Глава 8 НЕГЛАСНАЯ ДОГОВОРЕННОСТЬ

К оглавлению 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23 24

Термин “collusion” (негласная договоренность, сговор), имеет родство со

словами de-lusion (бред, заблуждение), il-lusion (иллюзия, обман чувств) и

e-lusion (уклонение, увертка). “Lusion” происходит от слова “ludere”, зна-

чение которого варьирует в классической и современной латыни. Оно мо-

жет означать “играть, резвиться”, “играть во что-то” или “потешаться, за-

бавляться”, “разыгрывать, насмехаться, пародировать”, “обманывать”.

Бред (delusion) предполагает тотальный самообман. Иллюзия (illusion), как

этот термин часто используется в психоанализе, предполагает самообман

под воздействием страсти, но не включает в свою компетенцию столь пол-

ного самообмана, как бред (delusion).

Негласная договоренность (collusion) по смыслу перекликается с “игрой во

что-то”, а также с “обманом”. Это “игра”, разыгрываемая двумя или боль-

шим количеством людей, посредством которой они обманывают самих

себя. Весь “фокус” этой игры состоит в совместном и взаимозависимом са-

мообмане. В то время как бред, уклонение и иллюзия могут вполне отно-

ситься и к одному человеку, негласная договоренность — это игра, как ми-

нимум, для двоих. Каждый участвует в игре другого, хотя и не обязательно

до конца понимает свою роль. Существенная особенность этой игры состо-

ит в том, чтобы ни под каким видом не признавать, что это игра. Когда

один человек — преимущественно пассивная “жертва” интриги, обмана,

манипуляции (его могут сделать “жертвой” за то, что он не играет “жерт-

ву”), такие отношения нельзя назвать “негласной договоренностью”. На

практике не так-то просто определить, являются ли отношения “негласной

договоренностью” и в какой мере. Однако попытки теоретического разли-

чения выглядят еще более безнадежными. Раб может как бы договориться

с хозяином о том, что он раб, чтобы спасти свою жизнь, вплоть до того, что будет делать то, что ему приказывают, даже если это губительно для него

самого.

В отношениях между двумя людьми может существовать подтверждение

или подлинное дополнение одного другим. И все же открыться другому тя-

жело, не имея доверия к самому себе и упования на другого. Оба жаждут

признания со стороны другого, но оба мечутся между доверием и недове-

рием, надеждой и безнадежностью, и оба довольствуются в итоге мнимыми

актами подтверждения, основанными на притворстве. Для этого оба долж-

ны играть в игру “негласной договоренности”.

Вот ситуация, которую предлагает нам рассмотреть Мартин Бубер (1957б):

“...Представьте, что двое людей, в жизни которых господствуют

видимости, сидят и разговаривают между собой. Назовем их Пи-

тер [я] и Пол [д]1. Давайте составим перечень различных конфи-

гураций, которые можно отсюда извлечь. Во-первых, здесь мы

имеем Питера, каким он хочет выглядеть перед Полом [я ——>

(д ——> я)], и Пола, каким он хочет выглядеть перед Питером

[д ——> (я ——> д)]. Затем здесь присутствует Питер, каким он на

самом деле выглядит перед Полом, то есть представление Пола о

Питере [д ——> я: я ——> (д ——> я)], которое чаще всего нисколь-

ко не совпадает с тем, что Питер хотел бы представить Полу; а

также обратная ситуация [я ——> д: д ——> (я ——> д)]. Далее, мы

находим Питера, как он видится самому себе [я ——> я], а также

Пола, как он видится самому себе [д ——> д]. Наконец, здесь при-

сутствуют Питер и Пол во плоти, два живых существа, а вместе с

ними шесть призраков, которые создают настоящую мешанину,

когда эти двое беседуют между собой. И где же здесь может быть

место для живого общения между людьми?”

Посмотрим на эти отношения как на игру в имитацию отношений. Здесь

может присутствовать попытка со стороны Питера или Пола образовать

свою собственную идентичность путем достижения определенной иден-

тичности для другого. Питер считает, что Полу необходимо видеть его в

определенном свете, для того чтобы он, Питер, чувствовал себя тем чело-

веком, каким ему хочется быть. Питер нуждается в том, чтобы Пол был ка-

ким-то определенным человеком, для того чтобы Питер был тем, кем он

желает быть. Чтобы Питер мог видеть в себе определенного человека, Пол

должен видеть в нем этого человека. Если Питеру нужно, чтобы его цени-

ли, то Пол должен казаться тем, кто его ценит. Если Пол не выглядит тем,

кто его ценит, Питер делает вывод, что Пол не способен его оценить. Если

Питеру нужно быть благородным и великодушным, Пол должен безогово-

рочно признавать благородство и великодушие Питера. Если Пол, вместо того чтобы быть благодарным Питеру за то, что Питер делает для него, го-

ворит, что Питер просто хочет продемонстрировать свое превосходство

тем, что он человек, который способен что-то давать или что он пытается

вымогать благодарность у Пола, Питер может порвать отношения с Полом

или сделать открытие, что Пол не может позволить себе принять чью-либо

помощь. Пол может видеть Питера или Питер — Пола более реалистично,

чем тот способен видеть себя. Потребность в таких видимостях порождена

фантазиями каждого из них двоих. Эта потребность в видимостях предпо-

лагает не то, что оба скрывают свое настоящее “я”, которое им втайне из-

вестно, но то, что ни Питер, ни Пол не обладают каким-либо истинным по-

ниманием ни себя, ни своего собрата.

Существуют различные реакции, до сих пор относительно неиссследован-

ные систематическим образом в психологии межличностного общения, на

то, что другой видит тебя не так, как ты видишь себя сам. При расхожде-

нии между собственной идентичностью Питера, я ——> я, и его идентично-

стью для Пола, д ——> я, можно вполне ожидать такой реакции Питера, как

раздражение, гнев, тревога, чувство вины, отчаяние, полная безучастность.

Подобное расхождение служит подпиткой для некоторых отношений или

цементом, как бы скрепляющим некоторых людей друг с другом. В таких

отношениях это “больной вопрос”, который они постоянно решают друг с

другом, будучи не в силах остановиться. Другие люди, напротив, разрыва-

ют отношения при малейшем намеке на подобное расхождение.

Такого рода больной вопрос характерен для ситуации, когда существует

несовместимость между тем “дополнением”, которым Питер хотел бы быть

для Пола, и тем “дополнением”, которым Пол хотел бы быть для Питера.

Мужчина хочет, чтобы его жена относилась к нему как к сыну, а она, в

свою очередь, хочет, чтобы он о ней по-матерински заботился. Их желания

не стыкуются, они, так сказать, не “скроены” друг под друга. Они ненави-

дят друг друга или же презирают друг друга, или терпят слабость другого,

а может быть, они признают потребность другого, не удовлетворяя ее. Од-

нако если Джек упрямо настаивает на том, чтобы видеть в Джилл свою

мать, и ведет себя с ней соответственно, оставаясь глухим к тому, что она

ощущает себя маленькой девочкой, расхождение между его концепцией

Джилл и ее самопереживанием может разверзнуться пропасть полной не-

совместимости, через которую окажется не способна перебросить мост ни-

какая негласная договоренность.

Здесь мы имеем нечто иное, чем то, что обозначается психоаналитическим

термином “проекция”. Один человек не использует здесь другого лишь как

крючок для навешивания проекции. Он старается сделать все, чтобы найти

в другом (или же индуцировать в нем) настоящее воплощение этой проекции. Негласная договоренность с другим человеком необходима для “до-

полнения” идентичности, которую “я” чувствует настоятельную потреб-

ность поддерживать. Тут может переживаться своеобразное чувство вины,

характерное, как я думаю, для этого расхождения. Отвергая негласную до-

говоренность, человек испытывает чувство вины за то, что он не становит-

ся воплощением того, что требуется другому, в качестве дополнения к его

идентичности. Однако, если он все же уступит, даст себя заманить, то ока-

жется отчужденным от себя самого и, следовательно, виновным в преда-

тельстве себя самого.

Если он не поддается страху, испытывая на себе постоянный нажим дру-

гого, если он возмущен, что его “используют” и каким-либо образом про-

тестует против негласной договоренности, то под гнетом ложной вины

он может стать, по его собственному ощущению, невольным соучастни-

ком или жертвой другого, хотя “быть жертвой” тоже может являться ак-

том негласной договоренности. Однако его могут склонять и к принятию

того ложного “я”, которое в нем самом страстно стремится к жизни и ко-

торое он воплотил бы с великой радостью, особенно если другой отвеча-

ет взаимностью и становится воплощением желаемой фикции. Мы отло-

жим на время более детальный анализ различных форм и приемов при-

влечения и принуждения, открытых или подспудных, согласующихся вза-

имным образом или взаимонесовместимых, которые один человек приме-

няет к другому, а также широкого спектра возможных форм ответного

переживания и поведения.

Заключение негласной договоренности происходит всегда, когда “я” обна-

руживает в другом (а другой обнаруживает в “я”) того, кто готов подтвер-

ждать “я” в его ложном “я”, претендующем на реальность. Тогда образуется

прочное основание для совместного бегства от правды и истинной полно-

ты жизни, которое может длиться довольно долго. Каждый из них находит

себе другого для того, чтобы подкреплять собственный ложный взгляд на

себя самого и придавать этой видимости некое сходство с реальностью.

Если же существует третья сторона, она всегда представляет угрозу не-

гласной договоренности двоих. Сартр с геометрической точностью, напо-

минающей самого Спинозу, изобразил в пьесе “При закрытых дверях”

(1946) адский круговорот негласно-договорных пар в неком неразреши-

мом треугольнике. Пьеса “При закрытых дверях” в обнаженном виде пока-

зывает мучительную безысходность попыток сохранить идентичность, ког-

да вся твоя жизнь строится таким образом, что сколько-нибудь приемлемая

идентичность-для-себя-самого нуждается в негласной договоренности.

Трое умерших, две женщины и мужчина, оказываются вместе в одной ком-

нате. Мужчина — трус, одна из женщин — типичная самка, другая — умная лесбиянка. Мужчина боится, что он трус и что другие мужчины не бу-

дут его уважать. Гетеросексуальная женщина боится, что она недостаточно

привлекательна для мужчин. Лесбиянка боится, что женщины ее не полю-

бят. Мужчине нужен другой мужчина или, что даже лучше, интеллигент-

ная женщина, чтобы она видела в нем смельчака и тогда он мог бы обма-

нывать себя в том, что он смелый. Он готов, насколько может, быть кем

угодно для каждой из этих женщин, лишь бы только они пошли с ним на

“сговор”, заверяя его, что он смелый. Однако первая женщина способна ви-

деть в нем лишь сексуальный объект. Другая же, лесбиянка, ничего от него

не хочет, кроме одного — чтобы он был трусом, потому что именно так ей

нужно видеть мужчин, чтобы иметь себе оправдание. Обе женщины также

ни с кем не могут образовать устойчивой негласной договоренности: лес-

биянка — потому, что она находится в обществе мужчины и гетеросексу-

альной женщины, гетеросексуальная женщина — потому, что она не спо-

собна быть гетеросексуальной женщиной без того, чтобы что-либо “зна-

чить” для какого-нибудь мужчины. Но этому мужчине не до того. Каждый

из них не может поддерживать эту свою “игру”, лишенный негласной дого-

воренности, и ему остается мучиться и терзаться собственными тревогой и

безысходностью. При таком положении дел “l’enfer, c’est les autres”2.

Жан Женэ (1957б) в пьесе “Балкон” обращается к теме фальши человечес-

ких отношений, основанных на негласно-договорном и комплементарном

совпадении идентичности-для-себя и идентичности-для-другого. Большая

часть действия разворачивается в борделе. Девушки в борделе являются

проститутками (pro-stitute — за, вместо поставленный) в буквальном

смысле этого слова. Они работают символом того, что требуется клиенту,

чтобы сам клиент хоть на время мог стать тем, кем он желает быть. Три та-

ких идентичности, нуждающихся в негласной договоренности с проститут-

ками, представлены Генералом, Епископом и Судьей. Епископ нуждается в

кающемся, чтобы его осуждать, Судье нужен вор и палач, Генералу — его

кобыла.

Судья объясняет девушке, предназначенной быть воровкой, для того чтобы

он был судьей: “Ты должна быть образцовой воровкой, если я образцовый

судья. Если ты будешь ненастоящей воровкой, то и я становлюсь каким-то

фальшивым судьей. Понятно?”

Он говорит палачу: “...Без тебя я был бы ничто... — И затем воровке: —

...И без тебя тоже, крошка. Вы двое так безупречно меня дополняете. Ах,

что за прелестное трио мы составляем!”

“Судья (воровке): Но у тебя есть преимущество перед ним, как,

впрочем, и передо мной — ты предшествуешь. Существование меня как судьи происходит от существования тебя как воровки.

Достаточно, чтобы ты отказалась... — но не вздумай этого сде-

лать! — ...чтобы ты отказалась быть тем, кто ты есть, чтобы я пе-

рестал быть... чтобы я исчез, испарился. Лопнул как мыльный

пузырь. Улетучился. Был перечеркнут. Отсюда: добро, происшед-

шее от... Но тогда... Что тогда? Но ты ведь не откажешься, не так

ли? Ты не откажешься быть воровкой? Это было бы нехорошо.

Это было бы преступно. Ты лишила бы меня существования!

(умоляюще) Скажи, крошка, любовь моя, ты не откажешься?

Воровка (кокетливо): Кто знает!

Судья: Как? Что ты такое говоришь? Ты отказала бы мне? Говори

мне — где? И еще говори — что ты украла?

Воровка (сухо, вставая): Не буду.

Судья: Скажи мне, где. Не будь жестокой.

Воровка: Извольте мне не тыкать!

Судья: Мадемуазель... Мадам... Я Вас прошу. (Бросается на колени.)

Видите, я Вас умоляю. Не оставляйте меня в напрасной надежде,

я хочу быть судьей. Если не будет судей, что будет с нами, но

если не будет воров...”

Люди используют публичный дом для превращения того, что без чужой

помощи было бы лишь иллюзорной или бредовой идентичностью, в “иден"

тичность по сговору”. Мадам (хозяйка борделя) перечисляет те “идентич-

ности”, ради которых ее клиенты наведываются в бордель.

“...Есть два французских короля с их церемониями коронования

и всеми ритуалами; адмирал на корме своего идущего ко дну ми-

ноносца; епископ, без устали бьющий поклоны; судья, отправля-

ющий свои служебные функции; генерал верхом на своей лоша-

ди; мальчик из алжирских капитулянтов; пожарный, который ту-

шит пожар; коза, привязанная к колышку; хозяйка, возвращаю-

щаяся с рынка; вор-карманник; ограбленный человек, связанный

и избитый; святой Себастьян; фермер на гумне... шефа полиции

нет... нет и колониальных чиновников, зато есть миссионер, уми-

рающий на кресте, а также Христос собственной персоной”.

Единственный человек, Начальник полиции, не посещает бордель, чтобы

стать кем-то другим. Он чувствует, что его жизнь была бы полностью со-

стоявшейся, когда кто-то другой захотел бы взять на себя его идентич-

ность, стать Начальником полиции. Он страдает, так как никто не хочет играть в него, ибо в истории борделя его идентичность — единственная, на

которую до сих пор еще не было покупателя. Каждое человеческое суще-

ство служит ему дополнением. И это его больше не радует. Он единствен-

ный не желает чьей-то другой идентичности. Только когда кто-то другой

идентифицирует себя с ним, он получит то, чего ему не хватает, и тогда

сможет уйти из жизни.

Бордель принимает вызов, брошенный Революцией. Революция — это зна-

чит покончить с иллюзией и негласной договоренностью. Революция—

это возможность стать самим собой, быть серьезным, быть тем, кто ты есть.

Одна из девушек борделя совершает побег, чтобы стать возлюбленной Род-

жера, вождя Революции. Но ее призвание — быть проституткой. Она не

привыкла попросту делать то, что она делает. Она не способна совершать

действие ради него самого. Если она перевязывает рану, то непременно

играет в то, что она перевязывает рану, делается ли это с нежной заботой

или на скорую руку и без особых чувств. Вожди Революции осознают, что

на борьбу и на смерть народ требуется вдохновлять. Вождям нужен какой-

то символ. Они не могут дальше поддерживать восстание, не прибегая к

иллюзии. Они решают использовать Шанталь, девушку из борделя, с ее

прирожденным свойством воплощать мужские иллюзии. Роджер принци-

пиально не согласен с этим использованием Шанталь, но его доводы откло-

няются. Член Революционного Комитета обращается к Роджеру:

“Люк: Меня твои речи не убедили. Я продолжаю настаивать, что в

определенных случаях ты должен использовать оружие против-

ника. Что это является необходимым. Энтузиазм по поводу сво-

боды? Это хорошая вещь, и я ее не отвергаю, но было бы еще

лучше, если бы свобода была хорошенькой девушкой с нежным

голосом. В конце концов, какая тебе разница, если мы берем бар-

рикады, следуя за самкой как свора разгоряченных самцов во

время течки? И что из того, если смертный стон сольется со сто-

ном желания?

Роджер: Мужчины не поднимают восстания для того, чтобы бросить-

ся в погоню за самкой.

Люк (с тем же упрямством): Даже если погоня ведет их к победе?

Роджер: Тогда их победа уже ущербна. Их победа заражена триппе-

ром, выражаясь в твоем стиле...”

Шанталь воплощает то, что Роджер хочет разрушить. И все же он любит

в ней то, что сделало для нее возможным прийти в бордель, а также ее

неспособность не быть символом и воплощением того, за что умирают

мужчины.

“Шанталь: Бордель принес мне, по крайней мере, какую-то пользу,

потому что именно он преподал мне искусство игры и притвор-

ства. Мне надо было играть так много ролей, что я знаю их почти

все. И у меня было столько партнеров...”

Способность Шанталь слишком заманчива для революционных вождей,

чтобы не попробовать обратить ее в свою пользу, подписав тем самым при-

говор своей Революции.

“Марк: Мы собираемся использовать Шанталь. Ее работа — быть

воплощением Революции. Вдовы и матери нужны нам, чтобы

оплакивать мертвых. Дело мертвых — взывать о мщении. Дело

наших героев — радостно умирать... Дворец будет захвачен се-

годня вечером. С балкона Дворца Шанталь будет петь и вооду-

шевлять народ. Время размышления миновало, пришла пора

силы и яростного сражения. Шанталь воплощает борьбу; народ

ждет ее, чтобы она явила собой победу.

Роджер: И когда мы придем к победе, чего мы этим добьемся?

Марк: У нас еще будет время об этом подумать”.

Серьезность Революции оборачивается карнавалом. Агент Королевы, свой

человек в борделе, говорит:

“Я не ставлю под сомнение их смелость или их ум, но мои

люди — в самой гуще революционных событий, и в некоторых

случаях — это сами повстанцы. Теперь простой народ, опьянен-

ный своими первыми победами, достиг того уровня экзальта-

ции, когда с легким сердцем покидают действительное сраже-

ние ради принесения бессмысленных жертв. Такой переход

произойдет без труда. Народ больше не занят борьбой. Он пре-

дается разгулу”.

Между тем Революция, казалось бы, совсем уже победила, Королева, Епис-

коп, Судья и Генерал были убиты или просто исчезли, если только они во-

обще когда-то существовали. Но агент Королевы уговаривает Мадам (хо-

зяйку борделя) нарядиться Королевой, а троих клиентов — Епископом, Су-

дьей и Генералом. Переодетые таким образом, они появляются на балконе

борделя. Они едут по городу. Их фотографирует пресса, у них берут ин-

тервью. Хотя каждый из трех клиентов получает девушку из борделя для

подыгрывания ему (Епископ — грешницу, Судья — воровку, Генерал — ло-

шадь), когда все люди вокруг начинают вести себя с ними как с Епископом,

Судьей и Генералом, фальшивый Епископ становится настоящим Епископом,

фальшивый Судья — настоящим Судьей, Генерал — Генералом, а Мадам становится Королевой, в таком же истинном смысле, в каком любой человек

только и есть Епископ, Генерал, Судья, Королева.

Герой пьесы, если он есть, это Начальник полиции. Никто все еще не выдал

себя за Начальника полиции, но он осознает, что явная слабость в муску-

лах дает ему знать, что настал момент, когда можно уже закончить дея-

тельность, сесть и спокойно ждать смерти. Он единственный человек, кото-

рый реально действует на протяжении пьесы. Другие, будь они хоть чуть-

чуть последовательны, должны были бы признать, что даже если бы они

были тем, кто они есть, — Епископом, Судьей, Генералом, — они все равно

оставались бы просто мошенниками.

Начальник полиции бросает им вызов:

“Начальник полиции: Вы же ни разу не совершали ни одного дей-

ствия ради того, чтобы что-либо сделать, но всегда для того, что-

бы это действие, не нарушая общей картины, создавало образ

Епископа, Судьи, Генерала...

Епископ: Это и так, и не так. Ибо каждое действие содержало в себе

самом зародыш чего-то нового.

Начальник полиции: Прошу прощения, Монсиньор, но этот зародыш

чего-то нового тотчас же сводился на нет тем фактом, что дей-

ствие было зациклено на само себя.

Судья: Зато наше достоинство увеличивалось”.

Начальнику полиции не отказано в счастливом исходе. Он, к своему полно-

му удовлетворению, получает возможность, прежде чем пьеса заканчивает-

ся, пронаблюдать, как вождь Революции, Роджер, приходит в бордель и ста-

новится первым, кто когда-либо пожелал сыграть Начальника полиции.

Чтобы сделать это, он должен вступить в сообщество обитателей Мавзолея,

ради постройки которого тяжко трудился целый народ, где могилы свято

хранятся среди могил, памятники — среди памятников, гробницы — среди

гробниц, все в мертвом безмолвии, где витают лишь холод смерти и тяжкие

вздохи тех, кто трудился как раб, чтобы выдолбить этот камень, в котором

запечатлено свидетельство, что его любят и что он — победитель.

Женэ оставляет открытым вопрос, может ли здесь вообще быть — и в ка-

ком смысле — нечто иное, чем негласно-договорное притворство. Суще-

ствует или же нет эта возможность “видеть вещи такими, как они есть,

вглядываться в мир беспристрастно и принимать ответственность за этот

пристальный взгляд, что бы он там ни обнаружил”? Однако последнее сло-

во принадлежит Мадам.

“Ирма: В скором времени придется все начинать сначала... опять за-

жигать везде свет... одеваться... (Слышен крик петуха.) Одевать-

ся ... Ах, маскарад! Заново распределять роли... взваливать на

себя свою... (Она останавливается на середине сцены лицом к

публике.) Подготавливать ваши... судьи, генералы, епископы, ка-

мергеры, бунтовщики, согласные, чтобы бунт заглох. Я собира-

юсь достать костюмы и подготовить свои мастерские на завтра...

А сейчас вам пора домой, где все, не сомневайтесь, будет еще

фальшивее, чем здесь... Вам пора уходить. Вы пройдете направо,

проулком... (Она тушит оставшийся свет.) Уже утро. (Треск

пулемета)3”.

Вопросы, которыми Сартр и Женэ задаются в своих пьесах, затрагивают нас

всех в каждый момент нашей жизни. Рассмотрим ряд примеров, взятых из

практики аналитической группы и отражающих поиск в другом “недостаю-

щей половины”, необходимой для поддержания негласно-договорной иден-

тичности4.

Группа включала в себя семерых мужчин в возрасте от двадцати пяти до

тридцати пяти лет. За единственным исключением это были вполне преус-

певающие представители среднего класса. Джек владел гаражом. Билл ра-

ботал в бакалейном бизнесе своего отца. Исключение составлял Ричард,

многократно проваливавшийся на экзаменах и живший теперь у матери, в

надежде скопить силы для еще одной попытки стать дипломированным

бухгалтером.

На первых же встречах группа повела себя исходя из предположения, что

они собрались здесь, чтобы слушаться аналитика. Он должен был говорить

им, что делать, задавать им вопросы и предлагать советы. Когда он ограни-

чивался молчанием или короткими замечаниями относительно происходя-

щего, они думали (эту идею внушил им Джек, который казался наиболее

независимым), что ему нужно выждать, чтобы помочь им, и что лучший

способ помочь им — это говорить о самих себе. Джек взял на себя роль ли-

дера, он задавал вопросы, вызывал на откровенность, направлял дискуссию

(в основном в русло разговоров о женщинах), сглаживал неловкости и го-

ворил немного о своих собственных чувствах, главным образом касающих-

ся женщин. Группу это разогревало, за исключением Билла. Он вступал в

разговор только по собственной инициативе, не очень часто и никогда не

заговаривал первым с Джеком. Если Джек задавал ему вопрос, он отвечал

односложно. Джека, казалось, ничуть не волновало, что Билл не поддается

его руководству, подобно другим.

На пятом занятии происходила обычная дискуссия о женщинах, возглавля-

емая Джеком, в которой участвовали все, кроме Билла. Последний, явно некстати, вмешался вдруг в разговор и с горячностью заявил о своем от-

вращении к футболу и толпам болельщиков, посещающих футбольные мат-

чи. Футбол — это игра для дураков, а футбольные фаны — тупицы, с кото-

рыми он не способен почувствовать ничего общего. Все остальные ходили

на футбольные матчи. Джек также ходил, однако не ради футбола, сказал

он, но потому, что ему хочется быть “вместе с ребятами”. Билл продолжал

говорить о том, как он жаждет встретить кого-нибудь с близкими интереса-

ми, кого-нибудь, кто так же, как он, ценил бы искусство, кто не был бы так

безнадежно скучен и туп, как все остальные люди, начиная с его отца, ко-

торый не может оценить его по достоинству. Джек подхватил разговор, за-

метив, что художники любят говорить об искусстве друг с другом. Билл

сказал: “Да, я немного художник. Балуюсь живописью”. Тогда Джек было

заметил, что футбольные болельщики тоже любят говорить о футболе, но

Билл пропустил это мимо ушей и продолжал говорить о понимании живо-

писи. Тогда Джек заявил, что только очень хорошо образованные люди спо-

собны по-настоящему ценить искусство. Это худшее, что в такой ситуации

можно было сказать Биллу, для которого отсутствие у него формального

образования являлось больным местом. Однако хрупкий мир был восста-

новлен, когда все согласились с предположением Джека, что каждый спо-

собен по-настоящему понимать музыку.

Билл хотел быть в своих глазах и в глазах других людей человеком высше-

го сорта, человеком с изысканным вкусом, но он никогда не мог избавиться

от ощущения, что для тех, кто действительно что-то собой представляет,

он всего лишь ничтожество. Он чувствовал, что никогда не сможет “на са-

мом деле” стать кем-то, поскольку, что бы он сам по себе ни делал, он со-

здан из той же плоти и крови, что и его родители, которые “пусты, глупы и

неинтересны”. Во мне он, однако, видел все признаки и свойства идеально-

го “другого”. Будучи аналитиком, я был могущественным, образованным,

умным и понимающим. К несчастью, я был также способен отличить исти-

ну от фальши.

Отчаявшись в своей собственной подлинности, он ощущал пустоту, и по-

этому ему нужно было получить что-нибудь от меня. Он то и дело выска-

зывал неудовольствие по поводу того, что “в этой технике” аналитик дает

ему недостаточно. Аналитик, этот “идеальный другой”, также разочаровы-

вал. Его “приемы” “не вызывали энтузиазма”, были “пусты, глупы и неин-

тересны”. Чем больше он чувствовал пустоту, отчаявшись в том, чтобы

быть самим собой, тем более аналитик становился бесчувственным и глу-

хим к его нуждам существом, в котором было воплощено все то, чего ему

не хватает. Мужской атрибут аналитика превратился в символ всех

свойств аналитика, к которым он жаждал приобщиться. Все это нашло выражение в пассивном гомосексуальном влечении ко мне как к его идеаль-

ному другому, в котором он признавался в адресованном мне письме. Ос-

тальные в группе исключали по отношению к ним любую возможность

пассивной гомосексуальной ориентации, нажимая на то, что они мужчины,

то есть те, для кого подходящим другим может быть исключительно жен-

щина. Их постоянные разговоры о женщинах, как бы создавая присутствие

женщин в их отсутствие, были своеобразной “защитой” против внутри-

групповых гомосексуальных напряжений.

Как и Билл, Джек испытывал чувство, что родители ничего ему не дали,

или же дали мало, или не то, что нужно. Тем не менее он активно стремил-

ся к тому, чтобы самому быть хорошим отцом и мужем, а также хорошим

пациентом. Он хотел все время давать, и роль, которую он на себя взял,

демонстрировала эту его потребность. Однако самого Джека тревожило,

что он постоянно злился и обижался на тех, кого он “любил”, а точнее на

тех, кому он чувствовал себя обязанным благодетельствовать. Он говорил

о своем “неврозе” как о том, что он не может перестать обижаться и него-

довать на тех, кого он любит, за то, что он им дает.

Эти двое, Билл и Джек, постепенно начали образовывать негласно-договор-

ные отношения, основанные на подтверждении друг друга в их ложной по-

зиции. Джек подтверждал Билла в его иллюзорном превосходстве и лож-

ном предубеждении, что он по существу своему никчемен. Билл подтверж-

дал иллюзорное представление Джека о том, что он “дающая сторона”. Не-

гласно-договорное подтверждение ложного “я” — совершенная противо-

положность истинному подтверждению. Их близость была имитацией ис-

тинной дружбы. Джек, как ему казалось, был независимым, трезвым, прак-

тичным и приземленным бизнесменом, с ярко выраженной гетеросексуаль-

ностью, хотя женщины для него были лишь теми отсутствующими гипоте-

тическими существами, которых он обсуждал в мужской компании. Он не

любил оставаться в долгу и был очень щедр.

Билл грезил о далеких мирах, где вещи были бы прекрасны, а люди тонки

и изысканны, а не вульгарны и грубы, как здесь и теперь. Люди не смыслят

ничего в изяществе и красоте. Что, казалось бы, мог дать ему Джек, и на-

оборот, он — Джеку?

Для того, кто их слушал, ясно было одно: когда они говорили друг с дру-

гом, то это всегда был разговор между “Джеком”, как он сам себя представ-

лял, и “Биллом” в его собственном представлении. Каждый из них под-

тверждал другого в его иллюзорной идентичности. Каждый утаивал от

другого то, что могло бы это разрушить. Так продолжалось до тех пор, пока

Билл не начал делать намеки, что он испытывает по отношению к Джеку

сексуальные чувства. Этого Джек не мог принять.

Группа вела себя так, “будто бы” этот союз имел сексуальный характер

и, таким образом, отрицала, реальность этого, наряду с другими аспекта-

ми негласной договоренности, которые группа предпочитала не заме-

чать. Джек спросил Билла, о чем тот думает, когда занимается мастурба-

цией. После некоторого упрашивания Билл ответил, что иногда он дума-

ет о мужчинах. Джек быстро сказал, что он всегда думает о женщинах, и

тотчас же сверился с остальными, что они делают то же самое. Таков

был его способ “отвадить” Билла. В этом единственном пункте негласная

договоренность, казалось, заканчивалась; впрочем, сам по себе “отвод”

был частью негласной договоренности. Сексуальный объект для Джека

должен был быть женского пола, и ему непереносимо быть сексуальным

объектом для мужчины.

Другие члены группы каждый по-своему реагировали на эту неловкую не-

гласную договоренность. Наиболее очевидным образом проявил тревогу

один человек, который всегда считал, что его родители причиняли друг

другу вред, и боялся обидеть свою жену. Он особенно остро воспринимал

агрессию Джека по отношению к Биллу и его неприятие Билла. Во время

одной из их, если так можно выразиться, садомазохистских пикировок,

Джек нападал на Билла за то, что тот не ходит на футбольные матчи. Тот

человек вмешался, чтобы сказать, что он чувствует себя так же нехорошо,

как вчера вечером во время просмотра боксерского матча по телевидению,

когда один боксер страшно избил другого.

Единственным, кто, казалось, хотел, чтобы все это продолжалось до беско-

нечности, был Ричард. Ричард был ярко выраженным шизоидом. Как-то

раз, незадолго до описываемых событий он, оставив на время свои учебни-

ки, отправился на прогулку в парк. Был чудесный вечер, ранняя осень.

Сидя на скамейке, глазея на влюбленные парочки и любуясь закатом, Ри-

чард вдруг почувствовал, что он одно со всем этим, со всей природой, со

всем космосом. Он вскочил и в панике помчался домой. Вскоре это прошло

и он опять “стал самим собой”. Ричард мог сохранять свою идентичность

лишь в изоляции. Отношения угрожали утратой идентичности — подавле-

нием, растворением, поглощением, потерей своей отдельности. Он мог

быть только с самим собой, но любил смотреть на людей, когда они вместе.

Это его завораживало. Это казалось столь невозможным для него, столь не-

досягаемым, что он почти не ревновал и не завидовал. Его внутреннее “я”

было пустым. Он жаждал быть вместе с кем-нибудь, но не мог сохранять

отдельность, если к кому-то привязывался. По его выражению, он присасы-

вался, как пиявка, если вступал в близкие отношения. Он был “по ту сторо-

ну” жизни. Он мог только наблюдать. Когда Джек задавал ему “объектив-

но” безобидный вопрос, он отвечал, что чувствует, что его существованию угрожают вопросы, и тотчас же спрашивал Билла, что думает тот. Он мог

лишь подглядывать, быть вуайеристом. Ясно, что подобное негласно-дого-

ворное партнерство — это нечто, на что Ричард был не способен. Играть в

такую игру — это в любом случае означает делать что-то вместе с другим.

Это предполагает определенную степень свободы от страха уничтожения,

который фактически устраняет возможность любых отношений, с кем бы

то ни было и в каком бы то ни было смысле5.

В корне пресечь поиск негласно-договорного дополнения ложной идентич-

ности — вот чего требовал Фрейд, когда говорил, что анализ следует про-

водить в условиях максимальной фрустрации, причем в самом строгом

смысле этого слова.

Отдельного рассмотрения заслуживает место терапевта в подобной группе

и место, которое, как считают члены группы, они занимают по отношению

к нему.

Одна из базовых функций настоящей аналитической или экзистенциаль-

ной терапии — это обеспечение обстановки, в которой как можно мень-

ше затруднена способность каждого члена группы к раскрытию соб-

ственного “я”.

Не вдаваясь во всестороннее обсуждение этого, прокомментируем один из

аспектов позиции терапевта. Намерение терапевта заключается в том, что-

бы не позволять себе негласного договора с пациентами, не вписываться в

их систему фантазии, а также не использовать пациентов для воплощения

какой-либо собственной фантазии.

Ту группу неоднократно захватывала фантазия, выражавшаяся в вопросе,

располагаю ли я ответом на их проблемы. Они решали проблему, есть у

меня “ответ” или нет, и если он есть, то как его из меня извлечь. В мою за-

дачу входило не подыгрывать ни групповым иллюзиям, ни разрушению

этих иллюзий, а также пытаться артикулировать лежащие в основе проис-

ходящих событий системы фантазии.

Терапевтическое исскуство в огромной своей части — это тот такт и та

степень прозрачности, с которыми аналитик способен раскрыть, какими

путями и способами негласная договоренность поддерживает иллюзии и

маскирует заблуждения. Господствующей фантазией в группе может быть

то, что терапевт знает “ответ” и что если бы “ответ” был у них, они не

страдали бы. Поэтому задача терапевта напоминает задачу мастера дзэн:

показать, что страдание не вызвано тем, что у них нет “ответа”, что оно

есть само состояние желания, предполагающее существование такого рода

ответа и фрустрацию от того, что его никак не заполучить. Барт (1955)

сказал об учении мастера дзэн Цзы Юня, жившего около 840 года до нашей эры, что его цель состояла в том, чтобы дать вопрошающему понять, “что

настоящая трудность не столько в том, что его вопросы остаются без отве-

та, сколько в том, что он продолжает пребывать в том состоянии ума, кото-

рое заставляет его их задавать”. Иллюзия ли, крушение ли иллюзии, равно

могут базироваться на некой фантазии. Где-нибудь существует “ответ” или

“нет ответа” где бы то ни было. Хоть так, хоть этак — одно и то же.

Терапия, исключающая негласную договоренность, не может достичь цели,

не фрустрируя те желания, которые порождены фантазией.