2. ИНДУЦИРОВАННЫЕ ДРУГИМИ

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24

Там где ты, возникает место.

Рильке

Детей должно быть видно, но не слышно.

Можно поставить себя самого в ложное и в конечном счете безвыигрыш-

ное положение. Можно быть также поставленным в ложное и в конечном

счете безвыигрышное положение действиями других.

Разговорная речь опять-таки снабжает нас множеством выражений: поста-

вить кого-либо на место, загнать в рамки, загнать в угол, поставить в не-

ловкое положение, отправить на все четыре стороны, завинтить гайки,

установить дистанцию, выбить почву из-под ног, затюкать, скрутить в узел,

поймать на чем-либо, сбить спесь, прижать к стенке, загнать в ловушку,

поймать в капкан, заткнуть рот и т.п.

Чтобы понять в полной мере чье-то переживание своего “положения”, оче-

видно, необходимо знать не только его собственные действия, но и дей-

ствия других и то, как другие представлены в его собственном воображе-

нии и фантазии.

“Пространство” действий, которым человек, по его ощущению, обладает,

зависит и от того пространства, которое он дает себе сам, и от того

пространства, которое задается ему другими.

В качестве очень наглядной иллюстрации приведем сообщение одного по-

лицейского, наблюдавшего за маленьким мальчиком, который бегал вокруг

квартала. Когда этот мальчик пробегал мимо в двадцатый раз, полицейский

наконец спросил, что он делает. Мальчик ответил, что он убегает из дома,

но отец не позволяет ему переходить дорогу! “Свободное пространство”

этого мальчика было ограничено, так сказать, “интериоризацией” роди-

тельского запрета.

Пространство — геометрическое и метафорическое, и ребенка, и взросло-

го — структурируется во многом под воздействием других. Это происхо-

дит все время тем или иным образом и является “общим местом”, трюизмом, и необходимость напомнить об этом появляется тогда, когда феноме-

нология пространства не отдает должного этому фактору4. Рассматривая

тот вклад, который вносят другие в экзистенциальное положение человека

(в его различных аспектах), мы обнаружим, что ряд ранее возникших сооб-

ражений сходится воедино в представлении о “ложной” и “безвыигрыш-

ной” позициях.

Чтобы понять ту “позицию”, из которой кто-либо исходит в своей жизни,

необходимо знать изначальное ощущение своего места в мире, с которым

происходило его становление. Понимание своего места в мире в опреде-

ленной степени развивается в рамках того места, которое задается челове-

ку другими, составляющими первоначальный узел его окружения.

Каждое человеческое существо, будь то ребенок или взрослый, требует оп-

ределенной значительности в глазах другого, то есть места в мире како"

го"либо другого человека. Взрослые и дети ищут определенного “положе-

ния” в глазах других, положения, задающего пространство для действий.

Большинство людей вряд ли выбрали бы неограниченную свободу внутри

узла личностных отношений в обмен на полное безразличие кого бы то ни

было к тому, что они делают. Разве кто-нибудь выберет себе свободу, если

все, что он делает, не имеет никакого значения ни для кого? Похоже, что

это универсальная человеческая потребность — стремиться занять место в

мире хотя бы одного-единственного другого. И может быть, величайшее

утешение в религии — это сознание, что ты живешь перед Лицом Другого.

Большинство людей в некоторый момент своей жизни ищут переживания

(неважно, было ли оно у них в ранние годы или нет), что они занимают

первое, если не единственно важное место, в жизни по крайней мере одно-

го человека. Как утверждалось ранее, любая сколько-нибудь серьезная тео-

рия отношений между мужчиной и женщиной не может не принимать во

внимание распространенное наблюдение, что оба они ищут другого не

только для того, чтобы любить и быть любимым, но другого, с которым бы

чувствовалось, что ему доставляет радость то, что его любят. Вообразите

себе идеальный роман без этой последней составляющей. Джилл любит

Джека. Джек любит Джилл. Джилл знает, что Джек любит Джилл. Джек

знает, что Джилл любит Джека. Но Джек говорит, что ему все равно, любит

его Джилл или нет. Пока он любит ее, остальное не имеет значения. Что

при этом будет испытывать Джилл?

Человек с типичными параноидными идеями отношения принимает на

свой счет невнятное бормотание толпы на улице. Взрыв хохота за его спи-

ной в баре раздается в ответ на шутку, отпущенную в его адрес. Когда же

случается узнать подобного человека поближе, как правило, обнаруживается, что то, что его терзает, это не столько бред отношения, сколько бо-

лезненное подозрение, что он никому не нужен, что вообще никто никак к

нему не относится.

Все мысли параноика непрерывно занимает и мучает его обычно прямая

противоположность тому, что на первый взгляд кажется наиболее очевид-

ным. Его преследует то, что он является центром вселенной для всех ос-

тальных, но в то же время он озабочен мыслью, что никогда не был на пер-

вом месте в кругу привязанностей какого-либо человека. Он зачастую

склонен к одержимости ревностью — той холодной ревностью, которую

описал Минковский (1933) в своих исследованиях параноидных состоя-

ний — ревностью без любви, возникающей в принципиально отличном от

обычного “жизненном” пространстве. Неспособный переживать себя зна-

чимым для кого-то другого, он иллюзорно создает для себя важное место в

мире других. Другие видят его как живущего в своем собственном мире.

Но ирония заключается в том, что это и так, и не так. Ибо присутствует и

ощущение, что он живет не то чтобы в собственном мире, но в полагаемом

им незаполненном месте, которое он не занимает в мире других. Он кажет-

ся глубочайшим образом замкнутым на самом себе, но чем более замкну-

тым на самом себе он представляется, тем более он пытается убедить себя

самого, что является центром их мира.

Молодой человек по имени Питер (Lain-, 1960) был одержим чувством

вины, потому что он занимает место в мире, даже в физическом смысле.

Он не мог осознать, принять для себя как реальность, что он обладает пра-

вом как-то существовать для других. Неспособный принять как реальность

свое действительное наличие, он заполнял эту брешь в осознании самого

себя переживаниями из области фантазии, которые становились со време-

нем все более и более бредовыми.

Характерной особенностью его детства было то, что его присутствие в

мире в основном игнорировалось. Когда родители Питера занимались лю-

бовью, они не придавали значения тому факту, что он находится с ними в

одной комнате. О нем заботились в бытовом отношении, в том смысле, что

он был накормлен, одет и никогда физически не изолировался от родите-

лей в ранние годы жизни. Но в то же время с ним постоянно вели себя так,

как если бы он “реально” не существовал. Находиться в одной комнате со

своими родителями и чувствовать, что тебя игнорируют, не подчеркнуто, а

просто от полного равнодушия, было, наверное, хуже физической изоля-

ции. Ибо сколько он себя помнил, за одно только свое присутствие или же-

лание присутствовать для других он испытывал чувство вины и неловкос-

ти. Вместо того чтобы принять как реальность ощущение собственного наличия для других, он выработал бредовую форму ощущения своего нали-

чия для других. Он был уверен, что для того, чтобы сделать свое присут-

ствие ощутимым, он должен был бы пойти на такие крайности, что никто

бы не захотел иметь с ним дела, так что он стал все усилия в своей жизни

направлять на то, чтобы быть никем.

Самые ранние сцены, запечатлевшиеся в памяти этого человека, и вытека-

ющий из них прототип триадических ситуаций в его фантазии характери-

зовались не столько ревностью и возмущением с его стороны и последую-

щими чувством вины и тревогой, но скорее чувством стыда и безнадежно"

сти, что он, по всей видимости, никоим образом не способен что-либо зна-

чить для своих родителей. Он ощущал себя всего лишь еще одной деталью

обстановки их жизни, о которой они заботились, как заботились о другом

своем имуществе.

У Питера (обозначим его как я), с его собственной точки зрения, не было

места в мире, и он равно не верил, что занимает место в мире какого-либо

другого человека (д). Ситуация схематически была следующей: на взгляд я

взгляд д на него заключается в том, что д его не видит. На основе этих

разрывов в экзистенциальной ткани его, я, идентичности им создается бре-

довая форма его наличия для другого — д. Он жалуется, что другим кажет-

ся, что он издает зловоние.

Для параноидной личности типичным является жаловаться на ту точку

зрения на я, которую я приписывает д, я ——> (д ——> я).

Личность испытывает не недостаток присутствия другого, но недостаток

собственного присутствия для другого — как другого. Ей не дает покоя

другой, не ведущий себя никаким образом по отношению к ней, не желаю-

щий ни соблазнить ее, ни совершить над ней насилие, ни украсть у нее

что-нибудь, ни задушить, ни поглотить, ни уничтожить ее каким бы то ни

было образом. Другой-то здесь, вот только его самого здесь нет для друго-

го. Ошибочно утверждать, что он проецирует на другого собственную алч-

ность и ненасытность. Для такого рода людей скорее обыкновенно чув-

ствовать себя чрезвычайно алчущими, а также испытывать вместе с алчно-

стью зависть. Все это есть вторичные, третичные и четверичные витки

спирали, которая отнюдь не берет начало от конституциональной зависти.

Каждый из нас начинает с того, что он конституционально жив. Мне ни

разу не попадался кто-либо, полный жизни, как бывает большая часть мла-

денцев, как минимум в первые недели после рождения, кто завидует жизни

в другом создании. Полный жизни младенец восхищается и наслаждается

жизнью. Жизнь играет с жизнью, и это является органичным.

Рассмотрим теперь, как другие словом и делом уничтожают жизнь.

В последние десять лет проведен ряд исследований в этой области, и здесь

я намерен обсудить три подобные работы.

В статье Сирлза (1959) “Пытаясь свести другого с ума”, одном из первых

научных вкладов в изучение этого предмета, перечисляется шесть типов

сведения человека с ума: “Каждый из этих приемов направлен на то, чтобы

подорвать доверие человека к собственным эмоциональным реакциям и

собственному восприятию реальности”. Они могут быть сформулированы

следующим образом:

1. Я вновь и вновь привлекает внимание к таким сторонам личнос-

ти д, которые д слабо осознает и которые совершенно не соот-

ветствуют тому человеку, каковым считает себя д.

2. Я стимулирует д сексуально в той ситуации, в которой искать

удовлетворения было бы катастрофичным для д.

3. Я подвергает д стимуляции и фрустрации одновременно или бы-

стро их чередует.

4. Я относится к д одновременно на не связанных между собой

уровнях (например, сексуальном и интеллектуальном).

5. Я в пределах одной и той же темы радикально меняет эмоцио-

нальный тон с одного на другой (т.е. сначала “серьезно”, а затем

“в шутку” говорит об одном и том же).

6. Я сохраняет тот же эмоциональный регистр, переключаясь с од-

ной темы на совершенно другую (например, вопрос жизни и

смерти обсуждается в том же тоне, что и самое тривиальное про-

исшествие).

С точки зрения Сирлза, “борьба” за сведение другого с ума преимуще-

ственно происходит на бессознательном уровне, но один компонент в ком-

плексе патогенной взаимной связанности находится полностью вне конт-

роля со стороны обоих участников.

Вообще “инициация любого межперсонального взаимодействия, ведущего

к активации разных сторон его личности, противоречащих друг другу,

имеет тенденцию доводить его до безумия (то есть шизофрении)”. Мне

представляется, что эта формулировка несправедлива по отношению к

приведенным Сирлзом фактическим данным. Сказать, что инициация любо-

го межперсонального взаимодействия, ведущего к обострению эмоцио-

нального конфликта в другом человеке, имеет тенденцию доводить его до безумия, это значит недостаточным образом ограничить специфику обсуж-

даемого вопроса. Можно по-разному ставить другого перед двумя (или бо-

лее) конфликтующими линиями поведения. Предполагать, что способство-

вание конфликту само по себе имеет тенденцию дезинтегрировать лич-

ность, поставленную в ситуацию конфликта, значит, по-моему, путать кон-

фликт, который может делать отчетливей бытие личности, с тем, что может

подтачивать и разрушать “я”, если оно не обладает исключительными воз-

можностями и средствами с этим справляться.

Приемы, которыми пользовалась Лаура в стриндберговском “Отце”, чтобы

поколебать самоуверенность Капитана, весьма убедительны, но они дей-

ствуют лишь на того, кто обладает слабой сопротивляемостью к ним. Тут

открывается широкое поле для исследования приемов сопротивления или

приемов, направленных на совладание с шизогенными ситуациями. Техни-

ка промывания мозгов (brainwashin-), которую Сирлз сравнивает с шизо-

генной активностью, а также приемы сопротивления промыванию мозгов

лишь отчасти относятся к обсуждаемому вопросу. Те, кто используют

brainwashin-, пытаются разрушить идеологию жертвы и заменить ее новой

идеологией, они не стремятся свести жертву с ума. Если же это происхо-

дит, то, значит, они не достигли своей цели — замены одной конструкции

на другую.

Более специфичным является межперсональное действие, стремящееся за"

путать или мистифицировать (Lain-, 1965). Тут человека лишают ясного

понимания, “кто” он такой, “кто” такой есть другой и в рамках какой ситу-

ации они пребывают. Он перестает понимать, “в каком положении” он на-

ходится.

Все примеры, которыми Сирлз иллюстрирует различные типы сведения

другого с ума, как раз такого порядка. Например, мужчина, у которого по-

стоянно вызывает вопросы “приспособляемость” младшей сестры его

жены, в результате чего у той нарастает тревожность. Придираясь к своей

золовке, он вновь и вновь привлекает внимание к сторонам ее личности,

не соответствующим тому человеку, которым она сама себя считает. По-

скольку и психотерапевты тоже делают это, то возникает вопрос, когда по-

добный прием идет на пользу, а когда нет.

Это чрезвычайно важный тип межперсонального разобщения. Система са-

моатрибуции женщины, ее “картина себя” (я ——> я) разобщена со взгля-

дом другого на нее, как это предполагают возражения и вопросы мужчи-

ны. Такое межперсональное разобщение не заставляет личность обяза-

тельно подвергать саму себя расщеплению, если только такая личность не

чувствует, что она обязана подчиняться точке зрения на нее другого, занимать то положение, которое, прямо или косвенно, приписано ей другим.

Если личность уже не знает, “в каком положении” она находится, то под-

вергать сомнению “приспособляемость”, приписывать фальшь действиям

“приспособления” — значит очень и очень сильно запутывать. В других

обстоятельствах это могло бы быть проясняющим. Тут, пожалуй, запута-

ешься, если другой “обвиняет” тебя в неприспособленности и в то же са-

мое время “бросает тень сомнения” на реальность действий “приспособле-

ния”, как если бы он обвинял тебя одновременно и в том, что ты неприспо-

соблен, и в том, что ты приспособлен.

Поощрение другого сексуально, в контексте, в котором запрещено само

сексуальное удовлетворение пробужденного сексуального чувства, вклю-

чает в себя опять-таки не только конфликт, но и путаницу, а именно недо"

умение и сомнение относительно того, как должна быть определена

сама “ситуация”.

Сирлз отмечает, что во множестве случаев “мы располагаем сведениями о

том, что один из родителей пациента-шизофреника вел себя по отношению

к ребенку как соблазнитель, тем самым подпитывая в последнем острей-

ший конфликт между сексуальными потребностями, с одной стороны, и

неотвратимым возмездием Супер-Эго — с другой. Это обстоятельство мож-

но рассматривать как порождающее конфликт у ребенка между его стрем-

лением к возмужанию и раскрытию его собственной индивидуальности, с

одной стороны, и, с другой стороны, — его регрессивным желанием оста-

ваться в инфантильном симбиозе с родителем, даже за счет того, что свои

сексуальные устремления, которые составляют козырную карту в игре са-

мореализации, он вкладывает в эти регрессивные отношения”.

Это опять похоже на особый род разобщения, при котором человек не спо-

собен достаточно ясно увидеть “реальную” суть вопроса, стоящего перед

ним. Для ребенка суть ситуации может выглядеть так: “Люблю я мою маму

или нет?”, “Что я должен делать, чтобы поддержать ее?”, “Не буду ли я эго-

истом, если не отвечу на ее любовь?”, “Не буду ли я неблагодарным, если

не уступлю тому, чего она от меня хочет?”. “Реальная” суть вопроса может

пройти мимо него. Реальный выбор, выбор по существу, который стоит

перед ним, является примерно следующим: “быть самим собой”, заплатив

за это потерей симбиотических отношений с родителем, или сохранить

симбиоз за счет потери автономии. Проблема эта предельно ясна. Но ред-

ко можно найти ее предельно ясное осознание. Обычно она скрывается за

пеленой системы фантазии, которую разделяют члены семьи. Эта система

фантазии, ее содержание и сама модальность фантазии часто являются

очевидными для наблюдательного постороннего. Что касается содержания фантазии, то оно нередко бывает отчасти известно и действующим лицам.

Но что они крайне редко ясно осознают, это его модальность как фанта-

зии. Мать говорит дочери, которая, поделившись какой-то своей проблемой

со школьной учительницей, впервые в жизни поведала о себе кому-то дру-

гому, кроме своей матери: “Вот увидишь, какие неприятности ты себе на-

живешь, если будешь рассказывать посторонним такие вещи. Никто не лю-

бит тебя так, как я, и никто не понимает тебя, как я”. Дочь приходит к уве-

ренности, что все люди в мире, кроме ее матери, посторонние и все отно-

шения с этими посторонними, включая отца, чреваты опасностью. Дочь не

может позволить себе потерять отношения с матерью, поскольку убеждена

и чувствует, что никакие другие отношения не заслуживают доверия. Она

разделяет с матерью убеждение, что любое намерение нарушить эту связь

есть проявление эгоизма с ее стороны, а также неблагодарности за все то,

что мать для нее сделала.

Терапия подобных случаев должна обращать внимание на допущения, сде-

ланные на основе общей системы фантазии. Разобщение должно быть ви"

димым. Стоит только его увидеть, в первый раз повернуться к нему лицом,

как путаница переходит в конфликт. Это влечет за собой выведение на по-

верхность — из глубины системы фантазии — страха отделения. Акт ухо-

да воспринимается как самоубийство или убийство, или как то и другое од-

новременно. При извлечении опыта самого пациента из клубка родительс-

кой фантазии пациент начинает видеть эту специфическую возможность

психоза. Настоящий конфликт вносит ясность. Ложный конфликт одурма-

нивает. Когда “суть вопроса” является ложной и путаной, “реальный” или

же “истинный” конфликт не попадает в фокус внимания, “истинный” вы-

бор недосягаем и человек находится под угрозой психоза.

Одновременное или быстро сменяющееся стимулирование других потреб-

ностей (вместе с сексуальными), эксплуатация стремления ребенка быть

полезным родителю посредством постоянных призывов к сочувствию, при-

ем отношения к другому на двух различных уровнях одновременно — все

это примеры запутывания. Питер запутывает Пола как относительно того,

кто Пол такой, так и относительно “ситуации”, в которой Пол находится.

В безвыигрышном положении, каковы бы ни были его чувства, как бы он

ни действовал и как бы ни осмысливал ситуацию, его чувства лишают дос-

товерности, у действий отнимают их мотивы, цели и следствия, у ситуации

крадут ее смысл. Это может делаться ненамеренно, как побочный продукт

всеобщего самообмана. Те, кто обманывают себя, принуждены обманывать

и других. У меня не получится сохранять ложное видение себя без искаже-

ния твоего видения себя и меня. Мне надо всячески унижать тебя, если ты искренен, обвинять тебя в фальши, если ты уступаешь тому, что мне нуж-

но, говорить, что ты эгоист, если ты поступаешь по-своему, высмеивать

тебя за твою незрелость, если ты стараешься быть неэгоистичным, и т.п.

Человек, попавший в такой лабиринт, не знает, в каком направлении он

движется. В этих обстоятельствах то, что мы называем психозом, может

быть просто отчаянной попыткой за что-нибудь ухватиться. Не удивитель-

но, что это что-нибудь может быть тем, что мы называем “бредом”.

Группа исследователей из Пало Альто составила описание паттерна, широ-

ко известного ныне как ситуация “двоякого предписания” (double bind).

“Жертва” попадает в ловушку парадоксальных предписаний или атрибу-

ций, имеющих силу предписаний, в которой она не может сделать ни еди-

ного верного шага.

Основные тезисы сформулированы следующим образом (Bateson, 1956):

Необходимыми составляющими ситуации двоякого предписания,

как мы ее понимаем, являются:

1. Два или более участника. Из них одного мы обозначаем для

большей ясности как “жертву”. Мы ни в коем случае не утверж-

даем, что источником двоякого предписания является только

мать. Это может быть как одна мать, так и мать в сочетании с от-

цом и (или) сестрами-братьями.

2. Неоднократный опыт. Мы полагаем, что двоякое предписание

есть повторяющийся мотив в опыте жертвы. Наша гипотеза не

относится к единичному травматическому переживанию, но к

такому переживанию, которое неоднократно повторяется, так

что паттерн двоякого предписания становится привычным ожи-

данием.

3. Первичное негативное предписание. Оно может иметь любую из

двух форм: (а) “Не делай то-то и то-то, я тебя накажу”. Здесь мы

избрали контекст научения, основанного на избегании наказа-

ния, а не на поиске награды. Никакой формальной причины для

этого выбора, наверное, нет. Мы полагаем, что наказанием может

быть либо лишение любви, либо проявление неприязни и гнева,

либо, что еще более губительно, своего рода отказ от ребенка,

что происходит как проявление крайней степени беспомощности

родителей5.

4. Вторичное предписание, противоречащее первому на более аб"

страктном уровне и, как и первое, усиленное угрозой наказания или какими"либо сигналами, угрожающими безопасности. Это

вторичное предписание труднее описать, чем первичное, по двум

причинам. Во-первых, вторичное предписание, как правило, пе-

редается ребенку с помощью невербальных средств. Поза, жест,

интонация голоса, многозначительное действие, наконец, намеки,

скрывающиеся в словесном высказывании, — все это может ис-

пользоваться для передачи данного более отвлеченного сообще-

ния. Во-вторых, вторичное предписание может быть направлено

против какого-либо элемента первичного запрета. Вербализация

вторичного предписания может, таким образом, включать широ-

кое разнообразие форм, например: “Не рассматривай это как на-

казание”, “Не относись ко мне так, будто я тебя наказываю”, “Не

подчиняйся моим запретам”, “Не думай о том, что ты должен не

делать”, “Не сомневайся в моей любви, которую первичный зап-

рет только подтверждает (или, наоборот, к которой первичный

запрет не имеет отношения)” и т.п. Бывают другие примеры,

когда двоякое предписание налагается не одним лицом, а двумя.

Предположим, один родитель отменяет на более абстрактном

уровне предписание другого.

5. Третичное негативное предписание, не дающее жертве поки"

нуть поле событий. В формальном отношении, может быть, нет

особой необходимости перечислять этот запрет отдельным пунк-

том, поскольку подкрепление на двух других уровнях включает в

себя угрозу выживанию, а если двоякое предписание налагается

на ребенка в раннем возрасте, побег невозможен по естествен-

ным причинам. Однако, по-видимому, в некоторых случаях побег

с поля боя делается невозможным благодаря применению опре-

деленных средств, которые не имеют чисто запретительного ха-

рактера, например, истеричных уверений в любви и т.п.

6. В конце концов весь перечисленный набор компонентов стано-

вится излишним, когда жертва уже усвоила урок восприятия

мира в паттернах двоякого предписания. Практически любого

фрагмента ситуации двоякого предписания может теперь ока-

заться достаточно, чтобы ввергнуть жертву в панику или неис-

товство. Более того, паттерн конфликтующих предписаний мо-

жет замещаться галлюцинаторными голосами.

Ситуация двоякого предписания включает в себя двух или более человек,

из которых один рассматривается как “жертва”. Бейтсон и его сотрудники

утверждают, что человеку, неоднократно подвергающемуся такой ситуации, будет трудно оставаться в здравом уме, и выдвигают гипотезу, что

“всякий раз, как только имеет место ситуация двоякого предписания, спо-

собность любого индивидуума распознавать логические образцы будет на-

рушена” (курсив мой).

Один человек сообщает другому, что тому следует нечто делать, и в то же

время, на другом уровне, сообщает, что он не должен этого делать или дол-

жен делать что-то другое, несовместимое с первым. Ситуация окончатель-

но захлопывается для “жертвы” еще одним предписанием, запрещающим

покидать “поле боя” или высказывать недовольство по поводу ситуации,

давать ей критическую оценку и тем самым аннулировать ее. “Жертва”, та-

ким образом, оказывается в “безвыигрышном” положении. Она не может

сделать ни единого шага без того, чтобы не произошла катастрофа. Вот

пример:

Мать навещает сына, который только-только оправился от психотического

приступа. Он направляется к ней навстречу, и происходит следующее:

а) она открывает объятия, чтобы он обнял ее и/или

б) чтобы обнять его.

в) Когда он к ней приближается, она застывает на месте и

каменеет.

г) Он останавливается в нерешительности.

д) Она говорит: “Ты не хочешь поцеловать свою маму?”. И так как

он все еще стоит в нерешительности,

е) она говорит: “Но дорогой, ты не должен бояться своих чувств”.

Он отзывается на приглашение матери поцеловать ее, но ее состояние, ее

холодность и напряженность в то же самое время говорят ему: “Нет, не

надо”. То, что она боится близких отношений с ним или по какой-то другой

причине в действительности не хочет, чтобы он делал то, к чему она его

приглашает, не может быть признано ею открыто и остается невысказан-

ным ни матерью, ни ее сыном. Сын реагирует на невысказанное, “молчали-

вое” сообщение: “Хоть я и открываю мои объятия для тебя, чтобы ты подо-

шел и поцеловал меня, но на самом деле боюсь, что ты сделаешь это, но не

могу в этом признаться ни себе, ни тебе, поэтому я надеюсь, что ты будешь

слишком “больным”, чтобы сделать это”. Но затем она показывает, что со-

вершенно без всякой задней мысли хочет, чтобы он поцеловал ее, и наме-

кает, что причина, по которой он ее не целует, не в том, что он уловил ее

беспокойство, как бы он не поцеловал ее, или ее приказ не делать этого, а в том, что он не любит ее. Когда сын не отвечает, мать намекает, что он ее

не целует, потому что боится своих сексуальных или агрессивных чувств

по отношению к ней. Суть ее сообщения в итоге сводится к следующему:

“Не обнимай меня, а то я тебя накажу” и “Если ты не сделаешь этого, я

тебя накажу”. Само “наказание” остается загадкой6.

Этот пример, на первый взгляд, представляет собой простой инцидент. Но

идея заключается в том, что человек, с рождения подвергающийся таким

ситуациям, обнаруживает определенные трудности в отделении одного

уровня коммуникации от другого. Возможные стратегии выживания в та-

ком безвыигрышном положении, по заключению Бейтсона и его коллег, со-

ответствуют типам поведения, клинически опознаваемым как шизофрения.

Наверное, следует подчеркнуть, что мы не стремимся дать всестороннее

описание живых отношений, но пытаемся проиллюстрировать возможные

типы “разобщенных” взаимодействий. Мы пытаемся описать, как один

человек или “узел” людей могут действовать по отношению к другому

человеку. То, как люди “действуют по отношению” друг к другу, может

иметь мало общего с мотивами или намерениями или с действительным

действием на другого. Мы в основном ограничиваем себя описанием в

рамках диады, тогда как в реальной жизни, вероятно, будет не менее трех

участвующих (см.Weakland, 1960). Но не будем спешить.

Следует помнить, что и ребенок может поставить родителей в безвыиг-

рышное положение. Младенца никак невозможно утихомирить. Он с пла-

чем требует грудь. Он плачет, когда грудь дают. Он кричит, когда грудь от-

нимают. Мать, не способная с ним поладить или выдерживать все это, теря-

ет покой, нервничает, ощущает свою беспомощность. Она удаляется от ре-

бенка в одном смысле, а в другом смысле — становится сверхзаботливой.

Двоякое предписание может быть двусторонним.

Гипотеза двоякого предписания содержит в себе ряд подгипотез, не все из

которых выглядят одинаково здраво. Теория “характерных способов ком-

муникации” сформулирована в терминах логических образцов. Сомнитель-

но, может ли концепция логических образцов, возникшая в ходе построе-

ния доказательства теорем или суждений в логике, быть приложима непос-

редственно к коммуникации. Несомненно, такие “способы коммуникации”

часто встречаются в семьях шизофреников. В какой мере и какого рода

двоякие предписания случаются в остальных семьях, остается вопросом.

Работа группы из Пало Альто, наряду с некоторыми другими исследования-

ми, тем не менее, оказала революционизирующее воздействие на представ-

ление о так называемом “окружении” и уже отодвинула в прошлое предшествующую полемику о том, играет ли роль “окружение” в происхожде-

нии шизофрении.

Интересно состыковать эту теорию с современными представлениями в

биологии.

Ребенок бежит от опасности. Для него бежать от опасности — значит бе-

жать к матери. На определенной стадии, в определенный период прибе-

жать к матери и прижаться к ней может быть доминирующим поведенчес-

ким паттерном реагирования на опасность. Возможно, что “прибежать” и

“прижаться” к матери входит как составной компонент в систему инстинк-

тивных реакций ребенка, которая на определенной стадии может быть ви-

доизменена лишь в ограниченной степени.

Давайте представим себе ситуацию, когда сама мать по какой бы то ни

было причине представляет собой объект, генерирующий опасность. Если

это случается, когда доминирующей реакцией на опасность является “бег-

ство” от опасности к матери, что будет делать ребенок — бежать от опас-

ности или бежать к матери? Существует ли здесь “правильный” вариант

поведения? Предположим, ребенок бросается к матери. Чем больше он

льнет к матери, тем напряженней становится мать; чем больше напряже-

ние, тем плотнее она прижимает к себе ребенка; чем плотнее она прижи-

мает ребенка, тем больше он пугается; и чем больше он пугается, тем боль-

ше он льнет к матери.

Именно так многие люди описывают собственный опыт неспособности

расстаться с “домом”, или с тем человеком, который был для них первона-

чальным “другим”, или с целым узлом людей в своей жизни. Они ощущают,

что мать или семья их подавляет и душит. Это пугает их, и они хотят убе-

жать. Но чем больше они пугаются, тем больше пугается и пугает семья. В

поисках безопасности они цепляются за то, что их напугало, подобно тому,

кто, схватившись за горячую плитку, еще сильнее жмет на нее рукой, вмес-

то того чтобы сразу отдернуть руку; или тому, кто шагнул на подножку ав-

тобуса как раз в тот момент, когда автобус тронулся с места, и “инстинк-

тивно” вцепился в этот автобус, ближайший и самый опасный объект, хотя

“разумным” действием было бы отпустить его.

У меня была пациентка, семнадцатилетняя Кэти, одержимая борьбой за

освобождение от родителей. Она не могла расстаться с ними в реальном

плане, но у нее развился психоз, в котором она “покидала” родителей пси-

хотическим образом, отрицая, что они были ее настоящими родителями.

Находясь в психиатрической клинике, она неоднократно сбегала оттуда,

чтобы попасть домой, куда, бывало, являлась в любое время дня и ночи и откуда ее приходилось опять вытаскивать волоком. Ибо как только она по-

падала домой, то начинала кричать и вопить, что родители не дают ей жить

ее собственной жизнью, что они помыкают ею, как только могут. Между

тем больница делала все возможное, чтобы устроить для Кэти жизнь вне

дома, когда она выйдет из клиники. Единственной причиной, по которой

она находилась в клинике, были скандалы, которые она устраивала, когда

попадала домой.

Кэти начала ежедневно посещать меня в клинике. Будучи далека от мысли,

что я мог бы помочь ей добиться какой-то свободы или распорядиться име-

ющимися возможностями, она очень быстро начала приписывать мне ту же

зацикленность на власти, те же поползновения подавить и уничтожить ее,

которые приписывала своим родителям. Однако она не стала меня избе-

гать. Напротив, чтобы достичь своего, Кэти, бывало, повсюду следовала за

мной, громко ругаясь, что я не даю ей покоя. Одна пациентка Уайтхорна

(1958), хватая его за большой палец руки и зажимая в своем кулаке, как в

тисках, кричала: “Отпусти мою руку, ты, зверь!”

Во время этого своего трансферентного психоза Кэти видела сон: “Я изо

всех сил убегаю из клиники, но клиника и Вы в ней — это гигантский маг-

нит. Чем сильнее я стараюсь бежать, тем больше он меня притягивает к

себе”. Это явление напоминает один хорошо известный гипнотический фе-

номен.

Может быть, здесь имеет место инстинктивный “тропизм” к матери, кото-

рый не встречает у матери адекватного ответа, завершающего ситуацию.

Если верить Боулби (1958) и другим исследователям, то когда инстинктив-

ные реакции человека не встречают в другом адекватного исчерпывающе-

го ответа, у него возникает тревога. Однако если инстинктивной реакцией

на тревогу в определенный период является поиск защиты у матери, то

чем более сильная тревога порождается неспособностью матери на адек-

ватный исчерпывающий ответ (например, ее замешательством, улыбкой

при напряженных мышцах лица, объятиями со сжатыми в кулаки руками и

резким голосом), тем большая “потребность” в матери возбуждается.

Здесь может быть что-то вроде “несостыковки”, какое-то нарушение взаи-

модействия между матерью и малышом, так что в такой ситуации каждый

из них начинает другому “двояко предписывать”. Возможно, что здесь при-

сутствуют генетические нарушения и инстинктивная реакция запрограм-

мирована таким образом, что не заканчивается, даже когда исчерпываю-

щий ответ дается, но продолжается, как у Ученика Чародея, не способного

развеять собственные чары. Если ребенок слишком долго и настойчиво

льнет к матери, это может спровоцировать что-то вроде поведения “двоякого предписания” с ее стороны. Мать желает, чтобы ребенок продолжил, и

в то же время чтобы оставил ее; увлеченная этим и утомленная, она ведет

себя амбивалентно. Это, в свою очередь, может способствовать развитию у

ребенка нарушений вторичного уровня, так что он может совсем перестать

отвечать матери, или начнет отвечать двояким несовместимым образом,

или будет давать один стереотипный ответ. Но умозрительные рассужде-

ния могут зайти слишком далеко в отсутствии твердого знания. Это поле

исследований остается открытым и, как ни странно, нетронутым за немно-

гими исключениями.