Глава 4 ПОЛИФОНИЯ ОПЫТА

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24

Реальное телесное возбуждение в соединении с воображаемым опытом

заключает в себе для многих особое очарование, смешанное с некоторой

долей ужаса.

Молодой человек испытывает возбуждение, когда видит привлекательных

девушек. Он вызывает их в своем воображении. Реальный половой акт

иногда может быть не столь желанным, сколь воображаемый половой акт,

сопровождаемый “реальным” оргазмом.

Сартр (1952) называет “честным” мастурбатором того, кто мастурбирует за

неимением лучшего. То, что он называет “нечестной” мастурбацией, описа-

но там, где он говорит о Жане Женэ.

“Мастурбатор по собственному выбору, Женэ предпочитает убла-

жать себя сам, поскольку удовольствие полученное совпадает с

удовольствием доставленным, момент пассивности — с моментом

величайшей активности; он в одно и то же время и это застыв-

шее, сгустившееся сознание, и эта рука, бешено работающая как

маслобойка. Бытие и существование; доверие и грубое использо-

вание; мазохистская инерция и садистский напор; окаменение и

свобода; в момент наивысшего наслаждения две противополож-

ных составляющих Женэ, совпадают; он преступник, который со-

вершает насилие, и святой, который предает себя в руки насиль-

ника. Мастурбатор делает себя нереальным — он перекраивает

реальность в себе самом; он очень близок к тому, чтобы найти

магическую формулу, которая откроет, наконец, все шлюзы.

Однако жертва в руках палача, любящий и любимый — эти фан-

тазии, порожденные Нарциссом, рано или поздно входят в плоть

и кровь Нарцисса. Нарцисс боится людей, их оценок и их реального присутствия; он хочет лишь нежиться в ауре любви к себе

самому, единственное, что ему требуется, — это быть чуть-чуть

отдаленным от собственного тела, чтобы легкая оболочка инако-

вости покрывала его плоть и его мысли. Его персона — словно

тающая во рту конфетка; это отсутствие определенности поддер-

живает в нем уверенность и служит его кощунственному замыс-

лу: оно есть жалкое подобие любви. Мастурбатор — в заколдо-

ванном круге, он обречен на неспособность чувствовать себя до-

статочно другим и должен постоянно создавать для себя демони-

ческий призрак своей второй половины, который с неизбежнос-

тью развеивается, стоит только войти с ним в соприкосновение.

Удовольствие ускользает, но в этом и есть вся соль удовольствия.

Мастурбация, как чисто демоническое действо, поддерживает в

центре сознания призрак присутствия: мастурбация есть дереа-

лизация мира и самого мастурбатора. Но этот человек, снедае-

мый собственными грезами, знает достаточно хорошо, что эти

грезы остаются с ним только усилием его воли; Дивина (этот

другой в некоторых мастурбационных фантазиях Женэ) беспре-

станно растворяет в себе Женэ, а Женэ беспрестанно растворяет

в себе Дивину. Однако посредством перетекания туда и обратно,

которое доводит экстаз до его наивысшей точки, это чистое нич-

то (clair neant), абсолютно отрицательная величина, может выз-

вать реальные события в непридуманном мире; причина эрек-

ции, эякуляции, мокрых пятен на постельном белье — нечто во"

ображаемое. Простым движением мастурбатор увлекает мир к

его распаду и вводит порядок нереального в универсум; образы

действуют, отсюда — они обязаны быть. Нет, мастурбация Нар-

цисса — это не маленькая шалость, которой предаются ближе к

ночи, как некоторые ошибочно полагают, не милая ребяческая

компенсация в награду за трудовой день: она по своей сущности

есть воля к преступлению. Женэ извлекает для себя удоволь-

ствие из отсутствия: из одиночества, из бессилия, из порока, из

чего-то ненастоящего, из искусственно созданного в обход бытия

события”.

Не всякому, даже если бы ему захотелось, дано быть Нарциссом, отмечает

Сартр где-то в другом месте. Для Нарцисса, опирающегося на образ как на

тончайшую связь между своими разобщенными “я”, мастурбация есть акт

свободного выбора. Женэ материализует дух другого, только чтобы из-

гнать его, мастурбируя, а вместе с ним и себя самого, — и когда заклина-

ние духов заканчивается, остается только Женэ, но Женэ, существующий лишь посредством этих бесплотных гомосексуальных духов, кристаллизо-

ванных в образы. “Я существую лишь через посредство тех, кто есть не что

иное, как бытие, которым они обладают посредством меня”.

Здесь мы находим дальнейшее уклонение. Пробуждать к жизни в вообра-

жении нереальное присутствие другого — это попахивает тем, что мы до

сих пор называли фантазией. Фантазия и воображаемое образуют такое

слияние, что уже невозможно понять, где начало и где конец мастурбации.

Реальное незаметно сливается с воображением, воображение — с фантази-

ей, а фантазия — с реальным.

Мастурбатор обладает телом, испытывающим реальный оргазм в вообража-

емых ситуациях, но реальный оргазм может быть необходимым, чтобы по-

ложить конец воображаемой ситуации.

Воображение вызывает реальный физический результат, но есть здесь тон-

кое отличие от опыта невоображаемых отношений. Так, привыкнув к

оргазму от мастурбации, он неуверенно обращается со своим телом в нево-

ображаемых ситуациях. Он может, следовательно, испытывать неловкость,

смущение и страх по поводу того, как бы не “включиться” в реальном при-

сутствии других в самый неподходящий момент. Он опасается, что его тело

начнет реагировать подобно тому, как оно делает это “в” воображении. Ог-

ромная разница может быть между тем, как он ощущает свое тело, и тем,

как оно видится другими. Но слияние в оргазме невоображаемых ощуще-

ний с воображаемыми другими может закончиться тем, что он будет сме-

шивать их в публичной ситуации.

Если тело в его аспекте тела-для-себя-самого есть нечто, возбуждающееся

по отношению к воображаемым другим, то будут ли его возбуждать нево-

ображаемые другие? Если это сокровенное тело, позорный опыт в тиши

уединения, начнет пробуждаться к жизни на людях, то это будет пережи-

ваться совсем по-другому. Мужчина видит женщину в свете привычного

для него опыта, то есть как некий образ в совокуплении с его одиноким те-

лом. Это смешение при мастурбации его тела и ее воображаемого тела ска-

зывается и в реальной близости с ней, и он продолжает рассчитывать, что

она видит его тело, исходя из того, как он его ощущает, и ожидать от нее

понимания того, каким именно образом он представляет ее в своих мастур-

бационных фантазиях.

Так, один молодой человек натолкнулся в коридоре офиса на девушку, с ко-

торой он только что в туалете мысленно занимался любовью, и был на-

столько смущен, что пошел и уволился с этой работы.

Рассмотрим предложенное Ференци (1938) описание женской сексуальнос-

ти. Поведение и переживание, описанные здесь, есть фантазия в смеси с воображением, претворенные в тело. Вероятно, эта женщина не в состоя"

нии мастурбировать в одиночестве, потому что ей нужен кто-то другой,

чтобы воплощать собой ее фантазии. Мы рассматриваем работу Ференци

как описание возможной женщины, а не современной фемининности вооб-

ще, как он полагал.

“Развитие генитальной сексуальности (у женщины) характеризу-

ется, сверх всего прочего, замещением эрогенности клитора

(женский вариант пениса) эрогенностью полости вагины. Психо-

аналитический опыт, однако, неотвратимо приводит к предполо-

жению, что не только одна вагина, но и другие части тела, так

сказать в духе истерии, точно так же “генитализуются”, в особен-

ности сосок и прилегающая к нему область ... Частично остав-

ленное мужское стремление вернуться в материнское чрево не

отвергнуто вовсе, по меньшей мере в сфере психического, где

оно выражает себя как фантазия идентификации в коитусе с об-

ладающей пенисом мужской стороной, и как вагинальное ощуще-

ние обладания пенисом (“полый пенис”), а также как идентифи-

кация с ребенком, которого она вынашивает в своем собственном

теле. Маскулинная агрессивность обращается в наслаждение пас-

сивным переживанием сексуального акта (мазохизм), что объяс-

нимо отчасти с точки зрения существования весьма архаических

инстинктивных сил (влечения к смерти, согласно Фрейду), а от-

части — с точки зрения механизма идентификации с мужчиной-

завоевателем. Все эти новоприобретения со сложным опосредо-

ванием и замещением генетически обусловленных механизмов

удовольствия кажутся более или менее установленными в поряд-

ке утешения за утрату пениса.

По поводу перехода женщины от (маскулинной) активности к

пассивности можно сформулировать следующую общую идею:

все целиком тело и все целиком Эго женщины поглощают в себя

регрессивно генитальность женского пениса, выделившуюся из

них, как мы полагаем, в ходе нормального полового развития, так

что вторичный нарциссизм написан ей на роду; поэтому с эроти-

ческой стороны она становится вновь скорее ребенком, который

хочет, чтобы его любили, и, таким образом, является существом,

все еще цепляющимся, по сути дела, за фикцию пребывания в

материнской утробе. Так что следующим шагом она может легко

идентифицировать себя с ребенком в своем собственном теле

(или с пенисом как его символом) и совершить переход от пере-

ходного к непереходному, от активного проникновения к пассивности. Вторичная генитализация тела у женщины объясняет так-

же ее большую склонность к истерическим проявлениям.

При наблюдении полового развития женщины создается впечат-

ление, что в момент первого сексуального контакта это развитие

все еще является в достаточной степени незавершенным. Первые

попытки к коитусу есть, так сказать, только акты насилия, в кото-

рых должна даже пролиться кровь. Лишь позже женщина науча-

ется переживать сексуальный акт пассивно и без внутреннего

сопротивления, и еще позже — испытывать удовольствие или

даже брать на себя активную роль. В самом деле, в каждом поло-

вом акте первоначальная защита повторяется в форме мускуль-

ного сопротивления со стороны суженной вагины; и только по-

том вагина становится увлажненной и легко доступной для

вхождения, и лишь еще позже возникают сокращения, которые,

видимо, имеют своею целью всасывание семени и инкорпорацию

пениса — последнее, безусловно, содержит в себе намек на каст-

рацию. Эти наблюдения, а также определенные соображения фи-

логенетического характера, которыми в более полном объеме мы

займемся несколько позже, подсказали мне мысль о том, что

здесь мы имеем, в индивидуальном плане, повторение некой из

фаз борьбы между полами — той фазы, в которой женщина берет

верх хитростью, так как она уступает мужчине привилегию в

действительном смысле слова проникать в материнское тело,

сама же полностью удовлетворяется фантазиеподобными заме-

щениями, в особенности это касается вынашивания ребенка,

участь которого она разделяет. Во всяком случае, согласно пси-

хоаналитическим наблюдениям Гроддека, женщине пожаловано

особое удовольствие, скрывающееся даже за родовыми муками, в

котором отказано мужскому полу”.

Собственные телесные переживания женщины в этом описании погребены

под нагромождениями фантазии, так что со стороны телесного опыта она

почти полностью отчуждена от себя как от реального существа женского

пола. Ференци видит ее как “потерянную” в фантазии и в воображаемом.

Эти две категории не следует путать между собой. Было бы неправильным

сказать, что она “воображает себе”, что у нее есть пенис. Она, возможно,

была бы шокирована самой этой мыслью и никогда не рискнула бы вообра-

зить себе подобную вещь. “В фантазии” — она мужчина; “в воображе-

нии” — женщина. Она не открыла по-настоящему собственного тела. Во-

ображая себя женщиной и действуя словно женщина, она пытается стать женщиной. Она пытается отделаться от фантазии, пуская в ход свое вооб-

ражение и свое тело, но, похоже, тем больше увязает в своей фантазии,

чем меньше она признается себе в ней.

Женщина Ференци не ведает своего собственного фемининного телесно-

го опыта, отличного от фантазии и воображения, потому что она цели-

ком погружена в свою фантазию. Если ее фантазия обладания пенисом

приобретает достаточную “реальность”, она начинает воображать себе не

то, что у нее имеется пенис, а то, что ей не досталось оного. Воображе-

ние используется при этом для того, чтобы представлять то, чего тебе не

досталось, в фантазии. Это еще одна форма подлога. Она не знает, что

то, что она переживает,— это фантазия. Сотворенное фантазией тело,

неосознаваемое как таковое, невидимой завесой ложится поверх ее “соб-

ственного” тела, так что акт совокупления для нее в некотором смысле

есть акт мастурбации.

Хотя мастурбация является нечестной, поскольку она — отрицание реаль-

ного, “реальное” можно использовать нечестно для маскировки тайной

игры фантазии и воображения. Мастурбация имитирует половое сношение,

как половое сношение имитирует мастурбацию.

Следующий отрывок взят из “Богоматери цветов” Женэ (-enet, 1957а):

“Что-то новое, вроде ощущения собственной силы, взошло (в

растительном смысле, в смысле прорастания) в Дивине. Она

ощутила, что становится мужественной. Безумная надежда де-

лала ее сильной, крепкой, смелой. Она чувствовала, как вздува-

ются ее мускулы и она становится похожей на высеченную из

камня статую, подобную микеладжелову рабу. Не напрягая ни

одной мышцы, но с внутренней яростью она боролась с собой,

подобно Лаокоону, который пытался задушить чудовище. По-

том, когда руки и ноги ее обрели плоть, она осмелела и захоте-

ла драться по-настоящему, но очень скоро получила на бульва-

ре хороший урок, ведь она, забывая о боевой эффективности

своих движений, подходила к ним с мерками чисто эстетичес-

кими. При таком подходе из нее в лучшем случае мог полу-

читься более или менее ладно скроенный мелкий хулиган. Ее

движения, особенно удары по корпусу, должны были любой це-

ной, даже ценой победы, сделать из нее даже не Дивину-драчу-

на, а скорее некоего сказочного боксера, а иногда — сразу не-

скольких великолепных боксеров. Мужественные жесты, кото-

рым она пыталась научиться, редко встречаются у мужчин. Она

и свистела, и руки держала в карманах, но все это подражание

было таким неумелым, что казалось, за один вечер она могла

предстать одновременно в четырех или пяти разных образах.

Зато уж в этом она добилась великолепной разносторонности.

Она металась между девочкой и мальчиком, и на этих перехо-

дах, из-за новизны такого стиля поведения, часто спотыкалась.

Прихрамывая, она устремлялась вслед за мальчиком. Она всегда

начинала с жестов Великой Ветренницы, потом, вспомнив, что,

соблазняя убийцу, она должна вести себя по-мужски, обращала

их в шутку, и эта двойственность давала неожиданный эффект,

превращая ее то в по-обывательски боязливого, робкого шута,

то в назойливую сумасшедшую. Наконец, в довершение этого

превращения бабы в самца, она сочинила дружбу мужчины к

мужчине, чтобы та связала ее с одним из безупречных “ко-

тов”1, о которых уж никак нельзя сказать, что его жесты дву-

смысленны. Для большей уверенности она изобрела для себя

Маркетти. Тут же выбрала для него внешность; в тайном вооб-

ражении одинокой девушки имелся ночной запас бедер, рук,

торсов, лиц, зубов, волос, коленей, и она умела собирать из них

живого мужчину, которого наделяла душой всегда одной и той

же, вне зависимости от ситуации, такой, какую бы ей хотелось

иметь самой”2.

Женэ говорит о мужчине, которого он называет Дивина, как о “ней”, по-

скольку именно так он переживает себя “в фантазии”. В какой-то момент

“она” начинает “в растительном смысле, в смысле прорастания” ощущать в

себе вновь обретаемую мужественность. “Она” не “воображает себе” это:

оно происходит с “ней” само, но иссякает на полдороге: по мере того, как

эта сексуальная трансформация улетучивается, “она” начинает подыгры-

вать и притворяться, что “она” мужчина. “Она” пускает в ход воображение,

жесты, поступки, чтобы посредством волшебной метаморфозы вернуть

свою утраченную мужественность. Но это все равно что делать лед из ки-

пящей воды.

Гений Достоевского безошибочно ухватил эту полифонию модальностей

опыта: сна, фантазии, воображения и воспоминания. Во всех его романах

косвенно или прямо показано одновременное пребывание в этих модаль-

ностях. Непросто продемонстрировать это в сжатом виде. Но мы совершим

такую попытку, рассматривая описание Достоевским Раскольникова в са-

мом начале “Преступления и наказания”, до убийства включительно, с точ-

ки зрения сна, фантазии, воображения и реальности.

Модальность “фантазии”, в отличие от “воображения”, показана здесь с до-

статочной определенностью.

За день до того, как он убил старуху, “страшный сон приснился Раскольни-

кову” (стр. 60, 1957)3. Это длинный, запутанный, очень яркий сон. Мы зна-

чительно сократим его в пересказе.

“...Приснилось ему его детство, еще в их городке. Он лет семи и

гуляет в праздничный день, под вечер, с своим отцом за городом.

Они с отцом шли по дороге к кладбищу, где были могилы его ба-

бушки и брата, который умер в шестимесячном возрасте и кото-

рого Раскольников не мог помнить. Они проходили мимо кабака,

он держался за отцовскую руку и испуганно смотрел в сторону

заведения, которое в его памяти связывалось со сценами пьяного

веселья и пьяных драк. Напротив кабака стояла большая телега,

такая, в которую обычно впрягают здоровую ломовую лошадь...

...Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена

была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из

тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с

высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз

застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так

больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой

морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть,

что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от

окошка.

Но вот вдруг становится очень шумно: из кабака выходят с кри-

ками, с песнями, с балалайками пьяные-препьяные большие та-

кие мужики в красных и синих рубашках, с армяками внакидку.

“Садись, все садись! — кричит один, еще молодой, с толстою та-

кою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, — всех до-

везу, садись!”

Бедная старая кляча не может справиться с таким грузом. Крестьянам это

кажется очень смешным:

“...Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как не смеяться:

этака лядащая кобыленка да таку тягость вскачь везти будет!

Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать

Миколке”.

Они начинают стегать ее.

“— Папочка, папочка,— кричит он отцу,— папочка, что они де-

лают! Папочка, бедную лошадку бьют!

— Пойдем, пойдем! — говорит отец,— Пьяные, шалят, дураки,

пойдем, не смотри! — и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошад-

ке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть

не падает.

— Секи до смерти! — кричит Миколка, — на то пошло. Засеку!”

Миколка все больше расходится, и веселье становится все более шумным.

Он кричит, что лошадь — его собственность.

“— Не трожь! Мое добро! Что хочу, то и делаю. Садись еще! Все

садись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!”

Только семилетний Раскольников жалеет бедную старую клячу.

“...Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее

секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем под-

нимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу —

он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому

старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все

это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть: но он вырывает-

ся и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но

еще раз начинает лягаться.

— А чтобы те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бро-

сает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и

толстую оглоблю, берет ее за конец в обе руки и с усилием раз-

махивается над савраской.

— Разразит! — кричат кругом.

— Убьет!

— Мое добро! — кричит Миколка и со всего размаху опускает

оглоблю. Раздается тяжелый удар.

— Секи ее, секи! Что стали! — кричат голоса из толпы.

А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего

размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает

всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из всех последних

сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон прини-

мают ее в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в

третий раз, потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколка в бе-

шенстве, что не может с одного удара убить.

— Живуча! — кричат кругом.

— Сейчас беспременно падет, братцы, тут ей и конец! — кричит

из толпы один любитель.

— Топором ее, чего! Покончить с ней разом, — кричит третий.

— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Ми-

колка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает

железный лом. — Берегись! — кричит он и что есть силы огоро-

шивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобы-

ленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со

всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно

ей подсекли все четыре ноги разом.

— Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не по-

мня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схваты-

вают что попало — кнуты, палки, оглоблю — и бегут к издыхаю-

щей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ло-

мом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и

умирает.

— Доконал! — кричат в толпе.

— А зачем вскачь не шла!

— Мое добро! — кричит Миколка, с ломом в руках и с налитыми

кровью глазами. Он стоит, будто жалея, что уж некого больше

бить.

— Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! — кричат из толпы

уже многие голоса.

Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается

он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавлен-

ную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы... Потом вдруг

вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на

Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схваты-

вает его, наконец, и выносит из толпы.

— Пойдем! пойдем! — говорит он ему, — домой пойдем!

— Папочка! За что они... бедную лошадку... убили! — всхлипы-

вает он, но дыхание ему захватывает, и слова криками вырыва-

ются из его стесненной груди.

— Пьяные, шалят, не наше дело, пойдем! — говорит отец. Он об-

хватывает отца руками, но грудь ему теснит, теснит. Он хочет пе-

ревести дыхание, вскрикнуть, и просыпается.

Он проснулся весь в поту, с мокрыми от поту волосами, задыха-

ясь, и приподнялся в ужасе.

— Слава богу, это только сон! — сказал он, садясь под деревом и

глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж не горячка ли во

мне начинается: такой безобразный сон!

Все тело его было как бы разбито; смутно и темно на душе. Он

положил локти на колена и подпер обеими руками голову.

— Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в са-

мом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей че-

реп... буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок,

красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью... с топором...

Господи, неужели?”

Первое переживание Раскольникова по пробуждении показывает, что его

собственное тело было до самой глубины задето этим сном. Он проснулся

в страхе, как будто это его засекли до смерти, и немедленно вспомнил с

глубочайшим ужасом о своем намерении убить старуху способом, очень

напоминающим тот, которым была погублена бедная старая кляча.

Исходя из этого, можно предположить, что “собственное” тело пережива-

ется Раскольниковым в рамках физической идентификации со старой кля-

чей и со старухой. Место происшествия находится недалеко от кладбища,

где похоронены его бабушка и младший брат. Он отнюдь не “воображает”

себя старой лошадью или старухой. Напротив, “в своем воображении” он,

насколько это возможно, далек от ситуации, в которой находится во сне

или в фантазии. В своем сне он — семилетний мальчик, сочувствующий

старой кобыле, в фантазии его собственное тело разделяет смерть старой

клячи, а также старухи. Но “он”, как мы узнаем позднее, воображает себя

Наполеоном! Он “блуждает” между своим воображением, где он представ-

ляет себя Наполеоном, своим сном, где он маленький мальчик, и своей фан-

тазией, где он — забитая до смерти старая кляча и старуха, которую он

вот-вот убьет.

Раскольников знает свой сон и знает, что намерен убить старуху-процент-

щицу. Ему неведома связь между Миколкой и им самим, а также связь меж-

ду старой лошадью и старухой. Он не связывает все это со своими “соб-

ственными” чувствами по отношению к матери4. Он не отдает себе отчета

в том, что идентифицирует свою мать (или бабушку) со скупердяйкой-про-

центщицей и ни на что не годной старой клячей. Не осознает он и того,

что идентифицирует себя самого со старой клячей, со своей матерью и с

процентщицей.

Когда он окончательно “знает”, что старуха будет убита завтра, он чув-

ствует себя как человек, приговоренный к смерти. В модальности фанта-

зии он — жертва, тогда как “в воображении” и в “реальности” он — палач.

Непосредственно перед тем, как он входит в старухин дом, чтобы убить ее,

он замечает по поводу своих собственных мыслей: “Так, верно, те, которых

ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им

встречаются на дороге...” Значит, в фантазии он скорее жертва, которую

ведут на казнь, чем палач.

Перед тем, как старуха открывает дверь, он внезапно теряет ощущение

собственного тела. Очевидно, что для того, чтобы убить эту старуху, он

действием-в-фантазии ре-проецирует “старую клячу” на личность процен-

тщицы, которая “в реальности” для него никто.

Раскольников убивает старуху, “чтобы быть Наполеоном”, “из-за денег”

или просто “назло всему”, как он рассуждает позже. Но Достоевский по-

казывает также его фантазию, модальность действия и переживания, в

качестве сна, который снится Раскольникову и в котором его не прини-

мают в рассчет, останавливают и уводят. Так, поневоле он “сам”, в каче-

стве “собственно” молодого человека, отстранен от участия в “реальном”

мире. В этом состоянии и другой остается для него ничего не значащим

инкогнито.

В “Преступлении и наказании” глубоко исследована тема проституирова-

ния. Старуха — это еще одно про-ституированное5, как и сам Раскольни-

ков, существо, в том смысле, что это некто, представляющий или символи-

зирующий другого. Достоевский определенно указывает, что Раскольников

сразу же почувствовал жесточайшую неприязнь к ней, хотя ничего о ней и

не знал. “Старуха” и ее сестра до такой степени переживались в модально-

сти фантазии, что почти ничего больше Раскольников и не заметил. Пони-

мание того, что он скорее фантазирует их, чем воспринимает их “самих

по себе”, было исключительно мимолетным. Раскольников был замурован

“внутри” своей фантазии. Недаром он ощущал, что задыхается.