предполагает знание его частей («герме­невтический круг»). С данным феноменом столкнулись уже древние истолкователи. Речь идет о диалектической связи целого и частей при­менительно к культурному тексту. Интерпретатор поставлен в сложную и противоречивую ситуацию - он должен исходить из понимания всего текста, но чтобы добиться этого, нужно истолковывать отдельные части. Является ли такой круг порочным или он все же имеет выход? История герменевтики содержит самые различные ответы, как пессимистические, так и оптимистические.

  Тексты со сложным смыслом требуют от интерпретатора нескольких прогрессивно углубляющихся актов понимания. Самые трудные тексты содержат смыслы прошлых, исторически далеких куль­тур. Основная сложность заключается в наличии познавательной дис­танции между интерпретатором, живущим в современной культуре, и значениями текста, сотворенного в далеком прошлом, т.е. в совершенно ином ценностном и когнитивном контексте. Эта несоизмеримость тре­бует от истолкователя особых сознательных усилий, которые выстраи­ваются в некоторую последовательность актов.

Первый этап сводится к выработке предварительного мнения, оно формируется как продукт обычных норм понимания: а) выяснить из других источников все важное, относящееся к содержанию текста; б) общие характеристики эпохи (периода) конкретизировать особенностя­ми текста и т.п. Следующий акт понимания включает использование нетрадиционных подходов, где появляются приемы, заимствованные из психологии, философской теории познания. Здесь есть место лич­ностным находкам, интуиции и воображению. Завершающий этап кон­центрирует и аккумулирует все то, что было получено прежде. В итоге герменевт формирует понимание, максимально близкое к искомому смыслу.

В период Реформации протестанты отвергли истинность произведений отцов церкви и сконцентрировались на истолковании самой Библии. В дальнейшем в сферу герменевтических интересов попала и светская литература.

Фридрих Шлейермахер (1768-1834) – немецкий протестантский теолог, переводчик и философ. Он предпринял первую попытку систематизации герменевтики и ее философского осмысления.

1. Герменевтику следует развивать как универсальную теорию понимания.

Если природу нужно объяснять, то все, что связано с человеком, требует понимания. И здесь герменевтика становится незаменимым средством. Ее основные целевые предметы весьма разнообразны: как понять чужую индивидуальность? Как следует понимать специальные и профессиональные тексты, священные книги, философские трактаты, научные монографии? Как выстроить понимание чужих культур (сколько народов, столько культур)? Как понять свою, но ушедшую в историческое прошлое, культуру? Для этой работы недостаточно герменевтического искусства, здесь нужна единая наука с универсальными правилами, которые способны конкретизироваться.

2. Сложным барьером для понимания памятников культуры является историческая дистанция.

Особые трудности для герменевта представляют памятники культуры. Речь идет о письменных текстах, произведениях искусства, орудиях труда и о других продуктах прошлой человеческой деятельности. На всем этом лежит печать ушедшего времени. Когда-то давно личности-творцы совершили небольшие и все же значительные открытия. Их духовная энергия воплотилась в некие материальные формы – книгу, украшение, картину и т.п. В памятнике культуры буквально нет жизни, но есть следствие работы духа – смысл. Понять его не просто, ибо он пребывает в материальной форме в виде шифра. Перед герменевтом стоят три барьера: время (массив прошлого), чуждость культуры и скрытость языка объективации.

3. Понимание текста сводится к сравнению и дивинации.

Шлейермахер полагал, что на приемы понимания произведений письменности указывает структура текста. В ней можно выделить два компонента: объективный смысл языка и субъективный стиль творчества автора. Это обстоятельство и дает два основных приема – сравнение и дивинацию.

3.1. Сравнительное понимание реализует правила грамматики и диалектику кругов. Языковая форма текста неявно указывает на свои содержательные смыслы. Эти «что» следует сделать явными. Герменевт начинает с самого простого, зная грамматику, он использует ее правила для грубой и предварительной оценки содержания. Сначала производится общий обзор произведения, потом раскрывается бытие отдельных понятий. Затем снова следует оценка целого с учетом знания частей. Но уже дальше вступает в дело весьма сложная процедура. Она состоит в том, что данный текст сравнивается с другими текстами одной и той же родовой тематики. Допустим, предметом истолкования выступает алхимическое сочинение неизвестного автора XIII века. Герменевт должен найти другие тексты по алхимии примерно этого периода. Известно, что Альберт Великий (1205-1280) оставил труд, где он не только критиковал алхимическое искусство, но и дал его положительное изложение. Сравнение, хотя бы двух книг, даст безусловный эффект. Однако истолкование можно углубить, сравнивая текст с контекстом, то есть находя его место в определенной исторической эпохе. Если продолжить дело с алхимическим сочинением, то многое с его оценкой прояснится, если мы учтем, что поздняя схоластика становится либеральной к алхимии. Тот же Альберт Великий, отвергая черную магию с демоническими силами, признавал права «естественной магии». Алхимия попала в одну группу с экспериментальными науками. Таким образом, диалектика понимания реализуется двумя большими кругами: а) текст – другие тексты; б) текст – исторический контекст.

3.2. Дивинация как способ вживания во внутренний мир автора. У любого текста есть свой автор, который придает ему особый субъективный характер или стиль. Вот это «как» весьма важно для понимания текста и герменевту тут остается только особый психологический путь. Поскольку духовная жизнь всех творческих индивидуальностей в сути едина, то герменевт может вжиться в идейный горизонт автора. Чувственно-переживательное проникновение в душу творца есть дивинация и она позволяет понять его лучше, чем он сам себя понимал («со стороны иногда виднее»).

Заслуга Шлейермахера в том, что он разработал исходные идеи, часть из них будет совершенствоваться, а другие подвергнутся критической переоценке.

Немецкий мыслитель Вильгельм Дильтей (1833-1911) придал герменевтике философский статус.

1. Если гуманитарные науки есть понимание познанного, то им нужна герменевтика.

Дильтей исходил из различия наук о природе и наук о духе. Естествознание культивирует внешний опыт и здесь важно объяснить, что происходит вне человека. Другое дело – гуманитарное познание, где человек познает самого себя во внутреннем опыте. Его необходимость диктуется своеобразием предмета гуманитарного познания. Немецкий историк И.С. Дройзен указал на коренную особенность гуманитарных наук – иметь дело не с объективными фактами, а с тем, что в свое время было уже как-то познано. Работа историка или филолога сводится к «пониманию познанного» и здесь важно уяснить, что такое понимание. Ответ может дать только философская герменевтика.

2. Понимание – ключевой процесс Жизни.

Мир человека представлен Жизнью, которая обладает полнотой различных форм, целостностью и историчностью. Сюда вписаны личности со всем спектром способностей – чувствами, волей и разумом. Но исходной основой здесь выступает духовность как переживание, обладающее достоинствами непосредственного пребывания в Жизни. Собственные переживания даны личности изначально, развиваются опытом и закрепляются памятью. Духовные чувства Другого даются посредством чувствования и знания его биографии. Жизнь невозможна без активной деятельности, единицами которой выступают поведенческие акты. Направление и ориентацию им придает разум, вырабатывающий знания. Все три уровня жизни интегрирует в себе понимание как единство переживания – поступка – познания.

3. Понимание как сущностная сторона жизни языка.

Человек есть творческое существо и все новации рождаются в его внутреннем опыте. Социальная природа предполагает взаимообмен духовными благами, что и осуществляет язык. Он выполняет функции объективации духа и понимание. Первое заключается в том, что внутренним силам личности язык придает внешнюю объективную форму. Языковые выражения разнообразны: картина, музыка, танец, книга и т.п., их общее выражение – «текст». Любой текст позволяет вынести работу личностного духа на всеобщую оценку и признание. Другой стороной языка является понимание. Здесь уже надо по объективной форме текста воссоздать субъективный дух автора в его былой жизни. Хотя это трудно, но не безнадежно. Человек может понять то, что создал другой человек.

4. Понять текст, значит, подняться по ступенькам жизненного духа автора.

Для Дильтея понимание есть форма жизни и она несет в себе всю ее полноту. Если текст автора рождался в муках творчества, то и герменевту нужно вызвать в себе соответствующий строй переживаний («сопереживание»). Если вы читаете хроники походов Александра Македонского, то надо мысленно перенести себя не его место («транспозиция») и попытаться воспроизвести его основные поступки («подражание»). И, наконец, необходимо получить рациональные смыслы, используя технику истолкования в виде грамматических и логических приемов («истолкование»). Такая последовательность усилий и даст искомое понимание.

5. От «систематической философии» к «понимающей философии».

Дильтей выделил два типа философии: систематическую и понимающую. Первая ориентируется на идеалы научного естествознания, она увлечена логическими доказательствами и рациональными объяснениями, соответственно она строится как система категорий. От жизни здесь остаются одни сухие и пустые стручки абстракций (Декарт, Гегель и др.). Полноту жизни способна выразить лишь понимающая философия, ориентированная на искусство, литературу, риторику  и описательную психологию (Августин, Ницше и др.).

 М.Хайдеггер внес важный вклад в становление современной герменевтики.

1. Понимание есть способ человеческого бытия в языке.

Хайдеггер остро критиковал позицию, где язык сводится к познанию. Если язык есть система знаков, имеющих рациональные значения для того, чтобы мы знали окружающий мир, то это малая часть подлинной истины. Язык шире и богаче не только познания, но и самого человека. Он предшествует нашему появлению и формирует нас. Если язык есть дом бытия, то он определяет все аспекты нашей жизни: общение, труд, духовность (мораль, веру, любовь) и т.д.

1.1. Через истолкование языка мы пытаемся угадать свою будущую судьбу. Понимание является необходимым процессом раскрытия смыслов бытия через язык. Человеческое бытие исторично, мы застаем себя в неопределенной ситуации между прошлым и будущим. Это создает заботу как беспокойство за будущее и подобно оракулу язык подает нам вести – намеки. Понять их совсем не просто, истолкование колеблется между прояснением и затемнением, говорением и молчанием. Лучше всех эту ритмику вестей расшифровывают поэты, отличающиеся чуткостью к игре слова и паузы.

2. Подлинное понимание текста живет положительной ритмикой расширяющихся смысловых кругов.

Особую форму языка демонстрируют письменные тесты. В них смыслы потеряли живость речи и приобрели ту инаковость и чуждость, которые под силу только герменевтике. Она должна учесть временную структуру, которую тексту придало языковое бытие автора. Всякий текст возникает не сразу, а частями (словами, предложениями, разделами) и уже из них выстраивается текст в целом. Поэтому по кругу стремится идти и мысль герменевта, только с тем отличием, что она сначала не может сразу попасть в смысловую колею автора. Это ей удается лишь после серии «пробрасывания смыслов», где каждый последующий пробный вариант оказывается ближе к искомому смыслу. Понимание нарастает циклической спиралью.

Ханс-Георг Гадамер (1900-2002) – немецкий философ, ученик Хайдеггера. Он развивал герменевтику на основе идей своего учителя и главным предметом понимания сделал искусство и эстетику. Основной труд – «Истина и метод. Основы философской герменевтики».

1. Человек всегда находит себя в традиции языка, где прошлое может жить только в настоящем.

Прошедшие поколения людей ушли из жизни, но они оставили после себя продукты своей активности – социальные институты, мораль, искусство, знания. Все это стало традицией, закрепленной и существующей в форме языка. Сама по себе традиция мертва, жизнь ей придают современные поколения людей. Они усвоили язык и тем самым вошли в традицию. Стало быть, язык и традиция существуют в жизни современных поколений. Старое может пребывать только в актуальной деятельности, историческое время необратимо, дороги в прошлое нет. Зато прошлое живет сейчас в нас и, чаще всего, бессознательно определяет наше поведение.

2. Душа автора и прошлое недостижимы, надо понять традицию, конструируя ее смыслы сейчас.

Шлейермахер и Дильтей звали герменевта в прошлое и рекомендовали проникнуть во внутренний мир автора. На этом пути Гадамер ставит крест. «Машины времени», переносящей в прошлое, нет. Кроме того, даже у современников чужая душа – потемки, а если речь идет о древнем авторе, то это двойные потемки. Зато у нас есть текст и он имеет объективный смысл, то есть то, что сказалось (не мнение, а «дело»). И вот здесь оказывается, что прошлое – не барьер, а позитивный фактор герменевта. Дистанция во времени полезна для продумывания смысла текста сейчас и теперь. Недаром говорят «большое видится на расстоянии». Позиция современности выигрышна тем, что она дает данный текст в сравнении с другими подобными ему. Современник мудрее древних авторов, он знает ценность их произведений, ибо у него есть масштаб для сравнения.

3. Герменевтический опыт развивается за счет действенности предрассудка.

Всякий текст существует в бессознательной стихии языка. Герменевт должен эту темную объективность осветить, прояснить и тем самым создать смысловую структуру произведения. В этом ему помогает традиция, она предоставляет ему пред-знание и предрассудок. Речь не идет о чем-то отрицательном (заблуждения), ибо герменевт обращается к традиции и берет из нее необходимые для создания смыслов предпосылки. Здесь авторитетные знания следует использовать в качестве средства активности герменевта.

Чтобы авторитет традиции не стал догмой, герменевтическая ситуация требует понимания как особого действия. Как только возникла порция смысла, она сразу должна идти в дело, то есть применяться к данной герменевтической ситуации. Здесь не должно быть созерцательного накопления знаний «на потом». Установка на применение смысла и развивает опыт понимания.

4. Герменевтический опыт диалога с Другим.

Особым «текстом» является человек. Наше социальное бытие во многом определяется способами взаимного понимания. В жизненной практике сложились образцы и типичные отклонения от них, дающие ущербное общение. «Опыт эгоизма» – здесь Я слышит только себя и не пытается понять то, чем живет Другой. «Опыт соперничества» – Я стремится понять другого, но для того, чтобы переиграть и утвердить свое превосходство. «Опыт диалога» – тут Я и Ты стараются быть максимально открытыми друг другу, они умеют слушать и говорить. Взаимное понимание служит здесь основой совместного развития.

5. Предпонимание открывает диалектику вопросов и ответов.

В игру со сложным текстом герменевт не вступает как «чистая доска». Усвоив и актуализировав соответствующую традицию («предание»), он сформировал в себе предрассудок. На его основе герменевт воспринимает текст и вырабатывает первую предварительную версию смысла – предпонимание. Его роль весьма важна для дальнейшего хода событий.

Любой текст создается как ответ на некий вопрос. Содержание последнего объективно, оно не зависит от пристрастий автора. Вопрос – это та суть дела, которая предопределяет ответ, избирательно предвосхищает его стрержневой смысл. Вот почему герменевту очень важно реконструировать вопрос, на который дает ответ данный текст. Предпонимание и становится необходимой предпосылкой для нахождения исходного вопроса. Если бы предпонимания не было, то герменевт оказался бы в полной стихии непосредственности. Имея же его «на руках», он знает хотя бы приблизительные контуры поиска. И все равно реконструирование сводится к угадыванию. Герменевт формулирует первый пробный вопрос и соотносит его с текстом. Ощущение несогласованности заставляет его вопрошать несколько иначе. И так следует серия вопросов и ответов. Главное здесь в том, что вопросы герменевта приводят текст в состояние динамической полуопределенности: «так или не так?». И оно рано или поздно открывает «вопрос» самого текста.

6. Итоговое понимание достигается при совпадении расширенного горизонта герменевта со смысловым горизонтом текста.

Нахождение «вопроса» одновременно становится и поиском ответа. Все дело в том, что смысл не пребывает в тексте как некий «объект», который можно четко отделить от всего остального. И если герменевт, подобно детективу, выстраивает предположительные версии вопроса, тем самым он конструирует и возможные ответы. Каждый раз полученный смысл герменевт соотносит с языковыми формами текста и оценивает степень их совпадения. Если фиксируется их «инаковость», то он снова мобилизует свой предрассудок, вносит коррективы и создает другой вариант смысла. Рано или поздно создается такой вариант, который совпадает со смысловым горизонтом текста. В ходе игрового «преобразования смыслов» герменевт развился, его опыт извлек уроки из собственных ошибок, горизонт сознания расширился.

7. Понимающее сознание развивается по различным видам герменевтического круга.

В процессе разгадывания текста царит множественная диалектика части и целого. Сознание герменевта осуществляет разнообразные челночные ходы «туда – сюда»: слова – предложение, вопрос – ответ, предложения – глава; глава – текст, текст – контекст. В этих циклических переходах возникают предварительные проекции смысла, они непрерывно пересматриваются и тем самым снимается предвзятость предпониманий. В итоге границы понимания текста расширяются и углубляются, и в этой спирально-круговой ритмике происходит слияние смысловых горизонтов герменевта и текста.

Литература

Гадамер, Г.-Г. Актуальность прекрасного [Текст] / Г.Г. Гадамер. – М., 1991.

Дильтей, В. Категории жизни [Текст]  / В. Дильтей// Вопросы философии, 1995, № 10.

Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления [Текст] / М. Хайдеггер. – М., 1993.

Феноменология

Ее основоположник – немецкий философ Эдмунд Гуссерль (1859-1938). Изучал математику и психологию, увлекся проектом новой философии. Основные труды: «Логические исследования» (В 2 т.), «Философия как строгая наука», «Идеи к чистой феноменологии».

1. Философия как наука возможна в качестве новой концепции сознания.

В конце XIX века многих мыслителей волновал вопрос о перспективах философии. На какой основе и в каком направлении следует развивать философию? Возникли самые разные перспективы.

1.1. Философия должна стать наукой о ценностях. Такую линию предложила Баденская школа неокантианства. Г. Риккерт и В. Виндельбанд полагали, что будущее философии связано с наукой, главное – найти соответствующий предмет. Если естественные науки изучают факты и законы природы, а гуманитарные науки – факты социальной жизни, то дело философии – исследовать ценности. Ее основой должна стать теория ценностей. Этот проект Гуссерль оценил отрицательно: сама аксиология нуждается в философском обосновании.

1.2. Основа развития философии в логико-математических науках. Эту идею выдвинула Марбургская школа неокантианцев. П. Наторп полагал, что философии требуется научная строгость и здесь образцом могут стать логика и математика. Оценка Гуссерля была однозначной: в основаниях логики и математики появились парадоксы, и они в роли основы не годятся.

1.3. Будущее философии связано с психологией.

Большинство учений субъективизма и эмпиризма делали ставку на психологию. Резон здесь был прост. Все виды человеческого познания не могут обходиться без действия психики. Любой исследователь и мыслитель активирует, прежде всего, свои чувственные способности и уже потом все остальные. Значит, только психология может раскрыть тайны познавательного творчества и философия должна ориентироваться на нее. Руководствуясь этой установкой,  Дж. Ст. Милль  попытался объяснить законы логики действием психических форм.

1.4. Психологизм ложен, ибо игнорирует самостоятельность и внутреннюю активность сознания. Поначалу Гуссерль увлекся программой психологизма, но, поняв ее ущербность, подверг ее критике. Здесь он опирался на традицию, заложенную Декартом и Кантом. Чувственная психика подчинена разуму, психический опыт как нечто внешнее определяется глубинными структурами сознания. С этой точки зрения психологизм – раб натурализма, здесь господствует внешний природный объект, который приводит в действие психику. Ощущения и восприятия, настроения и эмоции – все это начинает жить только тогда, когда извне на чувства воздействуют некие предметы. В действительности же это лишь искаженная часть целого, которое определяется внутренней работой сознания. Раскрыть детали этой активности и должна новая философия – феноменология.

2. Сознание активно интенциональностью.

Как и Кант, Гуссерль не отрицал внешнюю и объективную реальность. Но его интересовало то, как она дается человеку. Его не устраивала наивная версия натурализма-психологизма о том, что вещи оставляют в психике свои следы («образы») и тем самым по каналам чувственности становятся достоянием человека. Он был уверен в том, что за внешней простотой скрывается особая деятельность сознания.

Индивид не может выйти за границы своего сознания и мир дается ему только посредством сознания. Здесь уместно такое сравнение. У нас недостаточное зрение и мы носим очки. Когда они запотевают или покрываются пылью, наше восприятие мира ухудшается. Если очки протереть, мы восстанавливаем прежнюю ясность зрения. Вообразим себе, что сознание – это универсальные очки, которые не только чувствуют, переживают в разных формах, но и думают и мыслят. К тому же они так вмонтированы в нас, что снять их никак нельзя. Однако нам хочется разобраться в способе их действия. Что же делать? Оказывается, что у сознания есть свойство, позволяющее ему изучать самого себя.

2.1. Сознание интенционально, то есть оно способно направлять свои действия на любые свои элементы. Если сознание не снимается с нас как обычные очки, то можно представить более перспективную ситуацию. Мы стоим в своей квартире и через оконное стекло смотрим на улицу. На ней видны проезжающие машины, идущие люди и т.п. Но вдруг в поле зрения оказывается само стекло и мы начинаем не нем разглядывать причудливый узор пыли. Что же произошло? Ведь никакого устранения стекла не было, его положение и расположение глаз не изменились? И все же метаморфоза состоялась за счет смены предметов видения. Сначала в фокусе было то, что находилось вне стекла, а потом в центре внимания оказалось стекло. Эту (или подобную ей) ситуацию Гуссерль перенес на сознание и пришел к интересным выводам.

Если каждый из нас способен выбирать из внешнего мира разные объекты, значит, в этом процессе инициатива принадлежит человеку. Здесь можно говорить об интересе и внимании, но за этими психическими способностями скрывается общее и единое качество сознания – быть направленным на некий предмет, что и является интенциональностью. Все своеобразие «предмета» заключается в том, что в этом качестве может выступать любой элемент сознания. Если внешняя реальность оставила на чувственности свои следы и они нам интересны, они становятся интенциональным предметом эмпирического опыта. Научный разум может размышлять над абстрактными объектами типа: «многомерное пространство», «квант энергии» и т.п. Своей экзотикой обладают предметы философской спекуляции – «эйдосы», «монады» и т.п. Еще одним доводом в пользу того, что интенциональности внешний мир необязателен, являются вымыслы и фантазии. «Русалка», «кентавр» и другие образы воображения – такие же равноправные предметы для сознания, как и другие. Итак, интенциональность есть сугубо внутреннее свойство сознания находить свои предметы и делать их областями приложения своей активности. «Тематизаровать», то есть сделать интенциональным предметом сознание может все, лишь бы это возникало и находилось в нем.

2.2. «Естественная установка» как наивная форма действия интенциональности. Обычные люди уверены, что большинство их предметов существует во внешнем мире. За счет чего возникает наивный реализм? Эту веру Гуссерль объяснил действием интенциональности.

Большинство людей живет сугубо практическими интересами и из всего обилия впечатлений у них выделяются группы определенных и постоянных переживаний, связанных с профессией. Так, охотник привыкает жить восприятиями определенных диких животных, он умеет различать звуки в лесу, «читать» следы на земле и на снегу. Хотя внешние впечатления получают здесь смысловую обработку изнутри, охотнику кажется, что все сведения он получает из природной среды. Практический успех зависит от степени слитности его ощущений с жизнью леса. Эту направленность где предметы сознания выдаются за объекты внешней реальности, Гуссерль назвал «естественной установкой».

Эмпирические науки развивают «естественную установку». Хотя здесь интересуются не жизненными благами, а новыми знаниями, их источник признается во вне. Если физик или химик проводят эксперименты, то в центре их внимания, как и у охотника, находятся внешние объекты. И они полагают, что на уровне ощущений и восприятий опыт всецело определяется исследуемым предметом. По мнению Гуссерля, такая вера в иллюзию уже чревата издержками, которые доводятся философами-эмпириками до опасного заблуждения. Якобы чувственные данные обусловлены исключительно свойствами объекта. Здесь естественная установка вуалирует подлинную интенциональность.

3. Феноменологическая редукция способна раскрыть подлинную работу сознания.

Человек многое делает практически, но далеко не все осознает. Феноменолог этой мудростью утешиться не может, его дело как раз и состоит в том, чтобы осознать то, как сознание обеспечивает успех дела. В этом ему поможет техника, состоящая из трех приемов.

3.1. Все знания о мире редукция заключает в скобки. Вернемся к примеру, где мы сначала смотрели через (оконное) стекло на внешние предметы, а потом сфокусировали взгляд на самом стекле. Мы сейчас находимся в положении феноменолога, которого интересует только конструктивная работа сознания. Поможет ли нам прием перефокусировки? Что сделали мы, прежде чем стали рассматривать само стекло? Мы как бы махнули рукой на все, что есть за стеклом, это нам сейчас неинтересно. И только после такого «ничтожения» в поле нашего зрения оказалось стекло. Нечто подобное и предложил Гуссерль.

Все готовые образы внешнего мира интерпретированы в духе естественной установки и они укрепляют ту иллюзию, что в их образовании сознание не участвовало. Кроме того, своей пестрой суетой наличные результаты скрывают реальные истоки своего происхождения. Якобы мир «прозрачен» сам по себе, без «стекла» – сознания. Для устранения такой иллюзии нужен прием редукции (лат. reductio – сведение). Все эмпирические знания, указывающие на внешний мир, надо оставить без внимания, сделать вид как будто бы их нет (подобно тому, что за стеклом ничего не происходит). В математике подобная операция называется «заключить в скобки» или «свести к нулю».

3.2. Трансцендентальная редукция находит «чистое сознание», способное к конструктивной работе. Первый шаг феноменолога отрицателен, он лишь расчищает почву для положительной деятельности. Когда феноменологическая редукция произведена, важно найти «чистое или трансцендентальное сознание». Оно лишено эмпирического содержания и является главной производительной силой. В качестве второго шага трансцендентальная редукция подчищает то, что могла пропустить первая редукция. Эмпирический образ всегда частичен и для полной характеристики некой вещи требует других образов. Каждый элемент чистого сознания самодостаточен. Если образ несет печать завершенности, то чистое сознание способно к созданию нового. Любая эмпирия обусловлена чем-то другим, чистое же сознание является самостоятельным центром. Все это и удостоверяет трансцендентальная редукция.

3.3. Эйдетическая редукция выявляет феномены как элементы чистого сознания. Сознание есть такая производящая структура, у которой должны быть свои элементы. Гуссерль назвал их феноменами. Если у Платона и Гегеля феномен отличен от сущности, то здесь феномен сознания и есть сама сущность. Обнаруживаются феномены совсем не просто, ибо они пребывают в потоке жизни сознания, который образован случайными и единичными переживаниями и актами. Феномены существуют во множестве различных вариаций как их инварианты и всеобщие структуры. Их выявлением и занята эйдетическая редукция. Феномен похож на платоновский эйдос тем, что он – необходимая и устойчивая сущность. Но если у Платона эйдосы и явления разделены, то у Гуссерля феномены существуют только в потоке вариативных актов, феноменолог должен в разных реальных созерцаниях «схватить» идеально-возможный феномен. Для этого не требуется каких-то логических ухищрений, здесь достаточно лишь осознать некую самоочевидность, что и называется феноменологической рефлексией. Если нам предъявят треугольники, изображенные неровными линиями на учебной доске, бумаге и песке, то при всех отклонениях мы укажем на норму – «треугольник». Тем самым мы совершили эйдетическую редукцию и выделили феномен.

4. Ноэза и ноэма – смысловая работа сознания.

Гуссерль выдвинул призыв «Назад к вещам». Если естественная установка приглашает «вперед», к уже готовым образам вещей, то феноменология ориентирует «назад», в те глубины сознания, где образы рождаются. Здесь важно найти структурные связи феноменов, ведущие к творчеству. Гуссерль полагал, что ключом тут является понятие «смысл».

4.1. Переживания как предметы осмысления. Глубинным содержанием сознания является множество разнообразных переживаний. Часть из них возникает в индивиде спонтанно, а остальное поставляет внешний мир в виде чувственных впечатлений. Их изменчивость во времени дает некий непрерывный поток переживаний.  Сами по себе они никаких значений не имеют (в этом они чисты), но обладают способностью их принимать, и сохранять. Переживания являются тем материалом, из которого конституируются предметы для интенциональной обработки.

4.2. Ноэза как центр смысловой активности. Другой стороной, соотносительной с предметными переживаниями, выступает ноэза. В переводе с греческого она означает процесс мышления. Содержанием ноэзы являются знания, которые способны стать смыслами-значениями. Когда из потока чувственности сознание выделило определенные переживания и они стали предметом интенциональности, это означает, что некоторые знания в роли ноэзы придали предметной стороне смысл.

4.3. Ноэма как продукт сознания. Как предметная сторона переживание, которое было сугубо чувственным, приобрело рациональное значение. Такое возникшее сочетание Гуссерль назвал ноэмой. Ее сложный состав указывает на завершенность мыслительного акта, процесс здесь угас в результате. Ноэмами являются ощущения, восприятия, понятийные мысли. Вместе с тем ноэма сохраняет предметную функцию, которая досталась ей от чистого переживания. Готовый феномен способен стать предметом последующего интенционального осмысления.

5. Конструктивный синтез смыслов выстраивает горизонты сознания.

Соотношение ноэзы и ноэмы Гуссерль считал универсальной характеристикой работы сознания. Она присуща как процессам эмпирического опыта, так и процедурам мышления.

5.1. Ноэза мобилизует и актуализирует познавательный опыт индивида. Конструктивный эффект достигается за счет взаимодополнения разных положений и функций ноэзы и ноэмы. Становление последней начинается с того, что вектор интенциональности выбирает из потока группу чистых переживаний и делает ее предметом. Он находится в фокусе и его явность очевидна. А вот все, что связано с ноэмой, далеко не очевидно, хотя и очень важно. Как определить смысл того, что само по себе бессмысленно? Конечно, любой индивид все жизнь учится это делать, но только феноменолог может объяснить то, как это происходит.

Когда предъявлен определенный чувственный материал, то сознание начинает поиск соответствующих знаний в качестве смыслов. Если в прошлом опыте такая связь устанавливалась, то ее актуализация делается во многом автоматически, но далеко не во всем. Место творчеству всегда оставляет внешняя реальность, которая непрерывно меняет содержание впечатлений и поток переживаний обновляется разными случайными элементами. Но даже в стандартных ситуациях сознание нередко переходит на режим воображения и создает предвосхищающие догадки.

5.2. Единство реального восприятия и предвосхищающих перспектив дает горизонт созерцания. Представим ситуацию, где мы из окна своей квартиры смотрим на дом, расположенный напротив. Зрение как таковое дает нам группу цветовых пятен, разнесенных влево – вправо, вниз – вверх. Предмет переживательных созерцаний на этом исчерпан. Наше сознание из наличного познавательного опыта мобилизует соответствующие представления и накладывает их на увиденное. Такая ноэза производит смысл или ноэму дома, которую можно описать словами. «Виден девятиэтажный дом, в нем живет несколько сотен жильцов. У него есть несколько подъездов и он оснащен лифтами». Все это уже смыслы, на которые чувственность принципиально не способна. Здесь проявилась такая конструктивная черта сознания, как синтез разных созерцаний и смыслов. Хотя мы видим только один фасад, сознание добавляет к нему актуально не данные, но возможные перспективы. Получается такой эффект, как будто бы наше сознание последовательно переходит от одной части здания к другой и мы видим дом под разными углами. Актуальное видение заменяется здесь мысленным применением опыта обхождения дома и осмотра его задней стороны. Каждая наглядная перспектива получает свой смысл («подъезд – это место для входа и выхода в здание»). В итоге все перспективы сливаются в единое созерцание – эйдос дома.

6. Горизонтное сознание времени.

Гуссерль различал временные объекты и восприятие времени, но связывал их работой сознания. Как возможна мелодия? Здесь одни акустические впечатления ничего не объясняют. Мелодия возможна тогда, когда имеется связь между актуальными и уже отзвучавшими тонами. Хотя они не присутствуют одновременно, их связь обеспечивает сознание.

Все начинается с первого тонового впечатления. Оно выделено из шумов и отделено от предшествующих звуков, что соответствует настоящему времени («теперь»). Череда последующих тонов дает последовательность: «только что прошло, но в сознании существует» – «уже нет, но еще присутствует». Такое «еще-сознание», которое удерживает тона в памяти, можно назвать ретенцией. Но мелодия невозможна без будущего, нужно ожидать перспективные тона. Этим уже занимается сознание – протенция. Стало быть, временной горизонт сознания в мелодии складывается из актуального восприятия, ретенции и протенции.

7. Жизненный мир как корневая основа сознания.

Временность сознания тесно сопряжена с его смысловой работой. От всех других существ человек отличается тем, что он стремится к рациональным смыслам и производит их. Эту деятельность ему задает «жизненный мир». Речь идет о первейшем феномене как глубинном основании всего духовного творчества. Жизненный мир задает широкий и открытый горизонт смыслов, где уже установленное предполагает неисчерпаемый спектр отсылок к новым открытиям. Он таит в себе богатство потенциальных переживаний и возможных смыслов.

7.1. Кризис европейской науки обусловлен ее отрывом от жизненного мира. Истоки науки тянутся в жизненный мир. Теоретическая геометрия древних греков возникла из смысловой рационализации практики измерений. Из осмысления телесного опыта ремесленников, моряков и воинов родилось экспериментальное естествознание. Первые геометры, Г. Галилей и И. Ньютон смогли живой опыт переживаний трансформировать в математические конструкции. На этом пути возник научный разум и стал стремительно развиваться.

Но в XX веке наука оказалась в глубоком кризисе. Его симптомы – а) многие ученые утратили понимающий дух науки и превратились в бездумных техников метода; б) как представители науки позитивисты забыли человека с его сознанием и на первое место выдвинули идеал объективного знания; в) главной задачей науки стало техническое покорение природы. Главная причина кризиса науки состоит в забвении «жизненного мира», наука стала бесчеловечной. Выход здесь очевиден. Ученым надо вернуться к горизонту «жизненного мира», откуда проистекают изначальные смыслы научного разума.

Литература

Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии [Текст] / Э. Гуссерль. – М., 1994.

Гуссерль, Э. Философия как строгая наука [Текст] / Э. Гуссерль. – Новочеркасск, 1994.

Прехтль, П. Введение в феноменологию Гуссерля [Текст]  /П. Прехтль. – Томск, 1999.

Психоанализ

             Ядром данного направления является учение о бессознательной психике. У средневековых философов были некоторые глухие намеки на су­ществование бессознательных явлений, но в четкой форме о наличии бессознателъных восприятий заявил Лейбниц. Это была философско-онгологическая идея, ибо речь шла об особенностях монад.

Создание первой концепции бессознательного принадлежит австрийскому психиатру и философу Зигмунду Фрейду (1856-1939). Он заложил идейные основы пси­хоанализа и дал начало соответствующему направлению и движению. Основные труды: «Толкование сновидений», «Я и Оно», «Будущее одной иллюзии».

1. В человеке господствует не ясный разум, а бессознательная психика - Оно.

Начиная с Платона, классический рационализм признавал в человеке первенство разума. Конечно, в жизнь индивида вносят свой вклад воля, вера и многое другое, но всеми способностями руководит рациональное начало – сознание. Оно ставит цели, находит нужные средства и если происходят какие–то сбои, то сознание по большому счету всегда дает отчет. Вот почему мы и считаем себя разумными существами.

1.1. Большая часть нашей психики непрозрачна для разума. В XIX в. многие иллюзии наивного рационализма рухнули. Биологические науки стали выявлять животную природу человека и в этом же русле стала развиваться психология. Оказалось, что психическая реальность чрезвычайно многообразна, у нее много пластов и только поверхностный слой находится в нашем распоряжении. Глубины психики темны и загадочны, как раз там находятся силы, которые управляют нашими поступками, но не осознаются. Мы нередко ставим одни цели, а получаем результаты противоположного характера. Стало быть, за спиной сознания действуют могучие силы, о которых мы часто и не догадываемся.

1.2. Оно как внутренняя пружина психической жизни. В каждого индивида природа закладывает некую совокупность жизненных желаний или влечений. Особой силой и обязательностью отличаются импульс половой любви («эрос») или инстинкт продолжения жизни и страх смерти, побуждающий к агрессии («танатос»). От этих программ практически нельзя отказаться, они действуют с неумолимой силой. К тому же эрос закреплен эффектом получения максимального чувственного удовольствия. Оба коренных влечения питаются мощной психической энергией («либидо») и они изнутри, в слепой и обязательной форме диктуют действия всем другим слоям психики. При этом сознание создает утешающую иллюзию, что якобы разум является господином положения. Реальность же совершенно иная. Вожделеющее Оно есть та неукрощенная лошадь, которая несет всадника, пытающегося лишь усидеть на ней. Даже в своей душе как собственном доме человек не является хозяином.

2. Я есть сознание, которое познает реальность и осознает самого себя.

Если Оно живет по «принципу удовольствия», то сознание руководствуется «принципом реальности». Я возникло в ходе эволюционного развития для того, чтобы человек мог эффективно приспосабливаться к внешнему миру. Адаптация же возможна лишь тогда, когда мы знаем мир, в котором живем. Сознание и стало формой познания реальности, которая как некая «карта» помогает нам ориентироваться в окружающей среде и позволяет считаться с ее условиями.

Всякое познание сопряжено с таким свойством как осознанность. Речь идет о способности сознания давать отчет о том, чем оно занимается в данное время. В богатстве своих элементов внешний мир бесконечен и когда начинается познание, то оно выделяет вполне определенные объекты. Если они становятся предметом внимания, то это означает, что сознание как бы осветило их лучом своего прожектора. И если разум действует подобно свету, то он одновременно освещает и сам себя. Его отчет может выглядеть примерно так: «Сейчас познается то и то, все находится под контролем». Если для сознания – света его участки прозрачны и явны, то все бессознательное находится во тьме, ибо оно предпочитает скрытую жизнь. Эгоистические влечения, обещающие удовольствия, любят темноту ночи и боятся света разума.

3. Сверх-Я усиливает конфликтную жизнь сознания.

Поздний Фрейд ввел понятие «Сверх-Я». Эта инстанция выражает возрастную социализацию индивида. Человек есть не только природное существо, но и представитель социальной культуры. Ее важное предназначение состоит в том, чтобы нейтрализовать отрицательные действия эгоистических сил Оно. Это достигается за счет внедрения в психику двух компонентов Сверх-Я: социально-нравственных запретов и правил должного поведения. Начиная с раннего возраста, многообразные «нельзя» и «веди себя так-то» внедряются в душу каждой личности. При всех различиях Оно и Сверх-Я объединяет один пункт – это безразличные силы прошлого. Если Оно выражает повеление эволюционной природы, то Сверх-Я есть строгий голос общества. Предметом же их борьбы выступает Я, живущее сейчас и теперь.

3.1. Конфликты психики требует разрешения. Человек оказался игрушкой грозных и противоположно направленных демонических сил. Оно настоятельно тянет жить по «принципу удовольствия», внешний мир навязывает Я свои суровые реалии, Сверх-Я требует жить по строгим законам морали. Полярные силы создают конфликты внутри психики и их можно успешно разрешать разными способами. Один из них – сублимация, то есть переключение психической энергии Оно на социально важные виды деятельности (спорт, наука, искусство и т.п.). Но бывает часто так, что психический конфликт переходит в болезнь – невроз.

3.2. Вытеснение бессознательных образов способствует бегству в невроз. В начале XX века Фрейд разработал пространственную модель психики. Почти весь ее объем занят бессознательным, которое заполняет пространство снизу и лишь в самом верху оставляет небольшую часть для сознания. Все бессознательное делится на два вида: а) скрытое и б) вытесненное. Первое находится в предсознании и при наличии внимания легко переходит в сознание. Второе связано с тем, что в предсознании находится своего рода «цензура», которая представлена образами Сверх-Я. Они производят отбор: пропускают в сознание представления о культурно приемлемых желаниях и не пропускают социально запретные порывы. Такая избирательность делает цензуру защитной инстанцией, которая сопротивляется проникновению бессознательных элементов в сознание и вытесняет их в глубины Оно. Вытеснение опасно тем, что создает иллюзию разрешения психического конфликта. Человек придумывает себе ситуацию, где все хорошо, а на самом деле кое-что плохо. Дело в том, что с течением времени психика структурируется: образы пережитого прошлого непрерывно составляют слои памяти. На этом фоне вытесненные представления не уходят в память, а остаются как вечные осколки прошлого в настоящем. Здесь налицо нарушение цельности психики в виде ее фрагментации.

Бегство в невроз иллюстрирует следующий условный пример. Вообразим, что по узкой тропинке в горах едет на осле путник. Неожиданно на дороге впереди появляется лев. Узость тропинки не позволяет развернуться обратно и убежать. Человек думает о двух вариантах поведения: пассивно ожидать смерти или вступить в схватку со львом. По-своему ведет себя осел, обезумев от страха, он вместе с человеком бросается в пропасть. По мнению Фрейда, тот выход из положения, который предложил осел, совпадает с помощью, которую оказывает невроз. Здесь нет шансов на разрешение конфликта. Самый лучший выход – это мобилизация всех сил человека для борьбы с опасностью и главную роль тут должен сыграть разум.

4. Там, где было Оно, должно быть Я.

Каждый индивид проходит стадию детства, и уже здесь его подстерегают опасные конфликты. Когда у ребенка созревают сексуальные и агрессивные влечения, то их предметом становятся самые близкие люди – родители. Мальчик связывает свой эрос с матерью и отец превращается в соперника («комплекс Эдипа»), девочку влечет к отцу и мать здесь – помеха («комплекс Электры»). Сверх-Я оценивает эти импульсы как угрозы семье и обществу, и загоняет их в глубины Оно. Взрослея, большинство людей справляется с такими напряжениями психики на пути труда и социальной жизни. Но часть людей попадает в западню неврозов. Какой выход искать здесь?

4.1. Вытесненное бессознательное надо перевести в сознание. Лечение неврозов Фрейд связывал с познанием. Этим делом занимается сознание, оно способно познать бессознательную психику и пролить свет на темную драму, происходящую в душе невротика. У последнего нарушилось нормальное познание, в силу чего вытесненное бессознательное стало зоной болезненного незнания. Невротику следует помочь осознать смысл того, что происходит в его душевном мире. Сам он свое Оно познать не сможет.

4.2. Бессознательное говорит сложным языком символов. Как таковое Оно скрывается в темных глубинах психики, занимая ее нижние подвалы. И все же жизнь бессознательного такова, что она имеет проявления вовне, только они имеют характер зашифрованных намеков. Если внимание исследователя привлекают масштабные и значительные объекты, события, то явления Оно скрыты во второстепенном и заурядном материале, который обычно мы игнорируем. Здесь находят место разнообразные ошибочные действия, которые нас только раздражают: обмолвки, оговорки, описки, забывание имен, утеря предметов. Но самой яркой формой Оно выступают сновидения. Обычный человек может вспомнить свои сны и пересказать их содержание, но он далек от их понимания как вестей Оно.

4.3. Психоаналитик расшифровывает язык сновидений и тем самым излечивает невроз. На помощь невротику приходит психоаналитик. Он способен перевести образы и слова невротика на язык символов бессознательного. Это предполагает своеобразное путешествие из настоящего с его мучениями пациента в его далекое прошлое (детство, юность и т.д.). В нем нужно найти сексуальные влечения, которые цензура Сверх-Я когда-то не пропустила в сознание и, став вытесненными элементами Оно, они превратились в источник конфликта. Сделать это очень трудно, но возможно. Психоаналитику нужно вступить в тесный эмоциональный контакт с невротиком и перенести его душевный мир на себя («трансфер»). В расшифровке сновидений психоаналитик применяет метод свободных ассоциаций и эта сложная процедура тянется через многие сеансы. И вот наконец прослежена запутанная в своих ходах цепочка от прошлого сексуального мотива к мукам настоящего. Такая осведомленность означает, что старое прошлое пережито, оно перешло в память и психика обрела целостность. Иначе говоря, травмирующее бессознательное попало в мир сознания и тем самым развязался узел конфликта. Знание стало силой здоровой психики.

Карл Густав Юнг (1875-1961) – швейцарский психотерапевт, развивший психоанализ в виде «аналитической психологии». Основные труды: «Об архетипах коллективного бессознательного», «Йога и Запад».

1. Психика индивида развивается на основе  коллективного бессознательного.

Фрейд ограничил психику жизнью индивида. Для Юнга этого было явно недостаточно, надо идти в глубины человеческого рода, ибо там находятся истоки любой психики. Ясно, что глубинная общечеловеческая психика должна быть бессознательной, то, что возникло во времена становления человечества, должно передаваться как бесценный и скрытый дар отдельным индивидам. Коллективное бессознательное представлено праформами или символическими образцами или универсальными бессодержательными схемами. Поскольку эти прообразы являются врожденными, они предшествуют любому акту индивидуальной психики и определяют все ее действия. Юнг сравнивал виляние архетипов с ролью осей кристалла, которые формируют последний в растворе. Будучи неосязаемыми направлениями они распределяют частицы вещества в структуру кристалла. В психике таким «веществом» выступает внешний и внутренний опыт, составленный из ощущений, восприятий и представлений. Архетипы незаметно, но стратегически обязательно организуют актуальный опыт. Вот почему в чистом виде архетип не входит в сознание, он всегда сочетается с каким-то конкретным содержанием опыта.

2. Коллективное бессознательное и индивидуальная психика способны органически дополнять друг друга.

Если у Фрейда сознание и бессознательное противопоставлены друг другу, то Юнг признал их изначальное единство. Общечеловеческое бессознательное задает уже готовые, вечные и широкие формы – образцы, а личностная психика наполняет их конкретно-изменчивым и актуальным содержанием. Конечно, их взаимные влияния неравноценны. Если коллективное бессознательное определяет стратегию психической жизни, то ее тактика зависит от личной психики. Если последняя вырабатывает мелкие и обыденные представления, то от архетипов исходит дух чего-то величественного и священного. Особо явственно «дыхание» коллективного бессознательного проявляется в некоторых сновидениях, галлюцинациях, мистических видениях, где влияние сознания сведено к минимуму. Когда в нашей душе проявляются, хотя бы косвенно, архетипические образы, то нас переполняет страх и трепет перед чем-то великим и жутким. Можно лишь догадываться о мощности той психической энергии, которой заряжены архетипы.

3. Коллективное бессознательное предопределяет структуру индивидуальной психики.

Своей формообразующей энергией архетипы способны задавать контуры психических уровней личности. Такие проекции весьма разнообразны. «Персона» есть маска психики, позволяющая производить на людей выгодное для себя впечатление и скрывать свою подлинную суть. «Тень» характеризует все негативное в индивиде, включая разрушительные склонности, таящиеся в глубинах психики. «Анима» и «Анимус» суть обобщенные образы мужчины и женщины, с помощью которых бессознательное оценивает противоположный пол. «Самость» – психическая целостность, существующая в виде идеала – образца на фоне реальных и конфликтных фрагментаций.

4. Если древние цивилизации развивались через священнодействия с архетипами, то современное общество их забыло и переживает кризис.

Архетипы начали служить древним людям, став источником мифов, религий и образов искусства. Первобытный человек видел в природе, с одной стороны, сотни страшных и жестоких сил, а, с другой, исток добрых и могущественных покровителей. Это разделение нашло свое развитие в религиях многобожия. На фоне чудовищных титанов и Медузы Горгоны утверждались светлые олимпийские боги. В более поздних сказаниях возникли образы Великой Матери как истока жизни и Старца – отца рода. Мудрецы древних цивилизаций стремились уравновесить и гармонизировать мировые силы: китайские символы инь и ян, андрогин древних алхимиков и т.д.

Древние люди с большим уважением относились к образам сновидений и мистического опыта. На этой основе они развивали высокую духовную культуру. Гомер, Данте, Шекспир и Вагнер вдохновлялись архетипическими темами и оставили нам шедевры искусства. И хотя детей до сих пор неумолимо тянут сказочные образы, во взрослой жизни они уже отдают предпочтение рациональным теориям науки и техники. В их душах поселился прагматизм и расчет. В такой ситуации коллективное бессознательное проявляется в резко отрицательных и слепо-разрушительных формах. Стихийные вторжения архетипов в сознание оборачиваются психическими заболеваниями, массовыми психозами фашистов и коммунистов. Расовая и классовая мифология формирует массового человека, который готов только на разрушение. Такова цена смены ориентаций со священных символов на низкие и примитивные утопии.

Цель психоаналитического лечения состоит в возврате уважительного отношения к духовным символам. Без такого отношения некоторые слои психики («Тень», «Анима – Анимус», «Персона» и т.д.) начинают жить автономной жизнью, независимой от намерений человека. Изолированные комплексы представлений становятся «маленькими дьяволами», которые делают, что хотят. Преодолеть невроз как состояние духовного расщепления можно только на пути возврата духовной целостности и душевного равновесия. Аналитическая психология способствует выявлению в личности высоких духовных смыслов, самореализации творческих дарований. В этом процессе индивидуации личность обретает свою Самость как «Бога внутри нас».

Эрих Фромм (1900-1980) – немецко-американский психоаналитик.  В 20-30е гг. представлял Франкфуртскую школу, затем эмигрировал в США и потом в Мексику. Основные работы: «Бегство от свободы», «Искусство любви», «Иметь или быть?».

1. Динамичность человеку придают экзистенциальные дихотомии.

По мнению Фромма, Фрейд преувеличил значимость природно-биотических основ человека. Никто не спорит с тем, что на всем протяжении индивидуальной жизни нас сопровождают сексуальность и агрессивность. Но это проявление всего лишь одной стороны медали, а другой и более важной стороной является социальность человека, которая компенсирует отсутствие ряда инстинктов.

1.1. Возможности противоположных устремлений делают человека неопределенным и проблематичным. В силу природной целостности животный мир имеет полную определенность. На этом фоне человечество демонстрирует радикальную двойственность и неопределенность. Одной ногой человек стоит в природе, а другой – в социуме как сверхприродной культуре. Наследуя биотические влечения и задатки, он умудряется развивать их в общественных формах. Каждый индивид смертен, но все мы пытаемся утверждать вечные идеалы. Любая личность одинока и обособлена от других, но все мы стремимся к солидарности друг с другом, с прошлыми и будущими поколениями. Как малая часть человек отделен от мира в целом, однако он способен гармонизироваться с ним. Двойственность экзистенциальных устремлений неустранима, ибо человек принципиально не завершен и открыт новому. Но он может выбирать одну из возможных линий жизни и укореняться в ней.

1.2. Между необходимостью и свободой, добром и злом. Поскольку перед человеком всегда предстает веер возможных поступков от одной полярности до другой, он вынуждает непрерывно решать проблему выбора. Но такое решение предполагает свою двойственность. Индивид способен отнестись к себе безразлично и «плыть по течению», предоставляя самим обстоятельствам жизни ставить его в определенные ситуации и поступать уже в соответствии с ними. Здесь внешняя необходимость своим стихийным ходом выбирает ритмику человеческого бытия. Альтернативой этой пассивности является свобода, которая тоже двойственна. Человек может устремиться к независимости, добиваясь свободы от различных принуждений. Но такая «свобода от» опасна тем, что игнорирование социальных требований и моральных норм оборачивается антиобщественным своеволием. Личность начинает со свободы и заканчивает бегством от нее. Выход из этого порочного круга дает «свобода для». Тут уже человек делает субъектом выбора себя и свобода начинает служить его саморазвитию. Если «свобода от» отрицательна и чревата злыми последствиями, то «свобода для» позитивна и есть путь добра.

2. Осознанное и бессознательное пребывают внутри сознания личности.

2.1. Бессознательную психику надо искать в сознании. Фромм отверг фрейдистское различение сознательного и бессознательного. Их невозможно локализовать в пространстве души как что-то всегда высокое и низкое, ибо они отличаются не содержательно, а функционально. Сознание есть не только нормативное знание, но и включает предрассудки, фантазии и стереотипные образы. В свою очередь бессознательное может содержать самые возвышенные чувства и представления. Фрейд ошибся, считая, что сознание всегда осознанно. В нем могут находиться неосознанные стремления и образы. Граница между сознательным как рефлексивным и бессознательным проходит внутри сознания. И она зависит от того, на что направлены в данный момент усилия понимающего разума.

2.2. Истоки бессознательного в ранней социализации. Человеческий индивид не может жить сам по себе, он всегда выступает представителем каких-то социальных объединений. Его жизнь начинается в семье и здесь протекает исходная социализация, накладывающая на природные основания формы культуры. Последние сводятся к нормам должного поведения в обществе. Семья вписана в конкретно-исторические общности типа расы, народа, класса и нации. Соответственно специфицируются  и правила общежития с учетом мировоззренческих особенностей (миф, религия, идеология).

Нормы социума каждая личность начинает усваивать в раннем детстве. В этом процессе сознание работает в бессознательном режиме, ибо здесь главное – не осознавать, а поступать. Старшие не читают ребенку лекций, они показывают ему свое поведение в той или иной ситуации, и он усваивает некий образец деятельности. Чаще всего дети не могут сформулировать то, чему обучились, но они поступают так, как это делают близкие взрослые. Самый лучший удел типичной ориентации – автоматизм и привычность действия. Норма не осознается, но она исполняется, словесного отчета может и не быть, но есть ответ на ситуацию тем или иным поступком. Эффективность такого бессознательного очевидна.

3. Психика личности формирует социальный характер.

Приходя извне, социальные нормы в психике индивида встречаются с экзистенциальной действительностью. Что же тут происходит?

3.1. Душа ориентируется страстью – влечением. Экзистенциальные склонности существуют в виде возможных стратегий поведения, из которых можно избежать одной за счет выбора другой. Чаще всего такое происходит на этапах ранней социализации и выбранная линия жизни превращается в страсть – влечение. Она так захватывает все личность, что та не может эту страсть оценить со стороны и не способна дать сознательный отчет («что это такое со мною»). Налицо форма социального бессознательного. В этом плане примечателен Гобсек из романа О. де Бальзака. Всем его существом завладела страсть накопительства материального богатства. Если у него она вышла за все очевидные рамки, то любого капиталиста отличает стремление к максимальной прибыли, которое чаще всего выступает осознаваемым мотивом.

3.2. Социальный характер как историческая система личных стремлений. В ходе жизни каждая личность выделяет и закрепляет в своей психике определенные «страсти». Они и являются культурными заместителями недостающих инстинктов. Все многообразие типичных влечений и образует социальный характер индивида. Как раз он и задает способ восприятия мира, способ познания, способ оценки культуры и манеру общения с людьми. Свой социальный характер любой индивид считает естественным и предпочитает о нем не задумываться. В таком ракурсе он выступает бессознательной силой, которая своими «фильтрами» не допускает до рефлексивного сознания чуждые элементы.

На социальные характеры накладывается печать исторических ценностей. Так, в недрах восточной культуры сложился рецептивный тип характера с созерцательной установкой. Она лежит в основе отношения даосов и буддистов к природе. Эксплуататорский характер присущ рабовладению, феодализму и раннему капитализму, где человек берется как рабочая сила. Современный буржуа является субъектом рыночного характера, где все ценности центрируются в отношениях купли-продажи. На этом фоне пробивается тенденция поиска более гуманных типов характера.

4. Психоанализ способен содействовать росту позитивного социального характера.

Из экзистенциальной двойственности вытекает противоположность положительных и отрицательных ориентаций. Можно стремиться к справедливости, свободе, истине, но также есть дорога к агрессии, эксплуатации. Вся сложность в том, что социальные нормы не совпадают с позитивными влечениями. Некоторые виды общества (тоталитарные) утверждают нормы с антигуманной направленностью – расизм, противопоставление одних классов других, конформизм. Но даже демократическое общество способно продуцировать отрицательные ценности и ориентации. Если взять индустриальную цивилизацию, то она воспитывает у людей дисциплинированность, соблюдение порядка, пунктуальность и т.п. Но развитие этих качеств оборачивается потерей непосредственности и утратой открытости другим людям, разумность подменяется рациональной расчетливостью.

4.1. Лучше быть, чем иметь. Для Фромма, неврозы – это симптомы морального поражения человека в его жизнедеятельности. Имея разные альтернативы, он совершает худшие выборы. Завоевав свободу, он начинает тяготиться ею и психологически убегает от нее. В условиях реальной возможности любви люди все силы души тратят на раздувание ненависти и борьбы. Цель психоанализа заключается в том, чтобы помочь личности обрести «религиозную установку». Речь идет не об обожествлении вещей и людей, а о том, чтобы каждый обрел свое собственное бытие. А оно предлагает гармоническое отношение со своим бессознательным, где есть низменное (зло) и возвышенное (добро). Главное, чтобы реализовывались творческие способности и личность жила в ладу с другими людьми.

Литература

Фрейд, З. Введение в психоанализ: Лекции [Текст] / З. Фрейд. – М., 1995.

Фромм, Э. Душа человека  [Текст] / Э. Фромм. – М., 1992.

Юнг, К.Г. Архетип и символ [Текст] / К.Г. Юнг. – М., 1991.

Философия постмодернизма.

         1. Исторические и идейные предпосылки постмодернизма.

         Данное направление возникло в 1960-х годах во Франции. Оно не имеет определенной дисциплинарной конфигурации и  хотя по преимуществу это некоторое философствование, его смело можно отнести к виду широкой идеологии как способу мышления. Постмодернизм пребывает в искусстве и в гуманитарных науках – литературоведении, риторике, лингвистике, психоанализе и т.п.

         1.1 Социальные причины.

Становление информационной цивилизации. Неолитическая революция стала переходом от пассивного приспособления человека к природе к ее активному преобразованию. Обработка земли, ремесло, выведение новых пород растений и животных – это было лишь начало масштабных изменений. Относительно простые ручные орудия уступили место технике, преобразовательные возможности которой поразительно велики. Познавательной основой такого практического могущества выступает современная наука. Она далеко вышла за границы обычного опыта жизни. Квантовая физика углубилась в микромир до 10-17 м, мегамир изучается на расстояниях, проходимых светом за многие тысячи лет. Наука открыла информацию как третью силу, превосходящую по своим возможностям материю и энергию. С середины XX в. стали утверждаться информационно-компьютерные технологии, которые изменили содержание всех сфер социальной жизни. В экономике производство материальных благ стало уступать ведущую роль финансономике, где виртуальные финансы (особые знаки) демонстрируют полную независимость от труда, капитала и товаров. Политические дела и карьера все больше определяются продвижением образов кандидатов в средствах массовой информации, т.е. их рейтингом. Утверждение Internet в качестве мировой информационной системы принесло новый образ жизни: Интернет магазины, электронные казино, дистанционное обучение. Объективная реальность уступает место виртуальной реальности, создаваемой компьютером, телевидением и специальной техникой. Если к этому добавить прогресс робототехники, то неудивительно, что некоторые авторы говорят о превращении человеческой цивилизации в постчеловеческую. Только в этом контексте можно понять появление постмодернизма.

         Классика, модерн и постмодерн. История общества, так или иначе, делится на отдельные части – этапы. Критерии деления могут быть самыми различными и некоторая условность здесь неизбежна. Так можно ввести понятия «классики» и «модерна». Если первое выражает социальные ценности, закрепленные традицией, то второе центрирует в себе критическое преодоление – классики. Классику, так или иначе, вытесняет некий модерн. Примем, что капитализм и идеология «просвещения» составляют содержание классики.

         Она унаследовала дух Нового времени и достигла расцвета к середине XIX в. В философии господствовал онтологизм, реализм, рационализм и отражательная концепция истины. Классическое искусство также было в своей сути реалистическим. И вот в конце XIX в. Возникают первые проявления идеологии модернизма. Все они пронизаны духом критики классических ценностей. А. Шопенгауэр и С. Кьеркегор критикуют «логицизм» Гегеля, «философия жизни» углубляет принципы иррационализма. Ф. Ницше развенчивает рационализм как «культ Апполона» и критикует классическую науку за ее стремление к безличным истинам. Искусство сначала заряжается импрессионизмом, а затем переходит к авангарду, рвущего связи с реализмом (кубизм П. Пикассо, итальянские и русские футуристы). Итак, исторический период с конца XIX в.  до середины XX в. составил эпоху модернизма.

         Все появляется и все проходит. Хотя модернизм пришел как отрицание классики, он был вынужден подчиниться неумолимой закономерности - новое всегда наследует позитивные старые ценности. Зрелое человеческое общество абсолютного нигилизма не допускает. Принеся свою долю новизны, модернизм укоренил в себе те ценности предшествующей классики, которые имели непреходящие значение. Иначе говоря, произошло обращение модернизма в новую форму классики. Если прежде нормой был диктат философии над наукой, то новый позитивистский идеал утвердил независимость науки от всяческих спекуляций. Более того, философы стали относиться к исследованию как источнику новых идей. Примечательным примером здесь может быть понятие «система». Оно фигурировало в лингвистике Ф. де Соссюра, у русских литературоведов, разрабатывалось в тектологии А. Богданова и позднее превратилось в общую теорию систем (Л. Берталанфи). Все это стало предметом обсуждения в логическом позитивизме и диалектическом материализме.

         XX в. значительно ускорил темпы развития. К середине века бывший модернизм окончательно принял форму классики. Соответственно зародился новый цикл критического преодоления традиции. Эту роль и взял на себя постмодернизм, начало которому и положили французские интеллектуалы:

Р. Барт, Ж. Батай, Ф.Гваттари, Ж. Делез, Ж. Деррида, М. Фуко и др. Термин «постмодернизм» впервые употреблен в книге Р. Ранвица «Кризис европейской культуры» (1917).

         1.2 Предтечи постмодернизма.

         У каждой новации есть истоки в прошлом. Постмодернизм здесь не исключение из правила. В философии модерна его предшественниками являются Ф. Ницше (1844-1900) и М.Хайдеггер (1889-1976). Оба порицали старую метафизику за «забвение бытия» и критиковали союз гнесеологизма с рационализмом. Если нигилизм Ницше ярко проявился в формуле «Бог умер», то Хайдеггер угадал «лингвистический поворот». На многих постпозитивистских идеях лежит печать этих мыслителей.

         От формализма к структурализму. В науку о языке важный вклад внес  швейцарский лингвист Ф. де Соссюр (1857-1913). Когда люди производят речевые акты, то в них существуют разнообразные ощущения, восприятия и индивидуальные образы. От всего этого лингвист должен отвлечься и конструировать знаковую систему, подобную алгебраической (а > в). Абстрактная сеть отношений между знаками и дает искомую структуру языка. Один из первых Соссюр ввел бинарную классификацию «означающее/означаемое» как структурную характеристику языка.

         Подобный подход разрабатывали российские филологи и литературоведы. В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум и др. создали в 1917 г. общество изучения поэтического языка (ОПОЯЗ). С ними сблизились Р.О. Якобсон и другие члены московского лингвистического кружка. Формальный метод сводился к системе приемов, которая позволяла сконструировать фабулу и построить сюжет. Особое внимание обращалось на смену познавательных установок, позволявшую сравнивать данное произведение с позиции других систем.

         Особое место заняли исследования В.Я. Проппа (1895-1970). В многообразии сюжетных линий русских волшебных сказок он стал выделять общие и постоянные функции. Всего таких действий – утрата, испытание, состязание, победа, награждение и т.п. – 31, а действующих лиц – 7. Обозначение функций и персонажей буквами дало возможность получать структурные формулы сказок. Многие представители французского структурализма и особенно К. Леви-Стросс, высоко оценили вклад В. Проппа.

         Структурный психоанализ. Отцом этого направления стал Ж. Лакан (1901-1981). Он пересмотрел картезианскую формулу «мыслю, следовательно, существую». Бытие и мышление находятся на противоположных уровнях. Если я мыслю, то не существую, правильна и обратная формула. Стало быть, к этой двоице надо добавить третий элемент - язык.  Изменений также требует понятие мышления. Заслуга Фрейда состоит в том, что он преодолел иллюзию прозрачности сознания для самого себя. В своих истоках человеческая личность бессознательна и это бессознательное функционирует как машина желаний, у которой есть свобода выбора. Человек сочетает в себе три уровня: реальное – воображаемое - символическое. На первом действуют физиологические потребности, включая сексуальные влечения. Все это предмет естественных наук. Воображаемое дает многообразие субъективных форм, вершиной которых является любовь. Символическое совпадает с бессознательной деятельностью языка, обладающего своей структурностью. Становление психики складывается из двух фаз: зеркальной и эдиповской. Их Лакан конкретизировал на материале литературы.

         Структурная антропология. Эту линию разработал К. Леви-Стросс (1908). Здесь сочетаются идеи бессознательной умственной деятельности и языка, осуществляющие бессознательное структурирование. Любой социальный феномен здесь сводится к языковой коммуникации. Рассматривая мифы ряда этносов, Леви-Стросс подчеркнул, что все это разнообразие и богатство пронизывают устойчивые и единые структуры в виде двойных оппозиций: день - ночь, свои - чужие, вареное - сырое, мужское - женское и т.п. Если брать системы родства, то они строятся на основе социального рода или правил экзогамии. Правилом всех правил выступает запрет инцеста, т.е. запрет вступать в половые отношения с женщинами своего рода. Леви-Стросс – показательная фигура структурализма.

         2. Деконструкция как основа семиологии.

         Отличительная особенность представителей постмодернизма состоит в том, что они находят у своих предшественников замыслы и доводят их до универсальных идей и подходов. В свое время Ф. Ницше решил нанести удар по христианским ценностям, а позднее М. Хайдеггер выдвинул проект о деконструкции классических учений бытия. Ж. Деррида (1930-2004) и Ж.Делез (1925-1995) и другие постмодернисты довели эти локальные критические приемы до весьма широко действующей методологической процедуры.

         2.1 Деконструкция направлена против всех конструкций классического разума. Любую идейную традицию следует демонтировать до материала. Изменение традиции признавалось и представителями классики. Если взять диалектическую философию Гегеля, то развитие здесь осуществляется за счет уничтожения старого. Однако кроме этого диалектическое отрицание предполагает сохранение из старого всего положительного потенциала. Это последнее в деконструкции отсутствует, Ж. Деррида сближал ее с негативными процедурами негативной теологией. Здесь нет технической методики, которая разворачивает идею программы и применяет правила. Деконструкция подобна бездонному опустошению языка, что соответствует отказу религиозных мистиков от положительных определений Бога (Он не имеет собственных свойств). С другой стороны, деконструкция сродни переводу одного языка на другой язык. Такой нигилизм оборачивается своей конструктивностью. Когда древние люди решили в гордыне достичь неба и стали строить Вавилонскую башню, то Бог эту конструкцию похоронил, заменив единый язык многими языками.

Постмодернисты практикуют специфический прием: перечеркивание слов. Оно делается крест-накрест: бытие или прямыми линиями модернизм. Таково графическое выражение негативной значимости деконструкции. Если мы что-то вычеркиваем, то это уходит из нашей жизни. Данный нигилизм странным образом сочетается с магией языка.

Размывание всех устойчивых структур. Модернизм сделал ставку на науку с доминированием понятий «система» и «структура». Здесь признается некий объект, все элементы которого взаимодействуют, что в итоге дает единое и целостное образование – систему. Сеть ее внутренних и внешних отношений является структурой или носителем ряда функций. Ей присущи определенность и устойчивость. Система-структура для деконструкции выступает исходным предметом, которому предназначено потерять свою определенность и упорядоченность. В этом плане постмодернисты также ориентируются на науку, выделяя в ней синергетику. Все идеи были заложены бельгийским физиком И. Пригожиным (1917-2003) и немецким ученым Г. Хакеном. В качестве модели здесь берется система открытая, взаимодействующая со средой, имеющая вход и выход. На некоторых стадиях она пребывает в сильно неравновесном состоянии и игра случайностей устраняет у нее определенную структуру. Тут существует некая аморфная среда.

Для характеристики действия деконструкции Ж. Деррида привлек античный образ хаоса. У разных мыслителей он выступал под различными терминами. В диалоге «Тимей» Платон рассуждал о «хоре» как той среде, из которой бог-демиург сформировал космос. Хора имела ряд родственных свойств: а) вещь, которая не является вещью; б) нечто бесформенное; в) онтическое ничто; г) не имеет ничего определенного в своей собственности. Цель деконструкции как раз и состоит в том, чтобы рассеять и распылить любую структуру в нечто, подобное хоре.

Демонтаж всех бинарных оппозиций. Типичной формой системной структурности являются связки из двух противоположностей. Такое упорядочивание характерно уже для архаичных мифов, что показал К. Леви-Стросс (день - ночь, мужское - женское и т.п.) В дальнейшем единство противоположностей стало принципом диалектической философии (Гераклит, Гегель). Бинарные оппозиции были широко освоены наукой. Взять хотя бы лингвистическую схему Ф. Де Соссюра: «означаемое/означающее». Такие схемы постмодернисты сделали предметом деконструкции. Здесь важно устранить все виды связи – отделить компоненты друг от друга, снять отношения между ними как таковые.

Универсальная децентрализация. Философия и наука модерна построены на связках «главное/неглавное», «центр/периферия». И действительно, уже в определении системы предполагается иерархическая зависимость одних элементов от других. Целью деконструкции как раз и является снятие отношений господства и подчинения. Это возможно лишь тогда, когда все компоненты уравнены в своих правах и ничто не имеет приоритета.

Вся классическая философия пронизана вопросами типа «что первично, что вторично?». Соответствующие ответы лежат в основе всех направлений и школ истории философии: материализм – идеализм, религиозная философия – атеизм, объективизм – субъективизм и т.п. Если деконструкция ориентирует на децентрализацию, то это означает устранение философии как таковой, где поляризация позиций и доминирование являются законом существования.

Предметом децентрализации  не только философия, а вся идейная культура. Известно, что весь классический психоанализ центрирован на фигуре отца, представляющего доминирующее ядро с деспотичной властью над своими детьми. На этом построен З. Фрейдом «эдипов комплекс». Ж. Делез и Ф. Гваттари написали книгу «Анти-Эдип», где развернут проект освобождения бессознательного от образа Отца.

Ироническое размывание затвердевших ценностей до состояния колеблющейся проблемности. Если Ницше расшатывал христианские ценности, то область постмодернистского нигилизма значительно шире. Его «веселая наука» явно уступает принципу «ничего святого». В деле отрицания традиционных ценностей важное место отводится иронии как риторическому приему неявной насмешки над смыслами. Все идеалы живут в среде серьезности и если это условие разрушить, то идеалы становятся неустойчивыми и проблематичными. Ирония создает критическую атмосферу, в которой ценности теряют свою незыблемость и способны обрести новые и иногда противоположные смыслы. Так, ирония в отношении истории философии, по мнению Ж. Деррида, вполне может обернуться образами бородатого Гегеля и безволосого Маркса. И это способствует перетряхиванию прошлой общей философии и снятию с нее догматических клише.

Деконструкция в форме иронии способна перевести нас из состояния затвердевших результатов к динамичному положению исходных вопросов. Достичь его можно не только иронией. Примечателен один из советов Деррида. Если вам задают вопрос и ждут окончательного ответа, то самое лучшее – это ответить многозначительным молчанием. Такая тактика оберегает от угроз догматизма. К примеру, в кругу собеседников зашел разговор об истине. Кто-то поддерживает мнение Аристотеля о том, что истина есть знание, соответствующее реальности. Постмодернист может начать с иронии, указав на главную трудность – как соотносить друг с другом радикально разные образования (знание и действительность)? Другой собеседник заявляет религиозную позицию и адресует остальным вопрос «почему не может быть Истиной Христос?» Вот на это лучше ответить сомнительно уклончивым молчанием.

2.2. Идеи семиологии.

Хотя главное назначение деконструкции – демонтаж классических и модернистских конструкций, у нее предполагаются свои плоды. Постмодернисты подчеркивают свою нацеленность на достижений творческих состояний.

Вместо онтологии, антропологии и гносеологии особая концепция языка. По мнению постмодернистов, вся классическая философия была центрирована на бытии. Платон рассуждал о бытии эйдосов, Аврелий Августин – о бытии Бога, К. Маркс – об общественном бытии. Правильный шаг в нужном направлении сделал М. Хайдеггер, заявив, что человеческое бытие заключено в горизонте языка. Но нужного пути он все же не прошел. Деконструкция устраняет все иллюзорные сущности и человека как субъекта жизни и познания. Язык становится тотальностью, где существует все. И это вовсе не хайдеггеровский дом бытия, а некая игровая и творческая стихия. Деконструкция должна направить свои усилия на выражение такой неопределенной и динамичной среды. Знаки в ней перестают быть репрезентацией вещей и ситуаций и становятся самодостаточными.

Для языковой среды характерна множественность различий. Классика и модерн отличались идеей единства, что соответствовало установке на поиск некоторого начала, определяющего все. Как известно, Гегель построил свою философию на принципе тождества бытия и мышления. Вся традиционная психология зиждется на понятии идентичности личности. Все это обусловлено идейной оппозицией «центр - периферия» с доминированием первого. После воздействия деконструкции в остатке остается пестрая и многообразная мозаика различий. Ж. Делез и Ж. Деррида подчеркивали, что их позиция выражается термином «различание». Вся жизнь сводится к тому, что идет непрерывная игра в отгадывание языковых смыслов. Кто умело их различает, тот и успешен.

Итальянский писатель У. Эко (р. 1932) предложил следующую иллюстративную модель. Директор тюрьмы сообщает трем заключенным, что каждому из них на спину повесят кружок. Всего кружков пять, три белых и два черных. Два кружка будут лишними, но заключенные об этом знать не будут. Каждый заключенный смотрит на спины двух своих товарищей, но свой кружок он не знает. Поскольку сказать ему об этом не могут, то остается только логический путь угадывания. Если кто-то угадывает правильно и сообщает об этом директору, то его из тюрьмы выпускают. Нам важны не логические рассуждения заключенных, которые основаны на учете взаимного поведения, а ситуация, в которой они оказались. Она типична для любого языка. Здесь наличествует определенное множество из пяти кружочков, и есть различные цвета – белое и черное. Все это можно отнести к словарю, состоящему из определенного множества знаков – слов. Введено несколько правил, которые регулируют процесс угадывания и делают его возможным. Их можно считать кодом. Его значимой единицей является учет каждым заключенным поведения двух других. Правильное угадывание состоит в определении белых и черных кружков по всем трем заключенным. Таков данный процесс «различания».

Ризома вместо дерева. Классическим символом идеи или первоначала стало дерево, имеющее корень. Когда Р. Декарт характеризовал взаимосвязь наук и философии, то он использовал как раз этот образ. Системная и структурная стратегия науки эпохи модерна сохранила данную схему. Так, в когнитивных науках фигурирует «дерево целей», «дерево решений» и т.п. Эта схема постмодернистами деконструируется, ибо она выражает идею линейного иерархического порядка. На ее место пришел образ «ризомы» или корневища. В работе «Rhisome» (1976) Ж. Делез и Ф. Гваттари писали, что ризома – это множество корней, где нет главного стержня и отсутствует образ глубины. Здесь все хаотично переплетено, стебли появляются из разных мест и принимают любую возможную конфигурацию. Ризома есть язык. И действительно, любой язык полиморфен, он имеет этнические характеристики, которые распадаются на диалекты, говоры, жаргоны, профессионализмы. Ризомная среда языка способна к творчеству, она самоорганизуется, ибо является всегда открытой. Язык не боится разрывов и сплетений, что обычно чревато смертью для любой структуры. У открытой ризомы нет чего-то внутреннего и внешнего, нет ни начала, ни конца, а есть только своеобразная середина, которая непрерывно меняется, растет и тем самым выходит за свои пределы.

Хаос серийной событийности. Отказ от линейно-вертикальной оси (корень-дерево) и единого центра сближает ризому с образом хаоса. Для постмодернистов  их совпадение очевидно и оно представлено понятием «хаосмос». Впервые этот термин употребил ирландский писатель Дж. Джойс в романе «Поминки по Финегану». Постмодернистам он пришелся ко двору, ибо речь идет о бесструктурной и аморфной среде, где происходит множество случайных пульсаций, образующих сложную динамику становления.

У. Эко предложил модель «сетевого лабиринта», который разительно отличается от античного лабиринта. Критский лабиринт царя Миноса, хотя и имел запутанную архитектонику, обладал одним входом и одним выходом, ведущим к Минотавру. В сетевом лабиринте есть не только много тупиков, но и множество входов и выходов. Именно такой лабиринт ведет к тайной библиотеке в романе «Имя розы» (У. Эко).

Классика и модернизм центрирована на «событии бытия». Речь идет о некоем значимом явлении, к которому ведет линия развития. Если взять христианскую историю, то в ней выделяются следующие узловые события: первородный грех – явление Иисуса Христа – образование христианской церкви и т.п. Уже М. Фуко своей «археологией» подготовил деконструкцию линейной истории и ввел картину множества взаимопереплетающихся единичных событий. Ж.-Ф. Лиотар (1924 – 1998) подверг критике классическую стрелу времени. Если среда событий всегда ризоморфна, то линия – стрела является грубой и неудачной абстракцией. Реальная история представляет собой множественную серию языковых событий, где можно выделить циклическую темпоральность – Хронос и направленность из прошлого в будущее – Эон. Если в последнем событийная серия переносит потенциальные смыслы, то в Хроносе они актуализируются в настоящем. Связность событий достигается за счет коммуникаций, дающих эффект кооперативной интеграции. Это напоминает прохождение рефрена мелодии через ряд музыкальных сингулярностей. Если Эон прочерчивается чередой случайных событий («вдруг»), то Хронос дает коммуницирующее ветвление смыслов. Такое взаимодействие Эона и Хроноса конструирует время в виде замысловатой трещины, бегущей и отклоняющейся в мозаичной серии событий.

В языке глубины нет, есть только поверхность. Если классика и модернизм основаны на бинарных оппозициях, то ключевыми из них являются: «внутреннее – внешнее», «глубина – поверхность». Ядром онтологии выступает диада «сущность – явление». Сущность доминирует над явлениями, ибо она представляет собой глубину бытия. Такая двухуровневая схема подверглась деконструкции. В книге «Логика смысла» Ж. Делез утверждал, что в мире языка нет ни глубины, ни высоты и все смыслы существуют на поверхности. И действительно, если взять речь и письмо, то здесь чувственные знаки и значения пребывают лишь на некоей поверхности, где они только и могут сочетаться. Надо слышать звуки и видеть начертанные символы и лишь тогда появляются смыслы. Последние как бы приклеиваются к чувственным знакам, образуя их обратные значения. Какие-то вертикальные измерения здесь излишни. Вся экранная культура (ТВ, масс-медиа, реклама) работает в плоскости восприятия, т.е. она функционирует на смысловой поверхности.

Номадизм: смыслы кочуют. Критика «глубин и объемов» дала странные конструкции типа «человек без тела», «тело без органов». Если тело и органы объемны, они обречены иметь глубину. Постмодернистское устранение последней намекает на важные функции кожи и все же такая позиция явно противостоит здравому смыслу.

Однако постмодернисты не успокоились на том, что признали единственно важной языковую поверхность. Деконструкции они подвергли понятие «оседлости». Здесь подразумевается то, что уже издавна человечество культивирует оседлый образ жизни: каждый из нас имеет семью, малую родину, родную землю и родной язык. Эту привязку к культурной почве постмодернисты обрывают. Все смыслы являются кочевниками-номадами (общеевр. nomad – кочевник). И действительно, в современном обществе по экранам и Internet кочуют все информационные продукты: научные факты и теории, технические изобретения, песни, фильмы и много др. Если в модернизме моделью пространства была шахматная доска (замкнутая структура, главные и второстепенные фигуры), то для постмодернизма показательна игра кочевников – «го», где камешки бросают на песок (нет границ, нет центрирования).

Здесь следует дать идеологическую оценку. Номадизм постмодернизма весьма на руку современному глобализму, которому мешают национально-этнические границы. Признав необходимость распространения информации по всему миру, нужно также учесть и то, что этот процесс должен сочетаться с устойчивым развитием национально-этнических и других локальных ценностей, включая личностное своеобразие. Информация обречена на кочевое перемещение, но многие духовные ценности процветают лишь на определенной «почве» культуры.

Содержание смыслов определяется не присутствием, а их отсутствием. Классическая философия утверждала бытие как присутствие сущности и ее явлений. Это наличие обосновывали все законы логики. Так, закон тождества свидетельствовал о сохранении определенного бытия. Отрицание данной позиции привело постмодернистов к ставке на отсутствие. Эта форма нигилизма опять же реализуется в динамичном мире языка, где царит становление. Если некий автор написал книгу, то ее выход означает уход автора со сцены действия. Книга является читателю без наличия автора, который лишь обозначен на титуле. Но и в содержании книги автор так же отсутствует, ибо от него остались лишь артикулированные знаки, следы ушедших смыслов, но не сами смыслы. Читатель их расшифровывает и тем самым наделяет письмо своими смыслами.

Постмодернистское отсутствие Ж. Лакан разъяснял на рассказе Э. По «Похищенное письмо». Сюжет здесь начинается с того, что к сыщику Дюпену с просьбой о помощи обратился префект полиции. Министр Д похитил из покоев королевы письмо и шантажирует ее. Письмо нужно вернуть обратно. Лакан обращает внимание на то, что в рассказе ничего не говорится о содержании письма. Возможно, что в нем написано о чем-то незначительном, допустим, о погоде или еще каком-то пустяке. Письмо есть особая реальность, суть которой в пустоте. Но из этого отсутствия содержания министр Д ловко выжимает пользу, так как об этой пустотности знает только королева, но не король. На этой разнице и строится шантаж. Идею отсутствия министр Д остроумно использовал для хранения письма. Он знал, что полицейские сыщики будут тщательно обыскивать его кабинет, исходя из того, что письмо спрятано. Министр сделал все наоборот, он положил письмо на самом открытом месте своего рабочего стола. Это присутствие обернулось для зашоренных полицейских отсутствием, у них не хватило воображения посмотреть на то, что лежало на виду. Лакан сделал вывод: любое письмо таит в себе отсутствие смысла, оно конструируется нами по оставшимся следам, будь-то звуки или графические знаки.

Итак,  в языковом мире постмодернизма действует новый детерминизм. Линейное развитие здесь уступило место нелинейному ветвлению альтернатив (ризома). Вместо равновесной и структурной системы представлена неравновесная и аморфная среда, творческие потенции которой выражает множество случайных событий. Обилие входов и выходов лабиринтной среды обесценивает деление на внешние и внутренние силы. Здесь нет определенности  динамических законов (типа законов механики) и все новое возникает статистически и с определенной долей вероятности.

3. Конструкты постмодернистской грамматологии.

В классическом языкознании грамматология изучала соотношения между буквами алфавита и звуками речи. Некоторые идеи философской грамматологии можно обнаружить у Платона и Аристотеля, хотя ее возникновение связывают с творчеством Ж.-Ж. Руссо (1712 – 1778). В ней исследуется роль письменности в истории  культуры. Что касается постмодернистской грамматологии, то она является «экзотической» частью философской грамматики.

3.1. Деконструкция языковой деятельности.

Смерть автора означает анонимность и автономность текста. Субъект в его разных ипостасях был главной фигурой классики. Одну из первых атак на него предпринял Ф. Ницше, стремившийся обосновать формулу «Бог умер». Затем М. Хайдеггер подверг деструкции декартовского субъекта познания, чтобы утвердить новое понимание бытия. Эту линию нигилизма развили М. Фуко и другие структуралисты. Они заменили сознательного субъекта обилием безличных и бессознательных структур.

В общем деле растворения субъекта постмодернизм сконцентрировал свой скепсис на фигуре автора. Как таковой автор (исследователь, мыслитель, писатель) не имеет прав на самостоятельное существование. По мнению Ж. Деррида, авторство есть иллюзия, оставшаяся от дурной традиции классической философии. Старая школа привыкла мыслить в оппозициях «субъект - объект», «Я - не Я», «автор - произведение». Когда мы видим книгу, то мыслим по схеме: книга есть следствие, причина которого есть некий писатель. Но если от старого шаблона внешней причинности отказаться, то придет здравый смысл – перед нами лежит бумага со многими следами – метками, и мы как читатели способны их прочитать. Нет автора и есть много читателей, вступающих в игровые отношения с текстом (читать – не читать, читать весь текст или частично, внести разные смысли, читать буквально или фигурально и т.п.).

Французский литературовед Р. Барт (1915-1980) указывал на то, что если лирическая поэзия строится на языке  от первого лица, то роман повествует от третьего лица. Такой прием усиливает объективность повествования и сводит на нет экзистенциальный опыт. И если поразмыслить, то третье лицо – это уже не лицо, а его отрицание. Литература призвана растворить личность автора через показ других персонажей. И в этом она подобна фосфору: ярче всего он горит тогда, когда готов сгореть окончательно.

Означающие без означаемых. Для Ф. де Соссюра двумя нераздельными составляющими знака были: означающее (S1) как языковое выражение (символ) и означаемое (S2) как смысловое содержание, отсылающее к обозначенному предмету (референция). Акт, объединяющий то и другое, есть значение. Классика и модернизм признавали, что источником значений выступает объективная реальность и человек извлекает из нее скрытые смыслы своей активностью. Деконструкцию данной оппозиции (S1 – S2) наметил М. Фуко. Он заявил, что это глубокая иллюзия, что вещи шепчут нам что-то, а язык все фиксирует. Постмодернисты углубили скепсис, отбросив означаемое, предмет и референцию. Остались одни означающие в виде серии пустых знаков, во взаимной игре которых спонтанно возникают смыслы. Весь семиозис (порождение смыслов) протекают внутри языка, без всякой отсылки к реальности. По мнению Ж.Деррида, каждое означающее находит дорогу к другому означающему. Эта цепь непрерывных отсылок «змеится» весьма причудливо и случайным образом, но у нее нет выхода вовне. Получается так, что означающие репрезентируют самих себя. Оценка здесь очевидна, налицо современный вариант языкового субъективизма.

Не существует примата речи над письмом, есть только письмо. Традиционно речь считалась первичным источником человеческих смыслов, а письму придавался вторичный статус. С таким центрированием был согласен Ф. де Соссюр и другие современные лингвисты. Постмодернисты разбили данную оппозицию и оставили только письмо.

Основной аргумент свелся к тому, что между языком и человеком нет органической связи. По мнению Р. Барта, язык существует до человека, он уже есть, а индивид рождается, развивается и умирает. Необходимую связь языка и человека как раз и осуществляет письмо как любая «графия»: нарезки, гравюры, рисунки, иероглифы, буквы и искусственные знаки. В отличие от звуков речи зрительное начертание как след сохраняется долго. Все мудрецы, писатели и ученые ушли в небытие, но прошлое в виде оставшихся графем продолжает нас учить. Если речь выражает преходящую мимолетность жизни, отмечал Ж. Деррида, то письмо подобно застывшей маске смерти в мумии. Все это до недавней поры недооценивалось. Ориентация на устный голос привела к разработке логики, что дало особую культуру логоцентризма. Отказ от этого наследия требует разработки грамматологии как новой науки о письме. Здесь важное место займет нелогическая рациональность для знаков.

Р. Барт дал анализ интеллектуального письма. За его  рамками остается обычная переписка и деловая корреспонденция, сюда входит художественная и научная литература. Также письмо создает особый замкнутый мир: а) развертывание явлений в искусственном прошлом; б) мозаика событий конструируется в упорядоченное целое; в) рассказчик как демиург в мифе устраивает мир; г) настоящее время означивает факт созданности произведения; д) сочетание правдоподобности с вымыслом, что соответствует надеванию маски и указанию на нее пальцем.

Деконструкция текста дает письмо. Основой модернистской идеологии был текст. В его устойчивой и упорядоченной структуре присутствовала система значений. Одну из первых атак на парадигму текста провел Ф. Фуко. Он заявил, что все авторские тексты скрывают за собой отношения власти. Философские трактаты убеждают читателей в мудрости своих авторов, научные публикации навязывают силу знания и обязательность логики. Классические тексты суть орудия социальных институтов в деле эксплуатации граждан и они подлежат устранению. Эту стратегию постмодернизм усилил. Если тексты подвергнуть деконструкции, то это ослабит власть институтов, - заявил Ж. Деррида. Кроме того, тексты являют собой ставшие результаты и их деконструкция способна восстановить условия для творческого процесса. Как деятельность артикуляции знаков письмо в виде дискурса возвращает стихию креативного хаоса. Среда письма ризоморфна: конструируется множество означающих, включение разных цитат ведет к изменению их смыслов. Письмо плетется как игровая сеть, где тексты взаимодействуют друг с другом, создавая ситуацию многоликого карнавала. Здесь нет монолога текста, а есть интертекстуальность и полифония точек зрения.

Все виды познания сводятся к рассказу (нарративизм). Если письмо есть творческий акт конструирования  смыслов, то наррация (лат. narre – вербальное изложение) – его словесный способ бытия. Существует множество невербальных форм письма: рисунок, схема, образные представления, графическая символика и т.п. Слова обладают свойством выражать все несловесное. Когда мы смотрим на картину, то способны рассказать о том, что видим на ней. Повествование – универсальный способ изложения любой информации. Однако постмодернисты формируют весьма сильный тезис – всякое знание нарративно и является рассказом. По мнению Ж.-Ф. Лиотара, лишь то можно считать знанием, что имеет форму повествования. Возражение здесь очевидно, ибо из области познания устраняются все невербальные эмпирические единицы – ощущения и восприятия. Для Лиотара любая наглядная схема, включая и периодическую систему Д.И. Менделеева, выключена из состава знания. Налицо явное преувеличение значимости словесных описаний.

  От диктатуры метарассказов к многообразию маленьких рассказов. Лиотар полагал, что классика и модерн породили «метарассказ». В прошлом авторы предпочитали писать многостраничные книги и их недостаток сводится отнюдь не к большому объему. Все тексты претендовали на описание внешней реальности: мифы рассказывали о духах, религиозные книги – о богах, философские трактаты – о скрытых сущностях, научные мемуары – о фактах и законах. Деконструкция означаемых и референции привела к пониманию того, что повествование разворачивается ради самого рассказа и не претендует на описание чего-то внешнего.

Большой объем метарассказа понятен, центрирование на объективной действительности требовало многих средств для того, чтобы убедить читателя в ее существовании. Если этот центр отпадает, то на смену объемных текстов приходят маленькие рассказы. Их плюрализм определяется своеобразием стиля каждого рассказчика. Если взять историческую науку, то отказ от единой истории, диктуемой неким демиургом, делает ее потенциально бесконечным набором малых историй. Смысл рассказа создается по ходу наррации и в ходу правила, подобные инструкциям в игре в теннис. Субъективное творчество историка, как и любого рассказчика, сводится не к описанию реальности, а к конструированию связного повествования. Здесь важно в самом начале завязать сюжетную канву в виде проблемной ситуации, в середине рассказа выделить кульминационное событие и привести к финалу, где открывается смысл всей истории (разрешение проблемы).

От герменевтического понимания к опыту диалога и перевода.  Моделью познания классического мировоззрения был монолог. Когда Р.Декарт ввел объект-субъектную схему, то он подчеркнул ее оппозиционный характер. Объект – это мертвая и бездушная природа, субъект – ученый, наделенный душой и разумом. Речь идет об одиночке, которая на свой страх и риск исследует реальность посредством мысли и диалог здесь невозможен. Монолог господствует и в классической герменевтике. Хотя схема «герменевт - текст» учитывает фигуру автора, ее роль пассивна, ибо лишь герменевт способен вжиться во внутренний мир творца текста (Ф.Шлейермахер, В.В.Дильтей). М.Хайдеггер и  Х.-Г.Гадамер попытались внести элементы диалога герменевта с текстом, но первый остался одиноким субъектом понимания. Идею диалога в гуманитарное познание внесли литературовед М.М.Бахтин (1895 - 1975) и философ М.Бубер (1878 - 1965). Первый в романах Ф.М.Достоевского показал взаимодействие сознания автора с сознанием героя, описал модель полилога - многоголосья. Второй выявил многообразие отношений между Я и Другим.

Диалоговый поворот не мог пройти мимо постмодернизма. Его представителей не интересовали социальные и экзистенциальные аспекты, в поле внимания  оказалось все то, что связано с языком. Одной из центральных стала проблема перевода. Она существует как в общении людей, так и внутри письма. Если брать последнее, то, по мнению Деррида, любое определение и интерпретация предполагают перевод из одной языковой формы в другую. Средством перевода выступает интерпретационная сеть, которая переводит письменные знаки в смыслы и обратно. Кроме того, перевод заботится об интерпретации риторических фигур: сравнений, образов, метафор.

Что касается   опыта перевода в диалоговом общении людей, то он предполагает: а) компетентность / некомпетентность участников; б) наличие притягательности (приятельство, дружба, любовь). В обычных диалогах многое происходит ритуально и почти автоматически. Вопрос сразу же переводится в ответ и череда вопросов – ответов крутится также быстро как белка в колесе. Другое дело – высокоинтеллектуальный диалог, где участники обсуждают специальные темы и они поочередно принимают на себя роли эксперта и критика. Здесь часто возникают кризисные затруднения. Внешне это выражается в сбое смены вопросов и ответов: вопрос задан и ответ задерживается. Это молчание свидетельствует об условной тайне. Речь не идет об откровениях религии или мистических доктринах, здесь предполагается возникновение проблемы. В формулировке вопроса существует такое нечто, что не поддается окончательной расшифровке. Аналитик может имитировать ответ в виде гипотезы, но это одиночное слово тайну не раскрывает. Обилие вероятных мнений можно отнести к форме творческого безмолвия. Тайна как не-ответ вызывает дискуссию, где каждая гипотеза подвергается критике, конец споров знаменует нахождение искомого и общего ответа. Он возникает только в ризоморфной среде множества различных гипотез.

4. Постмодернистская эпистемология науки

Теория познания является частью классической философии и у постмодернистов к ней отрицательное отношение. Вот этот развернутый нигилизм и можно считать постмодернистской эпистемологией.

«Постмодернистическая чувствительность»: предмет познания как бессмысленный хаос. Классическая гносеология исходила из идеи упорядоченного внешнего мира, имеющего смысл или хотя бы таящего в себе скрытые смыслы. В религиозном мировоззрении источником структурного порядка выступал Бог. Объективные идеалисты постулировали гармонический разум внутри природного бытия. Материалисты признали закономерность природы и общества. Образ человека предполагал его организацию в виде системы разных уровней, где действует свой порядок. Любой объект науки устроен сложно, но его структура вполне способна поддаться усилиям рационального ума. Вот почему исследование является открытием, т.е. раскрытием ученым внутренней организованности объекта.

Всю классическую традицию познания постмодернисты оценили как «логоцентризм», подлежащий деконструкции. Здесь они развили тенденцию, начало которой положил иррационализм. А.Шопенгауэр, Ф.Ницше, А.Бергсон и др. немало потрудились над демонтажем картины объективного порядка. В духе этой преемственности возникла «постмодернистская чувствительность», согласно которой былой гармоничный мир превратился в хаос. Природа, человек и общество стянулись в языковую среду, для которой характерны множественность автомно протекающих событий, лишенных каких-либо изначальных смыслов. Предмет науки не имеет определенной заданности, он пребывает в состоянии непрерывного становления.

Смерть субъекта науки. Если традиционный объект науки распался на фрагменты, то такая же участь постигла субъекта. Былой автор научных произведений уже не может находиться вне языковой ризоморфной среды, он становится одним из ее элементов. Ученый как Я теряет свою определенность, превращаясь в безличное и анонимное событие языковой игры. Его содержанием выступает серия функциональных актов по приданию смыслов означающим. Среди них можно выделить вопрошание, интерпретацию, оценку и критику.

Допустим, что проводится научный эксперимент по генетической биологии. Обычно считается, что коллектив определенной лаборатории является субъектом. Но эта выделенность испаряется, если детально разбирать то, что делают ученые. На стадии планирования каждый исследователь имеет дело с формулированием цели опыта и ряда задач. Все участники моделируют схему опыта в виде создания кратких рассказов о планируемых действиях. Когда эксперимент начинается, то ученые оценивают его ход, интерпретируют показания приборов, обмениваются суждениями. После статической обработки данных ведущие ученые пишут статью в научный журнал. Все это дает основание заключить – ученые растворены в действиях, где сквозными являются процедуры истолкования, перевода, формулирования и критической оценки языковых знаков (означающих).

Следует признать, что в рассуждениях постмодернистов есть свой резон. Действительно, способом существования ученого является его исследовательская деятельность, где доминируют языковые процессы. Критическое же возражение сводится к тому, что они нарушают правило разумной абстрактности. Все в науке связано и переплетено, но чтобы в этом разобраться, надо очертить контуры различий. Абстракции объекта и субъекта науки как раз и служат этой определенности, что позволяет создать рациональные и достаточно эффективные модели науки, т.е. двигаться от абстрактного (простого) к конкретному (сложному).

Вместо модели отражающего зеркала плюрализм языковых риторик. Здесь за основу можно взять книгу американского постмодерниста Р.Рорти (р. 1930) «Философия и зеркало природы». В ней ставится программная цель – деконструировать идеи классической методологии науки. Рорти начинает с того, что обычно сутью науки считается достижение объективной истины. Как раз это прокламировал Р.Декарт и другие представители Нового времени. Их философские взгляды вписываются в ту или иную форму  реализма – наука исследует объективную природу, за которой скрывается Бог или мировой разум или материя. Реализм предполагает корреспондентскую теорию истины,  сформулированную еще Аристотелем: истина есть знание, соответствующее внешнему объекту. Разум ученого здесь уподобляется зеркалу, отражающему реальность. Реализм, корреспонденцию и метафору зеркала Рорти подвергает критическому устранению за игнорирование феномена языка.

Рорти подчеркивает, что старые догмы о внешнем объекте и истине как отражении надо отбросить. Ничего этого в реальной науке не существует. В лабораториях, университетских библиотеках и на научных конференциях действуют ученые посредством языковых коммуникаций. Они интерпретируют показания приборов, производят записи в лабораторные журналы, пишут статьи и доклады, обсуждают их на симпозиумах. При столкновении множества различных гипотез и мнений вырабатывается консенсус в виде интерсубъективных теорий. Побеждает гипотеза того ученого, риторические приемы которого оказались самыми убедительными. Яркий пример – творчество итальянского физика Г.Галилея. На месте аристотелевской теории он решил утвердить свою гипотезу, разработанную в мысленных экспериментах с шаром, скатываемым  по наклонной плоскости, и с маятником. В университетах и религиозных аудиториях он часто выступал с публичными лекциями, написал несколько книг и везде он мастерски использовал риторические фигуры: математические чертежи, образные сравнения, логическую аргументацию, диалог ученых, доступный всем итальянский язык. Именно эти средства склонили чашу весов в пользу галилеевской физики, победу одержало риторическое искусство ученого, продемонстрировавшего убеждающую силу. Рорти делает вывод о том, что научное знание формируется языковыми практиками, и оно выражает солидарность социальной группы ученых.

Вместо идеала истины эффективные инструменты науки (прагматизм - инструментализм). Истина как соответствие знаний объекту Рорти не устраивает, ибо она «заражена» фикцией реализма. Он готов признать истину только в виде продукта конвенций и консенсуса, через которые проявляется языковая солидарность ученых. Такой субъективизм ведет к релятивизму (все теории в науке относительны и значимы только для определенного исторического этапа). Кроме того, гипертрофированное внимание к научному языку выдвигает на первое место прагматические аспекты. Ученые формулируют проблемы, активно их обсуждают, чтобы добиться решения посредством инструментального использования теории. Для ученых здесь важна эффективность знания, а не его истинность (инструментализм). К примеру, геоцентрическая астрономия из-за множества эпициклов считалась учеными явно искусственным построением, но ее развивали более 18  веков, так как она решала большой круг задач (предсказание появлений планет, затмений Солнца и т.п.).

Можно ли говорить о существовании научного метода? Здесь Рорти солидарен с «методологическим анархизмом» американского философа П.Фейерабенда (1924 - 1994). Его суть сводится к тезису «годится все».  Это означает, что ученый может привлечь любую когницию из любой области познания, лишь бы она способствовала решению проблемы. В качестве источников идей может выступать практический опыт во всех его формах (бытовой, игровой, производственный), мифы, религиозные учения, искусство, философия. Если бы речь шла только о процессе заимствования внешних для науки идей, то ничего предосудительного здесь нет. Но  Фейерабенд проводит мысль о том, что нет особого научного метода и граница между наукой и другими типами познания размыта. Вот с этим согласиться нельзя. Существуют достаточно универсальные нормы научного метода, приобретающие лишь некоторую специфику на каждом историческом этапе. К примеру, один из стандартов исследовательского метода требует, если привлекается вненаучная когниция, то у нее должны быть устранены основные иррациональные значения. Когда немецкий математик Г.Кантор (1845 - 1918) обратился к религиозному догмату троицы, то собственно на теорию множеств повлиял лишь тот фрагмент, который признает: «1 = 3». Все, что связано с теологией, подверглось отрицанию. В.И. Вернадский был прав, когда утверждал, что все внешние заимствования проходят обработку научным методом и только тогда они приобретают научный статус.

Вместо образов и понятий симулякры, концепты, функтивы и проспекты. В философии Платона слово «симулякр» («симулакрум») обозначало «копия копии» и несло уничижительный смысл. В оборот постмодернизма термин введен Ж.Батаем и интерпретировался многими в положительном значении. Речь шла не о каких-то малозначимых подделках и имитациях, а о маргиналиях, выходящих на передний край. Если референция как отношение знака к объекту-оригиналу отбрасывается, то невозможность подражания оборачивается автономностью симулякра и его выходом на первые роли. Такое перевертывание Ж.Бодрийяр находит в современной экономике, СМИ, индустрии моды и развлечений. Здесь денежные знаки заменяют товары, торговые и рекламные «брэнды» стали самодостаточными, виртуальная реальность экранной и компьютерной культуры для многих более значима, чем природа и социум. Из подражания реальности симуляция превратилась в особый способ искусственного бытия, который все более возвышается над всем естественным.

В традиционной гносеологии единицами знания выступали образы и понятия. Считалось, что они так или иначе отражают объективную реальность и являются истинными или ложными копиями. Постмодернистская симуляция все это переиграла и вместо отражательной референции сделала ставку на самостоятельное функционирование единиц знания. Типичной здесь является позиция Ж.Делеза и Ф.Гваттари.

В 1991 г. эти авторы выпустили книгу «Что такое философия?». В ней они предложили свое понимание того, чем занимаются философы, ученые и деятели искусства. Главный тезис свелся к тому, что философия познает посредством чистых концептов. Последние далеки от абстрактных суждений идей, ибо предполагают целые перекрестки проблем и три неразделимых составляющих: личность философа, язык и возможный мир (Другой). Каждый значащий философ создает свои концепты:  Платон – эйдосы, Декарт – Я как cogito и т.п. Концепты творятся без референции, они автореференты, ибо характеризуют самопознание философов. В свою очередь ученые создают функтивы, так как занимаются функциями, посредство которых они конструируют объекты (геометрия - пространство). Как и философия наука имеет дело с хаосом как виртуальным беспорядком, но если концепты вносят порядок, сохраняя бесконечное, то ученые от него отказываются в пользу различных пределов, чисел и констант. Научные переменные актуализируют функции в конечных условиях и потому имеют отношение референции. Вот почему научные функтивы можно увидеть в виде разных фигур на графиках и диаграммах. Здесь возможен опыт в виде мысленных экспериментов, где  фигурируют идеальные наблюдатели: «демоны Лапласа и Максвелла», «человек, падающий в лифте» (Эйнштейн) и т.п.

Следует признать, что в трактовке науки Делез и Гваттари сохраняют элементы реализма. Хотя предмет науки не имеет закономерной структуры, все же в виде бесконечного хаоса он объективен. Активность ученого сводится к конструированию некоего порядка путем внесения в хаотическую среду разных форм предела. Функтивы как единица знания референтно относятся к этим конструкциям и здесь применима оценка «истинно / ложно». Налицо явный островок классики.

Итак, постмодернизм является радикальным отрицанием классических идей. Его сквозная процедура – деконструкция – направлена против любой системной структурности, включая бинарные оппозиции и линейную логику. Здесь фигурирует многообразная и аморфная среда («ризома»), которая меняется подобно сложному и запутанному лабиринту со множеством потенциальных входов и выходов. Все это происходит в мире языка, независимом от других реальностей. В нем растворились все субъекты и авторы; смыслы возникают на той поверхности, где знаки–означающие устанавливают взаимные и кочующие отношения. Стихия письма живет маленькими рассказами, создаваемыми множеством читателей. Наука здесь является одной из областей повествования, где используется специфический язык: искусственные знаки, графики, идеальные наблюдатели.

Многие философы и ученые не принимают постмодернизм из-за его радикального нигилизма к традиции. Критике уделено значительное внимание и она во многом правомерна. И здесь естественен вопрос о наличии в постмодернизме какого-то положительного содержания. Нужно признать, что оно существует. В своеобразной форме постмодернизм уловил подземный гул перемен. Современная традиция обновляется намного быстрее, чем это было даже в первой половине ХХ в. Самые показательные факторы – информационная культура и наука. И в них решающая роль принадлежит новым формам языка (экранные картины, символические и приборные графемы). Современный человек живет кочевником по ТВ и компьютерным экранам, глубины микро и мега миров ученому представляют экраны приборов и математические кривые. Вот откуда номадология Ж.Делеза («смыслы кочуют на поверхности»). 

Другой значимый источник постмодернизма – научная синергетика. Здесь речь идет о неравновесных средах, как из хаоса формируется порядок и т.п. Всем этим навеян концепт «ризома» и многие другие. То, что постмодернисты утверждают синергетический и вероятностный стиль мышления, это неоспоримо. Другое дело, что такую стратегию они реализуют радикально, не взирая на специфику. Стало быть, для вдумчивого читателя тексты постмодернистов могут стать источником перспективных идей.

Контрольные вопросы

Чем отличается постмодернизм от идеологии модерна?

Что отличает деконструкцию от критики?

Почему постмодернисты отвергают все оппозиции?

Выделите основные признаки «ризомы».

Что игнорирует постмодернизм у научного познания?

Литература

Декомб В. Современная французская философия. М., 2000 (с. 75-106).

Кутырев В. А. Философия постмодернизма. Научно-методическое пособие. Н. Новгород, 2005.

Философия: Учебник / Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной. М., 2003 (Глава 35).

Бадью А., Делез Ж. Шум бытия. М., 2005.

Барт Р. Мифологии. М., 1996.

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.

Делез Ж. Логика смысла. М. – Екатеринбург, 2000.

Делез Ж. Гваттариф. Что такое философия?

Деррида Ж. О грамматологии.

Деррида Ж. Письмо и различие. М., 2000.

Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. М, 2001.

Карцев И. Е. Жиль Делез. Введение в постмодернизм. М., 2005.

Козловский П. Культура постмодерна. М., 1997.

Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. М., 1979.

Постмодернизм. Энциклопедия. Мн., 2001.

Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997.

Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1994.

Ранний позитивизм

         Огюст Конт (1798-1857) стал основоположником направления, получив разностороннее естественнонаучное образование в Парижской политехнической школе. Основной труд – «Курс позитивной философии» (в 6 т.).  

1. Развитие человеческого интеллекта подчиняется закону трех стадий: теологическая - метафизическая - научная.

Историческое развитие разума начинается с теологического этапа, где господствуют фантазия и воображение, производящие разнообразные фикции. Древние люди выдумывали фетиши (фр. fetiche – амулет) и, наделяя обычные предметы сверхъестественными свойствами, поклонялись им как духам. В дальнейшем юный и наивный ум преобразовал духов в богов, а затем их объединил в единого бога. На метафизической стадии разум начинает искать абстрактные сущности и создает множество умозрительных систем. Философия утверждается в качестве рациональной, но спекулятивной мысли, далеко улетающей за рамки реальности. Однако без этого не возникли бы многие социальные идеалы. Кроме того, в недрах философии постепенно вызрела наука и ее триумфальное восхождение составило содержание позитивной стороны.

2. Как позитивное знание наука изучает факты и законы действительности и разрабатывает проекты социальных реформ.

Имея в лице Канта яркий образец критики, Конт всю философию оценил как отрицательное знание. На уровне метафизической абстракции важны лишь логические доводы разума. Совершенно другие ориентиры у науки. Если философ обсуждает проблему «почему?», то ученого интересует вопрос «как?». Знание здесь начинается с фиксации реальных фактов, но одного описания недостаточно. Для успешного действия очень важно предвидеть события и это возможно только на основе познания законов реальности. Это и составляет главную цель науки, которая достигается на пути создания теорий. Наблюдение, эксперимент и сравнение образуют ядро научного метода.

Для разрешения социальных кризисов и реформирования общества нужно создать «социальную физику». У социологии обязательно будет два уровня знаний: факты науки и теории. Такое двуединство составляет отличительную черту позитивного знания. Обладая ею, научная социология позволит привести общество к социальному порядку.

3. Позитивная философия есть методология науки.

Хотя Конт признал ценность традиционной философии, ее он считал преходящей. Метафизика помогла сформироваться позитивной науке и сама должна измениться под влиянием духа позитивности. Во внешнем мире у философии нет своего предмета, им должна стать усложняющаяся структура положительного знания науки. Позитивист должен анализировать отношения между отдельными научными дисциплинами и строить классификации. Конт предложил свой вариант классификации наук, прогнозируя рождение социологии.

Кроме Конта к раннему позитивизму можно отнести английских философов Дж.С. Милля (1806-1873) и Г. Спенсера (1820-1903).

Второй позитивизм, или эмпириокритицизм

На данном этапе стала усиливаться тенденция субъективизации, где на первое место выдвинулся психический опыт ученого. Ярким представителем этого направления стал австрийский ученый и философ Эрнст Мах (1838-1916). Его основные книги – «Анализ ощущений», «Познание и заблуждение» и другие.

1. Наука развивает человеческий опыт, основным содержанием которого являются ощущения (сенсуализм-эмпиризм).

Эволюционная теория стала для Маха отправной точкой размышления. Все живое приспосабливается к окружающей среде и познание обслуживает этот универсальный процесс. Если от сознания требуется ориентация в среде, то эту функцию наилучшим способом исполняет чувственность. Все организмы совершенствуют свой чувственный опыт. Человек здесь не является исключением, его чувственность является самой развитой. Элементами опыта выступают различные ощущения: впечатления твердости и мягкости, цвета, звуки и т.п. Разрозненные ощущения непрактичны, поэтому любой опыт состоит во взаимосогласовании разных ощущений.

2. Объектов, пребывающих за пределами ощущений (Бога, атомов, вещей и т.п.), не существует (субъективный идеализм).

Мах критиковал любую форму реализма, признающую какие-либо объекты. Здесь он более радикален, чем Юм. Если тот ставил Бога, материю и вещи под сомнение, то Мах уверен в их отсутствии. Его эмпиризм не скептический, а субъективистский. И здесь важно понять суть доводов  философа.

2.1. Из нейтральных элементов можно объяснить оппозицию материализма и идеализма. Оценим реализм простого человека. Он полагает, что вне его сознания существуют вещи, отличные от ощущений – камни, почва, воздух, деревья и т.п. По мнению Маха, это наивные иллюзии, которые закреплены традиционным обучением. В действительности любая вещь есть не что иное, как устойчивый комплекс ощущений. Так, вода тождественна связке впечатлений жидкого, холодного – теплого, прозрачного. Традиционная философия отталкивается от наивного реализма. Если материализм развивается до признания первичности материи, то идеалист ставит ее в зависимость от некоторого абстрактного сознания. По Маху, все это искусственные схемы. Ощущения сами по себе нейтральны – ни материя, ни сознание. Эти «эффекты» можно получить в зависимости от нашего отношения к ощущениям. Возьмем такое ощущение как цвет. Если отнестись к нему, как это делает физик – зависимость цвета от частоты света, то получится «материальная вещь». Физиологу же интересно отношение цвета к рецепторам сетчатки. Здесь возникает феномен «сознания».

Примеры Маха не могут разубедить ни материалиста, ни объективного идеалиста. Он исповедует линию субъективизма и его тезис о нейтральности ощущений ложен. Если ощущение принадлежит чувственному миру определенного индивида, то оно есть элемент его сознания. Цвет как таковой всегда является единицей чувственности, а свет есть объективный физический процесс. Различие между сознанием и не-сознанием нельзя нейтрализовать.

3. Научная теория экономно организует специализированные ощущения.

Между ощущениями не-ученого и ощущениями ученого радикальной разницы нет. Отличие сводится к тому, что научные ощущения или факты получают дисциплинарную специализацию посредством связи с особыми теориями и приборами. Чувственный опыт физика не совпадает с опытом восприятия биолога, у них разные методики наблюдения. Но почему ученые не ограничиваются областью ощущений-фактов и создают теории? Ведь к этому их не могут побудить «объекты», за ощущениями их нет? Здесь Мах использует принцип экономии. Научный опыт непрерывно растет, объем ощущений становится чрезвычайно большим. Выход здесь только один – вводить рациональные формы экономии. Они весьма разнообразны: 1) замена ощущений словами языка; 2) выделение типичных фактов и классификаций; 3) замена многих родственных фактов законом. Все это и есть теоретическое мышление.

4. Атомы, абсолютное пространство и абсолютное время суть ненужные костыли для здоровой физики.

«Теория есть экономная сводка ощущений». Этот тезис Маха жестко привязывает научную теорию к чувственным фактам. По сути дела у нее нет собственных качеств и относительной свободы от эмпирии. Но история науки полна высоких теоретических абстракций. Так, И. Ньютон ввел понятие атома, абсолютного пространства и абсолютного времени для становления теоретической механики. Мах расценил их концептуальными чудовищами, ибо они потеряли всякую связь с ощущениями. В этой позиции проявился как здравый, так и негативный эмпиризм. Последний имел место в отношении атомов. Через них Ньютон определял как инерционную, так и гравитационную массы. Это оказывалось правильным решением и последующее развитие естествознания показало перспективность атомизма. Что же касается критики абсолютного пространства и абсолютного времени, то тут Мах оказался прав. Здесь эмпиризм уподобился «бритве Оккама» и эта позиция повлияла на творчество Эйнштейна, который своей специальной теорией относительности устранил ньютоновские абсолюты.

Логический позитивизм или неопозитивизм.

Рудольф Карнап (1891-1970) был безусловным лидером логического позитивизма. Логика вошла в его жизнь, когда он учился в Германии у Г. Фреге. Она была в центре внимания, когда он работал в Венском университете и в США (с 1935). Основные труды: «Логический синтаксис языка», «Философские основания физики. Введение в философию науки».

1. Эмпиризм следует развивать логическим анализом языка науки.

Неопозитивисты были твердо намерены продолжать линию эмпиризма в философии науки. Но можно ли эмпирию ограничить ощущениями  и восприятиями ученого, как это сделал Мах? Здесь они не согласились со своим учителем. Мир чувственных впечатлений весьма изменчив, относителен и эта яркая субъективность известна каждому. Легко ли рассказать другому о своем потоке переживаний даже в отношении простых видов действий (праздничный ужин, купание в водоеме и т.п.)? Все здесь сталкиваются с серьезными трудностями. А если взять науку, то они возрастают на несколько порядков, ибо наука стремится к объективному знанию. Выход ученые нашли в выработке особого языка, на который можно перевести ощущения и восприятия. Поскольку содержанием языка становится логика, философу-позитивисту нужно отбросить психологию (чем занимался Мах) и развивать логику науки.

1.1. Непосредственные данные научного опыта можно выразить протокольным языком. Ощущения ученого неопозитивисты предпочли называть непосредственными данными опыта. Они и составляют исходный уровень научной эмпирии, то, что видят, слышат и чувственно воспринимают исследователи. Это субъективное содержание можно выразить естественным языком, но его возможности объективации ограничены из-за того, что многие слова имеют несколько значений.

Карнап предложил разработать искусственный язык с четкой логической структурой: а) словарь исходных терминов; б) логические процедуры, переводящие ощущения в понятия. Все это привело к созданию системы протокольных предложений. Первый вариант Карнапа был во многом похож на язык, описывающий физико-химические опыты. «Будучи помещенным в воду, вещество Х растворяется». В дальнейшем были разработаны более совершенные варианты символической логики с оптимальным набором постоянных и переменных элементов. «Вещизм» здесь растворился в универсальной формальной символике. Итак, у научной эмпирии появилось два уровня: непосредственные данные (ощущения и восприятия) и язык протокольных предложений.

Логические позитивисты приписали протокольным предложениям черты идеального образца: а) точное выражение чувственного опыта ученого; б) несомненная истинность; в) независимость от теоретического знания. Методологи других направлений показали, что это далеко не так. Всегда существует «зазор» между ощущениями, восприятиями и их протокольными записями. Нейтральность языка наблюдений – миф, ибо теории явно и чаще неявно накладывают неизбежный отпечаток на эмпирический язык. Отсюда у последнего нет гарантий в безошибочности. Эта критика была вполне обоснованной и неопозитивисты вынуждены были смягчать свои принципы.

2. Значение теоретического высказывания определяется условиями его эмпирической проверки (принцип верификации).

Ученого-теоретика всегда подстерегает серьезная опасность – улететь на крыльях воображения за пределы науки. Без высокой свободы разума нельзя расковать игру ума, дающую научные гипотезы. Такие догадки вполне рациональны и указывают на логически возможные связи. Но ученому этого мало, нужно, чтобы гипотеза соответствовала изучаемой реальности.

Согласно основной установке эмпиризма научную теорию нужно связывать с чувственным опытом. Если последний получил двойную структуру, то требуется сконструировать соответствующую связь с теоретическим уровнем. Такая разработка и получила название принципа верификации (лат. verus – истинный, eacere – делать). Его суть свелась к утверждению: любую общую теорию надо замыкать на протокольный язык и ощущения.

2.1. Всегда необходима прямая и непосредственная верификация. Сначала Карнап и его единомышленники предложили весьма простую схему. Допустим, что существует некая теория и мы сомневаемся в ее научности. Нужно сделать так, чтобы из этой теории способом дедуктивной логики выводились протокольные предложения. Если такая связь устанавливается, значит, данная теория имеет эмпирическую истинность. В том случае, если следствие гипотезы расходится с протоколом, происходит ее опровержение. Но даже это подтверждает научный характер теории (истинность – ложность).

Оппоненты Карнапа допустили частичную справедливость прямой верификации. Действительно, в науке существуют эмпирические законы, которые подтверждаются непосредственно наблюдаемыми терминами. К этому принадлежат законы, связывающие давление, объем  и температуру газов. Но и в этом случае верификация не дает полного и окончательного подтверждения, ибо речь идет о нескольких фактуальных предложениях. Но самое главное, кроме эмпирических законов имеют место теоретические законы, которые включают ненаблюдаемые величины – напряженность магнитного поля, спин и волновая функция электрона и т.п. Здесь непосредственная верификация вообще невозможна.

2.2. Теоретические гипотезы подтверждаются косвенной верификацией. Карнап признал критику обоснованной в отношении двух аспектов. Полная верификация эмпирических законов предполагает получение бесконечного ряда наблюдательных фактов, зафиксированных в языке. Реальная наука ограничивается некоторой конечной группой протоколов, что придает эмпирической теории статус вероятной гипотезы. Что же касается фундаментальных теорий с ненаблюдаемыми терминами, то их верификация происходит косвенным образом. Из такой теоретической гипотезы дедуктивно выводятся эмпирические законы и уже они подтверждаются чувственными данными и протоколами языка. Здесь важно не только объяснять известную эмпирию, но и предсказывать новые эмпирические законы. Так, общая теория относительности (ОТО) А. Эйнштейна содержит ненаблюдаемые термины: гравитационное поле, искривление пространственно-временного континуума и т.д. Ее признали научной не за математическую красоту, а за то, что она объяснила эмпирический закон движения перигелия Меркурия и предсказала эффект отклонения светового луча вблизи тяготеющей массы. Эксперименты А. Эддингтона по наблюдению света некоторой звезды вблизи диска Солнца подтвердили предсказание и тем самым косвенно верифицировали ОТО.

2.3. Оптимальную связь теоретических и эмпирических понятий осуществляют правила соответствия. Карнап признал, что эмпирические законы невозможно вывести из теоретических систем. Их несоизмеримость следует преодолевать особыми правилами соответствия. Речь идет о множестве правил, позволяющих связывать теоретические (ненаблюдаемые) термины с протокольными (наблюдаемыми) предложениями. К примеру, в молекулярной теории ненаблюдаемым является понятие кинетической энергии. Правило соответствия формулируется здесь так: «Температура газа пропорциональна средней кинетической энергии его молекул». Данное правило связывает кинетическую энергию с температурой газа, которая измеряется термометром. Поскольку можно говорить о двух видах языка – теоретическом и эмпирическом – правила соответствия аналогичны двуязычному словарю. Как известно, любой перевод проигрывает в передаче значений, всегда часть смысла теряется. Так же обстоит дело и с правилами соответствия. Они лишь связывают различное, дополняют их и не претендуют на какую-то замену двух уровней знания. Итак, правила соответствия посредством особой интерпретации устанавливают смысловую связь теорий с эмпирическим языком.

3. Если логика и математика аналитичны, то традиционная философия преимущественно бессмысленна.

Логические позитивисты были единодушны в том, что принцип верификации не распространяется на логику и математику. Их особое положение в науке обусловлено тем, что они никак не связаны с чувственным опытом. Логика и математика имеют природу человеческого языка, они суть формы развития символического языка. И уже Кант очень правильно выразил их суть понятием аналитичности, здесь важен синтаксис (связи символов друг с другом), а не семантика (отнесение символов к денотатам-объектам). Таким образом, логика и математика чисто формально развивают внутреннюю структуру научного языка.

3.1. От спекулятивной метафизики к логическому анализу науки. Для логических позитивистов был очень важен вопрос о разграничении науки и не-науки. Особое место здесь занимала демаркация науки и философии, последняя очень часто претендовала на положение высшей теоретической науки. Принцип верификации стал решающим средством различения. Никаких правил соответствия не найти для того, чтобы из философского утверждения вывести какой-либо эмпирический закон. Метафизика не способна предсказывать и предлагать фактуальные гипотезы. Тогда в чем ее природа?

Философы-классики неправильно использовали естественный язык, в котором существуют содержательный модус (указание на объекты) и формальная структура (слова и их связи). Смешение этих модусов привело к тому, что ряду терминов были приписаны значения объектов, хотя в действительности подразумевались чисто словесные формы. Иначе говоря, семантика незаконно заняла место синтаксиса. Так, Парменид  из глагольной связки «есть» сконструировал категорию «бытие» со значением объективной сущности. С логической точки зрения его следует признать бессмысленным.

И все же философия может вернуть себе уважение, если она станет техникой логического анализа языка. Это значит, что из своих ошибок она извлечет урок и обратит его к современному опыту науки. Для этого философу потребуется кропотливо входить во все тонкости научной деятельности, чтобы понять ее узловые методы и их результаты. Если А. Эйнштейн, Н. Бор и В. Гейзенберг были на высоте философии при обсуждении проблем квантовой физики, то и философам нужно соответствовать духу науки.

К середине XX века логический позитивизм потерял роль лидера среди направлений философии науки. Принцип верификации получил заслуженную критику со стороны фальсификационизма К. Поппера. И все же некоторые установки логического позитивизма стали непреходящим «здравым смыслом» науки и философской методологии: а) держаться почвы твердых фактов, связанных с теорией; б) вместо пустопорожних разговоров заниматься предметным и аргументированным анализом; в) различать в научном знании объектные, логические и языковые аспекты.

Литература

Конт, О. Дух позитивной философии. (Слово о положительном мышлении) [Текст] / О. Конт. – Ростов н/Д., 2003.

Карнап, Р. Философские основания физики. Введение в философию науки [Текст] / Р. Карнап. – М., 1971.

Мах, Э. Познание и заблуждение. Очерки по психологии исследования [Текст] / Э. Мах. – М., 2003.

Аналитическая философия

Это направление весьма близко к логическому позитивизму и во многом с ним пересекается. Оно возникло на рубеже XIX-XX веков в англоязычных странах.

Историко-философской предпосылкой аналитизма стал рационализм как многообразие учений о разуме. Как известно, Парменид, Демокрит, Платон и другие мыслители выделяли разум и возвышали его над всеми другими познавательными способностями. На становление аналитического направления повлияли и новые факторы: а) «лингвистический поворот» – особое внимание философов к языку как главному средству разума; б) «логический поворот» – бурное развитие логики и, особенно, математической логики. На стыке традиций и новаций родилась программа аналитизма – средствами логики прояснять языковые выражения науки и философии.

Но почему науке требуется логический анализ, если открытия и теории уже состоялись? Аналитики показывают, что открытия в науке совершаются интуицией. Здесь эффективно действует наглядно-практический опыт, он эффективен, смел, но он не различает, где истина и заблуждение. Стало быть, за интуицией, действие которой чревато ошибкой, должна идти логика, она и показывает, где истина и где заблуждение. Кроме того, интуиция частична и поверхностна, в то время как логика не боится глубины и исследует все возможности проблемной ситуации, что делает ее систематичной. Так, одна из аксиом геометрии Евклида, основанная на интуиции, утверждает, что можно провести через точку вне прямой одну параллельную прямую. Неевклидовы же геометрии развивают логические возможности и говорят о бесконечном и нулевом вариантах. Здравый смысл признает, что целое больше части. Но в теории Г. Кантора части бесконечного множества имеют столько же членов, сколько имеет и все множество. Итак, за интуицией в науке обязательно должна идти логика.

В традиционной философии также очень многое построено на интуиции. Здесь берутся положения узкого эмпирического опыта и превращаются в универсальные категории. Так, Аристотель обратил внимание на деятельность ремесленников и художников, где неопределенному материалу (глине, древесине, мрамору и т.п.) придается упорядоченная форма. Универсализация этих актов породила философские понятия материи и формы. Но где уверенность, что все процессы действительности являются формообразованием? Другой особенностью философского мышления выступает экспериментирование с языком. Типичная процедура – обобщение в виде метафоры («все есть Огонь», «все есть Река» и т.п.). Часто практикуется замена глагола существительным («есть, существует – бытие, существование»). Старая философия также нуждается в работе аналитика, следствием которой становятся ясные и строгие понятия.

Готлоб Фреге (1848-1925) – немецкий логик и математик, отец математической логики. Его можно считать предтечей аналитического движения.

1. Предметом логики являются мысли, которые пребывают не в сознании людей, а в своем объективном мире.

По мнению Фреге, всю реальность можно разделить на три мира: мир вещей, многообразие сознаний людей и мир мыслей. Бесконечное множество вещей-объектов образует содержание внешнего мира. Сознание является внутренним миром отдельного человека, здесь существует многообразие психических процессов и их продуктов: настроения, эмоции, ощущения, представления и мышление. Здесь уместно использовать старый термин «душа», что выражает субъективную специфичность сознания – каждый чувствует, представляет и мыслит по-своему. В изучении этого причудливого и изменчивого мира доминирует психология. Совсем другие свойства присущи мыслям.

Самая главная необычность мысли та, что она не зависит от субъективности того или иного человека. Мысли не нуждаются в существовании определенных индивидов как носителей, зато представлениями могут обладать только конкретные личности. Математические мысли: 2х2=4, «прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками» – общезначимы для всех людей. Более того, они существуют вечно, до и вне любого сознания (перекличка с эйдосами Платона). Такое положение мыслей и делает их предметом теоретической науки.

1.1. Мышление как формулирование мыслей в языке. Все переходы от вещей к представлениям и обратно не задевают мыслей. Для человека мысли начинают существовать через мышление, в этом процессе мысли не производятся, а только формулируются. Сверхчувственные мысли облекаются в чувственные одежды речи, в качестве которых выступают предложения языка. Мышление, которое формулирует языковые конструкции, не создает мысли, а лишь открывает и усваивает их. Для Фреге это положение имеет ключевое значение. У мыслей и мышления как представителя сознания неравноправные отношения. Если мысли существуют независимо от любого способа мышления, то последний зависит от мыслей как своего объекта и содержания.

2. Логика различает значение и смысл.

Целая группа наук изучает язык, не интересуясь его содержанием. Стратегия синтаксиса поверхностна, ибо игнорирует главную функцию языка – выражение мыслей. Этот недостаток компенсирует логика, предметом изучения которой являются мысли, воплощенные в предложениях. Они исследуются здесь в плане выявления истинности (истинно – ложно). Сформулированная в предложении мысль обладает триадической структурой: имя – значение – смысл. Имя есть знак – метка для объекта (денотата). Значением имени является денотат как обозначаемый объект. Мысленное содержание предложения есть его смысл. Так, слово «Киров» выступает знаком города, расположенного северо-восточнее г. Москвы. «Киров – центр Кировской области», «Киров – крупная железнодорожная станция». Оба предложения имеют разные смыслы иодно и то же значение (Киров как денотат), которое и характеризуется истинностью.  Слово, находящееся в нормативном контексте, может иметь смысл и не иметь значения. Таково слово «Пегас» в античном тексте.

3. Логический анализ способен выявлять неявные заблуждения.

Протестантский профессор Б. Пюньер полагал, что существование является таким же естественным свойством тел, как их цвет, твердость и т.п. Фреге вступил с ним в дискуссию и опроверг его мнение логическими доводами.

В логике предмет обозначается как субъект (S), а его свойство – как предикат (Р). Они соединяются связкой «есть» (или «не есть»), которая отмечает причастность Р к S: «S есть (или не есть) Р». Построим предложение «стол существует», стол заменим субъектом S и получим: «S существует». Кажется, что это выражение указывает на свойство существования. Но сравним «S есть» с его отрицанием «S не есть». Эти предложения не подчиняются правилу – истинное и ложное суждения относятся к одному и тому же S. У нас же «S не есть» уничтожает само S. Такого не должно быть. Если вернуться к исходному выражению «S есть» (или не есть) P» и вместо Р подставить S, то получим два выражения: «S не есть S»; «S есть S». Первое абсурдно, а второе выражает закон тождества. Итак, «стол существует» означает «стол есть стол». Глагольная связка «есть» относится к логическому закону тождества, а свойства существования нет.

Важный вклад в становление основ аналитизма внес польский логик Альфред Тарский (1902-1983).

 Языковые описания истинны, если они соответствуют фактам.

Еще Аристотель представил понимание истины как знания, соответствующего объективной действительности. Здесь наивно предполагалось, что между внешним, материальным объектом и внутренним, идеальным знанием возможно прямое соответствие (или корреспонденция). Тарский преобразовал эту схему, поместив обе стороны соответствия в поле языкового разума. Одной стороной у него стало предложение, взятое в целом, а другой – элемент данного предложения, названный фактом. Если первое соответствует второму, сохраняя некоторое различие, то здесь налицо истинность. Несоответствие означает ложность. Соответствие, где предложение и факт имеют один и тот же смысл, является тавтологией.

 Если факт представлен объектным языком, то предложение существует в метаязыке.

Чтобы не было тавтологии, между фактом и предложением должно существовать некоторое различие. Факт необходимо выразить объектным языком, где речь идет только о предмете и его свойстве. «S есть Р» или «Снег бел». Все же предложение должно относиться к метаязыку, который богаче объектного (включает его как элемент) и позволяет его оценивать и интерпретировать. Пример: «Предложение «Снег бел» истинно тогда и только тогда, когда снег бел». Если в правой части фигурирует факт в объектном языке, то все предложение, построенное в метаязыке, оценивает модус истинности.

Бертран Рассел (1872-1970) – выдающийся британский логик, математик, философ. Основные труды: «Принципы математики» (совместно с А. Уайтхедом), «Человеческое познание: его сфера и границы», «История западной философии».

1. Надо различать имя и дескрипцию.

Английский писатель Вальтер Скотт из предосторожности не подписал своим именем роман «Бэверли». Но роман имел успех и Скотт стал подписывать свои произведения «автор Бэверли». Король Георг IV вопрошал: «Является ли Скотт автором Бэверли?». На первый взгляд кажется, что Скотт и автор Бэверли – одно и то же. Но будет точнее, если их развести. Скотт – имя; автор Бэверли – описание. Имя только обозначает денотат, а дескрипция дает дополнительные сведения о денотате, в том числе указывает на существование автора.

2. Все парадоксы не различают объектный язык и метаязык.

Издавна известен парадокс лжеца: «Я лгу». Здесь человек одновременно лжет и говорит правду (уличает себя во лжи). Для разрешения парадокса надо потребовать от лжеца ввести объектный язык. «Предложение «Я лгу» истинно (ложно) тогда, когда я лгу» (метаязык – объектный язык). Здесь уже нельзя одновременно лгать и говорить правду.

В 1931 г. австрийский ученый Курт Гедель (1906-1978) доказал теорему о неполноте: в семантически замкнутых языках возникают противоречия, с которыми невозможно бороться (разрешать) средствами этих языков. Так, нельзя доказать отсутствие противоречий в арифметике средствами арифметики. Здесь надо данный язык оценить как объектный и искать соответствующий метаязык. Сам метаязык может стать предметом анализа, то есть объектным языком. В этой относительности есть важный критерий – метаязык всегда богаче объектного языка.

3. Множества, которые являются членами самих себя, дают парадоксы.

Имеются классы (типы) различных вещей. Класс может быть членом самого себя, иногда – нет. Класс чайных ложек не есть чайная ложка. Но класс вещей, который не является чайными ложками, сам есть вещь, не являющаяся чайной ложкой. Следовательно, он член самого себя.

Парадокс парикмахера: Единственный парикмахер в селении получил приказ брить всех тех, кто не бреется сам. И вот парикмахер бреет всех бородатых, ходит по домам. Он сам обрастает бородой. Может ли он сам себя брить? Если он будет бриться, то он должен себя брить. Но если он сам бреется, то он не должен это делать.

4. Истинное предложение ничего не может говорить о себе.

В обычном разговорном языке предложение может говорить о себе и это недостаток, на который не обращают внимание. Но в науке надо ввести ограничения. Правило-запрет: «Предложения, которые относятся к некоторой совокупности предложений, никогда не могут быть членами этой совокупности».

5. Надо все предложения разделять на порядки – типы, учитывающие разницу объектного языка и метаязыка.

Если предложения описывают внеязыковые явления, то их следует отнести к первому порядку. «Лед есть белый» (Р1). Предложения второго порядка будут занимать некоторое отношение к предложениям первого порядка. «Предложение Р1 истинно» (а). Уже отношение к (а) будет выражать предложение третьего порядка. «Предложение (а) написано на русском языке». Предложение первого порядка соответствует объектному языку, предложения второго и третьего порядков – уровни метаязыка.

6. Научное знание следует конструировать из атомарных предложений через молекулярные высказывания в систему исчисления высказываний.

Данный принцип получил название логического атомизма. Рассел полагал, что науке за образец надо взять структуру физического мира, где из относительно простых атомов строятся сложные молекулы. Атомарное высказывание («S есть Р») должно отражать атомарный факт. Из множества атомарных предложений посредством логических операций (конъюнкции, дизъюнкции, импликации и т.п.) составляется молекулярное предложение. «Сократ – гражданин Афин» (а1) «Сократ – муж Ксантиппы» (а2), «Сократ – афинянин и муж Ксантиппы» (м). Если к множеству молекулярных предложений применить правила (законы) логики, то это даст исчисление как систему взаимосвязанных высказываний. Таковы научные теории высокого уровня развития.

7. Логический атомизм способен устранить путаницу философских абстракций.

Главная беда философской метафизики – чрезмерно большие ходы спекулятивной мысли. Как только мыслитель обнаруживает полюбившийся ему образ реальности, он сразу же приписывает его всему миру («все течет как река»). Здесь философу можно посоветовать перейти на микроскопические шаги, которые можно контролировать логикой. Другая типичная болезнь традиционных философов – смешение и переплетение разнородных понятий. Диалектика Платона и Гегеля призывает к сочетанию противоположностей: бытия с небытием, единого и многого, сохранения и изменения и т.п. Здесь нарушается главный закон логики – исключение противоречий. Спутанную бороду Платона надо сбривать «бритвой Оккама».

Людвиг Витгенштейн (1889-1951) – австро-британский мыслитель, он стал вершиной аналитической философии. В его творчестве выделяют два этапа: а) логический (до 1933г.) – ранний. «Логико-философский трактат» (1921); б) философско-лингвистический (после 1933г.) – поздний. «Философские исследования» (посмертное издание).

Ранний Витгенштейн был озабочен следующими вопросами: Как показать «мухе», то есть философу выход из мухоловки? Как установить прозрачные отношения между языком и реальностью?

1. Структура логики и языка подобна структуре внешнего мира.

Витгенштейн следует по стопам  логического атомизма Рассела.

1.1. Структура мира суть объекты и факты. Объекты – простые и постоянные элементы, факты же суть события, состоящие из объектов. Это подвижные конфигурации (то, что случается; то, что имеет место). Существуют не вещи, а факты.

1.2. Если знания – картины актов, то язык имеет некартинный характер. Главное назначение знаний состоит в том, чтобы изображать факты. Это и делает теории набором идеальных картин, которые подобны фактам как предметам своего соответствия. Только здесь можно говорить об истинности. Язык уже не является картиной, ибо ему нужно представлять знания в некоторой чувственной оболочке. Единицы языка суть одежды разнообразных мыслей, которые лишь намекают на контуры тела, то есть сочетания слов являются знаками, но не истинами.

1.3. Логика есть не теория, а формальное выражение внутренней связности языка. Как форма знания язык представляет собой весьма обширное образование: слова, предложения, речи-тексты. Этнические языки возникли стихийно и функционируют бессознательно, что означает слепое формирование нормативных связей между элементами. В практической жизни норма поддерживается традицией и привычкой, но для науки этого оказалось недостаточно, что и породило логику. Она ни о чем не информирует, ее дело – наведение порядка внутри языка. Внутренняя связность достигается путем обнаружения противоречий и их устранения.

2. Философия должна стать не теорией, а деятельностью по логическому прояснению мыслей.

Старая философия претендовала на описание фактов (метафизика, антропология и т.п.). Но это оказалось ошибочной стратегией, ибо философия далека от научного метода. Другой ее ориентир может быть связан с логической работой в отношении языка. В науке динамичное развитие знаний опережает возможности языковых форм, сложные теории нередко облекаются  в ткань обыденных слов и это создает путаницу и неясность. Такие предметы вполне под силу философу-аналитику.

3. Не существует взаимно-однозначного соответствия между языком и действительностью.

Поздний Витгенштейн уходит от своей наивной модели мира и познания. Он пересматривает их взаимоотношение, вводя понятие человеческой жизни. Не внешний мир как таковой, а богатство форм социальной деятельности – быт, труд, политика, искусство, общение – определяет положение языка. Бытие людей конституирует отношение между языком и миром.

4. В жизненных коммуникациях важны семантика и, особенно, прагматика языка.

Семантика раскрывает систему отношений языка к внешней реальности. Но если Фреге в качестве основного знака выделял имя, то у Витгенштейна фигурирует предложение. Сами по себе имена суть неопределенные знаки, они понятны только в предложениях (пропозициях), где существует смысловой контекст и возможно истолкование значения. Предложение не обозначает факт, а описывает его в форме мысли. Оно показывает, как существует предмет, но не что он такое.

Роль языка непонятна без прагматики, которая выявляет, что значение предложения есть его употребление в фактической ситуации. Как нельзя ходить по идеально гладкому льду, так невозможно говорить на идеальном языке. Жизнь как передвижение требует отклонений от идеала в виде шероховатостей, дающих нужное сцепление подошвы с поверхностью. Так и в реальной языковой ситуации проявляются конкретные вариации значения. Здесь все определяет практический контекст жизни. Возьмем, к примеру, предложение «Надо взвесить один килограмм яблок». Одно значение будет вкладывать в это предложение ученик в школе и совсем другое значение будет предполагать продавец на рынке.

5. За иллюзией единого языка скрывается богатый спектр реальных речевых практик или языковых игр.

Язык имеет игровую динамику, его акты весьма подвижны и вариативны. Разнообразие жизненных ситуаций дает богатый репертуар языковых игр: отдавать и выполнять приказы, информировать о событии, ставить научный вопрос и находить ответ и т.п. Как и любая игра язык подчиняется системе правил, задающих нормативные образцы и получающих в языковой практике вариативные отклонения. Вариантность усиливается еще и тем, что речевые акты дополняются неречевыми действиями: жестами, мимикой, телодвижениями. В театре жизни вербальный язык – не единственное действующее лицо, хотя  и самый главный актер.

5.1. Языковые игры обнаруживают «семейное сходство». Речевые акты пересекаются друг с другом по причудливым траекториям. В ходе такого взаимодействия правила некоторых практик объединяются и начинают порождать общие смыслы. Так возникает «семейное сходство». Известно, что многие русские купцы (до революции 1917 года) занимались меценатством. Покровительство искусству породило особую языковую культуру, где уживались термины эстетики с лексикой торговли.

6. Дело философии – лечить языковые болезни.

Многие философские учения являются продуктами смешения разных языковых игр. В плане познания они негативны, ибо дают смысловую путаницу. Существуют типичные философские болезни: а) считать некоторые слова именем псевдосущности («идеи» Платона, «абсолют» Гегеля и т.п.); б) за общими словами предполагать универсальную реальность («монады» Лейбница); в) реальным процессам предлагать неподходящие контексты употребления (в апориях Зенона механическое движение сведено к математической операции деления отрезка на части).

Традиционный философ похож на муху, которая попала в мухоловку. Ей надо указать выход из нее, что весьма похоже на излечение болезни. Приемы аналитической терапии: 1. Скрытую бессмыслицу следует представить явным абсурдом. 2. Заменять запутанные выражения ясными и последовательными суждениями. 3. Именования псевдосущностей заменять типичными употреблениями слов в естественном языке.

Литература

Аналитическая философия. Избранные тексты [Текст]. – М., 1993.

Витгенштейн, Л. Философские работы. Ч. 1, 2 [Текст] / Л. Витгенштейн. – М., 1994.

Рассел, Б. Человеческое познание: его сфера и границы [Текст] / Б. Рассел. – М., 2004.

Фреге, Г. Мысль: логическое исследование [Текст] / Г. Фреге // Философия. Логика. Язык. – М., 1997.

Постпозитивизм

Введение такого термина оправдано несколькими обстоятельствами. Логический позитивизм был подвергнут критике рядом философов, среди которых выделялся К. Поппер. Он предложил оригинальную концепцию науки «критический рационализм» и его идеи нашли своих сторонников: И. Лакатоса, Т. Куна и т.д. Конечно, у них были свои теории, но всех их объединяла оппозиция позитивизму. Поэтому термин «постпозитивизм» (лат. post – после) здесь вполне уместен.

Карл Поппер (1902-1994) родился в Вене, в Венском университете изучал физику, математику и философию. В 40-е годы стал преподавать в Англии. Основные труды: «Логика научного исследования», «Объективное знание», «Открытое общество и его враги».

1. Познание развивается в ходе эволюции жизни (эволюционная эпистемология).

Ряд гносеологических выводов Поппер получил при осмыслении эволюционной теории Ч. Дарвина и современной биологии. Всем единицам жизни, включая простейших, чтобы выжить и совершенствоваться, нужно успешно ориентироваться в окружающей среде. Поиск пищи и уход от врагов требуют определенных знаний. Вот почему древо познания стало расти с самых низших оснований жизни. Эволюция совершенствовала группы жизни и тем самым развивала способы познания. Наука стала вершиной такого восхождения и философу не надо терять ее истоки. Хотя между А. Эйнштейном и амебой есть колоссальные различия, их объединяет общая эволюция познания.

2. Все живое познает через собственную активность.

Поппер продолжил линию Канта, критикуя разнообразные теории пассивного познания.

2.1. Бадейная теория отражения ошибочна. До сих пор в науке и философии сохранилась позиция, отдающая приоритет внешнему объекту. Человек здесь пассивен, ибо ощущения и восприятия приходят в сознание извне. Разум здесь подобен бадье, в которую вода зачерпывается из колодца. Такой пассивности нет даже у низших организмов. Исследования показывают у них наличие разнообразных форм активности. Любой организм несет в себе систему предрасположенностей, которые на один и тот же внешний стимул дают различные реакции. Живое выстраивает сеть определенных ожиданий и планирует избирательное поведение.

2.2. Интеллект работает как прожектор. Животный мир демонстрирует относительно высокие формы познавательной активности. В проблемных ситуациях особи способны находить правильные решения. Яркий пример такой эффективности – опыты В. Келера с шимпанзе. Они смогли догадаться использовать ящики в качестве подставки и достали высоко висящий банан. Активность интеллекта здесь налицо.

Человек существенно развил способы активности жизни. Инстинктивные предрасположенности он дополнил теоретическими установками. Изобретя социальный язык, человек стал одни ожидания формулировать в виде вопросов, другие перестроил в систему подвижных гипотез. Научный разум стал похож на прожектор, который освещает лишь те участки реальности, которые интересны ученым. Глубина и объем познания зависят от качества теоретических установок, которые непрерывно развиваются.

3. Все продукты познания погрешимы (фаллибилизм).

Поппер предпочел стиль философского мышления в духе Канта. Все новое может рождаться только в критике старого.

3.1. В познании лучше ориентироваться не на истину, а на заблуждения. Уже древние философы заложили неправильную стратегию – поиск истины. Под истиной стали понимать знание вечное, неизменное и основательное. Мыслители признавали, что готовой и уже выделенной истины, конечно, нет, истинное и ошибочное всегда переплетены друг с другом. Но они полагали, что есть решающие указатели (критерии) истины: а) непротиворечивость и самоочевидность знаний; б) соответствие теории объективным фактам. История науки разрушила эти иллюзии. Оказалось, что фантастические догадки выглядят всегда согласованно и непротиворечиво, а заблуждения нередко находят убедительные подтверждения опыта. Итак, надежного критерия истины нет. Если даже ученый случайно натолкнется на истину, он не сможет уверенно ее опознать.

И все же оптимизм в теории познания возможен. Только ставку следует сделать на противоположность истине – на заблуждение. Уже народная мудрость подсказывает, что мы всегда учимся на ошибках. Если истина предпочитает скрываться, то заблуждение открыто, очевидно и прямо указывает на себя. Когда мы используем некоторые представления на практике и получаем неуспех, то он говорит об ошибочности наших знаний.

3.2. Все знания, включая и науку, изменчивы, относительны и имеют пробный характер. Рационалисты и логические позитивисты пытались найти абсолютно достоверные и несомненные элементы знания. Платон усматривал их в философско-математических идеях, Декарт – в интуитивно-божественных истинах. Для логических позитивистов таким островом среди бурного моря научных перемен стали протокольные предложения опыта («факты науки»). Однако история науки показала утопичность всех этих проектов. Вместо одной геометрии и одной логики ученые получили множество таких теорий. Также не оказалось твердых и несомненных фактов, большинство фактов науки «нагружено» теориями. Итак, нельзя получить обоснованное и доказательное знание на все времена. Все элементы науки суть «сваи, забитые в болото».

4. Познание начинается не с восприятия фактов, а с вопрошания.

Вся линия эмпиризма, начиная с Аристотеля и кончая позитивистами, держится на стержневом тезисе – основа познания есть чувственный опыт, где фиксируются факты. Но здравый смысл говорит обратное. В мире содержится бесконечное множество фактов и все живое выбирает определенные факты. Если у животных такой выбор определяется задачными ситуациями, то человек научился ставить проблемы или задавать вопросы.

Проблема как таковая есть затруднение, которое сформулировал интеллект. Здесь многое определяет накопленное знание и образцы познания. Связность и непротиворечивость знаний – главные идеалы науки. Если ученый обнаруживает како-то отклонение от них, он оценивает его в качестве проблемы. Одним из важных образцов науки является связь фактов с научными теориями. Последние и указывают на то, какие факты нужно исследовать.

5. Теории создаются не на пути индукции, а в форме выдвижения рискованных гипотез.

Эмпирик верит в индукцию, которая якобы объясняет возникновение любой теории. Если множество близких друг другу фактов обобщить, то в итоге получается теория. Однако за этой кажущейся простотой скрывается неисправимый изъян – всякая индукция незаконна, ибо неполна. Наш чувственный опыт всегда частичен, в какой-то области познания мы можем получить десятки, сотни даже тысячи фактов, но когда формулируется индуктивное заключение, в нем фигурирует слово «все» («все металлы электропроводны»). Стало быть, конечную группу фактов индукция превращает в суждение о их бесконечном множестве. И ее считают логикой, хотя здесь происходит радикальный скачок мысли, который уместнее отнести к разряду смелых предположений. То, что индукция является скрытой формой гипотезы, признали многие великие теоретики: А. Эйнштейн, М. Планк, В. Гейзенберг и др.

5.1. Научная гипотеза как пробное обобщение, всегда чревата ошибкой. В научном исследовании можно выделить «контекст открытия» и «контекст обоснования». Если в последнем господствует логика, то сложность первого в ее рамки не укладывается. Все ученые единодушны в том, что обобщение фактов есть дорога со многими неизвестными. Как от 8-10 научных фактов перейти к утверждению со словами «все»? На это способна только смелая мысль, которая формулирует универсальное утверждение. Конечно, эта догадка рискованна и возможна ошибка, но смелость оправдана перспективой. Если гипотеза оказалась ложной, то множество возможных вариантов сократилось на единицу и следующая проба будет более определенной. На фоне эмпирических догадок теоретические гипотезы выглядят еще более экстравагантными. Способности, которые их производят, называют по-разному: воображение, интуиция, но у них всегда предполагается свойство скачка от частного к более общему.

6. Фальсификация в науке эффективнее верификации.

Связь индукции с верификацией несомненна, что и подтвердили позитивисты. Если мы признаем, что чем больше фактов лежит в основе индукции, то тут естественен вывод о том, что каждый новый факт будет лишь укреплять веру в уже принятую индуктивную теорию. Подтверждаемость есть следствие эмпиризма и индуктивизма.

Критический рационализм вывел Поппера на процесс фальсификации. Опровержение включает эмпирическую и теоретическую деятельность. Если пока ограничиться первой стороной, то она такова. Из гипотезы дедуктивно выводят следствия, которые предсказывают новые факты. Если в эксперименте появляется факт, не совпадающий с предсказанием, то налицо эмпирическое опровержение. Фальсификация выгодно отличается от верификации. Если индуктивизм имеет дело с одной старой теорией, то стратегия гипотезирования ориентирует на производство широкого ряда догадок. Если верификации угрожает регресс в бесконечность (любое число подтверждений конечно и недостаточно), то тактике опровержения достаточно и одного факта, который противостоит догадке. (Все подтверждающие факты тихо шепчут теории свое «да» и только контрфакт громко кричит ей «нет»). Правда, Поппер признавал, что чисто психологически подтверждение выигрышнее опровержения. (Кому нравится убивать свое детище?!). И все же Поппер нашел способ устранения дурного психологизма в науке.

7. Фальсификация включает рациональную критическую дискуссию ученых.

Если ученый выдвинул гипотезу, то несмотря на все запреты он бессознательно будет стремиться к ее защите («своя рубашка ближе к телу»). Такая психология естественна и является следствием творческой фазы. Но ведь существуют другие ученые, которые не испытывали мук творчества и они способны на чисто рациональное отношение к чужой теоретической инновации. Стало быть, любая гипотеза должна пройти горнило критики внутри дисциплинарного научного сообщества. Чтобы критика было рациональной, она должна подчиняться общим правилам публичной дискуссии и идеалам науки. Доводы-фальсификаторы делятся на две группы: а) контрфакты; б) понятийные, логические и философские аргументы. Кроме того, Поппер подчеркивал важность общего социального контекста. Если общество тоталитарно, то идеологический контроль будет мешать научной дискуссии (опыт фашистской Германии и Сталинского режима). Самым оптимальным для научных споров является демократия с ее принципом свободы слова.

8. Место науки в трех мирах.

Поппер развил идею Г. Фреге о трех мирах. Объективная реальность, куда входят все природные объекты и многие социальные явления, составляет содержание первого мира. Ко второму относятся все состояния сознания и все субъективные мыслительные акты. Самым необычным является третий мир, содержащий огромный массив объективного знания, все элементы которого материализованы в языке. Речь идет о всех письменных текстах, произведениях искусства, информации на электронных носителях, аудио и видеоинформации. Третий мир живет жизнью, самостоятельной по отношению к людям. Если объективное знание существенно влияет на мир сознания, то обратной связи здесь нет. В третьем мире пребывают научные проблемы, факты науки и многообразие теорий. Сознание ученых ответственно только за процесс происхождения гипотез. Как раз третий мир делает возможным фальсификацию как способ снятия субъективной печати с предположений. Конечно, первый мир выступает предметом науки, но сама наука существует во втором и, главным образом, в третьем мире. Вот почему она способна наращивать специализированное и общезначимое знание.

Томас Кун (1922-1996) – американский философ науки. В отличие от Поппера, в центре внимания которого была методология познания, он заинтересовался сочетанием гносеологических и социально-психологических аспектов науки. Основная книга: «Структура научных революций».

1. Парадигма объединяет ученых в научное сообщество.

По мнению Куна, большинство методологов ограничило свою тематику характеристиками научного знания. Это безусловно важно, но узко. Все, что представлено фактами, теориями, проблемами и другими формами исследования, вписано в деятельность ученых. Стало быть, нужно проследить связь знаний и научной деятельности.

1.1. Действующая традиция постановки проблем и их решения основана на парадигме. В своей сути научная деятельность сводится к тому, что ученые умеют задавать специальные вопросы и способны их разрешать. В этом процессе возникают и развиваются научные знания. Чтобы такая деятельность была возможна, исследователи должны руководствоваться определенными образцами – как ставить проблему и как следует ее разрешать. К тому же должны быть образцы научных результатов, которые помогают оценить реальные продукты познания. Весь этот набор нормативных форм и содержится в парадигме (греч. paradeigma – образец). Она аккумулирует в себе все значимые достижения науки и тем самым воплощает исследовательскую традицию. Без нее дальнейший рост знаний невозможен. Наука не сразу достигла такого этапа зрелости и вплоть до XVII века она была допарадигмальной.

1.2. Усваивая парадигму, ученые формируют научное сообщество. В науке осуществляется своя смена поколений. Молодой человек, который приходит в науку, учится и овладевает основными элементами парадигмы. Они проникают в его разум по разным каналам: учебники, научная литература, лекционные аудитории, лаборатории, неформальное общение со старшими коллегами. Дух парадигмы, чаще всего, бессознательно пропитывает юного исследователя и делает его своим верным сторонником. Все, кто проходит такую обработку, объединяются в научное сообщество. Подлинным центром притяжения выступает парадигма, она делает ученых своими полномочными представителями, которые мыслят в сути одинаково, в спорах пользуются одним набором доводов, говорят на одном языке терминов. Парадигмы несут дисциплинарную специфику – физическую, химическую, математическую и т.д., соответственно такую же дифференциацию имеют научные сообщества.

2. Каждая парадигма несоизмерима с другими парадигмами.

Каждый методолог решает вопрос об оптимальных единицах знания. Позитивисты предпочли протокольные предложения, эмпирические и теоретические обобщения, Поппер выбрал проблему и гипотезу. Из чего же состоит парадигма?

2.1. За счет деятельностных элементов парадигма шире теории. Типичной формой научного знания является теория. Она представляет собой связную конструкцию из понятий, обобщающих и объясняющих многообразие эмпирических фактов. Масштаб теории для Куна мал, это всего лишь результат деятельности, а его интересует активность созидания научных продуктов. Такую полноту и воспроизводит парадигма или дисциплинарная матрица.

Кун выделил четыре элемента парадигмы: 1) философские идеи о строении изучаемого мира (атомизм, учение о порядке и случайности и т.п.); 2) формальные обобщения в виде определений основных понятий и законов науки; 3) внутринаучные ценности, задающие нормативные требования к результатам науки; 4) образцы решения исследовательских проблем. Как же они действуют? Возьмем ценностный компонент и представим ситуацию, где ученые создали новую теорию. Мы ее можем оценить по следующим характеристикам: а) теория должна быть точной, то есть ее фактуальные следствия обязаны совпадать с результатами экспериментов; б) она не должна иметь внутренних противоречий и быть согласованной с ранее принятыми теориями; в) теория должна иметь широкую область применения с перспективой новых открытий; г) структура теории должна отличаться относительной простотой; д) плодотворность теории – открытие новых горизонтов познания. Эти критерии позволяют любую теорию оценить в контексте парадигмы.

2.2. Научные парадигмы радикально отличаются друг от друга. Наука существенно отличается от повседневного здравого смысла. Последний демонстрирует широкое единство и общезначимость, не случайно представители разных народов, даже без знания этнических языков могут понять друг друга. Совсем другое дело – наука. Здесь единицы знания и особенно действия с ними тяготеют к особой специфичности. Специализация и углубление познания дают качественно своеобразные парадигмы, которые невозможно сравнить друг с другом. Получается так, что выбрав разные парадигмы, ученые начинают жить в иных мирах.

Отважимся сравнить парадигмы Р. Декарта и И. Ньютона. Метафизика первого предполагает природу в виде непрерывной цепи протяженных тел, связанных близкодействием. У Ньютона же дискретное многообразие тел допускает и дальнодействие. Если Декарт начинает строить научную теорию с философской идеи, то Ньютон – с эмпирических обобщений. В мышлении первого господствует дедукция, у второго – индукция. Такие парадигмы нельзя свести к общему знаменателю, они обречены на конкуренцию.

Позиция Куна – это явный крен в сторону гносеологического релятивизма. Его критики указывали на то, что при всем разнообразии и специфике в науке есть линия единства и связности. Даже в парадигмах Декарта и Ньютона есть общие элементы: идея божественного патронажа над природой, принцип сохранения сил природы и т.п.

3. Господство парадигмы обеспечивает нормальную науку.

У каждой парадигмы есть свой потенциал, то есть некий горизонт возможных в будущем открытий. Научное сообщество должно выявить эту перспективу и реализовать ее. Новые достижения не угрожают содержанию самой парадигмы, оно не подлежит существенным перестройкам. Все успехи связаны с расширением фактуальной области парадигмы и повышением точности фиксации отдельных фактов. Такие проблемы, где речь идет только о наведении порядка внутри парадигмы, Кун назвал «задачами-головоломками». Они трудны как сложные загадки или кроссворды, но имеют гарантию разрешения. Решение всех головоломок сводится к изобретательному применению правил парадигмы. Так, в XVIII веке ньютоновская теория гравитации стала парадигмальной. Когда астрономические наблюдения дали странные отклонения в движении планеты Уран от расчетных, то теория объяснила это влиянием неизвестной планеты. Так были открыты Нептун и позднее Плутон. Подобные находки типичны для нормальной науки.

4. Переход от старой парадигмы к новой парадигме есть научная революция.

По мнению Куна, кумуляция как непрерывное накопление знаний возможна только в нормальной науке. Новые факты появляются как дополнительные подтверждения парадигмальных правил. Здесь количественный рост не задевает качества теории. Но этому положению рано или поздно приходит конец.

4.1. Проблемы-аномалии как симптомы кризиса парадигмы. Исчерпывание познавательных ресурсов парадигмы проявляется через изменение характера задач. Если раньше они были принципиально решаемыми головоломками, то сейчас они становятся аномалиями. Их неразрешимость пока расценивается в виде временного затруднения. Для таких проблем разрабатываются специальные искусственные объяснения (лат. ad hoc – к данному случаю). Большинство ученых мирится с такими натяжками, ибо продолжает верить в парадигму. Но и они ощущают тяжелые времена конца нормальной науки и наступления кризиса.

Если обратиться к истории астрономии, то древняя парадигма представлена здесь геоцентризмом. Кл. Птолемей и другие ученые создали эффективно действующую теорию неба. Но к XVI веку в ней возникло 77 эпициклов, такое количество чисто искусственных кругов вошло в явное противоречие с принципом простоты научной теории («аномалия»). Многие астрономы той эпохи чувствовали это неблагополучие, ситуация кризиса была налицо.

4.2. Группа ученых новаторов в борьбе с традицией утверждает новую парадигму. Старая парадигма не уходит без боя. Ее сторонников еще много, они используют все рычаги традиции (привычку, связь с властями и идеологией, школьное обучение и т.п.). И все же яд сомнения начинает разрушать монолит основ. Находятся отдельные ученые-маргиналы, действующие вне парадигмы. Они публично вопрошают об аномалиях, инициируют дискуссии и постепенно привлекают к себе других исследователей. Чаще всего новая парадигма привлекает молодежь, которая еще не обрела рутинных привычек мысли.

Как известно, пионером гелиоцентрической астрономии стал Н. Коперник. Идея гелиоцентризма была известна еще Аристарху Самосскому (III в. до н. э.). Научный подвиг польского ученого состоял в том, что он маргинальную идею положил в основу новой теории. В дальнейшем у нее стали появляться немногочисленные сторонники – Г. Галилей, И. Кеплер и другие. Они и утвердили гелиоцентризм в качестве господствующей парадигмы. Так свершилась революция в астрономии.

Имре Лакатос (1922-1974) – английский философ венгерского происхождения, ученик Поппера.

1. Философы могут рационально реконструировать научные открытия.

Если под научными открытиями подразумевать значимые изменения теории, то в терминологии Куна это соответствует научной революции. Поскольку между старой и новой парадигмами нет рациональной соизмеримости, то революционные открытия могут изучать только психология и социология. Их интересуют не концептуальные перемены, а характер убеждений ученых, верящих в парадигму; динамика сомнений; количество ученых участвующих в дискуссиях и т.п. К этой позиции Лакатос отнесся критически. Кун явно преувеличил роль качественных разрывов в бытии научного знания. Здесь существует многообразие связей, которое можно исследовать в рамках философии науки.

2. Научное знание развивается в ходе конкуренции теоретических конструкций.

Логические позитивисты полагали, что можно найти такие факты, которые могут дискредитировать любую теорию. Как и Кун, Лакатос в данную дуэль не поверил, он признал жизненность особого «треугольника», который образуют две конкурирующие теории и факты. Чувственные данные суть важные свидетельства изучаемой реальности, но последнее слово остается за теорией. Все своеобразие ее жизни заключается в существовании нескольких точек зрения и такой плюрализм неустраним из-за субъективности ученых. Теории способны вступать в различные союзы, дополнять друг друга, одна концепция может входить в состав другой. Но уже само различие теоретических мнений склоняет их к отношению соперничества в объяснении фактов. Чем лучше та или иная теория объясняет и предсказывает фактуальные явления, тем больше шансов у нее на победу. Стало быть, привилегированное положение определенной теоретической формы диктуется ее особыми достоинствами в сравнении с другими формами.

3. Структура научно-исследовательской программы: твердое ядро – эвристики – защитный пояс.

Перед каждым методологом стоит сложная проблема выбора значимой модели анализа. Наука здесь представляет основания для самых разных вариантов: факты верифицируют теорию (логические позитивисты); проблема – гипотезы – фальсификация (К. Поппер) и т.д. Лакатос предпочел выстроить модель научно-исследовательской программы (НИП) с целой серией элементов.

3.1. «Твердое ядро». Эта метафора указывает на центральную часть НИП, которая состоит из одной или нескольких теорий. В этом качестве выступает весьма фундаментальное знание глубинных законов изучаемой предметной области. Если даже теория попадает в программу в форме гипотезы, она признается на данный период устойчивой и неопровержимой («твердость»). Так, твердое ядро НИП И. Ньютона было образовано тремя законами динамики и законом всемирного тяготения.

3.2. Эвристики что-то запрещают и что-то разрешают. Сложность научного поиска заключается в том, что путь ученого не имеет должной определенности. А она наступает тогда, когда многое заведомо отвергается и признаются особенные «шаги». Такая двойственность и выражена эвристиками (греч. heureka – нашел), то есть нестрогими правилами, в которых нашла отражение творческая деятельность ученых. Негативная эвристика предостерегает ученого от тех путей, которые следует избегать («не умножай сущности сверх необходимости», «не ищи вечных двигателей» и т.п.). Назначение позитивной эвристики несколько иное, она уже рекомендует предпочтительные пути. Один из советов К. Поппера: «Выдвигай гипотезу, имеющую большее эмпирическое содержание, чем предшествующие предположения». Таким образом, эвристики придают «твердому ядру» активную и гибкую динамику метода.

3.3. «Защитный пояс». У позитивной эвристики есть еще одна важная функция – защита твердого ядра от фактов-аномалий. Когда появляются данные, угрожающие положению ядра НИП, то ее сторонники конкретизируют теоретические законы рядом правил и создают тем самым гипотезы ad hoc. Они обеспечивают твердому ядру временное согласие с аномальными фактами. В астрономии до XVII в. типичной защитой идей круга и геоцентризма были модели эпицикла.

4. Судьба НИП определяется качеством сдвига проблем.

НИП является не просто системой разных содержательных компонентов, через нее осуществляется активность научного сообщества. Это означает, что на ее основе выдвигаются и решаются проблемы, в таком русле происходит развитие знаний.

4.1. Прогрессивный сдвиг проблем. Основным содержанием проблем выступают факты, их нужно фиксировать, объяснять и предсказывать. Все эти процедуры и помогает осуществлять НИП. Из ее твердого ядра посредством позитивной эвристики производятся дедуктивные следствия, которые и сопоставляются с эмпирическими фактами. Самым сложным актом является предсказание фактов, но как раз он своей силой подтверждения и убеждает в прогрессивности НИП. Если теория гравитация Ньютона успешно предсказала существование планет Нептуна и Урана, до XX века она и была ядром эффективной космологической программы.

4.2. Регрессивный сдвиг проблем. Но вот НИП начинает накапливать нерешенные проблемы – увеличивается число аномалий, растут гипотезы ad hoc, прекращается предсказание новых фактов. Все это симптомы того, что НИП исчерпала свои познавательные ресурсы. Такая ситуация сложилась в астрономии XVI в.: было построено 77 эпициклов, астрономия стала плохо вычислять христианские праздники, успешные предсказания сошли на нет. НИП геоцентризма стала явно регрессивной и ее замена геоцентризмом была необходимостью. Стало быть, регрессивный сдвиг проблем заканчивается опровержением НИП.

Итак, если НИП успешна и прогрессивна, то в ней господствует тактика оправдания и верификации. В случае регрессивности НИП в отношении ее начинает доминировать стиль опровержения и фальсификации. Как видно, Лакатос снял односторонние оценки отношения между фактами и теориями со стороны логического позитивизма и критического рационализма.

Притчи и истории

Французский ученый Будэ (XIX в.) работал в своем кабинете, как вдруг к нему прибежал слуга с криком: «Пожар!» «Доложите об этом моей жене, - спокойно сказал ему ученый. – Ведь вы знаете, что я в хозяйственные дела не вмешиваюсь».

Как-то раз французский физик Пьер Бертло, бывший образцом пунктуальности и аккуратности, взял к себе в ассистенты одного весьма рассеянного юношу. Тот постоянно опаздывал и всякий раз ссылался на неточность хода своих часов. В конце концов, выведенный из себя Бертло заявил своему помощнику: «Решайте, сударь, или вы смените свои часы, или я сменю вас!»

Прочитав сказку «Алиса в стране чудес», королева Англии Виктория пришла в восторг и приказала купить для неё все сочинения Льюиса Кэррола. Каково же было разочарование королевы, когда оказалось, что это преимущественно труды по высшей математике.

Однажды немецкий физик Густав Кирхгоф (XIX в.) читал популярную лекцию о спектральном анализе,  который помог определить наличие золота на Солнце. Один банкир с иронией заметил: «Ну, какая же польза от золота на Солнце, если мы и вы, в частности, не можем его оттуда достать?» Кирхгоф промолчал. Спустя несколько лет за научные открытия в области спектрального анализа Кирхгофа  наградили золотой медалью. Учёный нашел банкира и, показывая ему медаль, сказал: «Вы, уважаемый, ошиблись. Я достал золото с Солнца!»

Как-то среди друзей английского физика Эрнеста Резерфорда зашел разговор о его научных успехах. Один из них заявил ему: «Вы всегда на гребне волны». «Верно, но это ведь я и поднимаю эту волну», – ответил Резерфорд.

Разносторонний ученый Альберт Швейцер (XX в.) имел три докторские степени по различным отраслям знания. Один из его случайных знакомых спросил его, с плохо скрываемой завистью: «Как Вам удалось получить три докторские степени?» «Ах, – ответил ученый, – все очень просто. Третью степень я получил потому, что имел до этого уже две. Вторую получил за то, что имел уже звание доктора наук, а первую степень мне присвоили потому, что я к тому времени не имел ни одной». 

Литература

Кун, Т. Структура научных революций [Текст] / Т. Кун. – М., 2001.

Лакатос, И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ [Текст] / И. Лакатос // Т. Кун. Структура научных революций. – М., 2001.

Поппер, К.Р. Объективное знание. Эволюционный подход [Текст] / К.Р. Поппер. – М., 2002.

Поппер, К. Логика научного исследования [Текст] / К.Р. Поппер. – М., 2004.

Скирбекк, Г., Гилье, Н. История философии. Учеб. пособие [Текст] / Г. Скирбекк, Н. Гилье. – М., 2000.

Экзистенциализм

Это направление родилось в 1920-е годы в Германии и Франции, свой вклад  внесли и русские философы, оказавшиеся за границей (Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов). Социокультурны­ми предпосылками экзистенциализма стали  факторы, связанные с кризисом гуманизма и исторического оптимизма: а) пер­вая мировая война; б) гражданская война в России; в) усиление давления бюрократических институтов на индивида.

У экзистенциализма есть свои идейные истоки. Данное направление сложилось в русле антирационализма, который первыми обозначили Л. Фейербах, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше и другие философы. Трагические события начала XX в. усилили актуальность темы бытия человека, которое не выводится из каких-то разумных оснований, а дается как самоценный дар, без гарантий сохранения и развития. Выход из узкой колеи рацио­нализма и поиск нового, более широкого подхода к человеку привел к творческому союзу философии и литературы. Неслучайно предтечами экзистенциализма считают С. Кьеркегора и Ф.М. Достоевского, гениаль­но соединивших в себе мыслителя и писателя. Такой синтез здесь стал традиционным.

Общие идеи.

Предметом философского осознания должно стать существо­вание человеческого индивида. В старой философии человек рассматривался по-разному, как: а) некая вещь-объект; б) продукт мировой сущности; в) специфическое животное; г) структурный элемент обще­ства. Во всех этих трактовках теряется самое главное - самодостаточное и уникальное существование, или экзистенция (лат. exsistentia - суще­ствование).

Экзистенция как конечное бытие человека. В традиционной фи­лософии человек всегда пребывал в тени вечного бытия, но реальность такова, что он является конечным существом. И дело здесь не в про­странственных размерах, а во временных пределах жизни, экзистенция забрасывается в мир (рождение) и через некоторый период уходит из него (смерть). В отличие от животных уже в детстве человек узнает, что он не вечен.

Существование индивида есть открытая возможность. Экзи­стенция отрицает неизменную данность и предопределенность извне. Природа дает человеку инстинкты, но этих программ явно недостаточно для жизни. Имея некоторые предпосылки, индивид как на старте своего существования, так и на любом его этапе является возможным бытием. Выход из этой неопределенности в действительное существование оп­ределяет сам человек, проектируя себя и выстраивая себя собственной активностью. Вот почему экзистенция - это непрерывный выход чело­века за свои пределы, устремленность в будущее.

         Если неподлинное существование массовидно и строится на логике рассудка, то подлинная экзистенция - это иррациональная свобода одинокой личности.   Существование делится на подлинное и неподлинное, и выбор зависит от самого человека. Внешний мир (вещи природы и другие люди) для всех один и тот же, но один теряет свою индивидуальность, а другие ее развивают. Это еще раз подтверждает ту истину, что каждый выбирает способ существования   сам, даже тогда, когда рассудочно копирует путь других. Подлинная же экзистенция со­впадает со свободой личности как самостоятельным выбором своего пути, а он неотделим от заботы. Здесь одного здравого смысла недоста­точно, нужен весь набор индивидуальных сил: чувства, опыт, интуиция и разум. Если же возникает пограничная ситуация (сложная нестандар­тность, угрожающая существованию), то экзистенция обречена на состо­яние страха, преодолеть его может только личная решимость.

Карл Ясперс (1883-1969), немецкий философ считал своим учителем М.Вебера, был профессором Гейдельбергского университета. Основные труды - «Философская вера», «Смысл и назначение истории».

1. Экзистенция есть то в человеке, что не объективируется и существует как свобода.

Когда любой человеческий индивид начинает что-то сознавать, то это происходит в отношении близких ему людей и бытовых вещей. По мере удлинения жизни растет круг людей, с которыми мы общаемся, и умножается число вещей. Все это складывается в отношение: Я – мир. Последнее включает все то, что не является мною (люди и вещи). Такое противопоставление достаточно, чтобы ориентироваться в жизни.

Рано или поздно каждое Я начинает вопрошать о самом себе. «Чем Я отличаюсь от всего остального?». Самый простой способ идентификации – это сравнение себя с окружающими предметами. Если взять камень, то он является объектом, то есть внешним и пространственным предметом, полностью подчиняющимся природной необходимости. Когда я сравниваю себя с шимпанзе, то у нее нет того, что есть у меня – свободы. Все живые существа, кроме человека, абсолютно подчинены инстинктивным программам. Я же могу поступать вопреки инстинктам – преднамеренный голод, возможное самоубийство и т.п. Человек своеобразен тем, что он способен выбирать возможные состояния и реализовывать их. Допустим, мне не нравится качество моих мышц, я начинаю заниматься бодибилдингом и становлюсь атлетом. И таких вариантов развития множество. Отсюда формула свободы: «Я знаю, я могу, я делаю». Итак, экзистенция существенно отличается от моего наличного бытия (телесно-эмпирического Я) свойством субъектности (Я не вещь) и свободой – способностью выбирать сверхприродные поступки.

2. Экзистенция существует в коммуникации с другими людьми и обостряется в пограничных ситуациях.

Любой индивид отличается сложной жизнью, где экзистенция перемешана с тем, что ею не является. Если мы чистим зубы, прогуливаемся в парке, сидим на лекции, то все это, конечно, фрагменты нашей жизни, но экзистенция здесь лишь возможна, но не действительна. Форм неподлинного существования у человека много: повседневный быт, рутинная деятельность и различные отступления от свободы. Вот почему обретение экзистенции как подлинного существования сопряжено с трудным поиском.

2.1. Экзистенция там, где преодолевается неподлинное бытие. Каждый из нас застигает себя чаще всего в ситуациях общения с другими людьми. Семья есть место непрерывных контактов с родственниками, школа функционирует через учебные коммуникации, работа протекает в профессиональных коллективах и т.п. В этих связях мы проявляем огромный спектр бытийственных качеств, укладывающихся между полярностями борьбы и любви. В таком сложном калейдоскопе жизни мы трудно и тяжело постигаем свою и чужую экзистенцию. На этом пути мы часто попадаем в ловушки неподлинности в виде эгоистической гордыни, служебного карьеризма, воли к власти и т.п. Мучительно преодолеваем эти барьеры, понимая, что у каждого должна оставаться свобода как непередаваемый дар экзистенции.

2.2. Пограничные ситуации высвечивают экзистенцию. Бытие каждого индивида фактично. Нас окружают определенные вещи, их состав непрерывно меняется. Любая личность общается с другими людьми, одни из них устойчивы (родственники, друзья, сослуживцы), другие обновляются. Все это означает, что мы всегда обнаруживаем себя в фактической ситуации, где мы участвуем и через что осуществляется наша жизнь. Хотя на каждой ситуации бытия лежит печать своеобразия, во многих из них преобладает повседневность и повторяющаяся «суета сует». Здесь нет остроты переживания жизни и рутинные привычки блокируют работу чувств и ума. Однако иногда с нами случается нечто из ряда вон выходящее, такие события встряхивают всю нашу личность и мы начинаем остро и свежо переживать свою жизнь. Таковы «пограничные ситуации», которые ставят наше бытие под вопрос – тяжелая болезнь; положение, чреватое смертью; глубокие аффективные переживания (острое чувство вины; страх переходящий в ужас и т.п.). Здесь все наше существо работает с полной нагрузкой: психика переживает все интенсивно и разум, оставив в сторону мелкие заботы, стремится понять смысл жизни. В пограничной ситуации экзистенция подобна яркому лучу света, где невозможны тени бездумного легкомыслия. Лучше всего экзистенция высвечивается там, где пограничная ситуация включается в коммуникацию с другими личностями. Они нужны как необходимые зеркала собственного отражения. Только трудно постигая чужую экзистенцию, можно осознать свою. Если врач признает в больном самостоятельную личность, между ними устанавливается экзистенциальная связь, просветляющая обоих.

3. Опыт экзистенции способен указать на шифры трансценденции.

Ясперс выделял ряд форм бытия человека, образующих нечто подобное матрешке.

3.1. От наличного бытия с «объемлющему». Самой внешней оболочкой индивида является наличное бытие. Оно воплощает все те явления, которые выражают неподлинное присутствие человека в мире: бытовые автоматизмы, социальные ритуалы, заниженное поведение (ссоры, болтовня и т.п.). Здесь бытие как бы опредмечивается в формах суеты, но не только это содержание пребывает в наличности. Тут существует сознание как способ бытия науки. Оно исследует предметное сущее и достигает некоторого горизонта мира. Последний весьма относителен, ибо границы научного знания подвижны и гипотетичны. Вот почему научный разум дополняется религией и философией, которые стремятся объединить в неразрывное целое мир и человека. Такой целостностью выступает «всеобъемлющее». Его нельзя схватить понятийно, оно не позволяет стать над ним, но ему можно открыться в форме экзистенции.

3.2. Все формы бытия отсылают к трансценденции. Уже то, что объемлющее не помещается в фактические границы моей жизни, намекает на нечто, пребывающее за пределами любого горизонта. «Сущее», «мир», «всеобъемлющее» – все это те символы, которые своей дискретностью и дробностью указывают куда-то и на что-то за собой. Особенно показателен крах нашего движения к «всеобъемлющему». Этот опыт говорит в пользу той трансценденции, которую называют Богом и шифрами чего являются все виды бытия.

4. Философская вера экзистенциальна, ибо есть то, чем живут и за что умирают мыслители.

Если экзистенция сочетает в себе глубину духовности и широту мысли, то ее становление исторично.

4.1. Первый пик экзистенции пришелся на осевую эпоху. Первобытный человек был далек от духовности и слепая вера в духов толкала его на войну против всех чужаков. Религии многобожия мало что изменили в сути мифа и магии. И вот в осевую эпоху (IX-III вв. до н.э.) возникла философия как культура постановки предельно широких вопросов о человеке и его бытии. Только тут мог родиться универсальный гуманизм (человечность не зависит от крови, расы и социального положения). На этой идейной основе сформировался образ единого Бога, главным качеством которого стала любовь (христианство, ислам). Мировые религии утвердили общечеловеческие ценности с приоритетом солидарности. Единая духовность обусловила общую историю человечества.

4.2. Выход из кризиса человечества – в возрождении философской веры. Начиная с XVII в., формируется тенденция научно-технического прогресса. Наука обрела экспериментально-математический метод, открыла возможность превращать природу в технику. Научное знание и машины лишены духовных измерений и могут развиваться путем слепой веры. Такая стратегия опасна тем, что через науку и технику властвующие группы способны утверждать деспотические режимы (фашизм и т.п.). Противоборство капитализма и коммунизма показывает, что историческая ситуация стала пограничной.

По мнению Ясперса, спасение человечества заключено в восстановлении былой духовности. Нельзя жить научным знанием, которое по своей сути бесчеловечно. Каждый из нас живет верованиями и верой, и здесь открывается выбор между религией и философией. Религиозная вера имеет много достоинств, но у нее есть радикальный недостаток – склонность к догматической слепоте и пропаганде. На этом фоне философская вера представляется более предпочтительной, так как, сохраняя человечность, она оставляет свободу выбора и гармонично сочетается с познанием. Философская вера помогает глубоко понять сущность человека и развивает такой способ мышления, который всегда открыт незнанию. Осмысление экзистенциальных вопросов жизни и смерти, смысла бытия и ответственности людей поможет человечеству найти правильный путь истории.

Мартин Хайдеггер (1889-1976) – один из самых известных в мире немецких философов. Это весьма противоречивая фигура, с одной стороны, идейное развитие ряда перспективных тенденций (феноменология, экзистенциализм, герменевтика), с другой, сотрудничество с фашистской властью. Основные труды – «Бытие и время», «Лесные просеки», «Что значит мыслить».

1. Философствование следует начинать с проблематичности человеческого бытия.

Хайдеггер отмечал, что почти вся классическая философия исходила из безличных сущностей. Для нее глубины внешнего мира были важнее человека. Эту дурную традицию надо преодолеть. На первом плане должно оказаться человеческое бытие во всех его сложных аспектах. Однако можно ли сразу выдвигать какие-то положительные утверждения о человеческой жизни? Догматизм здесь будет ошибкой. Опыт Канта укрепил проблемный стиль философствования. Предварительно мы должны задаться вопросом: «Как возможно человеческое бытие?», «Каково то сущее, которое ставит вопрос о бытии?».

2. Здесь-бытие как способ существования человека.

Гегель трактовал Dasein в старом онтологическом смысле как любое наличное бытие. Хайдеггер же придал ему ряд других значений.

2.1. Через здесь-присутствие раскрывается бытие человека. Здесь-бытие есть особое сущее, в качестве которого выступает человек. При этом речь идет всегда об определенном индивиде (бытие есть я сам), он наличествует в данных обстоятельствах, то есть присутствует здесь (тут). Человек отличается от других сущих своим способом существования. Этот способ – экзистенция. Если камень просто существует, пребывая среди других сущих, то человек экзистирует. Он открыто стоит внутри бытия и устанавливает с ним особые отношения. В это положение входит то, что через человека бытие раскрывается. В данном процессе важную роль играет сознание.

2.2. Здесь-бытие способно вопрошать и понимать. Ни одно сущее, кроме человека, не способно вопрошать. Эта немота радикально понижает уровень существования. Языковая способность – великое достоинство человека, который задается вопросом о смысле своего бытия, вопрошает об окружающем мире. Если появляются вопросы, то на них получают ответы. Их своеобразие в том, что это не просто знание, а понимание того, что такое мир и каково место человека в нем. Если животное только знает среду, в которой пребывает, то Dasein оценивает свое положение в универсуме. Тем самым оно понимает отношение между Я и миром, становясь осмысленным просветом бытия.

2.3. Бытие-в-мире есть делание через заботу. Относительно здесь-бытия мир как многообразие сущих существует не наряду с ним, а при нем и для него. Человек как таковой недостаточен и неполон, через потребности в условиях жизни (пище и т.п.) он зависит от окружающего мира. Но самое главное то, что человек – это бытие, могущее быть. Проектирование своих возможностей выводит его за границы того, что у него есть сейчас. И это определяет инструментальное отношение человека к миру. Нужные вещи он желает иметь под руками и использовать их в качестве предметов и орудий. Изменение природной среды и профессиональное преобразование самого себя составляют содержание «делания». И оно сопряжено с «заботой», то есть с беспокойством по поводу судьбы меняющейся природы (экологический кризис) и качества своего бытия (ухудшение здоровья, тяга к разрушению и т.п.).

2.4. Бытие с другими и неподлинное существование. Другие люди являются обязательным условием жизни Я. В пользу этого говорит тот фундаментальный факт, что только родители могут подарить жизнь ребенку. Если Я – это просвет в бытии, то другие самости образуют совокупный свет жизни, без которого забота и любовь теряют всякий смысл.

Мир сущего (вещи-товары, социальные функции и т.п.) весьма многообразен и по-своему необходим. Если человек не выходит за рамки утилитарных ситуаций, то налицо угроза неподлинного существования. Его главное отличие – анонимность, то есть Маn (безличная конструкция в немецком языке). Наш язык весьма точно ее фиксирует: «Так делают все». Неподлинная экзистенция любит рядиться в пустые фразы, праздную болтовню и скрываться в тумане бессмысленных недомолвок.

3. Экзистенция сочетает все модусы времени.

Своей бесконечностью физическое время равнодушно к человеческим устремлениям. Их характеризует темпоральность событий, которые случаются с нами. Человеческая жизнь конечна во времени, она длится от рождения до смерти. В этом потоке экзистенция переживает разные модусы по-своему.

3.1. Прошлое не только поддерживает традицию, но и способно бередить нашу совесть и вызывать чувство вины. Те случаи, которые мы пережили, становятся нашим прошлым в виде образов, сохраненных памятью. Становясь предметом заботы, наша история закрепляется в форме традиции, которая влияет на наше настоящее. На этом эффекте держится идентичность нашего Я. Однако здесь возможны и дискомфортные явления, ибо память удерживает как положительное, так и отрицательное. Если мы когда-то совершили недостойный поступок, то его следы способны отравлять всю нашу последующую жизнь. Переживания вины и угрызения совести – это расплата за экзистенциальные прегрешения.

3.2. Настоящее как арена мучительной свободы. Каждый из нас рождается в виде набора разных возможностей. И жизнь в своей сути развертывается как череда их реализаций. Сначала этот процесс идет под контролем старших и потом становится сугубо нашим. В любой ситуации настоящего мы совершаем выбор той или иной возможности. Если его мы делаем сами, не передоверяя никому и нечему, то мы обладаем свободой. Как способность самоопределения она включена в Dasein. Строй ее чувств двойственен. Когда мы сами принимаем решения проблем нашей жизни, то испытываем явное удовлетворение от своей самодостаточности. Но с другой стороны, если выбор радикально альтернативен и нет явного перевеса у вариантов, то это мучает нас своей неопределенностью.

3.3. Мы ожидаем и осмысливаем будущее под знаком смерти. Поскольку человек проектирует себя в поле возможностей, будущее для него весьма ценно. Но что это за модус времени? Будущее есть то, чего еще нет. Но уж такова экзистенция, что ее волнует как раз это «Ничто». В реальной ситуации мы произвели свободный выбор, приняли решение и стали его реализовывать. Однако мы со страхом и трепетом ждем будущих последствий. Их нет, а мы ими терзаемся, как будто они уже существуют. Если страх конкретно предметен, то в тревоге мы боимся чего-то неопределенного. Хотя Ничто ничтожит бытие, оно одновременно утверждает экзистенцию в качестве творческой силы. Преобразуя природу и свое наличное бытие, мы создаем новый мир культуры.

Наше бытие конечно и главной формой Ничто является смерть. Расхожее представление сводит ее к заключительному происшествию, которое ни к кому конкретно не относится. Смерть же существует только для живого Я как постоянное предельное самоиспытание жизни. В простых и в пограничных ситуациях что-то обязательно умирает в нас. Смерть встроена в жизнь. И если мыслящий и духовно развитый человек воспринимает бытие через перспективу смерти, он теряет обычное безразличие к себе и близким, наполняясь чувствами жалости и любви. Если предвосхищение смерти дает жизни высокий накал и экзистенциальную концентрацию, то это можно назвать «бытием к смерти».

4. Язык есть дом бытия.

Поздний Хайдеггер предметом своих размышлений сделал бытие. Этот поворот означал усиление метафизических мотивов и ослабление антропологии. В этом контексте человек потерял привилегированное положение и оказался «пастухом бытия», и его хранителем. Язык здесь выдвинулся на авансцену  рефлексии.

4.1. Западная метафизика забыла бытие и свела язык к орудию мышления. По мнению Хайдеггера, первые греческие философы (Анаксимандр, Парменид, Гераклит) угадали правильный стиль философствования, ибо стали вопрошать о смысле бытия. Философскую истину они понимали как самораскрытие бытия и в их поэмах о природе звучал его «голос». Отказ от данной стратегии начал Платон, осмысливший ориентацию с бытия на сущее. Его эйдосы и геометрические фигуры подменили настоящую метафизику наукообразной физикой. И эта линия была закреплена классической философией вплоть до Гегеля. Если мышление стало искать смысл бытия, то естественно язык стал слугой человеческой мысли.

4.2. Если язык – дом бытия, то человек временный постоялец и хранитель. В устной речи и в разных текстах люди используют язык как свое средство. Но все это иллюзия господства. Вспомним детство, когда мы появились на свет и не умели говорить, а язык уже был. Мы шли к нему на поклон, а не он к нам. Люди научаются пользоваться формами языка и говорят о сущем (вещах, существах), но они не могут стать хозяевами языка, ибо он принадлежит бытию, которое властвует над человеком. Последний волен лишь в отношении сущего и западный человек, благодаря науке (физике под маской метафизики), решил стать покорителем природы. Но научно-техническое господство обернулось угрозой жизни и самому человеку.

У человека нет альтернатив по отношению к бытию и языку. Он должен понять, что его единственной стратегией жизни должно быть смирение. Бытие способно раскрываться человеку только по своей инициативе. Если оно позовет, то только для охраны своей истины. Она может открыться человеку, но только не ученому, не инженеру и не прагматику. Наибольшие шансы имеют поэты, потому что они умеют слушать бытие и чувствами отдаваться его таинственному шепоту.

Хайдеггер стал одним из самых известных философов современности.

Жан Поль Сартр (1905-1980) – французский мыслитель  умел гармонично сочетать высокое искусство слова с глубиной философских идей. Основные труды – «Бытие и ничто», «Экзистенциализм – это гуманизм», «Критика диалектического разума».

1. Если мир есть «в-себе-бытие», то человек есть «для-себя-бытие».

Существование реальности, состоящей из многообразия вещей, очевидно. В некоторых ее элементах человек нуждается, но в целом она противостоит нам как чуждый и равнодушный к нам мир. Главный его признак – объективность, лишенная всякого смысла и свободы («быть в себе»). Если скала существует, то свое бытие она не выбирает, ее положение сложилось под влиянием внешней и широкой необходимости.

1.1. Быть человеком, значит, быть свободным. Человек демонстрирует радикально иной способ бытия. Хотя он забрасывается в реальность не по своей воле, в дальнейшем он способен на высокую избирательность, обслуживающую только его («быть для себя»). Человек может менять свое отношение к внешнему бытию: принимать, быть нейтральным и отрицать. Он способен утверждать себя в бытии и выключаться из жизненного обращения. Все эти возможности основаны на изначальном для человека свойстве – свободе. Она начинает действовать одновременно с существованием, мы существуем, значит, мы свободны. Потерять свободу невозможно, как нельзя перестать быть человеком, можно только не лучшим образом распорядиться ею. Иногда нам кажется, что мы передали кому-то свою свободу, или отдали решение на волю обстоятельств, но это всего лишь коварная уловка нашего сознания. Конечно, за нас могут принять некоторое решение, однако, это означает, что мы в такой форме провели свой жизненный проект. Каждый индивид осужден на свободу и выбора по отношению к ней у нас нет.

1.2. Сознание как Ничто. Классическая философия трактовала сознание в виде познавательной способности. По мнению Сартра, это крайне узко, сознание есть способ человеческого бытия. Если наше существование совпадает со свободой, то ее нельзя отличить от сознания. Через него прокладываются основные пути свободы. Отношение человека к внешнему миру определяется также сознанием, которое и есть наша открытость бытию. Изначальная независимость разума от действительности выражена тем, что он беспредметен, пустотен и не заполнен ее элементами. Даже тогда, когда в сознании появляются чувства и знания, оно способно их устранять посредством забвения (память как забывание). Если внешняя реальность присутствует как полная позитивность, то сознание существует как сугубо отрицательная сила. Оно способно аннулировать внешнее бытие своими свободными проектами, оно есть реальное Ничто. Человек обладает безусловной силой ничтожения, что и позволяет ему заняться жизнью как творческим проектом. Вот почему у нас существование через свободу предшествует сущности.

1.3. Опыт отрицания сопровождается тошнотой, тревогой и страхом. Быть человеком, значит, непрерывно отрицать мир в себе. «Я – не вещь», «Я – не Бог», «Я – не животное». Этот процесс ничтожения дополняется открытием того обстоятельства, что мир, в котором мы живем, не имеет смысла. На окружающих вещах нет указаний, как их использовать. Ситуация неопределенной абсурдности вызывает в человеке ряд отрицательных чувств и, прежде всего, тошноту (один из романов Сартра называется «Тошнота»). Когда каждый из нас открывает то, что когда-то неизбежно умрет, это рождает не только жгучие вопросы, но и особое чувственное состояние. Тревога и страх – это необходимая плата за опыт «Ничто».

2. Человек как бытие для других.

С самого начала жизни мы ощущаем рядом присутствие других людей и их влияние на нас разнородно.

2.1. Другой есть угроза для Я. Сначала нас окружают близкие и родные, затем круг общения расширяется и в комфортные отношения входит чуждость. Вдруг я нахожу себя частью другого проекта, чужое присутствие парализует меня и ограничивает мою свободу. Под взглядами со стороны во мне рождается стыд, смущение, робость. Когда я один, стыд невозможен, он появляется в ситуации, где я оказываюсь предметом разглядывания и манипулирования. Возникает стойкое чувство, что меня используют как вещь – средство и это «падение» оборачивается чувством стыда. Оно присутствует даже в любви, когда одна сторона преодолевает сопротивление другой и такой ценой заставляет любить себя. Очень часто через любовь утверждается эгоизм, берущий в плен свободу. Нередко влюбленный похож на охотника, преследующего свою добычу. Надо согласиться с народной мудростью: «От любви до ненависти один шаг».

2.2. Надо стремиться к гуманизму. Хотя Ничто коренится в человеке и он способен быть палачом для другого, гуманная коммуникация возможна. Если Бога нет и порядок не может прийти со стороны, то тогда сам человек должен выстроить гуманное бытие. Речь идет об «обращении» – таком процессе, где Другой берет на себя ответственность стать сподвижником Я по бытию. Все человеческие проекты основаны на мире возможностей и тут есть возможность морального бытия, когда Я решает ничего не требовать от Другого и занимается только собственным совершенствованием. Эта стратегия вместо конфликта дает великодушие. Такой гуманизм объединял французских патриотов в рядах Сопротивления. Стало быть, реальный опыт подтверждает перспективу бытия, где свобода одного способна гармонично сочетаться со свободой других.

3. «Да» диалектике человеческого бытия и «нет» диалектике природы.

Сартр с симпатией относился к философии Маркса. Она привлекла его тем, что человек здесь представлен активным субъектом своей жизни, практически действующим агенсом. Близким был и марксистский анализ отчуждения труда, которое трактовалось в качестве социальной деформации свободы личности. Сартр считал диалектику общественного бытия реальной, но диалектику природы Ф. Энгельса и диалектический материализм, развивавшийся в Советском Союзе, он жестко критиковал. Еще можно понять идеалиста Гегеля, включившего законы диалектического разума в глубины некой природы. Но у материалистов этот прием выглядит «обезьянничаньем».

3.1. Чтобы диалектика не догматировалась, она должна вступить в союз с экзистенциализмом. У своих истоков (Сократ и т.д.) и в классических формах диалектика несла дух творчества. Но уже в марксизме наметилось ее грехопадение в виде подчинения человека бесконечной и материальной природе. Эту тенденцию советские марксисты довели до упора, утвердив принцип материального единства мира. Под влиянием недемократической политики (принцип классовой диктатуры) и коммунистической идеологии марксистская диалектика догматировалась, став набором лозунгов и публичных цитат. Такая диалектика стала оправданием кровавой практики ГУЛАГа.

Сартр предложил свой проект спасения диалектики. Речь идет о некотором синтезе ее идей с принципами экзистенциализма. Надо решительно отказаться от диалектики природы, так как диалектический разум может жить только в историческом бытии. Кроме того, следует отвергнуть марксистское господство общества и социальных структур (способа производства, государства, партии и т.п.). Реальным агентом всех действий являются конкретные индивиды, практика может быть только личностной. Вместо примата общественной закономерности надо признать принцип свободы человека. Только при таких переменах диалектика бытия и ничто, Я и другого обретет подлинную человечность. Гуманизм – это диалектический экзистенциализм.

Литература

Сартр, Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. [Текст] / Ж.П. Сартр.- М., 2000.

Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления. [Текст] / М. Хайдеггер. – М., 1993.

Ясперс, К. Смысл и назначение истории [Текст] / К. Ясперс. – М., 1991.

Герменевтика

У современной герменевтики есть глубокие исторические корни. Древние греки под герменевтикой (греч. hermeneutikos - истолковыва­ющий) подразумевали некое искусство разъяснения и истолкования.  Считалось, что ее основоположником и покровителем является бог Гер­мес, который был вестником и истолкователем олимпийских посланий, гак как боги и люди разговаривали на разных языках. Представители античной герменевтики стремились выявить скрытый смысл разнооб­разных аллегорий, которыми изобиловали мифо-религиозные и эпичес­кие произведения Гомера и других авторов. С появлением христианства основным предметом герменевтического искусства становятся библей­ские тексты. Очищение Священного писания от различных наносных смыслов предстало в виде новой задачи для традиционных методов, ко­торые раньше оттачивались на трактовке эпических текстов и юриди­ческих норм (римское право).

Общие идеи.

Герменевтическая ситуация предполагает наличие двух обя­зательных элементов: языкового текста, смысл которого нужно выявить, и субъекта-интерпретатора, способного к пониманию за­данной тематической области. Это правило конкретизирует общую познавательную ситуацию, которая включает объект и субъект позна­ния. В качестве объекта здесь выступает текст, т.е. всякое природное и социальное образование, фиксируемое любой формой языка и несущее смысл. Познавательная проблема состоит в том, чтобы раскрыть данный смысл, сделать его ясным и открытым значением. Решение такой про­блемы должен обеспечить подготовленный специалист, обладающий особыми знаниями по расшифровке текстов. Его эрудиция должна соот­ветствовать тематике текста (художественно-литературной, религиоз­ной, юридической, историко-научной, философской и т.п.)

       Части текста можно понять через смысл целого текста и по­нимание текста в целом предполагает знание его частей («герме­невтический круг»). С данным феноменом столкнулись уже древние истолкователи. Речь идет о диалектической связи целого и частей при­менительно к культурному тексту. Интерпретатор поставлен в сложную и противоречивую ситуацию - он должен исходить из понимания всего текста, но чтобы добиться этого, нужно истолковывать отдельные части. Является ли такой круг порочным или он все же имеет выход? История герменевтики содержит самые различные ответы, как пессимистические, так и оптимистические.

  Тексты со сложным смыслом требуют от интерпретатора нескольких прогрессивно углубляющихся актов понимания. Самые трудные тексты содержат смыслы прошлых, исторически далеких куль­тур. Основная сложность заключается в наличии познавательной дис­танции между интерпретатором, живущим в современной культуре, и значениями текста, сотворенного в далеком прошлом, т.е. в совершенно ином ценностном и когнитивном контексте. Эта несоизмеримость тре­бует от истолкователя особых сознательных усилий, которые выстраи­ваются в некоторую последовательность актов.

Первый этап сводится к выработке предварительного мнения, оно формируется как продукт обычных норм понимания: а) выяснить из других источников все важное, относящееся к содержанию текста; б) общие характеристики эпохи (периода) конкретизировать особенностя­ми текста и т.п. Следующий акт понимания включает использование нетрадиционных подходов, где появляются приемы, заимствованные из психологии, философской теории познания. Здесь есть место лич­ностным находкам, интуиции и воображению. Завершающий этап кон­центрирует и аккумулирует все то, что было получено прежде. В итоге герменевт формирует понимание, максимально близкое к искомому смыслу.

В период Реформации протестанты отвергли истинность произведений отцов церкви и сконцентрировались на истолковании самой Библии. В дальнейшем в сферу герменевтических интересов попала и светская литература.

Фридрих Шлейермахер (1768-1834) – немецкий протестантский теолог, переводчик и философ. Он предпринял первую попытку систематизации герменевтики и ее философского осмысления.

1. Герменевтику следует развивать как универсальную теорию понимания.

Если природу нужно объяснять, то все, что связано с человеком, требует понимания. И здесь герменевтика становится незаменимым средством. Ее основные целевые предметы весьма разнообразны: как понять чужую индивидуальность? Как следует понимать специальные и профессиональные тексты, священные книги, философские трактаты, научные монографии? Как выстроить понимание чужих культур (сколько народов, столько культур)? Как понять свою, но ушедшую в историческое прошлое, культуру? Для этой работы недостаточно герменевтического искусства, здесь нужна единая наука с универсальными правилами, которые способны конкретизироваться.

2. Сложным барьером для понимания памятников культуры является историческая дистанция.

Особые трудности для герменевта представляют памятники культуры. Речь идет о письменных текстах, произведениях искусства, орудиях труда и о других продуктах прошлой человеческой деятельности. На всем этом лежит печать ушедшего времени. Когда-то давно личности-творцы совершили небольшие и все же значительные открытия. Их духовная энергия воплотилась в некие материальные формы – книгу, украшение, картину и т.п. В памятнике культуры буквально нет жизни, но есть следствие работы духа – смысл. Понять его не просто, ибо он пребывает в материальной форме в виде шифра. Перед герменевтом стоят три барьера: время (массив прошлого), чуждость культуры и скрытость языка объективации.

3. Понимание текста сводится к сравнению и дивинации.

Шлейермахер полагал, что на приемы понимания произведений письменности указывает структура текста. В ней можно выделить два компонента: объективный смысл языка и субъективный стиль творчества автора. Это обстоятельство и дает два основных приема – сравнение и дивинацию.

3.1. Сравнительное понимание реализует правила грамматики и диалектику кругов. Языковая форма текста неявно указывает на свои содержательные смыслы. Эти «что» следует сделать явными. Герменевт начинает с самого простого, зная грамматику, он использует ее правила для грубой и предварительной оценки содержания. Сначала производится общий обзор произведения, потом раскрывается бытие отдельных понятий. Затем снова следует оценка целого с учетом знания частей. Но уже дальше вступает в дело весьма сложная процедура. Она состоит в том, что данный текст сравнивается с другими текстами одной и той же родовой тематики. Допустим, предметом истолкования выступает алхимическое сочинение неизвестного автора XIII века. Герменевт должен найти другие тексты по алхимии примерно этого периода. Известно, что Альберт Великий (1205-1280) оставил труд, где он не только критиковал алхимическое искусство, но и дал его положительное изложение. Сравнение, хотя бы двух книг, даст безусловный эффект. Однако истолкование можно углубить, сравнивая текст с контекстом, то есть находя его место в определенной исторической эпохе. Если продолжить дело с алхимическим сочинением, то многое с его оценкой прояснится, если мы учтем, что поздняя схоластика становится либеральной к алхимии. Тот же Альберт Великий, отвергая черную магию с демоническими силами, признавал права «естественной магии». Алхимия попала в одну группу с экспериментальными науками. Таким образом, диалектика понимания реализуется двумя большими кругами: а) текст – другие тексты; б) текст – исторический контекст.

3.2. Дивинация как способ вживания во внутренний мир автора. У любого текста есть свой автор, который придает ему особый субъективный характер или стиль. Вот это «как» весьма важно для понимания текста и герменевту тут остается только особый психологический путь. Поскольку духовная жизнь всех творческих индивидуальностей в сути едина, то герменевт может вжиться в идейный горизонт автора. Чувственно-переживательное проникновение в душу творца есть дивинация и она позволяет понять его лучше, чем он сам себя понимал («со стороны иногда виднее»).

Заслуга Шлейермахера в том, что он разработал исходные идеи, часть из них будет совершенствоваться, а другие подвергнутся критической переоценке.

Немецкий мыслитель Вильгельм Дильтей (1833-1911) придал герменевтике философский статус.

1. Если гуманитарные науки есть понимание познанного, то им нужна герменевтика.

Дильтей исходил из различия наук о природе и наук о духе. Естествознание культивирует внешний опыт и здесь важно объяснить, что происходит вне человека. Другое дело – гуманитарное познание, где человек познает самого себя во внутреннем опыте. Его необходимость диктуется своеобразием предмета гуманитарного познания. Немецкий историк И.С. Дройзен указал на коренную особенность гуманитарных наук – иметь дело не с объективными фактами, а с тем, что в свое время было уже как-то познано. Работа историка или филолога сводится к «пониманию познанного» и здесь важно уяснить, что такое понимание. Ответ может дать только философская герменевтика.

2. Понимание – ключевой процесс Жизни.

Мир человека представлен Жизнью, которая обладает полнотой различных форм, целостностью и историчностью. Сюда вписаны личности со всем спектром способностей – чувствами, волей и разумом. Но исходной основой здесь выступает духовность как переживание, обладающее достоинствами непосредственного пребывания в Жизни. Собственные переживания даны личности изначально, развиваются опытом и закрепляются памятью. Духовные чувства Другого даются посредством чувствования и знания его биографии. Жизнь невозможна без активной деятельности, единицами которой выступают поведенческие акты. Направление и ориентацию им придает разум, вырабатывающий знания. Все три уровня жизни интегрирует в себе понимание как единство переживания – поступка – познания.

3. Понимание как сущностная сторона жизни языка.

Человек есть творческое существо и все новации рождаются в его внутреннем опыте. Социальная природа предполагает взаимообмен духовными благами, что и осуществляет язык. Он выполняет функции объективации духа и понимание. Первое заключается в том, что внутренним силам личности язык придает внешнюю объективную форму. Языковые выражения разнообразны: картина, музыка, танец, книга и т.п., их общее выражение – «текст». Любой текст позволяет вынести работу личностного духа на всеобщую оценку и признание. Другой стороной языка является понимание. Здесь уже надо по объективной форме текста воссоздать субъективный дух автора в его былой жизни. Хотя это трудно, но не безнадежно. Человек может понять то, что создал другой человек.

4. Понять текст, значит, подняться по ступенькам жизненного духа автора.

Для Дильтея понимание есть форма жизни и она несет в себе всю ее полноту. Если текст автора рождался в муках творчества, то и герменевту нужно вызвать в себе соответствующий строй переживаний («сопереживание»). Если вы читаете хроники походов Александра Македонского, то надо мысленно перенести себя не его место («транспозиция») и попытаться воспроизвести его основные поступки («подражание»). И, наконец, необходимо получить рациональные смыслы, используя технику истолкования в виде грамматических и логических приемов («истолкование»). Такая последовательность усилий и даст искомое понимание.

5. От «систематической философии» к «понимающей философии».

Дильтей выделил два типа философии: систематическую и понимающую. Первая ориентируется на идеалы научного естествознания, она увлечена логическими доказательствами и рациональными объяснениями, соответственно она строится как система категорий. От жизни здесь остаются одни сухие и пустые стручки абстракций (Декарт, Гегель и др.). Полноту жизни способна выразить лишь понимающая философия, ориентированная на искусство, литературу, риторику  и описательную психологию (Августин, Ницше и др.).

 М.Хайдеггер внес важный вклад в становление современной герменевтики.

1. Понимание есть способ человеческого бытия в языке.

Хайдеггер остро критиковал позицию, где язык сводится к познанию. Если язык есть система знаков, имеющих рациональные значения для того, чтобы мы знали окружающий мир, то это малая часть подлинной истины. Язык шире и богаче не только познания, но и самого человека. Он предшествует нашему появлению и формирует нас. Если язык есть дом бытия, то он определяет все аспекты нашей жизни: общение, труд, духовность (мораль, веру, любовь) и т.д.

1.1. Через истолкование языка мы пытаемся угадать свою будущую судьбу. Понимание является необходимым процессом раскрытия смыслов бытия через язык. Человеческое бытие исторично, мы застаем себя в неопределенной ситуации между прошлым и будущим. Это создает заботу как беспокойство за будущее и подобно оракулу язык подает нам вести – намеки. Понять их совсем не просто, истолкование колеблется между прояснением и затемнением, говорением и молчанием. Лучше всех эту ритмику вестей расшифровывают поэты, отличающиеся чуткостью к игре слова и паузы.

2. Подлинное понимание текста живет положительной ритмикой расширяющихся смысловых кругов.

Особую форму языка демонстрируют письменные тесты. В них смыслы потеряли живость речи и приобрели ту инаковость и чуждость, которые под силу только герменевтике. Она должна учесть временную структуру, которую тексту придало языковое бытие автора. Всякий текст возникает не сразу, а частями (словами, предложениями, разделами) и уже из них выстраивается текст в целом. Поэтому по кругу стремится идти и мысль герменевта, только с тем отличием, что она сначала не может сразу попасть в смысловую колею автора. Это ей удается лишь после серии «пробрасывания смыслов», где каждый последующий пробный вариант оказывается ближе к искомому смыслу. Понимание нарастает циклической спиралью.

Ханс-Георг Гадамер (1900-2002) – немецкий философ, ученик Хайдеггера. Он развивал герменевтику на основе идей своего учителя и главным предметом понимания сделал искусство и эстетику. Основной труд – «Истина и метод. Основы философской герменевтики».

1. Человек всегда находит себя в традиции языка, где прошлое может жить только в настоящем.

Прошедшие поколения людей ушли из жизни, но они оставили после себя продукты своей активности – социальные институты, мораль, искусство, знания. Все это стало традицией, закрепленной и существующей в форме языка. Сама по себе традиция мертва, жизнь ей придают современные поколения людей. Они усвоили язык и тем самым вошли в традицию. Стало быть, язык и традиция существуют в жизни современных поколений. Старое может пребывать только в актуальной деятельности, историческое время необратимо, дороги в прошлое нет. Зато прошлое живет сейчас в нас и, чаще всего, бессознательно определяет наше поведение.

2. Душа автора и прошлое недостижимы, надо понять традицию, конструируя ее смыслы сейчас.

Шлейермахер и Дильтей звали герменевта в прошлое и рекомендовали проникнуть во внутренний мир автора. На этом пути Гадамер ставит крест. «Машины времени», переносящей в прошлое, нет. Кроме того, даже у современников чужая душа – потемки, а если речь идет о древнем авторе, то это двойные потемки. Зато у нас есть текст и он имеет объективный смысл, то есть то, что сказалось (не мнение, а «дело»). И вот здесь оказывается, что прошлое – не барьер, а позитивный фактор герменевта. Дистанция во времени полезна для продумывания смысла текста сейчас и теперь. Недаром говорят «большое видится на расстоянии». Позиция современности выигрышна тем, что она дает данный текст в сравнении с другими подобными ему. Современник мудрее древних авторов, он знает ценность их произведений, ибо у него есть масштаб для сравнения.

3. Герменевтический опыт развивается за счет действенности предрассудка.

Всякий текст существует в бессознательной стихии языка. Герменевт должен эту темную объективность осветить, прояснить и тем самым создать смысловую структуру произведения. В этом ему помогает традиция, она предоставляет ему пред-знание и предрассудок. Речь не идет о чем-то отрицательном (заблуждения), ибо герменевт обращается к традиции и берет из нее необходимые для создания смыслов предпосылки. Здесь авторитетные знания следует использовать в качестве средства активности герменевта.

Чтобы авторитет традиции не стал догмой, герменевтическая ситуация требует понимания как особого действия. Как только возникла порция смысла, она сразу должна идти в дело, то есть применяться к данной герменевтической ситуации. Здесь не должно быть созерцательного накопления знаний «на потом». Установка на применение смысла и развивает опыт понимания.

4. Герменевтический опыт диалога с Другим.

Особым «текстом» является человек. Наше социальное бытие во многом определяется способами взаимного понимания. В жизненной практике сложились образцы и типичные отклонения от них, дающие ущербное общение. «Опыт эгоизма» – здесь Я слышит только себя и не пытается понять то, чем живет Другой. «Опыт соперничества» – Я стремится понять другого, но для того, чтобы переиграть и утвердить свое превосходство. «Опыт диалога» – тут Я и Ты стараются быть максимально открытыми друг другу, они умеют слушать и говорить. Взаимное понимание служит здесь основой совместного развития.

5. Предпонимание открывает диалектику вопросов и ответов.

В игру со сложным текстом герменевт не вступает как «чистая доска». Усвоив и актуализировав соответствующую традицию («предание»), он сформировал в себе предрассудок. На его основе герменевт воспринимает текст и вырабатывает первую предварительную версию смысла – предпонимание. Его роль весьма важна для дальнейшего хода событий.

Любой текст создается как ответ на некий вопрос. Содержание последнего объективно, оно не зависит от пристрастий автора. Вопрос – это та суть дела, которая предопределяет ответ, избирательно предвосхищает его стрержневой смысл. Вот почему герменевту очень важно реконструировать вопрос, на который дает ответ данный текст. Предпонимание и становится необходимой предпосылкой для нахождения исходного вопроса. Если бы предпонимания не было, то герменевт оказался бы в полной стихии непосредственности. Имея же его «на руках», он знает хотя бы приблизительные контуры поиска. И все равно реконструирование сводится к угадыванию. Герменевт формулирует первый пробный вопрос и соотносит его с текстом. Ощущение несогласованности заставляет его вопрошать несколько иначе. И так следует серия вопросов и ответов. Главное здесь в том, что вопросы герменевта приводят текст в состояние динамической полуопределенности: «так или не так?». И оно рано или поздно открывает «вопрос» самого текста.

6. Итоговое понимание достигается при совпадении расширенного горизонта герменевта со смысловым горизонтом текста.

Нахождение «вопроса» одновременно становится и поиском ответа. Все дело в том, что смысл не пребывает в тексте как некий «объект», который можно четко отделить от всего остального. И если герменевт, подобно детективу, выстраивает предположительные версии вопроса, тем самым он конструирует и возможные ответы. Каждый раз полученный смысл герменевт соотносит с языковыми формами текста и оценивает степень их совпадения. Если фиксируется их «инаковость», то он снова мобилизует свой предрассудок, вносит коррективы и создает другой вариант смысла. Рано или поздно создается такой вариант, который совпадает со смысловым горизонтом текста. В ходе игрового «преобразования смыслов» герменевт развился, его опыт извлек уроки из собственных ошибок, горизонт сознания расширился.

7. Понимающее сознание развивается по различным видам герменевтического круга.

В процессе разгадывания текста царит множественная диалектика части и целого. Сознание герменевта осуществляет разнообразные челночные ходы «туда – сюда»: слова – предложение, вопрос – ответ, предложения – глава; глава – текст, текст – контекст. В этих циклических переходах возникают предварительные проекции смысла, они непрерывно пересматриваются и тем самым снимается предвзятость предпониманий. В итоге границы понимания текста расширяются и углубляются, и в этой спирально-круговой ритмике происходит слияние смысловых горизонтов герменевта и текста.

Литература

Гадамер, Г.-Г. Актуальность прекрасного [Текст] / Г.Г. Гадамер. – М., 1991.

Дильтей, В. Категории жизни [Текст]  / В. Дильтей// Вопросы философии, 1995, № 10.

Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления [Текст] / М. Хайдеггер. – М., 1993.

Феноменология

Ее основоположник – немецкий философ Эдмунд Гуссерль (1859-1938). Изучал математику и психологию, увлекся проектом новой философии. Основные труды: «Логические исследования» (В 2 т.), «Философия как строгая наука», «Идеи к чистой феноменологии».

1. Философия как наука возможна в качестве новой концепции сознания.

В конце XIX века многих мыслителей волновал вопрос о перспективах философии. На какой основе и в каком направлении следует развивать философию? Возникли самые разные перспективы.

1.1. Философия должна стать наукой о ценностях. Такую линию предложила Баденская школа неокантианства. Г. Риккерт и В. Виндельбанд полагали, что будущее философии связано с наукой, главное – найти соответствующий предмет. Если естественные науки изучают факты и законы природы, а гуманитарные науки – факты социальной жизни, то дело философии – исследовать ценности. Ее основой должна стать теория ценностей. Этот проект Гуссерль оценил отрицательно: сама аксиология нуждается в философском обосновании.

1.2. Основа развития философии в логико-математических науках. Эту идею выдвинула Марбургская школа неокантианцев. П. Наторп полагал, что философии требуется научная строгость и здесь образцом могут стать логика и математика. Оценка Гуссерля была однозначной: в основаниях логики и математики появились парадоксы, и они в роли основы не годятся.

1.3. Будущее философии связано с психологией.

Большинство учений субъективизма и эмпиризма делали ставку на психологию. Резон здесь был прост. Все виды человеческого познания не могут обходиться без действия психики. Любой исследователь и мыслитель активирует, прежде всего, свои чувственные способности и уже потом все остальные. Значит, только психология может раскрыть тайны познавательного творчества и философия должна ориентироваться на нее. Руководствуясь этой установкой,  Дж. Ст. Милль  попытался объяснить законы логики действием психических форм.

1.4. Психологизм ложен, ибо игнорирует самостоятельность и внутреннюю активность сознания. Поначалу Гуссерль увлекся программой психологизма, но, поняв ее ущербность, подверг ее критике. Здесь он опирался на традицию, заложенную Декартом и Кантом. Чувственная психика подчинена разуму, психический опыт как нечто внешнее определяется глубинными структурами сознания. С этой точки зрения психологизм – раб натурализма, здесь господствует внешний природный объект, который приводит в действие психику. Ощущения и восприятия, настроения и эмоции – все это начинает жить только тогда, когда извне на чувства воздействуют некие предметы. В действительности же это лишь искаженная часть целого, которое определяется внутренней работой сознания. Раскрыть детали этой активности и должна новая философия – феноменология.

2. Сознание активно интенциональностью.

Как и Кант, Гуссерль не отрицал внешнюю и объективную реальность. Но его интересовало то, как она дается человеку. Его не устраивала наивная версия натурализма-психологизма о том, что вещи оставляют в психике свои следы («образы») и тем самым по каналам чувственности становятся достоянием человека. Он был уверен в том, что за внешней простотой скрывается особая деятельность сознания.

Индивид не может выйти за границы своего сознания и мир дается ему только посредством сознания. Здесь уместно такое сравнение. У нас недостаточное зрение и мы носим очки. Когда они запотевают или покрываются пылью, наше восприятие мира ухудшается. Если очки протереть, мы восстанавливаем прежнюю ясность зрения. Вообразим себе, что сознание – это универсальные очки, которые не только чувствуют, переживают в разных формах, но и думают и мыслят. К тому же они так вмонтированы в нас, что снять их никак нельзя. Однако нам хочется разобраться в способе их действия. Что же делать? Оказывается, что у сознания есть свойство, позволяющее ему изучать самого себя.

2.1. Сознание интенционально, то есть оно способно направлять свои действия на любые свои элементы. Если сознание не снимается с нас как обычные очки, то можно представить более перспективную ситуацию. Мы стоим в своей квартире и через оконное стекло смотрим на улицу. На ней видны проезжающие машины, идущие люди и т.п. Но вдруг в поле зрения оказывается само стекло и мы начинаем не нем разглядывать причудливый узор пыли. Что же произошло? Ведь никакого устранения стекла не было, его положение и расположение глаз не изменились? И все же метаморфоза состоялась за счет смены предметов видения. Сначала в фокусе было то, что находилось вне стекла, а потом в центре внимания оказалось стекло. Эту (или подобную ей) ситуацию Гуссерль перенес на сознание и пришел к интересным выводам.

Если каждый из нас способен выбирать из внешнего мира разные объекты, значит, в этом процессе инициатива принадлежит человеку. Здесь можно говорить об интересе и внимании, но за этими психическими способностями скрывается общее и единое качество сознания – быть направленным на некий предмет, что и является интенциональностью. Все своеобразие «предмета» заключается в том, что в этом качестве может выступать любой элемент сознания. Если внешняя реальность оставила на чувственности свои следы и они нам интересны, они становятся интенциональным предметом эмпирического опыта. Научный разум может размышлять над абстрактными объектами типа: «многомерное пространство», «квант энергии» и т.п. Своей экзотикой обладают предметы философской спекуляции – «эйдосы», «монады» и т.п. Еще одним доводом в пользу того, что интенциональности внешний мир необязателен, являются вымыслы и фантазии. «Русалка», «кентавр» и другие образы воображения – такие же равноправные предметы для сознания, как и другие. Итак, интенциональность есть сугубо внутреннее свойство сознания находить свои предметы и делать их областями приложения своей активности. «Тематизаровать», то есть сделать интенциональным предметом сознание может все, лишь бы это возникало и находилось в нем.

2.2. «Естественная установка» как наивная форма действия интенциональности. Обычные люди уверены, что большинство их предметов существует во внешнем мире. За счет чего возникает наивный реализм? Эту веру Гуссерль объяснил действием интенциональности.

Большинство людей живет сугубо практическими интересами и из всего обилия впечатлений у них выделяются группы определенных и постоянных переживаний, связанных с профессией. Так, охотник привыкает жить восприятиями определенных диких животных, он умеет различать звуки в лесу, «читать» следы на земле и на снегу. Хотя внешние впечатления получают здесь смысловую обработку изнутри, охотнику кажется, что все сведения он получает из природной среды. Практический успех зависит от степени слитности его ощущений с жизнью леса. Эту направленность где предметы сознания выдаются за объекты внешней реальности, Гуссерль назвал «естественной установкой».

Эмпирические науки развивают «естественную установку». Хотя здесь интересуются не жизненными благами, а новыми знаниями, их источник признается во вне. Если физик или химик проводят эксперименты, то в центре их внимания, как и у охотника, находятся внешние объекты. И они полагают, что на уровне ощущений и восприятий опыт всецело определяется исследуемым предметом. По мнению Гуссерля, такая вера в иллюзию уже чревата издержками, которые доводятся философами-эмпириками до опасного заблуждения. Якобы чувственные данные обусловлены исключительно свойствами объекта. Здесь естественная установка вуалирует подлинную интенциональность.

3. Феноменологическая редукция способна раскрыть подлинную работу сознания.

Человек многое делает практически, но далеко не все осознает. Феноменолог этой мудростью утешиться не может, его дело как раз и состоит в том, чтобы осознать то, как сознание обеспечивает успех дела. В этом ему поможет техника, состоящая из трех приемов.

3.1. Все знания о мире редукция заключает в скобки. Вернемся к примеру, где мы сначала смотрели через (оконное) стекло на внешние предметы, а потом сфокусировали взгляд на самом стекле. Мы сейчас находимся в положении феноменолога, которого интересует только конструктивная работа сознания. Поможет ли нам прием перефокусировки? Что сделали мы, прежде чем стали рассматривать само стекло? Мы как бы махнули рукой на все, что есть за стеклом, это нам сейчас неинтересно. И только после такого «ничтожения» в поле нашего зрения оказалось стекло. Нечто подобное и предложил Гуссерль.

Все готовые образы внешнего мира интерпретированы в духе естественной установки и они укрепляют ту иллюзию, что в их образовании сознание не участвовало. Кроме того, своей пестрой суетой наличные результаты скрывают реальные истоки своего происхождения. Якобы мир «прозрачен» сам по себе, без «стекла» – сознания. Для устранения такой иллюзии нужен прием редукции (лат. reductio – сведение). Все эмпирические знания, указывающие на внешний мир, надо оставить без внимания, сделать вид как будто бы их нет (подобно тому, что за стеклом ничего не происходит). В математике подобная операция называется «заключить в скобки» или «свести к нулю».

3.2. Трансцендентальная редукция находит «чистое сознание», способное к конструктивной работе. Первый шаг феноменолога отрицателен, он лишь расчищает почву для положительной деятельности. Когда феноменологическая редукция произведена, важно найти «чистое или трансцендентальное сознание». Оно лишено эмпирического содержания и является главной производительной силой. В качестве второго шага трансцендентальная редукция подчищает то, что могла пропустить первая редукция. Эмпирический образ всегда частичен и для полной характеристики некой вещи требует других образов. Каждый элемент чистого сознания самодостаточен. Если образ несет печать завершенности, то чистое сознание способно к созданию нового. Любая эмпирия обусловлена чем-то другим, чистое же сознание является самостоятельным центром. Все это и удостоверяет трансцендентальная редукция.

3.3. Эйдетическая редукция выявляет феномены как элементы чистого сознания. Сознание есть такая производящая структура, у которой должны быть свои элементы. Гуссерль назвал их феноменами. Если у Платона и Гегеля феномен отличен от сущности, то здесь феномен сознания и есть сама сущность. Обнаруживаются феномены совсем не просто, ибо они пребывают в потоке жизни сознания, который образован случайными и единичными переживаниями и актами. Феномены существуют во множестве различных вариаций как их инварианты и всеобщие структуры. Их выявлением и занята эйдетическая редукция. Феномен похож на платоновский эйдос тем, что он – необходимая и устойчивая сущность. Но если у Платона эйдосы и явления разделены, то у Гуссерля феномены существуют только в потоке вариативных актов, феноменолог должен в разных реальных созерцаниях «схватить» идеально-возможный феномен. Для этого не требуется каких-то логических ухищрений, здесь достаточно лишь осознать некую самоочевидность, что и называется феноменологической рефлексией. Если нам предъявят треугольники, изображенные неровными линиями на учебной доске, бумаге и песке, то при всех отклонениях мы укажем на норму – «треугольник». Тем самым мы совершили эйдетическую редукцию и выделили феномен.

4. Ноэза и ноэма – смысловая работа сознания.

Гуссерль выдвинул призыв «Назад к вещам». Если естественная установка приглашает «вперед», к уже готовым образам вещей, то феноменология ориентирует «назад», в те глубины сознания, где образы рождаются. Здесь важно найти структурные связи феноменов, ведущие к творчеству. Гуссерль полагал, что ключом тут является понятие «смысл».

4.1. Переживания как предметы осмысления. Глубинным содержанием сознания является множество разнообразных переживаний. Часть из них возникает в индивиде спонтанно, а остальное поставляет внешний мир в виде чувственных впечатлений. Их изменчивость во времени дает некий непрерывный поток переживаний.  Сами по себе они никаких значений не имеют (в этом они чисты), но обладают способностью их принимать, и сохранять. Переживания являются тем материалом, из которого конституируются предметы для интенциональной обработки.

4.2. Ноэза как центр смысловой активности. Другой стороной, соотносительной с предметными переживаниями, выступает ноэза. В переводе с греческого она означает процесс мышления. Содержанием ноэзы являются знания, которые способны стать смыслами-значениями. Когда из потока чувственности сознание выделило определенные переживания и они стали предметом интенциональности, это означает, что некоторые знания в роли ноэзы придали предметной стороне смысл.

4.3. Ноэма как продукт сознания. Как предметная сторона переживание, которое было сугубо чувственным, приобрело рациональное значение. Такое возникшее сочетание Гуссерль назвал ноэмой. Ее сложный состав указывает на завершенность мыслительного акта, процесс здесь угас в результате. Ноэмами являются ощущения, восприятия, понятийные мысли. Вместе с тем ноэма сохраняет предметную функцию, которая досталась ей от чистого переживания. Готовый феномен способен стать предметом последующего интенционального осмысления.

5. Конструктивный синтез смыслов выстраивает горизонты сознания.

Соотношение ноэзы и ноэмы Гуссерль считал универсальной характеристикой работы сознания. Она присуща как процессам эмпирического опыта, так и процедурам мышления.

5.1. Ноэза мобилизует и актуализирует познавательный опыт индивида. Конструктивный эффект достигается за счет взаимодополнения разных положений и функций ноэзы и ноэмы. Становление последней начинается с того, что вектор интенциональности выбирает из потока группу чистых переживаний и делает ее предметом. Он находится в фокусе и его явность очевидна. А вот все, что связано с ноэмой, далеко не очевидно, хотя и очень важно. Как определить смысл того, что само по себе бессмысленно? Конечно, любой индивид все жизнь учится это делать, но только феноменолог может объяснить то, как это происходит.

Когда предъявлен определенный чувственный материал, то сознание начинает поиск соответствующих знаний в качестве смыслов. Если в прошлом опыте такая связь устанавливалась, то ее актуализация делается во многом автоматически, но далеко не во всем. Место творчеству всегда оставляет внешняя реальность, которая непрерывно меняет содержание впечатлений и поток переживаний обновляется разными случайными элементами. Но даже в стандартных ситуациях сознание нередко переходит на режим воображения и создает предвосхищающие догадки.

5.2. Единство реального восприятия и предвосхищающих перспектив дает горизонт созерцания. Представим ситуацию, где мы из окна своей квартиры смотрим на дом, расположенный напротив. Зрение как таковое дает нам группу цветовых пятен, разнесенных влево – вправо, вниз – вверх. Предмет переживательных созерцаний на этом исчерпан. Наше сознание из наличного познавательного опыта мобилизует соответствующие представления и накладывает их на увиденное. Такая ноэза производит смысл или ноэму дома, которую можно описать словами. «Виден девятиэтажный дом, в нем живет несколько сотен жильцов. У него есть несколько подъездов и он оснащен лифтами». Все это уже смыслы, на которые чувственность принципиально не способна. Здесь проявилась такая конструктивная черта сознания, как синтез разных созерцаний и смыслов. Хотя мы видим только один фасад, сознание добавляет к нему актуально не данные, но возможные перспективы. Получается такой эффект, как будто бы наше сознание последовательно переходит от одной части здания к другой и мы видим дом под разными углами. Актуальное видение заменяется здесь мысленным применением опыта обхождения дома и осмотра его задней стороны. Каждая наглядная перспектива получает свой смысл («подъезд – это место для входа и выхода в здание»). В итоге все перспективы сливаются в единое созерцание – эйдос дома.

6. Горизонтное сознание времени.

Гуссерль различал временные объекты и восприятие времени, но связывал их работой сознания. Как возможна мелодия? Здесь одни акустические впечатления ничего не объясняют. Мелодия возможна тогда, когда имеется связь между актуальными и уже отзвучавшими тонами. Хотя они не присутствуют одновременно, их связь обеспечивает сознание.

Все начинается с первого тонового впечатления. Оно выделено из шумов и отделено от предшествующих звуков, что соответствует настоящему времени («теперь»). Череда последующих тонов дает последовательность: «только что прошло, но в сознании существует» – «уже нет, но еще присутствует». Такое «еще-сознание», которое удерживает тона в памяти, можно назвать ретенцией. Но мелодия невозможна без будущего, нужно ожидать перспективные тона. Этим уже занимается сознание – протенция. Стало быть, временной горизонт сознания в мелодии складывается из актуального восприятия, ретенции и протенции.

7. Жизненный мир как корневая основа сознания.

Временность сознания тесно сопряжена с его смысловой работой. От всех других существ человек отличается тем, что он стремится к рациональным смыслам и производит их. Эту деятельность ему задает «жизненный мир». Речь идет о первейшем феномене как глубинном основании всего духовного творчества. Жизненный мир задает широкий и открытый горизонт смыслов, где уже установленное предполагает неисчерпаемый спектр отсылок к новым открытиям. Он таит в себе богатство потенциальных переживаний и возможных смыслов.

7.1. Кризис европейской науки обусловлен ее отрывом от жизненного мира. Истоки науки тянутся в жизненный мир. Теоретическая геометрия древних греков возникла из смысловой рационализации практики измерений. Из осмысления телесного опыта ремесленников, моряков и воинов родилось экспериментальное естествознание. Первые геометры, Г. Галилей и И. Ньютон смогли живой опыт переживаний трансформировать в математические конструкции. На этом пути возник научный разум и стал стремительно развиваться.

Но в XX веке наука оказалась в глубоком кризисе. Его симптомы – а) многие ученые утратили понимающий дух науки и превратились в бездумных техников метода; б) как представители науки позитивисты забыли человека с его сознанием и на первое место выдвинули идеал объективного знания; в) главной задачей науки стало техническое покорение природы. Главная причина кризиса науки состоит в забвении «жизненного мира», наука стала бесчеловечной. Выход здесь очевиден. Ученым надо вернуться к горизонту «жизненного мира», откуда проистекают изначальные смыслы научного разума.

Литература

Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии [Текст] / Э. Гуссерль. – М., 1994.

Гуссерль, Э. Философия как строгая наука [Текст] / Э. Гуссерль. – Новочеркасск, 1994.

Прехтль, П. Введение в феноменологию Гуссерля [Текст]  /П. Прехтль. – Томск, 1999.

Психоанализ

             Ядром данного направления является учение о бессознательной психике. У средневековых философов были некоторые глухие намеки на су­ществование бессознательных явлений, но в четкой форме о наличии бессознателъных восприятий заявил Лейбниц. Это была философско-онгологическая идея, ибо речь шла об особенностях монад.

Создание первой концепции бессознательного принадлежит австрийскому психиатру и философу Зигмунду Фрейду (1856-1939). Он заложил идейные основы пси­хоанализа и дал начало соответствующему направлению и движению. Основные труды: «Толкование сновидений», «Я и Оно», «Будущее одной иллюзии».

1. В человеке господствует не ясный разум, а бессознательная психика - Оно.

Начиная с Платона, классический рационализм признавал в человеке первенство разума. Конечно, в жизнь индивида вносят свой вклад воля, вера и многое другое, но всеми способностями руководит рациональное начало – сознание. Оно ставит цели, находит нужные средства и если происходят какие–то сбои, то сознание по большому счету всегда дает отчет. Вот почему мы и считаем себя разумными существами.

1.1. Большая часть нашей психики непрозрачна для разума. В XIX в. многие иллюзии наивного рационализма рухнули. Биологические науки стали выявлять животную природу человека и в этом же русле стала развиваться психология. Оказалось, что психическая реальность чрезвычайно многообразна, у нее много пластов и только поверхностный слой находится в нашем распоряжении. Глубины психики темны и загадочны, как раз там находятся силы, которые управляют нашими поступками, но не осознаются. Мы нередко ставим одни цели, а получаем результаты противоположного характера. Стало быть, за спиной сознания действуют могучие силы, о которых мы часто и не догадываемся.

1.2. Оно как внутренняя пружина психической жизни. В каждого индивида природа закладывает некую совокупность жизненных желаний или влечений. Особой силой и обязательностью отличаются импульс половой любви («эрос») или инстинкт продолжения жизни и страх смерти, побуждающий к агрессии («танатос»). От этих программ практически нельзя отказаться, они действуют с неумолимой силой. К тому же эрос закреплен эффектом получения максимального чувственного удовольствия. Оба коренных влечения питаются мощной психической энергией («либидо») и они изнутри, в слепой и обязательной форме диктуют действия всем другим слоям психики. При этом сознание создает утешающую иллюзию, что якобы разум является господином положения. Реальность же совершенно иная. Вожделеющее Оно есть та неукрощенная лошадь, которая несет всадника, пытающегося лишь усидеть на ней. Даже в своей душе как собственном доме человек не является хозяином.

2. Я есть сознание, которое познает реальность и осознает самого себя.

Если Оно живет по «принципу удовольствия», то сознание руководствуется «принципом реальности». Я возникло в ходе эволюционного развития для того, чтобы человек мог эффективно приспосабливаться к внешнему миру. Адаптация же возможна лишь тогда, когда мы знаем мир, в котором живем. Сознание и стало формой познания реальности, которая как некая «карта» помогает нам ориентироваться в окружающей среде и позволяет считаться с ее условиями.

Всякое познание сопряжено с таким свойством как осознанность. Речь идет о способности сознания давать отчет о том, чем оно занимается в данное время. В богатстве своих элементов внешний мир бесконечен и когда начинается познание, то оно выделяет вполне определенные объекты. Если они становятся предметом внимания, то это означает, что сознание как бы осветило их лучом своего прожектора. И если разум действует подобно свету, то он одновременно освещает и сам себя. Его отчет может выглядеть примерно так: «Сейчас познается то и то, все находится под контролем». Если для сознания – света его участки прозрачны и явны, то все бессознательное находится во тьме, ибо оно предпочитает скрытую жизнь. Эгоистические влечения, обещающие удовольствия, любят темноту ночи и боятся света разума.

3. Сверх-Я усиливает конфликтную жизнь сознания.

Поздний Фрейд ввел понятие «Сверх-Я». Эта инстанция выражает возрастную социализацию индивида. Человек есть не только природное существо, но и представитель социальной культуры. Ее важное предназначение состоит в том, чтобы нейтрализовать отрицательные действия эгоистических сил Оно. Это достигается за счет внедрения в психику двух компонентов Сверх-Я: социально-нравственных запретов и правил должного поведения. Начиная с раннего возраста, многообразные «нельзя» и «веди себя так-то» внедряются в душу каждой личности. При всех различиях Оно и Сверх-Я объединяет один пункт – это безразличные силы прошлого. Если Оно выражает повеление эволюционной природы, то Сверх-Я есть строгий голос общества. Предметом же их борьбы выступает Я, живущее сейчас и теперь.

3.1. Конфликты психики требует разрешения. Человек оказался игрушкой грозных и противоположно направленных демонических сил. Оно настоятельно тянет жить по «принципу удовольствия», внешний мир навязывает Я свои суровые реалии, Сверх-Я требует жить по строгим законам морали. Полярные силы создают конфликты внутри психики и их можно успешно разрешать разными способами. Один из них – сублимация, то есть переключение психической энергии Оно на социально важные виды деятельности (спорт, наука, искусство и т.п.). Но бывает часто так, что психический конфликт переходит в болезнь – невроз.

3.2. Вытеснение бессознательных образов способствует бегству в невроз. В начале XX века Фрейд разработал пространственную модель психики. Почти весь ее объем занят бессознательным, которое заполняет пространство снизу и лишь в самом верху оставляет небольшую часть для сознания. Все бессознательное делится на два вида: а) скрытое и б) вытесненное. Первое находится в предсознании и при наличии внимания легко переходит в сознание. Второе связано с тем, что в предсознании находится своего рода «цензура», которая представлена образами Сверх-Я. Они производят отбор: пропускают в сознание представления о культурно приемлемых желаниях и не пропускают социально запретные порывы. Такая избирательность делает цензуру защитной инстанцией, которая сопротивляется проникновению бессознательных элементов в сознание и вытесняет их в глубины Оно. Вытеснение опасно тем, что создает иллюзию разрешения психического конфликта. Человек придумывает себе ситуацию, где все хорошо, а на самом деле кое-что плохо. Дело в том, что с течением времени психика структурируется: образы пережитого прошлого непрерывно составляют слои памяти. На этом фоне вытесненные представления не уходят в память, а остаются как вечные осколки прошлого в настоящем. Здесь налицо нарушение цельности психики в виде ее фрагментации.

Бегство в невроз иллюстрирует следующий условный пример. Вообразим, что по узкой тропинке в горах едет на осле путник. Неожиданно на дороге впереди появляется лев. Узость тропинки не позволяет развернуться обратно и убежать. Человек думает о двух вариантах поведения: пассивно ожидать смерти или вступить в схватку со львом. По-своему ведет себя осел, обезумев от страха, он вместе с человеком бросается в пропасть. По мнению Фрейда, тот выход из положения, который предложил осел, совпадает с помощью, которую оказывает невроз. Здесь нет шансов на разрешение конфликта. Самый лучший выход – это мобилизация всех сил человека для борьбы с опасностью и главную роль тут должен сыграть разум.

4. Там, где было Оно, должно быть Я.

Каждый индивид проходит стадию детства, и уже здесь его подстерегают опасные конфликты. Когда у ребенка созревают сексуальные и агрессивные влечения, то их предметом становятся самые близкие люди – родители. Мальчик связывает свой эрос с матерью и отец превращается в соперника («комплекс Эдипа»), девочку влечет к отцу и мать здесь – помеха («комплекс Электры»). Сверх-Я оценивает эти импульсы как угрозы семье и обществу, и загоняет их в глубины Оно. Взрослея, большинство людей справляется с такими напряжениями психики на пути труда и социальной жизни. Но часть людей попадает в западню неврозов. Какой выход искать здесь?

4.1. Вытесненное бессознательное надо перевести в сознание. Лечение неврозов Фрейд связывал с познанием. Этим делом занимается сознание, оно способно познать бессознательную психику и пролить свет на темную драму, происходящую в душе невротика. У последнего нарушилось нормальное познание, в силу чего вытесненное бессознательное стало зоной болезненного незнания. Невротику следует помочь осознать смысл того, что происходит в его душевном мире. Сам он свое Оно познать не сможет.

4.2. Бессознательное говорит сложным языком символов. Как таковое Оно скрывается в темных глубинах психики, занимая ее нижние подвалы. И все же жизнь бессознательного такова, что она имеет проявления вовне, только они имеют характер зашифрованных намеков. Если внимание исследователя привлекают масштабные и значительные объекты, события, то явления Оно скрыты во второстепенном и заурядном материале, который обычно мы игнорируем. Здесь находят место разнообразные ошибочные действия, которые нас только раздражают: обмолвки, оговорки, описки, забывание имен, утеря предметов. Но самой яркой формой Оно выступают сновидения. Обычный человек может вспомнить свои сны и пересказать их содержание, но он далек от их понимания как вестей Оно.

4.3. Психоаналитик расшифровывает язык сновидений и тем самым излечивает невроз. На помощь невротику приходит психоаналитик. Он способен перевести образы и слова невротика на язык символов бессознательного. Это предполагает своеобразное путешествие из настоящего с его мучениями пациента в его далекое прошлое (детство, юность и т.д.). В нем нужно найти сексуальные влечения, которые цензура Сверх-Я когда-то не пропустила в сознание и, став вытесненными элементами Оно, они превратились в источник конфликта. Сделать это очень трудно, но возможно. Психоаналитику нужно вступить в тесный эмоциональный контакт с невротиком и перенести его душевный мир на себя («трансфер»). В расшифровке сновидений психоаналитик применяет метод свободных ассоциаций и эта сложная процедура тянется через многие сеансы. И вот наконец прослежена запутанная в своих ходах цепочка от прошлого сексуального мотива к мукам настоящего. Такая осведомленность означает, что старое прошлое пережито, оно перешло в память и психика обрела целостность. Иначе говоря, травмирующее бессознательное попало в мир сознания и тем самым развязался узел конфликта. Знание стало силой здоровой психики.

Карл Густав Юнг (1875-1961) – швейцарский психотерапевт, развивший психоанализ в виде «аналитической психологии». Основные труды: «Об архетипах коллективного бессознательного», «Йога и Запад».

1. Психика индивида развивается на основе  коллективного бессознательного.

Фрейд ограничил психику жизнью индивида. Для Юнга этого было явно недостаточно, надо идти в глубины человеческого рода, ибо там находятся истоки любой психики. Ясно, что глубинная общечеловеческая психика должна быть бессознательной, то, что возникло во времена становления человечества, должно передаваться как бесценный и скрытый дар отдельным индивидам. Коллективное бессознательное представлено праформами или символическими образцами или универсальными бессодержательными схемами. Поскольку эти прообразы являются врожденными, они предшествуют любому акту индивидуальной психики и определяют все ее действия. Юнг сравнивал виляние архетипов с ролью осей кристалла, которые формируют последний в растворе. Будучи неосязаемыми направлениями они распределяют частицы вещества в структуру кристалла. В психике таким «веществом» выступает внешний и внутренний опыт, составленный из ощущений, восприятий и представлений. Архетипы незаметно, но стратегически обязательно организуют актуальный опыт. Вот почему в чистом виде архетип не входит в сознание, он всегда сочетается с каким-то конкретным содержанием опыта.

2. Коллективное бессознательное и индивидуальная психика способны органически дополнять друг друга.

Если у Фрейда сознание и бессознательное противопоставлены друг другу, то Юнг признал их изначальное единство. Общечеловеческое бессознательное задает уже готовые, вечные и широкие формы – образцы, а личностная психика наполняет их конкретно-изменчивым и актуальным содержанием. Конечно, их взаимные влияния неравноценны. Если коллективное бессознательное определяет стратегию психической жизни, то ее тактика зависит от личной психики. Если последняя вырабатывает мелкие и обыденные представления, то от архетипов исходит дух чего-то величественного и священного. Особо явственно «дыхание» коллективного бессознательного проявляется в некоторых сновидениях, галлюцинациях, мистических видениях, где влияние сознания сведено к минимуму. Когда в нашей душе проявляются, хотя бы косвенно, архетипические образы, то нас переполняет страх и трепет перед чем-то великим и жутким. Можно лишь догадываться о мощности той психической энергии, которой заряжены архетипы.

3. Коллективное бессознательное предопределяет структуру индивидуальной психики.

Своей формообразующей энергией архетипы способны задавать контуры психических уровней личности. Такие проекции весьма разнообразны. «Персона» есть маска психики, позволяющая производить на людей выгодное для себя впечатление и скрывать свою подлинную суть. «Тень» характеризует все негативное в индивиде, включая разрушительные склонности, таящиеся в глубинах психики. «Анима» и «Анимус» суть обобщенные образы мужчины и женщины, с помощью которых бессознательное оценивает противоположный пол. «Самость» – психическая целостность, существующая в виде идеала – образца на фоне реальных и конфликтных фрагментаций.

4. Если древние цивилизации развивались через священнодействия с архетипами, то современное общество их забыло и переживает кризис.

Архетипы начали служить древним людям, став источником мифов, религий и образов искусства. Первобытный человек видел в природе, с одной стороны, сотни страшных и жестоких сил, а, с другой, исток добрых и могущественных покровителей. Это разделение нашло свое развитие в религиях многобожия. На фоне чудовищных титанов и Медузы Горгоны утверждались светлые олимпийские боги. В более поздних сказаниях возникли образы Великой Матери как истока жизни и Старца – отца рода. Мудрецы древних цивилизаций стремились уравновесить и гармонизировать мировые силы: китайские символы инь и ян, андрогин древних алхимиков и т.д.

Древние люди с большим уважением относились к образам сновидений и мистического опыта. На этой основе они развивали высокую духовную культуру. Гомер, Данте, Шекспир и Вагнер вдохновлялись архетипическими темами и оставили нам шедевры искусства. И хотя детей до сих пор неумолимо тянут сказочные образы, во взрослой жизни они уже отдают предпочтение рациональным теориям науки и техники. В их душах поселился прагматизм и расчет. В такой ситуации коллективное бессознательное проявляется в резко отрицательных и слепо-разрушительных формах. Стихийные вторжения архетипов в сознание оборачиваются психическими заболеваниями, массовыми психозами фашистов и коммунистов. Расовая и классовая мифология формирует массового человека, который готов только на разрушение. Такова цена смены ориентаций со священных символов на низкие и примитивные утопии.

Цель психоаналитического лечения состоит в возврате уважительного отношения к духовным символам. Без такого отношения некоторые слои психики («Тень», «Анима – Анимус», «Персона» и т.д.) начинают жить автономной жизнью, независимой от намерений человека. Изолированные комплексы представлений становятся «маленькими дьяволами», которые делают, что хотят. Преодолеть невроз как состояние духовного расщепления можно только на пути возврата духовной целостности и душевного равновесия. Аналитическая психология способствует выявлению в личности высоких духовных смыслов, самореализации творческих дарований. В этом процессе индивидуации личность обретает свою Самость как «Бога внутри нас».

Эрих Фромм (1900-1980) – немецко-американский психоаналитик.  В 20-30е гг. представлял Франкфуртскую школу, затем эмигрировал в США и потом в Мексику. Основные работы: «Бегство от свободы», «Искусство любви», «Иметь или быть?».

1. Динамичность человеку придают экзистенциальные дихотомии.

По мнению Фромма, Фрейд преувеличил значимость природно-биотических основ человека. Никто не спорит с тем, что на всем протяжении индивидуальной жизни нас сопровождают сексуальность и агрессивность. Но это проявление всего лишь одной стороны медали, а другой и более важной стороной является социальность человека, которая компенсирует отсутствие ряда инстинктов.

1.1. Возможности противоположных устремлений делают человека неопределенным и проблематичным. В силу природной целостности животный мир имеет полную определенность. На этом фоне человечество демонстрирует радикальную двойственность и неопределенность. Одной ногой человек стоит в природе, а другой – в социуме как сверхприродной культуре. Наследуя биотические влечения и задатки, он умудряется развивать их в общественных формах. Каждый индивид смертен, но все мы пытаемся утверждать вечные идеалы. Любая личность одинока и обособлена от других, но все мы стремимся к солидарности друг с другом, с прошлыми и будущими поколениями. Как малая часть человек отделен от мира в целом, однако он способен гармонизироваться с ним. Двойственность экзистенциальных устремлений неустранима, ибо человек принципиально не завершен и открыт новому. Но он может выбирать одну из возможных линий жизни и укореняться в ней.

1.2. Между необходимостью и свободой, добром и злом. Поскольку перед человеком всегда предстает веер возможных поступков от одной полярности до другой, он вынуждает непрерывно решать проблему выбора. Но такое решение предполагает свою двойственность. Индивид способен отнестись к себе безразлично и «плыть по течению», предоставляя самим обстоятельствам жизни ставить его в определенные ситуации и поступать уже в соответствии с ними. Здесь внешняя необходимость своим стихийным ходом выбирает ритмику человеческого бытия. Альтернативой этой пассивности является свобода, которая тоже двойственна. Человек может устремиться к независимости, добиваясь свободы от различных принуждений. Но такая «свобода от» опасна тем, что игнорирование социальных требований и моральных норм оборачивается антиобщественным своеволием. Личность начинает со свободы и заканчивает бегством от нее. Выход из этого порочного круга дает «свобода для». Тут уже человек делает субъектом выбора себя и свобода начинает служить его саморазвитию. Если «свобода от» отрицательна и чревата злыми последствиями, то «свобода для» позитивна и есть путь добра.

2. Осознанное и бессознательное пребывают внутри сознания личности.

2.1. Бессознательную психику надо искать в сознании. Фромм отверг фрейдистское различение сознательного и бессознательного. Их невозможно локализовать в пространстве души как что-то всегда высокое и низкое, ибо они отличаются не содержательно, а функционально. Сознание есть не только нормативное знание, но и включает предрассудки, фантазии и стереотипные образы. В свою очередь бессознательное может содержать самые возвышенные чувства и представления. Фрейд ошибся, считая, что сознание всегда осознанно. В нем могут находиться неосознанные стремления и образы. Граница между сознательным как рефлексивным и бессознательным проходит внутри сознания. И она зависит от того, на что направлены в данный момент усилия понимающего разума.

2.2. Истоки бессознательного в ранней социализации. Человеческий индивид не может жить сам по себе, он всегда выступает представителем каких-то социальных объединений. Его жизнь начинается в семье и здесь протекает исходная социализация, накладывающая на природные основания формы культуры. Последние сводятся к нормам должного поведения в обществе. Семья вписана в конкретно-исторические общности типа расы, народа, класса и нации. Соответственно специфицируются  и правила общежития с учетом мировоззренческих особенностей (миф, религия, идеология).

Нормы социума каждая личность начинает усваивать в раннем детстве. В этом процессе сознание работает в бессознательном режиме, ибо здесь главное – не осознавать, а поступать. Старшие не читают ребенку лекций, они показывают ему свое поведение в той или иной ситуации, и он усваивает некий образец деятельности. Чаще всего дети не могут сформулировать то, чему обучились, но они поступают так, как это делают близкие взрослые. Самый лучший удел типичной ориентации – автоматизм и привычность действия. Норма не осознается, но она исполняется, словесного отчета может и не быть, но есть ответ на ситуацию тем или иным поступком. Эффективность такого бессознательного очевидна.

3. Психика личности формирует социальный характер.

Приходя извне, социальные нормы в психике индивида встречаются с экзистенциальной действительностью. Что же тут происходит?

3.1. Душа ориентируется страстью – влечением. Экзистенциальные склонности существуют в виде возможных стратегий поведения, из которых можно избежать одной за счет выбора другой. Чаще всего такое происходит на этапах ранней социализации и выбранная линия жизни превращается в страсть – влечение. Она так захватывает все личность, что та не может эту страсть оценить со стороны и не способна дать сознательный отчет («что это такое со мною»). Налицо форма социального бессознательного. В этом плане примечателен Гобсек из романа О. де Бальзака. Всем его существом завладела страсть накопительства материального богатства. Если у него она вышла за все очевидные рамки, то любого капиталиста отличает стремление к максимальной прибыли, которое чаще всего выступает осознаваемым мотивом.

3.2. Социальный характер как историческая система личных стремлений. В ходе жизни каждая личность выделяет и закрепляет в своей психике определенные «страсти». Они и являются культурными заместителями недостающих инстинктов. Все многообразие типичных влечений и образует социальный характер индивида. Как раз он и задает способ восприятия мира, способ познания, способ оценки культуры и манеру общения с людьми. Свой социальный характер любой индивид считает естественным и предпочитает о нем не задумываться. В таком ракурсе он выступает бессознательной силой, которая своими «фильтрами» не допускает до рефлексивного сознания чуждые элементы.

На социальные характеры накладывается печать исторических ценностей. Так, в недрах восточной культуры сложился рецептивный тип характера с созерцательной установкой. Она лежит в основе отношения даосов и буддистов к природе. Эксплуататорский характер присущ рабовладению, феодализму и раннему капитализму, где человек берется как рабочая сила. Современный буржуа является субъектом рыночного характера, где все ценности центрируются в отношениях купли-продажи. На этом фоне пробивается тенденция поиска более гуманных типов характера.

4. Психоанализ способен содействовать росту позитивного социального характера.

Из экзистенциальной двойственности вытекает противоположность положительных и отрицательных ориентаций. Можно стремиться к справедливости, свободе, истине, но также есть дорога к агрессии, эксплуатации. Вся сложность в том, что социальные нормы не совпадают с позитивными влечениями. Некоторые виды общества (тоталитарные) утверждают нормы с антигуманной направленностью – расизм, противопоставление одних классов других, конформизм. Но даже демократическое общество способно продуцировать отрицательные ценности и ориентации. Если взять индустриальную цивилизацию, то она воспитывает у людей дисциплинированность, соблюдение порядка, пунктуальность и т.п. Но развитие этих качеств оборачивается потерей непосредственности и утратой открытости другим людям, разумность подменяется рациональной расчетливостью.

4.1. Лучше быть, чем иметь. Для Фромма, неврозы – это симптомы морального поражения человека в его жизнедеятельности. Имея разные альтернативы, он совершает худшие выборы. Завоевав свободу, он начинает тяготиться ею и психологически убегает от нее. В условиях реальной возможности любви люди все силы души тратят на раздувание ненависти и борьбы. Цель психоанализа заключается в том, чтобы помочь личности обрести «религиозную установку». Речь идет не об обожествлении вещей и людей, а о том, чтобы каждый обрел свое собственное бытие. А оно предлагает гармоническое отношение со своим бессознательным, где есть низменное (зло) и возвышенное (добро). Главное, чтобы реализовывались творческие способности и личность жила в ладу с другими людьми.

Литература

Фрейд, З. Введение в психоанализ: Лекции [Текст] / З. Фрейд. – М., 1995.

Фромм, Э. Душа человека  [Текст] / Э. Фромм. – М., 1992.

Юнг, К.Г. Архетип и символ [Текст] / К.Г. Юнг. – М., 1991.

Философия постмодернизма.

         1. Исторические и идейные предпосылки постмодернизма.

         Данное направление возникло в 1960-х годах во Франции. Оно не имеет определенной дисциплинарной конфигурации и  хотя по преимуществу это некоторое философствование, его смело можно отнести к виду широкой идеологии как способу мышления. Постмодернизм пребывает в искусстве и в гуманитарных науках – литературоведении, риторике, лингвистике, психоанализе и т.п.

         1.1 Социальные причины.

Становление информационной цивилизации. Неолитическая революция стала переходом от пассивного приспособления человека к природе к ее активному преобразованию. Обработка земли, ремесло, выведение новых пород растений и животных – это было лишь начало масштабных изменений. Относительно простые ручные орудия уступили место технике, преобразовательные возможности которой поразительно велики. Познавательной основой такого практического могущества выступает современная наука. Она далеко вышла за границы обычного опыта жизни. Квантовая физика углубилась в микромир до 10-17 м, мегамир изучается на расстояниях, проходимых светом за многие тысячи лет. Наука открыла информацию как третью силу, превосходящую по своим возможностям материю и энергию. С середины XX в. стали утверждаться информационно-компьютерные технологии, которые изменили содержание всех сфер социальной жизни. В экономике производство материальных благ стало уступать ведущую роль финансономике, где виртуальные финансы (особые знаки) демонстрируют полную независимость от труда, капитала и товаров. Политические дела и карьера все больше определяются продвижением образов кандидатов в средствах массовой информации, т.е. их рейтингом. Утверждение Internet в качестве мировой информационной системы принесло новый образ жизни: Интернет магазины, электронные казино, дистанционное обучение. Объективная реальность уступает место виртуальной реальности, создаваемой компьютером, телевидением и специальной техникой. Если к этому добавить прогресс робототехники, то неудивительно, что некоторые авторы говорят о превращении человеческой цивилизации в постчеловеческую. Только в этом контексте можно понять появление постмодернизма.

         Классика, модерн и постмодерн. История общества, так или иначе, делится на отдельные части – этапы. Критерии деления могут быть самыми различными и некоторая условность здесь неизбежна. Так можно ввести понятия «классики» и «модерна». Если первое выражает социальные ценности, закрепленные традицией, то второе центрирует в себе критическое преодоление – классики. Классику, так или иначе, вытесняет некий модерн. Примем, что капитализм и идеология «просвещения» составляют содержание классики.

         Она унаследовала дух Нового времени и достигла расцвета к середине XIX в. В философии господствовал онтологизм, реализм, рационализм и отражательная концепция истины. Классическое искусство также было в своей сути реалистическим. И вот в конце XIX в. Возникают первые проявления идеологии модернизма. Все они пронизаны духом критики классических ценностей. А. Шопенгауэр и С. Кьеркегор критикуют «логицизм» Гегеля, «философия жизни» углубляет принципы иррационализма. Ф. Ницше развенчивает рационализм как «культ Апполона» и критикует классическую науку за ее стремление к безличным истинам. Искусство сначала заряжается импрессионизмом, а затем переходит к авангарду, рвущего связи с реализмом (кубизм П. Пикассо, итальянские и русские футуристы). Итак, исторический период с конца XIX в.  до середины XX в. составил эпоху модернизма.

         Все появляется и все проходит. Хотя модернизм пришел как отрицание классики, он был вынужден подчиниться неумолимой закономерности - новое всегда наследует позитивные старые ценности. Зрелое человеческое общество абсолютного нигилизма не допускает. Принеся свою долю новизны, модернизм укоренил в себе те ценности предшествующей классики, которые имели непреходящие значение. Иначе говоря, произошло обращение модернизма в новую форму классики. Если прежде нормой был диктат философии над наукой, то новый позитивистский идеал утвердил независимость науки от всяческих спекуляций. Более того, философы стали относиться к исследованию как источнику новых идей. Примечательным примером здесь может быть понятие «система». Оно фигурировало в лингвистике Ф. де Соссюра, у русских литературоведов, разрабатывалось в тектологии А. Богданова и позднее превратилось в общую теорию систем (Л. Берталанфи). Все это стало предметом обсуждения в логическом позитивизме и диалектическом материализме.

         XX в. значительно ускорил темпы развития. К середине века бывший модернизм окончательно принял форму классики. Соответственно зародился новый цикл критического преодоления традиции. Эту роль и взял на себя постмодернизм, начало которому и положили французские интеллектуалы:

Р. Барт, Ж. Батай, Ф.Гваттари, Ж. Делез, Ж. Деррида, М. Фуко и др. Термин «постмодернизм» впервые употреблен в книге Р. Ранвица «Кризис европейской культуры» (1917).

         1.2 Предтечи постмодернизма.

         У каждой новации есть истоки в прошлом. Постмодернизм здесь не исключение из правила. В философии модерна его предшественниками являются Ф. Ницше (1844-1900) и М.Хайдеггер (1889-1976). Оба порицали старую метафизику за «забвение бытия» и критиковали союз гнесеологизма с рационализмом. Если нигилизм Ницше ярко проявился в формуле «Бог умер», то Хайдеггер угадал «лингвистический поворот». На многих постпозитивистских идеях лежит печать этих мыслителей.

         От формализма к структурализму. В науку о языке важный вклад внес  швейцарский лингвист Ф. де Соссюр (1857-1913). Когда люди производят речевые акты, то в них существуют разнообразные ощущения, восприятия и индивидуальные образы. От всего этого лингвист должен отвлечься и конструировать знаковую систему, подобную алгебраической (а > в). Абстрактная сеть отношений между знаками и дает искомую структуру языка. Один из первых Соссюр ввел бинарную классификацию «означающее/означаемое» как структурную характеристику языка.

         Подобный подход разрабатывали российские филологи и литературоведы. В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум и др. создали в 1917 г. общество изучения поэтического языка (ОПОЯЗ). С ними сблизились Р.О. Якобсон и другие члены московского лингвистического кружка. Формальный метод сводился к системе приемов, которая позволяла сконструировать фабулу и построить сюжет. Особое внимание обращалось на смену познавательных установок, позволявшую сравнивать данное произведение с позиции других систем.

         Особое место заняли исследования В.Я. Проппа (1895-1970). В многообразии сюжетных линий русских волшебных сказок он стал выделять общие и постоянные функции. Всего таких действий – утрата, испытание, состязание, победа, награждение и т.п. – 31, а действующих лиц – 7. Обозначение функций и персонажей буквами дало возможность получать структурные формулы сказок. Многие представители французского структурализма и особенно К. Леви-Стросс, высоко оценили вклад В. Проппа.

         Структурный психоанализ. Отцом этого направления стал Ж. Лакан (1901-1981). Он пересмотрел картезианскую формулу «мыслю, следовательно, существую». Бытие и мышление находятся на противоположных уровнях. Если я мыслю, то не существую, правильна и обратная формула. Стало быть, к этой двоице надо добавить третий элемент - язык.  Изменений также требует понятие мышления. Заслуга Фрейда состоит в том, что он преодолел иллюзию прозрачности сознания для самого себя. В своих истоках человеческая личность бессознательна и это бессознательное функционирует как машина желаний, у которой есть свобода выбора. Человек сочетает в себе три уровня: реальное – воображаемое - символическое. На первом действуют физиологические потребности, включая сексуальные влечения. Все это предмет естественных наук. Воображаемое дает многообразие субъективных форм, вершиной которых является любовь. Символическое совпадает с бессознательной деятельностью языка, обладающего своей структурностью. Становление психики складывается из двух фаз: зеркальной и эдиповской. Их Лакан конкретизировал на материале литературы.

         Структурная антропология. Эту линию разработал К. Леви-Стросс (1908). Здесь сочетаются идеи бессознательной умственной деятельности и языка, осуществляющие бессознательное структурирование. Любой социальный феномен здесь сводится к языковой коммуникации. Рассматривая мифы ряда этносов, Леви-Стросс подчеркнул, что все это разнообразие и богатство пронизывают устойчивые и единые структуры в виде двойных оппозиций: день - ночь, свои - чужие, вареное - сырое, мужское - женское и т.п. Если брать системы родства, то они строятся на основе социального рода или правил экзогамии. Правилом всех правил выступает запрет инцеста, т.е. запрет вступать в половые отношения с женщинами своего рода. Леви-Стросс – показательная фигура структурализма.

         2. Деконструкция как основа семиологии.

         Отличительная особенность представителей постмодернизма состоит в том, что они находят у своих предшественников замыслы и доводят их до универсальных идей и подходов. В свое время Ф. Ницше решил нанести удар по христианским ценностям, а позднее М. Хайдеггер выдвинул проект о деконструкции классических учений бытия. Ж. Деррида (1930-2004) и Ж.Делез (1925-1995) и другие постмодернисты довели эти локальные критические приемы до весьма широко действующей методологической процедуры.

         2.1 Деконструкция направлена против всех конструкций классического разума. Любую идейную традицию следует демонтировать до материала. Изменение традиции признавалось и представителями классики. Если взять диалектическую философию Гегеля, то развитие здесь осуществляется за счет уничтожения старого. Однако кроме этого диалектическое отрицание предполагает сохранение из старого всего положительного потенциала. Это последнее в деконструкции отсутствует, Ж. Деррида сближал ее с негативными процедурами негативной теологией. Здесь нет технической методики, которая разворачивает идею программы и применяет правила. Деконструкция подобна бездонному опустошению языка, что соответствует отказу религиозных мистиков от положительных определений Бога (Он не имеет собственных свойств). С другой стороны, деконструкция сродни переводу одного языка на другой язык. Такой нигилизм оборачивается своей конструктивностью. Когда древние люди решили в гордыне достичь неба и стали строить Вавилонскую башню, то Бог эту конструкцию похоронил, заменив единый язык многими языками.

Постмодернисты практикуют специфический прием: перечеркивание слов. Оно делается крест-накрест: бытие или прямыми линиями модернизм. Таково графическое выражение негативной значимости деконструкции. Если мы что-то вычеркиваем, то это уходит из нашей жизни. Данный нигилизм странным образом сочетается с магией языка.

Размывание всех устойчивых структур. Модернизм сделал ставку на науку с доминированием понятий «система» и «структура». Здесь признается некий объект, все элементы которого взаимодействуют, что в итоге дает единое и целостное образование – систему. Сеть ее внутренних и внешних отношений является структурой или носителем ряда функций. Ей присущи определенность и устойчивость. Система-структура для деконструкции выступает исходным предметом, которому предназначено потерять свою определенность и упорядоченность. В этом плане постмодернисты также ориентируются на науку, выделяя в ней синергетику. Все идеи были заложены бельгийским физиком И. Пригожиным (1917-2003) и немецким ученым Г. Хакеном. В качестве модели здесь берется система открытая, взаимодействующая со средой, имеющая вход и выход. На некоторых стадиях она пребывает в сильно неравновесном состоянии и игра случайностей устраняет у нее определенную структуру. Тут существует некая аморфная среда.

Для характеристики действия деконструкции Ж. Деррида привлек античный образ хаоса. У разных мыслителей он выступал под различными терминами. В диалоге «Тимей» Платон рассуждал о «хоре» как той среде, из которой бог-демиург сформировал космос. Хора имела ряд родственных свойств: а) вещь, которая не является вещью; б) нечто бесформенное; в) онтическое ничто; г) не имеет ничего определенного в своей собственности. Цель деконструкции как раз и состоит в том, чтобы рассеять и распылить любую структуру в нечто, подобное хоре.

Демонтаж всех бинарных оппозиций. Типичной формой системной структурности являются связки из двух противоположностей. Такое упорядочивание характерно уже для архаичных мифов, что показал К. Леви-Стросс (день - ночь, мужское - женское и т.п.) В дальнейшем единство противоположностей стало принципом диалектической философии (Гераклит, Гегель). Бинарные оппозиции были широко освоены наукой. Взять хотя бы лингвистическую схему Ф. Де Соссюра: «означаемое/означающее». Такие схемы постмодернисты сделали предметом деконструкции. Здесь важно устранить все виды связи – отделить компоненты друг от друга, снять отношения между ними как таковые.

Универсальная децентрализация. Философия и наука модерна построены на связках «главное/неглавное», «центр/периферия». И действительно, уже в определении системы предполагается иерархическая зависимость одних элементов от других. Целью деконструкции как раз и является снятие отношений господства и подчинения. Это возможно лишь тогда, когда все компоненты уравнены в своих правах и ничто не имеет приоритета.

Вся классическая философия пронизана вопросами типа «что первично, что вторично?». Соответствующие ответы лежат в основе всех направлений и школ истории философии: материализм – идеализм, религиозная философия – атеизм, объективизм – субъективизм и т.п. Если деконструкция ориентирует на децентрализацию, то это означает устранение философии как таковой, где поляризация позиций и доминирование являются законом существования.

Предметом децентрализации  не только философия, а вся идейная культура. Известно, что весь классический психоанализ центрирован на фигуре отца, представляющего доминирующее ядро с деспотичной властью над своими детьми. На этом построен З. Фрейдом «эдипов комплекс». Ж. Делез и Ф. Гваттари написали книгу «Анти-Эдип», где развернут проект освобождения бессознательного от образа Отца.

Ироническое размывание затвердевших ценностей до состояния колеблющейся проблемности. Если Ницше расшатывал христианские ценности, то область постмодернистского нигилизма значительно шире. Его «веселая наука» явно уступает принципу «ничего святого». В деле отрицания традиционных ценностей важное место отводится иронии как риторическому приему неявной насмешки над смыслами. Все идеалы живут в среде серьезности и если это условие разрушить, то идеалы становятся неустойчивыми и проблематичными. Ирония создает критическую атмосферу, в которой ценности теряют свою незыблемость и способны обрести новые и иногда противоположные смыслы. Так, ирония в отношении истории философии, по мнению Ж. Деррида, вполне может обернуться образами бородатого Гегеля и безволосого Маркса. И это способствует перетряхиванию прошлой общей философии и снятию с нее догматических клише.

Деконструкция в форме иронии способна перевести нас из состояния затвердевших результатов к динамичному положению исходных вопросов. Достичь его можно не только иронией. Примечателен один из советов Деррида. Если вам задают вопрос и ждут окончательного ответа, то самое лучшее – это ответить многозначительным молчанием. Такая тактика оберегает от угроз догматизма. К примеру, в кругу собеседников зашел разговор об истине. Кто-то поддерживает мнение Аристотеля о том, что истина есть знание, соответствующее реальности. Постмодернист может начать с иронии, указав на главную трудность – как соотносить друг с другом радикально разные образования (знание и действительность)? Другой собеседник заявляет религиозную позицию и адресует остальным вопрос «почему не может быть Истиной Христос?» Вот на это лучше ответить сомнительно уклончивым молчанием.

2.2. Идеи семиологии.

Хотя главное назначение деконструкции – демонтаж классических и модернистских конструкций, у нее предполагаются свои плоды. Постмодернисты подчеркивают свою нацеленность на достижений творческих состояний.

Вместо онтологии, антропологии и гносеологии особая концепция языка. По мнению постмодернистов, вся классическая философия была центрирована на бытии. Платон рассуждал о бытии эйдосов, Аврелий Августин – о бытии Бога, К. Маркс – об общественном бытии. Правильный шаг в нужном направлении сделал М. Хайдеггер, заявив, что человеческое бытие заключено в горизонте языка. Но нужного пути он все же не прошел. Деконструкция устраняет все иллюзорные сущности и человека как субъекта жизни и познания. Язык становится тотальностью, где существует все. И это вовсе не хайдеггеровский дом бытия, а некая игровая и творческая стихия. Деконструкция должна направить свои усилия на выражение такой неопределенной и динамичной среды. Знаки в ней перестают быть репрезентацией вещей и ситуаций и становятся самодостаточными.

Для языковой среды характерна множественность различий. Классика и модерн отличались идеей единства, что соответствовало установке на поиск некоторого начала, определяющего все. Как известно, Гегель построил свою философию на принципе тождества бытия и мышления. Вся традиционная психология зиждется на понятии идентичности личности. Все это обусловлено идейной оппозицией «центр - периферия» с доминированием первого. После воздействия деконструкции в остатке остается пестрая и многообразная мозаика различий. Ж. Делез и Ж. Деррида подчеркивали, что их позиция выражается термином «различание». Вся жизнь сводится к тому, что идет непрерывная игра в отгадывание языковых смыслов. Кто умело их различает, тот и успешен.

Итальянский писатель У. Эко (р. 1932) предложил следующую иллюстративную модель. Директор тюрьмы сообщает трем заключенным, что каждому из них на спину повесят кружок. Всего кружков пять, три белых и два черных. Два кружка будут лишними, но заключенные об этом знать не будут. Каждый заключенный смотрит на спины двух своих товарищей, но свой кружок он не знает. Поскольку сказать ему об этом не могут, то остается только логический путь угадывания. Если кто-то угадывает правильно и сообщает об этом директору, то его из тюрьмы выпускают. Нам важны не логические рассуждения заключенных, которые основаны на учете взаимного поведения, а ситуация, в которой они оказались. Она типична для любого языка. Здесь наличествует определенное множество из пяти кружочков, и есть различные цвета – белое и черное. Все это можно отнести к словарю, состоящему из определенного множества знаков – слов. Введено несколько правил, которые регулируют процесс угадывания и делают его возможным. Их можно считать кодом. Его значимой единицей является учет каждым заключенным поведения двух других. Правильное угадывание состоит в определении белых и черных кружков по всем трем заключенным. Таков данный процесс «различания».

Ризома вместо дерева. Классическим символом идеи или первоначала стало дерево, имеющее корень. Когда Р. Декарт характеризовал взаимосвязь наук и философии, то он использовал как раз этот образ. Системная и структурная стратегия науки эпохи модерна сохранила данную схему. Так, в когнитивных науках фигурирует «дерево целей», «дерево решений» и т.п. Эта схема постмодернистами деконструируется, ибо она выражает идею линейного иерархического порядка. На ее место пришел образ «ризомы» или корневища. В работе «Rhisome» (1976) Ж. Делез и Ф. Гваттари писали, что ризома – это множество корней, где нет главного стержня и отсутствует образ глубины. Здесь все хаотично переплетено, стебли появляются из разных мест и принимают любую возможную конфигурацию. Ризома есть язык. И действительно, любой язык полиморфен, он имеет этнические характеристики, которые распадаются на диалекты, говоры, жаргоны, профессионализмы. Ризомная среда языка способна к творчеству, она самоорганизуется, ибо является всегда открытой. Язык не боится разрывов и сплетений, что обычно чревато смертью для любой структуры. У открытой ризомы нет чего-то внутреннего и внешнего, нет ни начала, ни конца, а есть только своеобразная середина, которая непрерывно меняется, растет и тем самым выходит за свои пределы.

Хаос серийной событийности. Отказ от линейно-вертикальной оси (корень-дерево) и единого центра сближает ризому с образом хаоса. Для постмодернистов  их совпадение очевидно и оно представлено понятием «хаосмос». Впервые этот термин употребил ирландский писатель Дж. Джойс в романе «Поминки по Финегану». Постмодернистам он пришелся ко двору, ибо речь идет о бесструктурной и аморфной среде, где происходит множество случайных пульсаций, образующих сложную динамику становления.

У. Эко предложил модель «сетевого лабиринта», который разительно отличается от античного лабиринта. Критский лабиринт царя Миноса, хотя и имел запутанную архитектонику, обладал одним входом и одним выходом, ведущим к Минотавру. В сетевом лабиринте есть не только много тупиков, но и множество входов и выходов. Именно такой лабиринт ведет к тайной библиотеке в романе «Имя розы» (У. Эко).

Классика и модернизм центрирована на «событии бытия». Речь идет о некоем значимом явлении, к которому ведет линия развития. Если взять христианскую историю, то в ней выделяются следующие узловые события: первородный грех – явление Иисуса Христа – образование христианской церкви и т.п. Уже М. Фуко своей «археологией» подготовил деконструкцию линейной истории и ввел картину множества взаимопереплетающихся единичных событий. Ж.-Ф. Лиотар (1924 – 1998) подверг критике классическую стрелу времени. Если среда событий всегда ризоморфна, то линия – стрела является грубой и неудачной абстракцией. Реальная история представляет собой множественную серию языковых событий, где можно выделить циклическую темпоральность – Хронос и направленность из прошлого в будущее – Эон. Если в последнем событийная серия переносит потенциальные смыслы, то в Хроносе они актуализируются в настоящем. Связность событий достигается за счет коммуникаций, дающих эффект кооперативной интеграции. Это напоминает прохождение рефрена мелодии через ряд музыкальных сингулярностей. Если Эон прочерчивается чередой случайных событий («вдруг»), то Хронос дает коммуницирующее ветвление смыслов. Такое взаимодействие Эона и Хроноса конструирует время в виде замысловатой трещины, бегущей и отклоняющейся в мозаичной серии событий.

В языке глубины нет, есть только поверхность. Если классика и модернизм основаны на бинарных оппозициях, то ключевыми из них являются: «внутреннее – внешнее», «глубина – поверхность». Ядром онтологии выступает диада «сущность – явление». Сущность доминирует над явлениями, ибо она представляет собой глубину бытия. Такая двухуровневая схема подверглась деконструкции. В книге «Логика смысла» Ж. Делез утверждал, что в мире языка нет ни глубины, ни высоты и все смыслы существуют на поверхности. И действительно, если взять речь и письмо, то здесь чувственные знаки и значения пребывают лишь на некоей поверхности, где они только и могут сочетаться. Надо слышать звуки и видеть начертанные символы и лишь тогда появляются смыслы. Последние как бы приклеиваются к чувственным знакам, образуя их обратные значения. Какие-то вертикальные измерения здесь излишни. Вся экранная культура (ТВ, масс-медиа, реклама) работает в плоскости восприятия, т.е. она функционирует на смысловой поверхности.

Номадизм: смыслы кочуют. Критика «глубин и объемов» дала странные конструкции типа «человек без тела», «тело без органов». Если тело и органы объемны, они обречены иметь глубину. Постмодернистское устранение последней намекает на важные функции кожи и все же такая позиция явно противостоит здравому смыслу.

Однако постмодернисты не успокоились на том, что признали единственно важной языковую поверхность. Деконструкции они подвергли понятие «оседлости». Здесь подразумевается то, что уже издавна человечество культивирует оседлый образ жизни: каждый из нас имеет семью, малую родину, родную землю и родной язык. Эту привязку к культурной почве постмодернисты обрывают. Все смыслы являются кочевниками-номадами (общеевр. nomad – кочевник). И действительно, в современном обществе по экранам и Internet кочуют все информационные продукты: научные факты и теории, технические изобретения, песни, фильмы и много др. Если в модернизме моделью пространства была шахматная доска (замкнутая структура, главные и второстепенные фигуры), то для постмодернизма показательна игра кочевников – «го», где камешки бросают на песок (нет границ, нет центрирования).

Здесь следует дать идеологическую оценку. Номадизм постмодернизма весьма на руку современному глобализму, которому мешают национально-этнические границы. Признав необходимость распространения информации по всему миру, нужно также учесть и то, что этот процесс должен сочетаться с устойчивым развитием национально-этнических и других локальных ценностей, включая личностное своеобразие. Информация обречена на кочевое перемещение, но многие духовные ценности процветают лишь на определенной «почве» культуры.

Содержание смыслов определяется не присутствием, а их отсутствием. Классическая философия утверждала бытие как присутствие сущности и ее явлений. Это наличие обосновывали все законы логики. Так, закон тождества свидетельствовал о сохранении определенного бытия. Отрицание данной позиции привело постмодернистов к ставке на отсутствие. Эта форма нигилизма опять же реализуется в динамичном мире языка, где царит становление. Если некий автор написал книгу, то ее выход означает уход автора со сцены действия. Книга является читателю без наличия автора, который лишь обозначен на титуле. Но и в содержании книги автор так же отсутствует, ибо от него остались лишь артикулированные знаки, следы ушедших смыслов, но не сами смыслы. Читатель их расшифровывает и тем самым наделяет письмо своими смыслами.

Постмодернистское отсутствие Ж. Лакан разъяснял на рассказе Э. По «Похищенное письмо». Сюжет здесь начинается с того, что к сыщику Дюпену с просьбой о помощи обратился префект полиции. Министр Д похитил из покоев королевы письмо и шантажирует ее. Письмо нужно вернуть обратно. Лакан обращает внимание на то, что в рассказе ничего не говорится о содержании письма. Возможно, что в нем написано о чем-то незначительном, допустим, о погоде или еще каком-то пустяке. Письмо есть особая реальность, суть которой в пустоте. Но из этого отсутствия содержания министр Д ловко выжимает пользу, так как об этой пустотности знает только королева, но не король. На этой разнице и строится шантаж. Идею отсутствия министр Д остроумно использовал для хранения письма. Он знал, что полицейские сыщики будут тщательно обыскивать его кабинет, исходя из того, что письмо спрятано. Министр сделал все наоборот, он положил письмо на самом открытом месте своего рабочего стола. Это присутствие обернулось для зашоренных полицейских отсутствием, у них не хватило воображения посмотреть на то, что лежало на виду. Лакан сделал вывод: любое письмо таит в себе отсутствие смысла, оно конструируется нами по оставшимся следам, будь-то звуки или графические знаки.

Итак,  в языковом мире постмодернизма действует новый детерминизм. Линейное развитие здесь уступило место нелинейному ветвлению альтернатив (ризома). Вместо равновесной и структурной системы представлена неравновесная и аморфная среда, творческие потенции которой выражает множество случайных событий. Обилие входов и выходов лабиринтной среды обесценивает деление на внешние и внутренние силы. Здесь нет определенности  динамических законов (типа законов механики) и все новое возникает статистически и с определенной долей вероятности.

3. Конструкты постмодернистской грамматологии.

В классическом языкознании грамматология изучала соотношения между буквами алфавита и звуками речи. Некоторые идеи философской грамматологии можно обнаружить у Платона и Аристотеля, хотя ее возникновение связывают с творчеством Ж.-Ж. Руссо (1712 – 1778). В ней исследуется роль письменности в истории  культуры. Что касается постмодернистской грамматологии, то она является «экзотической» частью философской грамматики.

3.1. Деконструкция языковой деятельности.

Смерть автора означает анонимность и автономность текста. Субъект в его разных ипостасях был главной фигурой классики. Одну из первых атак на него предпринял Ф. Ницше, стремившийся обосновать формулу «Бог умер». Затем М. Хайдеггер подверг деструкции декартовского субъекта познания, чтобы утвердить новое понимание бытия. Эту линию нигилизма развили М. Фуко и другие структуралисты. Они заменили сознательного субъекта обилием безличных и бессознательных структур.

В общем деле растворения субъекта постмодернизм сконцентрировал свой скепсис на фигуре автора. Как таковой автор (исследователь, мыслитель, писатель) не имеет прав на самостоятельное существование. По мнению Ж. Деррида, авторство есть иллюзия, оставшаяся от дурной традиции классической философии. Старая школа привыкла мыслить в оппозициях «субъект - объект», «Я - не Я», «автор - произведение». Когда мы видим книгу, то мыслим по схеме: книга есть следствие, причина которого есть некий писатель. Но если от старого шаблона внешней причинности отказаться, то придет здравый смысл – перед нами лежит бумага со многими следами – метками, и мы как читатели способны их прочитать. Нет автора и есть много читателей, вступающих в игровые отношения с текстом (читать – не читать, читать весь текст или частично, внести разные смысли, читать буквально или фигурально и т.п.).

Французский литературовед Р. Барт (1915-1980) указывал на то, что если лирическая поэзия строится на языке  от первого лица, то роман повествует от третьего лица. Такой прием усиливает объективность повествования и сводит на нет экзистенциальный опыт. И если поразмыслить, то третье лицо – это уже не лицо, а его отрицание. Литература призвана растворить личность автора через показ других персонажей. И в этом она подобна фосфору: ярче всего он горит тогда, когда готов сгореть окончательно.

Означающие без означаемых. Для Ф. де Соссюра двумя нераздельными составляющими знака были: означающее (S1) как языковое выражение (символ) и означаемое (S2) как смысловое содержание, отсылающее к обозначенному предмету (референция). Акт, объединяющий то и другое, есть значение. Классика и модернизм признавали, что источником значений выступает объективная реальность и человек извлекает из нее скрытые смыслы своей активностью. Деконструкцию данной оппозиции (S1 – S2) наметил М. Фуко. Он заявил, что это глубокая иллюзия, что вещи шепчут нам что-то, а язык все фиксирует. Постмодернисты углубили скепсис, отбросив означаемое, предмет и референцию. Остались одни означающие в виде серии пустых знаков, во взаимной игре которых спонтанно возникают смыслы. Весь семиозис (порождение смыслов) протекают внутри языка, без всякой отсылки к реальности. По мнению Ж.Деррида, каждое означающее находит дорогу к другому означающему. Эта цепь непрерывных отсылок «змеится» весьма причудливо и случайным образом, но у нее нет выхода вовне. Получается так, что означающие репрезентируют самих себя. Оценка здесь очевидна, налицо современный вариант языкового субъективизма.

Не существует примата речи над письмом, есть только письмо. Традиционно речь считалась первичным источником человеческих смыслов, а письму придавался вторичный статус. С таким центрированием был согласен Ф. де Соссюр и другие современные лингвисты. Постмодернисты разбили данную оппозицию и оставили только письмо.

Основной аргумент свелся к тому, что между языком и человеком нет органической связи. По мнению Р. Барта, язык существует до человека, он уже есть, а индивид рождается, развивается и умирает. Необходимую связь языка и человека как раз и осуществляет письмо как любая «графия»: нарезки, гравюры, рисунки, иероглифы, буквы и искусственные знаки. В отличие от звуков речи зрительное начертание как след сохраняется долго. Все мудрецы, писатели и ученые ушли в небытие, но прошлое в виде оставшихся графем продолжает нас учить. Если речь выражает преходящую мимолетность жизни, отмечал Ж. Деррида, то письмо подобно застывшей маске смерти в мумии. Все это до недавней поры недооценивалось. Ориентация на устный голос привела к разработке логики, что дало особую культуру логоцентризма. Отказ от этого наследия требует разработки грамматологии как новой науки о письме. Здесь важное место займет нелогическая рациональность для знаков.

Р. Барт дал анализ интеллектуального письма. За его  рамками остается обычная переписка и деловая корреспонденция, сюда входит художественная и научная литература. Также письмо создает особый замкнутый мир: а) развертывание явлений в искусственном прошлом; б) мозаика событий конструируется в упорядоченное целое; в) рассказчик как демиург в мифе устраивает мир; г) настоящее время означивает факт созданности произведения; д) сочетание правдоподобности с вымыслом, что соответствует надеванию маски и указанию на нее пальцем.

Деконструкция текста дает письмо. Основой модернистской идеологии был текст. В его устойчивой и упорядоченной структуре присутствовала система значений. Одну из первых атак на парадигму текста провел Ф. Фуко. Он заявил, что все авторские тексты скрывают за собой отношения власти. Философские трактаты убеждают читателей в мудрости своих авторов, научные публикации навязывают силу знания и обязательность логики. Классические тексты суть орудия социальных институтов в деле эксплуатации граждан и они подлежат устранению. Эту стратегию постмодернизм усилил. Если тексты подвергнуть деконструкции, то это ослабит власть институтов, - заявил Ж. Деррида. Кроме того, тексты являют собой ставшие результаты и их деконструкция способна восстановить условия для творческого процесса. Как деятельность артикуляции знаков письмо в виде дискурса возвращает стихию креативного хаоса. Среда письма ризоморфна: конструируется множество означающих, включение разных цитат ведет к изменению их смыслов. Письмо плетется как игровая сеть, где тексты взаимодействуют друг с другом, создавая ситуацию многоликого карнавала. Здесь нет монолога текста, а есть интертекстуальность и полифония точек зрения.

Все виды познания сводятся к рассказу (нарративизм). Если письмо есть творческий акт конструирования  смыслов, то наррация (лат. narre – вербальное изложение) – его словесный способ бытия. Существует множество невербальных форм письма: рисунок, схема, образные представления, графическая символика и т.п. Слова обладают свойством выражать все несловесное. Когда мы смотрим на картину, то способны рассказать о том, что видим на ней. Повествование – универсальный способ изложения любой информации. Однако постмодернисты формируют весьма сильный тезис – всякое знание нарративно и является рассказом. По мнению Ж.-Ф. Лиотара, лишь то можно считать знанием, что имеет форму повествования. Возражение здесь очевидно, ибо из области познания устраняются все невербальные эмпирические единицы – ощущения и восприятия. Для Лиотара любая наглядная схема, включая и периодическую систему Д.И. Менделеева, выключена из состава знания. Налицо явное преувеличение значимости словесных описаний.

  От диктатуры метарассказов к многообразию маленьких рассказов. Лиотар полагал, что классика и модерн породили «метарассказ». В прошлом авторы предпочитали писать многостраничные книги и их недостаток сводится отнюдь не к большому объему. Все тексты претендовали на описание внешней реальности: мифы рассказывали о духах, религиозные книги – о богах, философские трактаты – о скрытых сущностях, научные мемуары – о фактах и законах. Деконструкция означаемых и референции привела к пониманию того, что повествование разворачивается ради самого рассказа и не претендует на описание чего-то внешнего.

Большой объем метарассказа понятен, центрирование на объективной действительности требовало многих средств для того, чтобы убедить читателя в ее существовании. Если этот центр отпадает, то на смену объемных текстов приходят маленькие рассказы. Их плюрализм определяется своеобразием стиля каждого рассказчика. Если взять историческую науку, то отказ от единой истории, диктуемой неким демиургом, делает ее потенциально бесконечным набором малых историй. Смысл рассказа создается по ходу наррации и в ходу правила, подобные инструкциям в игре в теннис. Субъективное творчество историка, как и любого рассказчика, сводится не к описанию реальности, а к конструированию связного повествования. Здесь важно в самом начале завязать сюжетную канву в виде проблемной ситуации, в середине рассказа выделить кульминационное событие и привести к финалу, где открывается смысл всей истории (разрешение проблемы).

От герменевтического понимания к опыту диалога и перевода.  Моделью познания классического мировоззрения был монолог. Когда Р.Декарт ввел объект-субъектную схему, то он подчеркнул ее оппозиционный характер. Объект – это мертвая и бездушная природа, субъект – ученый, наделенный душой и разумом. Речь идет об одиночке, которая на свой страх и риск исследует реальность посредством мысли и диалог здесь невозможен. Монолог господствует и в классической герменевтике. Хотя схема «герменевт - текст» учитывает фигуру автора, ее роль пассивна, ибо лишь герменевт способен вжиться во внутренний мир творца текста (Ф.Шлейермахер, В.В.Дильтей). М.Хайдеггер и  Х.-Г.Гадамер попытались внести элементы диалога герменевта с текстом, но первый остался одиноким субъектом понимания. Идею диалога в гуманитарное познание внесли литературовед М.М.Бахтин (1895 - 1975) и философ М.Бубер (1878 - 1965). Первый в романах Ф.М.Достоевского показал взаимодействие сознания автора с сознанием героя, описал модель полилога - многоголосья. Второй выявил многообразие отношений между Я и Другим.

Диалоговый поворот не мог пройти мимо постмодернизма. Его представителей не интересовали социальные и экзистенциальные аспекты, в поле внимания  оказалось все то, что связано с языком. Одной из центральных стала проблема перевода. Она существует как в общении людей, так и внутри письма. Если брать последнее, то, по мнению Деррида, любое определение и интерпретация предполагают перевод из одной языковой формы в другую. Средством перевода выступает интерпретационная сеть, которая переводит письменные знаки в смыслы и обратно. Кроме того, перевод заботится об интерпретации риторических фигур: сравнений, образов, метафор.

Что касается   опыта перевода в диалоговом общении людей, то он предполагает: а) компетентность / некомпетентность участников; б) наличие притягательности (приятельство, дружба, любовь). В обычных диалогах многое происходит ритуально и почти автоматически. Вопрос сразу же переводится в ответ и череда вопросов – ответов крутится также быстро как белка в колесе. Другое дело – высокоинтеллектуальный диалог, где участники обсуждают специальные темы и они поочередно принимают на себя роли эксперта и критика. Здесь часто возникают кризисные затруднения. Внешне это выражается в сбое смены вопросов и ответов: вопрос задан и ответ задерживается. Это молчание свидетельствует об условной тайне. Речь не идет об откровениях религии или мистических доктринах, здесь предполагается возникновение проблемы. В формулировке вопроса существует такое нечто, что не поддается окончательной расшифровке. Аналитик может имитировать ответ в виде гипотезы, но это одиночное слово тайну не раскрывает. Обилие вероятных мнений можно отнести к форме творческого безмолвия. Тайна как не-ответ вызывает дискуссию, где каждая гипотеза подвергается критике, конец споров знаменует нахождение искомого и общего ответа. Он возникает только в ризоморфной среде множества различных гипотез.

4. Постмодернистская эпистемология науки

Теория познания является частью классической философии и у постмодернистов к ней отрицательное отношение. Вот этот развернутый нигилизм и можно считать постмодернистской эпистемологией.

«Постмодернистическая чувствительность»: предмет познания как бессмысленный хаос. Классическая гносеология исходила из идеи упорядоченного внешнего мира, имеющего смысл или хотя бы таящего в себе скрытые смыслы. В религиозном мировоззрении источником структурного порядка выступал Бог. Объективные идеалисты постулировали гармонический разум внутри природного бытия. Материалисты признали закономерность природы и общества. Образ человека предполагал его организацию в виде системы разных уровней, где действует свой порядок. Любой объект науки устроен сложно, но его структура вполне способна поддаться усилиям рационального ума. Вот почему исследование является открытием, т.е. раскрытием ученым внутренней организованности объекта.

Всю классическую традицию познания постмодернисты оценили как «логоцентризм», подлежащий деконструкции. Здесь они развили тенденцию, начало которой положил иррационализм. А.Шопенгауэр, Ф.Ницше, А.Бергсон и др. немало потрудились над демонтажем картины объективного порядка. В духе этой преемственности возникла «постмодернистская чувствительность», согласно которой былой гармоничный мир превратился в хаос. Природа, человек и общество стянулись в языковую среду, для которой характерны множественность автомно протекающих событий, лишенных каких-либо изначальных смыслов. Предмет науки не имеет определенной заданности, он пребывает в состоянии непрерывного становления.

Смерть субъекта науки. Если традиционный объект науки распался на фрагменты, то такая же участь постигла субъекта. Былой автор научных произведений уже не может находиться вне языковой ризоморфной среды, он становится одним из ее элементов. Ученый как Я теряет свою определенность, превращаясь в безличное и анонимное событие языковой игры. Его содержанием выступает серия функциональных актов по приданию смыслов означающим. Среди них можно выделить вопрошание, интерпретацию, оценку и критику.

Допустим, что проводится научный эксперимент по генетической биологии. Обычно считается, что коллектив определенной лаборатории является субъектом. Но эта выделенность испаряется, если детально разбирать то, что делают ученые. На стадии планирования каждый исследователь имеет дело с формулированием цели опыта и ряда задач. Все участники моделируют схему опыта в виде создания кратких рассказов о планируемых действиях. Когда эксперимент начинается, то ученые оценивают его ход, интерпретируют показания приборов, обмениваются суждениями. После статической обработки данных ведущие ученые пишут статью в научный журнал. Все это дает основание заключить – ученые растворены в действиях, где сквозными являются процедуры истолкования, перевода, формулирования и критической оценки языковых знаков (означающих).

Следует признать, что в рассуждениях постмодернистов есть свой резон. Действительно, способом существования ученого является его исследовательская деятельность, где доминируют языковые процессы. Критическое же возражение сводится к тому, что они нарушают правило разумной абстрактности. Все в науке связано и переплетено, но чтобы в этом разобраться, надо очертить контуры различий. Абстракции объекта и субъекта науки как раз и служат этой определенности, что позволяет создать рациональные и достаточно эффективные модели науки, т.е. двигаться от абстрактного (простого) к конкретному (сложному).

Вместо модели отражающего зеркала плюрализм языковых риторик. Здесь за основу можно взять книгу американского постмодерниста Р.Рорти (р. 1930) «Философия и зеркало природы». В ней ставится программная цель – деконструировать идеи классической методологии науки. Рорти начинает с того, что обычно сутью науки считается достижение объективной истины. Как раз это прокламировал Р.Декарт и другие представители Нового времени. Их философские взгляды вписываются в ту или иную форму  реализма – наука исследует объективную природу, за которой скрывается Бог или мировой разум или материя. Реализм предполагает корреспондентскую теорию истины,  сформулированную еще Аристотелем: истина есть знание, соответствующее внешнему объекту. Разум ученого здесь уподобляется зеркалу, отражающему реальность. Реализм, корреспонденцию и метафору зеркала Рорти подвергает критическому устранению за игнорирование феномена языка.

Рорти подчеркивает, что старые догмы о внешнем объекте и истине как отражении надо отбросить. Ничего этого в реальной науке не существует. В лабораториях, университетских библиотеках и на научных конференциях действуют ученые посредством языковых коммуникаций. Они интерпретируют показания приборов, производят записи в лабораторные журналы, пишут статьи и доклады, обсуждают их на симпозиумах. При столкновении множества различных гипотез и мнений вырабатывается консенсус в виде интерсубъективных теорий. Побеждает гипотеза того ученого, риторические приемы которого оказались самыми убедительными. Яркий пример – творчество итальянского физика Г.Галилея. На месте аристотелевской теории он решил утвердить свою гипотезу, разработанную в мысленных экспериментах с шаром, скатываемым  по наклонной плоскости, и с маятником. В университетах и религиозных аудиториях он часто выступал с публичными лекциями, написал несколько книг и везде он мастерски использовал риторические фигуры: математические чертежи, образные сравнения, логическую аргументацию, диалог ученых, доступный всем итальянский язык. Именно эти средства склонили чашу весов в пользу галилеевской физики, победу одержало риторическое искусство ученого, продемонстрировавшего убеждающую силу. Рорти делает вывод о том, что научное знание формируется языковыми практиками, и оно выражает солидарность социальной группы ученых.

Вместо идеала истины эффективные инструменты науки (прагматизм - инструментализм). Истина как соответствие знаний объекту Рорти не устраивает, ибо она «заражена» фикцией реализма. Он готов признать истину только в виде продукта конвенций и консенсуса, через которые проявляется языковая солидарность ученых. Такой субъективизм ведет к релятивизму (все теории в науке относительны и значимы только для определенного исторического этапа). Кроме того, гипертрофированное внимание к научному языку выдвигает на первое место прагматические аспекты. Ученые формулируют проблемы, активно их обсуждают, чтобы добиться решения посредством инструментального использования теории. Для ученых здесь важна эффективность знания, а не его истинность (инструментализм). К примеру, геоцентрическая астрономия из-за множества эпициклов считалась учеными явно искусственным построением, но ее развивали более 18  веков, так как она решала большой круг задач (предсказание появлений планет, затмений Солнца и т.п.).

Можно ли говорить о существовании научного метода? Здесь Рорти солидарен с «методологическим анархизмом» американского философа П.Фейерабенда (1924 - 1994). Его суть сводится к тезису «годится все».  Это означает, что ученый может привлечь любую когницию из любой области познания, лишь бы она способствовала решению проблемы. В качестве источников идей может выступать практический опыт во всех его формах (бытовой, игровой, производственный), мифы, религиозные учения, искусство, философия. Если бы речь шла только о процессе заимствования внешних для науки идей, то ничего предосудительного здесь нет. Но  Фейерабенд проводит мысль о том, что нет особого научного метода и граница между наукой и другими типами познания размыта. Вот с этим согласиться нельзя. Существуют достаточно универсальные нормы научного метода, приобретающие лишь некоторую специфику на каждом историческом этапе. К примеру, один из стандартов исследовательского метода требует, если привлекается вненаучная когниция, то у нее должны быть устранены основные иррациональные значения. Когда немецкий математик Г.Кантор (1845 - 1918) обратился к религиозному догмату троицы, то собственно на теорию множеств повлиял лишь тот фрагмент, который признает: «1 = 3». Все, что связано с теологией, подверглось отрицанию. В.И. Вернадский был прав, когда утверждал, что все внешние заимствования проходят обработку научным методом и только тогда они приобретают научный статус.

Вместо образов и понятий симулякры, концепты, функтивы и проспекты. В философии Платона слово «симулякр» («симулакрум») обозначало «копия копии» и несло уничижительный смысл. В оборот постмодернизма термин введен Ж.Батаем и интерпретировался многими в положительном значении. Речь шла не о каких-то малозначимых подделках и имитациях, а о маргиналиях, выходящих на передний край. Если референция как отношение знака к объекту-оригиналу отбрасывается, то невозможность подражания оборачивается автономностью симулякра и его выходом на первые роли. Такое перевертывание Ж.Бодрийяр находит в современной экономике, СМИ, индустрии моды и развлечений. Здесь денежные знаки заменяют товары, торговые и рекламные «брэнды» стали самодостаточными, виртуальная реальность экранной и компьютерной культуры для многих более значима, чем природа и социум. Из подражания реальности симуляция превратилась в особый способ искусственного бытия, который все более возвышается над всем естественным.

В традиционной гносеологии единицами знания выступали образы и понятия. Считалось, что они так или иначе отражают объективную реальность и являются истинными или ложными копиями. Постмодернистская симуляция все это переиграла и вместо отражательной референции сделала ставку на самостоятельное функционирование единиц знания. Типичной здесь является позиция Ж.Делеза и Ф.Гваттари.

В 1991 г. эти авторы выпустили книгу «Что такое философия?». В ней они предложили свое понимание того, чем занимаются философы, ученые и деятели искусства. Главный тезис свелся к тому, что философия познает посредством чистых концептов. Последние далеки от абстрактных суждений идей, ибо предполагают целые перекрестки проблем и три неразделимых составляющих: личность философа, язык и возможный мир (Другой). Каждый значащий философ создает свои концепты:  Платон – эйдосы, Декарт – Я как cogito и т.п. Концепты творятся без референции, они автореференты, ибо характеризуют самопознание философов. В свою очередь ученые создают функтивы, так как занимаются функциями, посредство которых они конструируют объекты (геометрия - пространство). Как и философия наука имеет дело с хаосом как виртуальным беспорядком, но если концепты вносят порядок, сохраняя бесконечное, то ученые от него отказываются в пользу различных пределов, чисел и констант. Научные переменные актуализируют функции в конечных условиях и потому имеют отношение референции. Вот почему научные функтивы можно увидеть в виде разных фигур на графиках и диаграммах. Здесь возможен опыт в виде мысленных экспериментов, где  фигурируют идеальные наблюдатели: «демоны Лапласа и Максвелла», «человек, падающий в лифте» (Эйнштейн) и т.п.

Следует признать, что в трактовке науки Делез и Гваттари сохраняют элементы реализма. Хотя предмет науки не имеет закономерной структуры, все же в виде бесконечного хаоса он объективен. Активность ученого сводится к конструированию некоего порядка путем внесения в хаотическую среду разных форм предела. Функтивы как единица знания референтно относятся к этим конструкциям и здесь применима оценка «истинно / ложно». Налицо явный островок классики.

Итак, постмодернизм является радикальным отрицанием классических идей. Его сквозная процедура – деконструкция – направлена против любой системной структурности, включая бинарные оппозиции и линейную логику. Здесь фигурирует многообразная и аморфная среда («ризома»), которая меняется подобно сложному и запутанному лабиринту со множеством потенциальных входов и выходов. Все это происходит в мире языка, независимом от других реальностей. В нем растворились все субъекты и авторы; смыслы возникают на той поверхности, где знаки–означающие устанавливают взаимные и кочующие отношения. Стихия письма живет маленькими рассказами, создаваемыми множеством читателей. Наука здесь является одной из областей повествования, где используется специфический язык: искусственные знаки, графики, идеальные наблюдатели.

Многие философы и ученые не принимают постмодернизм из-за его радикального нигилизма к традиции. Критике уделено значительное внимание и она во многом правомерна. И здесь естественен вопрос о наличии в постмодернизме какого-то положительного содержания. Нужно признать, что оно существует. В своеобразной форме постмодернизм уловил подземный гул перемен. Современная традиция обновляется намного быстрее, чем это было даже в первой половине ХХ в. Самые показательные факторы – информационная культура и наука. И в них решающая роль принадлежит новым формам языка (экранные картины, символические и приборные графемы). Современный человек живет кочевником по ТВ и компьютерным экранам, глубины микро и мега миров ученому представляют экраны приборов и математические кривые. Вот откуда номадология Ж.Делеза («смыслы кочуют на поверхности»). 

Другой значимый источник постмодернизма – научная синергетика. Здесь речь идет о неравновесных средах, как из хаоса формируется порядок и т.п. Всем этим навеян концепт «ризома» и многие другие. То, что постмодернисты утверждают синергетический и вероятностный стиль мышления, это неоспоримо. Другое дело, что такую стратегию они реализуют радикально, не взирая на специфику. Стало быть, для вдумчивого читателя тексты постмодернистов могут стать источником перспективных идей.

Контрольные вопросы

Чем отличается постмодернизм от идеологии модерна?

Что отличает деконструкцию от критики?

Почему постмодернисты отвергают все оппозиции?

Выделите основные признаки «ризомы».

Что игнорирует постмодернизм у научного познания?

Литература

Декомб В. Современная французская философия. М., 2000 (с. 75-106).

Кутырев В. А. Философия постмодернизма. Научно-методическое пособие. Н. Новгород, 2005.

Философия: Учебник / Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной. М., 2003 (Глава 35).

Бадью А., Делез Ж. Шум бытия. М., 2005.

Барт Р. Мифологии. М., 1996.

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.

Делез Ж. Логика смысла. М. – Екатеринбург, 2000.

Делез Ж. Гваттариф. Что такое философия?

Деррида Ж. О грамматологии.

Деррида Ж. Письмо и различие. М., 2000.

Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. М, 2001.

Карцев И. Е. Жиль Делез. Введение в постмодернизм. М., 2005.

Козловский П. Культура постмодерна. М., 1997.

Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. М., 1979.

Постмодернизм. Энциклопедия. Мн., 2001.

Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997.

Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1994.