Глава 2 ФАНТАЗИЯ И КОММУНИКАЦИЯ

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24

Нам свойственно тем или иным образом проводить различия внутри опы-

та. Вот некоторые самые распространенные различения: внутренний и

внешний, реальный и нереальный, насыщенный и пустой, важный, бес-

смысленный, частный, публичный, совместный. Есть различения во време-

ни между прошлым и настоящим, “здесь и теперь” и “там и тогда”. Боль-

шинство из нас расценивает часть того целого, что мы переживаем в некое

время, в некоем месте, как “я”, а остальное — как “не-я”. Мы также катего-

ризируем опыт по его модальности: память, воображение, сон, бодрствую-

щее восприятие и т.д.

В предыдущем абзаце и во всей остальной главе я намерен лишь указать

некоторые пути использования подобных терминов и выражений и заост-

рить дискуссию по поводу психоаналитической концепции “фантазии” и

“бессознательного опыта”.

“Я” в последующих абзацах — это гипотетические “я”, к части из которых

могли бы присоединиться некоторые из нас.

Я мыслю себя находящимся внутри моего тела и в то же время внутреннее

пространство моего тела считаю каким-то образом находящимся “внутри”

моего личного, интимного пространства. Если кто-либо зайдет в мою ком-

нату без спроса, он не заставит меня испытать такую досаду, как если бы

он вторгся в мое тело без моего позволения. Однако, коль скоро я нахо-

жусь внутри моего тела, мое тело в каком-то странном смысле — снаружи

меня.

Телесные чувства обычно ощущаются как реальные. Физическая боль в

высшей степени реальна. Люди редко переживают какое-либо ощущение,

которое они принимают за физическое, как нереальное, хотя некоторые из них имеют привычку называть боль, которую чувствую я, “твое воображе-

ние”, если они думают, что у меня нет достаточных оснований для того,

чтобы испытывать боль. Встречаются также люди, которые не ощущают

свое тело как реальное, и это достаточное основание в нашей культуре,

чтобы считать их психически нездоровыми.

Я встречал и людей, которые были готовы назвать реальной боль, ощущае-

мую ими самими “в воображении”, хотя такие случаи, похоже, редки.

Человеческое тело имеет тройственную позицию в личном пространстве

человека, в то время как все другие объекты внешни для всех людей.

Обычно предполагается, что 1) к телу другого в некоторых отношениях

можно быть сопричастным, 2) что это также публичное явление, существу-

ющее для всех, за исключением него (как объект, внешний для всех ос-

тальных) и 3) что тело другого является его частным опытом.

Наша культура, позволяя определенные маргинальные вольности, тем не

менее со всей своей силой обрушивается на людей, которые не проводят

разграничительной черты между внутренним/внешним, реальным/нере-

альным, я/не-я, частным/публичным там, где считается здоровым, правиль-

ным и нормальным ее проводить1.

Галлюцинаторный голос можно считать внутренним или внешним; реаль-

ным или нереальным; частным моим опытом, если у меня нет оснований

думать, что кто-либо еще способен слышать его, или общедоступным, если

я думаю, что и другие способны. Нереальный не является синонимом вооб-

ражаемого. Свое воображение положено держать при себе. Окружающие

скорее всего подумают, что со мной что-то не так, если я посчитаю, что то,

что я “воображаю”, происходит вне моей “головы”, особенно если я назы-

ваю это моим воображением и воображаю, что другие не воображают того

же самого. Если хотя бы два человека разделяют подобные переживания,

они начинают склоняться к тому, чтобы считать их реальными. Остальные,

те, кто не разделяют эти переживания, начинают склоняться к тому, чтобы

считать тех, кто их разделяет, страдающими какой-то разновидностью мас-

сового психоза.

Я считаю многие телесные ощущения принадлежащими к сфере исключи-

тельно частного опыта. Если у меня на руке ожог, я считаю боль от ожога

сугубо личным переживанием, а то, как он выглядит,— общедоступным.

Но это не всегда так. Есть люди, которые ощущают, что они могут действи-

тельно чувствовать боль другого или думать — непосредственно — мыс-

ли другого. Они могут также ощущать, что другие люди способны чувство-

вать их телесные ощущения или даже думать их мысли. Мое тело, как я переживаю его, не только допускает сопричастность или

публичность, но и является соединением исключительно интимных собы-

тий, а именно — телом-для-себя-самого. Тело-для-себя-самого предстает в

снах, воображении и воспоминаниях. В любой из этих модальностей оно

может переживаться живым или мертвым, реальным или нереальным, цело-

стным или раздробленным. С точки зрения рефлексивного сознания, кото-

рое расценивается как здравое и нормальное, собственное тело-для-себя

есть, по сути своей, приватный опыт, а тело-для-себя другого по определе-

нию недоступно. В фантазии2, однако, это не обязательно так. Невозмож-

ность третейского суда в данном вопросе, который мог бы, по общему со-

гласию, вынести свое постановление, по-видимому, облегчает вторжение

на чужую территорию посредством фантазии, не осознаваемой как таковая.

Поскольку каждый человек переживает любое событие по-своему, сколь бы

публичным оно ни было, то переживание даже публичных, общедоступных

событий вполне можно было бы назвать приватным или “частным” в опре-

деленном, условном смысле слова. Но мне кажется, большинство людей

ощущают, что существует сфера опыта, которая является приватной в бе-

зусловном и безоговорочном смысле. Это та сфера безусловной сокровен-

ности, о которой Джерард Мэнли Хопкинс говорит в следующих словах:

“...Мое само-бытие, мое сознание и чувство себя, этот вкус себя

самого, вкус “я” и “меня” поверх и внутри всех вещей, который

более отчетлив и различим, чем вкус эля или крепкой закваски,

более неповторим, чем запах листвы грецкого ореха или кам-

форы, и непередаваем каким бы то ни было образом другому че-

ловеку”.

Мое само-бытие, мое сознание и чувство себя, этот вкус себя самого, вкус

“я” и “меня” поверх и внутри всех вещей, включает мой вкус тебя. Я вку-

шаю тебя, и ты вкушаешь меня. Я — твой вкус, а ты — мой, но я не вку-

шаю твой вкус меня. Никто не может и быть всем и обладать всем в одно и

то же время.

Трудно постичь само-бытие другого. Я не могу пережить его прямо и “в

лоб”. Я должен опираться на действия и свидетельства другого, чтобы сде-

лать заключение о том, как он переживает себя самое. Психиатр непосред-

ственно включается в эту сферу, когда он прислушивается к свидетельству

своих пациентов. По какому признаку перемены, происходящие в пережи-

вании человеком его само-бытия, его бытия-для-себя-самого, заставляют

его определять самого себя как “больного”, физически или психически, и

36 “Я” и Другие

что приводит одного человека к решению, что само-бытие, бытие-для-

себя-самого другого ненормально и нездорово?

Хопкинс эля и крепкой закваски, листвы грецкого ореха и камфары позже

писал:

Я — горечь, я — горящая рана. Самое проникновенное

веление Бога

Горечью вкушать меня: мой вкус был мной;

Кости воздвигнуты во мне, плоти — в достатке, кровь

переполняет через край это проклятие.

“Я” — пена духа, тупая вязкая закваска. Я вижу

Таких же потерянных, и кара их — быть,

Как я сам для себя, их загнанным “я”, но хуже.

Тысячи людей приходят к психиатрам за “излечением” от гораздо меньше-

го, чем это. И после нескольких сеансов электрошока тысячи чувствуют

себя “лучше”.

Хопкинс знал, что этот вкус эля или горечи был им. “Излечиться” от это-

го — вещь более сомнительная, чем любое другое излечение, если изле-

читься — это значит стать отчужденным от собственного само-бытия, по-

терять свое сущее “я”. Утрата переживания пространства безусловной при"

ватности посредством превращения его в квазипубличную сферу часто

является одной из решающих перемен, ассоциирующихся с процессом

схождения с ума. Это не просто новая формулировка теории “потери гра-

ниц Эго” (Lain-, 1960). Ведь даже “мир”, хотя и “общий” для всех людей и в

этом смысле “разделяемый”, вероятно, никогда не переживается двумя ин-

дивидуумами совершенно одним и тем же образом. Когда два человека

смотрят на некий ландшафт и одному он нравится, а другому нет,— это

уже пропасть между ними. Для одного человека ландшафт может быть

просто сам по себе, полный своего “собственного существования”: он чув-

ствует, возможно, легкую грусть своей инаковости по отношению ко всему

этому. Другому “те же” деревья, небо и трава видятся как творение: как

прозрачное покрывало, сквозь которое открывается их Творец. Для одного

человека здесь может быть полное или почти полное отсутствие ощущения

связи между ним и природой вне его; и для того же самого человека в дру-

гом случае может даже не быть существенной разницы между внутренним

и внешним, “я” и природой.

Насколько мы переживаем мир по-разному, настолько мы, по существу, жи-

вем в разных мирах. “Мир полон людей, следующих сквозь все те же по-

Фантазия и коммуникация 37

буждения и те же обстоятельства, но несущих в своей глубине и распрост-

раняющих вокруг себя миры, столь же взаимно удаленные, сколь созвездия

в небе” (Mounier, 1952). И в то же время Мир — мир вокруг меня, мир, в

котором я живу, мой мир — есть в самой структуре, самой ткани своего об-

раза бытия-для-меня, не исключительно мой мир, но и твой мир тоже, он

окружает и тебя, и его, это общий мир, единственный мир — Мир.

Не существует обязательной корреляции между публичностью опыта, его

реальностью и возможностью сопричастности к нему. Люди могут быть

бесконечно одиноки в своем переживании самых публичных зрелищ; и бо-

лее всего вместе в своей сопричастности к самым “реальным” и в то же

время безусловно приватным событиям. Совместность переживания может

быть признаком самой искренней и подлинной связи между двумя людьми

или признаком самого низкого и презренного рабства. Фантазия может пе-

реживаться каждым из них по отдельности как нечто внутреннее или

внешнее, приватное или публичное, разделяемое или неразделяемое, ре-

альное или нереальное.

По иронии, нередко то, что я считаю самой что ни на есть публичной ре-

альностью, оказывается тем, что другие считают моей самой интимной

фантазией. А то, что я считаю моим самым интимным “внутренним” миром,

оказывается тем, что я имею наиболее общего с другими человеческими

существами.

Психоаналитик описывает свое переживание в определенные моменты

групповой работы, когда он “чувствует, что им манипулируют, как будто

бы он играет роль (неважно, можно ли определить, какую именно) в чьей"

то чужой фантазии или готов это сделать за счет того, что задним числом

можно назвать лишь временной потерей проникновения в ситуацию, ощу-

щением переживания сильных эмоций и в то же время убежденностью, что

их существование полностью оправдывается объективной ситуацией, не

требуя обращения к более глубокому объяснению их происхождения”

(Bion, 1955, курсив мой).

Этот эффект отчуждения подкрадывается незаметно. Мы все склонны втя-

гиваться в социальные системы фантазии (Jaques, 1955) с потерей соб-

ственной идентичности в этом процессе и только ретроспективно осозна-

ем, что это произошло. Бион продолжает: “Я уверен, что способность вы-

тряхнуть “я” из цепенящего ощущения реальности, которое сопутствует

этому состоянию, есть первое, что необходимо аналитику в группе...”.

Потеря собственного восприятия и собственных оценок, которая проис-

ходит вместе с занятием ложной позиции (вдвойне ложной в том смысле, что ее ложность не видна тому, кто ее занимает), “становится реальнос-

тью” только задним числом. Ложная позиция не обязательно полностью

“безвыигрышная”3. Позже я собираюсь говорить о некоторых затрудне-

ниях при попытке занять безвыигрышную позицию или высвободиться

из нее. Человек во вдвойне ложной позиции чувствует себя “подлин-

ным”, “реальным”; не “ощущая” собственного оцепенения, он обездви-

жен и лишен собственных ощущений этим самым чувством “реальнос-

ти”. Вытряхнуть “я” из ложного чувства реальности — значит навлечь

дереализацию, которая ложно считается нереальностью. Только тогда у

тебя есть возможность постичь систему социальной фантазии, в которой

находишься. Нормальное состояние — это когда ты настолько погряз в

своей погруженности в системы социальной фантазии, что принимаешь

их за нечто реальное. Множество образов было использовано, чтобы на-

помнить нам об этом обстоятельстве. Мы мертвы, но думаем, что мы

живы. Мы спим, но думаем, что мы бодрствуем. Мы грезим, но принима-

ем наши грезы за реальность. Мы — расслабленные, увечные, слепые,

глухие, больные. Но мы больные вдвойне, мы дважды потеряли созна-

ние. Наши дела так плохи, что мы больше не чувствуем себя больными,

как это часто случается при смертельных заболеваниях. Мы безумны, но

не догадываемся об этом.

Ошибка здесь скорее не в содержании, а в категории. Мы осознаем содер"

жание опыта, но не отдаем себе отчета в том, что это иллюзия. Мы видим

тени, но принимаем их за сущности. Близкая по смыслу ошибка катего-

рии — это смешение модальностей опыта. Мы с легкостью замечаем, ког-

да другие впадают в подобное заблуждение, но совсем иное дело, когда это

происходит с нами самими.

Мы можем видеть теперь, что любая дисциплина, провозглашающая себя

“научной” в том смысле, в котором этот термин обычно используется в

наши дни, и в то же время непосредственно связанная с категоризацией

опыта и такими материями, как бессознательное и “бессознательная фанта-

зия”, находится в очень большом и весьма характерном затруднении по

поводу своего собственного критерия достоверности.

Нельзя рассчитывать на то, что твое впечатление, что другой вдвойне

отчужден, будет подтверждено прямым свидетельством этого другого.

Если бы другой мог согласиться с тобой, ты бы оказался неправ. Здесь

легко можно занять позицию, что отказ или неспособность другого ви-

деть мою правоту есть доказательство того, что я прав. Достоверно

лишь то, что я мог бы оказаться частично неправ, если бы он все-таки согласился с тем, что я говорю, потому что тогда я ошибался бы, думая,

что он неспособен видеть то, что, по моему мнению, могу видеть я. Мож-

но пойти еще дальше и сказать: но он “реально”, “на самом деле” не по-

нимает; это псевдоинсайт.

“Деперсонализация” может не переживаться как потеря каких-либо лично-

стных атрибутов тем, кому аналитик приписывает деперсонализацию.

Нужно всегда уточнять, когда сталкиваешься с употреблением этого тер-

мина, относится ли термин “деперсонализация” к состоянию, которое “я”

приписывает самому “я”, или же это атрибуция, совершаемая по отноше-

нию к другому, идущая вразрез с самоатрибуцией другого.

Человек в отчужденной ложной позиции в системе социальной фантазии,

который начинает частично догадываться о своем положении, может дать

“психотическое” проявление своего частичного понимания действитель-

ной ситуации как фантазии, заявляя, что он подвергается воздействию

ядов, которые ему подбрасывают в пищу, что у него отняли его мозги, что

его действия контролируются извне и т.п. Мании подобного рода пред"

ставляют собой частично достигнутую дереализацию — реализацию.

Все группы работают посредством фантазии. Тот тип опыта, который дает

нам группа, есть одно из важнейших оснований, если (для некоторых лю-

дей) не единственное основание для того, чтобы находиться в группе. Что

же люди хотят получить из опыта существования в определенном наборе

человеческих коллективов?

Накрепко спаянные группы, которые возникают в некоторых семьях и дру-

гих формированиях, держатся вместе потребностью обрести псевдореаль-

ный опыт, который возможен только в такой модальности опыта, как фан-

тазия. Это значит, что семья переживается не как модальность фантазии,

но как “реальность”4. Однако “реальность” в этом смысле является не мо-

дальностью, а качеством, которое способно накладываться на любую мо-

дальность.

Если член семьи обладает выигрышной позицией внутри системы семей-

ной фантазии, импульс покинуть систему в том или ином смысле, похоже,

приходит к нему только извне системы фантазии. Мы меняемся в своей го-

товности и в своем стремлении выйти наружу из систем бессознательной

фантазии, которые мы считаем нашей реальностью. Пока мы находимся в

очевидно выигрышной позиции, мы ищем любое основание, чтобы не до-

пустить мысль, что мы существуем в ложном ощущении реальности и нере-

альности, защищенности или незащищенности, идентичности и отсутствия

идентичности.

Ложное, социальное чувство реальности неотделимо от фантазии, неопоз-

наваемой как таковая. Если Пол начинает пробуждаться от системы се-

мейной фантазии, он может классифицироваться своей семьей только как

сумасшедший или же негодяй, поскольку для них их фантазия есть ре-

альность, а все, что не их фантазия — нереально. Если он свидетельству-

ет в пользу некоего опыта, выходящего за пределы того, что кажется им

реальным и истинным, это может говорить только о том, что он запу-

тался в прискорбном сплетении выдумки и обмана, объясняя им, что то,

что известно им как реальное и истинное, есть прискорбное сплетение

выдумки и обмана, когда они объясняют ему, что то, что он знает как

реальное и истинное (например: Бог наделил его особой миссией разоб-

лачить то, что они принимают за реальное, как прискорбное сплетение

выдумки и обмана, и для этой цели он разгуливал, не стыдясь, нагишом

по главной улице города, и ему дела нет до того, что он позорит семью),

есть прискорбное сплетение выдумки и обмана, от которого ему нужно

лечиться.

Обычное состояние — это находиться в устойчивой и выигрышной пози-

ции в системах фантазии узла5. Чаще всего такое состояние называется

иметь “личность”. Мы никогда не понимаем, что находимся в этом. Мы ни-

когда даже не помышляем о том, чтобы вырваться на свободу. А тех, кто

пытается вырваться и говорит, что и нам следовало бы, мы терпим как не-

избежное зло, наказываем или обходимся с ними как с безобидными боль-

ными или помешанными.

Человек может быть помещен в безвыигрышную позицию, заключающуюся

в наборе несовместимых позиций. Когда его положение в системе социаль-

ной фантазии становится таковым, что он не может ни оставаться в своей

собственной фантазии, ни покинуть ее, его позиция становится безвы"

игрышной.

То, что называется психотическим эпизодом у одного человека, часто мо-

жет быть понято как особого рода кризис во взаимном опыте узла, так же

как и в его поведении (см. Lain- и Esterson, 1964; Lain-, 1967).

Единственный путь, которым можно попробовать выбраться из семьи, это

загнать семью внутрь себя самого, так что можно быть снаружи собствен-

ного нутра и, таким образом, быть свободным. Но куда бы вы ни пошли,

вам придется идти куда-нибудь еще и еще, так что вы решаете остано-

виться и обзавестись каким-нибудь местом, чтобы звать его своим соб-

ственным.

Чем большая существует потребность в том, чтобы выбраться из безвыиг-

рышной позиции, тем меньше шансов на то, чтобы добиться этого. Чем бо"

лее безвыигрышным является положение, тем труднее из него выбрать"

ся. Эта тавтология стоит того, чтобы поразмышлять над ней.

Под безвыигрышной я имею в виду позицию, которую невозможно поки-

нуть и в которой невозможно оставаться.

Находясь в отчужденной безвыигрышной позиции, мы не осознаем этого.

Отсюда следует, что выйти невозможно. Коль скоро Пол осознает, что он в

футляре, он может попытаться выбраться из него. Но так как для них фут-

ляр — это весь мир, то выбраться из футляра — это все равно что шагнуть

в бездну, вещь, которой никто из любящих его просто не может перенести

и которой они не позволят случиться.

Для дальнейшего понимания связанности, а может быть, и повязанности

людей во взаимном опыте мы должны будем показать, как каждый из них

оказывает влияние на фантазию остальных, так что его фантазия и их фан-

тазия или все больше сближаются между собой, или расходятся в противо-

положные стороны все дальше и дальше. Чем больше расстояние между

переживанием ситуации одним человеком и переживанием других в “той

же самой” ситуации, тем в больший диссонанс начинают вступать его дей-

ствия с действиями остальных. В определенный момент в нарастании рас-

согласования опыта и диссонанса действий, тот, кто в меньшинстве, начи-

нает оцениваться большинством как “не наш”.

“Реальность” смещается от относительной к абсолютной. Чем больше чело-

век, о котором мы думаем, что он абсолютно не прав, думает, что он абсо-

лютно прав, а мы абсолютно не правы, тем скорее этот человек должен

быть уничтожен, пока он не погубил себя сам или не погубил нас. Мы (ко-

нечно же) не имеем в виду, что мы хотим уничтожить его. Мы хотим спас-

ти его от ужасного заблуждения, что мы хотим уничтожить его. Неужели

он не видит, что единственное, что мы хотим сделать, это уничтожить его

заблуждение? Его заблуждение в том, что мы хотим его уничтожить. Его

заблуждение — это уверенность в том, что мы пытаемся втыкать иглы ему

в глаза. Тот, кто думает, что люди втыкают иглы ему в глаза, может пойти к

психиатру, чтобы подвергнуться лоботомии посредством игл, воткнутых

ему в глаза, так как он предпочел бы скорее поверить в то, что он свихнул-

ся, чем в то, что такое могло быть на самом деле.

Качество реальности, переживаемое внутри узла фантазии, может быть

притягательным. Снаружи холодно, пусто, бессмысленно, там все нереаль-

но. Нет ни желания, ни, слава Богу, возможности уйти. Уйти, без сомнения, нелегко. Но для некоторых людей система фантазии

узла есть омерзительный ад, а не приятная передышка, и они хотят вон от-

туда. Но это нехорошо, хотеть вон, это свидетельствует о неблагодарности.

Это безумие — рваться наружу, там — бездна и хаос, там — дикие звери.

И кроме того, не беспокойся, даже несмотря на твое отступничество и не-

благодарность, ты можешь все-таки благодарить нас за то, что мы не позво"

лим тебе улизнуть. Доктор тебе объяснит, что ты на самом деле не хочешь

уйти, ты просто пятишься от нас, потому что боишься получить нож в спи-

ну. Ты ведь знаешь, мы не сделаем этого.

Выбор в фантазии становится выбором между тем, чтобы окончательно за-

дохнуться внутри, и тем, чтобы рискнуть открыть свое “я” всему, что толь-

ко есть устрашающего и угрожающего вовне. Но как только ты минуешь

дверь в пространство, которое в настоящий момент есть внутреннее, ты по-

падаешь обратно прямо в изнанку внутреннего, которое ты вывернул с

лица на изнанку, чтобы попасть наружу того, внутри чего ты был. Так что

как только ты проходишь в эту дверь таким образом, ты тем больше внут"

ри, чем больше ты думаешь, что ты снаружи6.

Когда внешнее и внутреннее вывернуты наизнанку, так что внутреннее-

внешнее для А есть внешнее-внутреннее для Б, и оба мыслят в “абсолют-

ных” категориях, то значит, мы достигли крайней степени расхождения

взаимного опыта в нашей культуре — психиатры, психически здоровые, и

пациенты, психически больные. Психиатр в такой ситуации чужд сомне-

ний относительно постановки диагноза: пациент является психотиком и не

догадывается об этом. Пациент считает, что это психиатр психически не-

нормален и не догадывается об этом. Пациент — это психотик и не дога-

дывается об этом, потому что он считает, что психиатры — это опасные

безумцы, которых следовало бы запереть для их же собственной безопас-

ности, и если другие люди так основательно обработаны полицией мысли7,

что даже не видят этого, то он намерен что-нибудь предпринять, чтобы ис-

править положение.

Выход наружу — через дверь. Однако в рамках фантазии узла уйти — это

значит поступить неблагодарно, жестоко, губительно для себя или других.

Первые шаги приходится предпринимать еще внутри фантазии, прежде

чем она может быть разгадана как таковая. И здесь существует риск потер-

петь поражение и сойти с ума.

Некоторые “психотики” рассматривают кабинет психоаналитика как отно-

сительно безопасное место для рассказа кому-нибудь, что они думают на

самом деле. Они готовы вести себя как пациенты и даже поддерживать

правила игры, оплачивая услуги аналитика при условии, что он не будет

их “лечить”. Они даже готовы притвориться излеченными, если ему пока-

жется неудобным иметь клиентуру, которая не обнаруживает явного улуч-

шения.

Ну что ж, соглашение, не лишенное оснований.