Глава 5. Катастрофизм или страх перед будущим

Эмоционально-чувственную сторону социальной жизни можно описать как постоянное колебание и смену подвижных комбинаций уверенности и страха. Хотя в каждый момент времени соотношение этих характеристик может смещаться в ту или иную сторону, в целом “нормальное” сознание в обычной, не экстремальной ситуации сохраняет некий приемлемый баланс, который можно обозначить как удовлетворительно комфортное состояние.

Устойчивое смещение чувств в сторону тревожности, беспокойства, страха, тягостных ощущений неуверенности ведет к эмоционально-чувственному дисбалансу. Если чувство страха становится постоянной характеристикой сознания, “застревает” на длительное время, можно говорить о формировании катастрофического сознания.

Для целей нашего исследования нужно подчеркнуть возможность существования катастрофического сознания в двух основных проявлениях: как состояние психики (что находится в компетенции психологии и психиатрии и нас интересовать не будет) и как ценностного синдрома, массового настроения, убеждения или системы убеждений, компонента целостного мировоззрения или идеологии. Последние и будут в центре нашего внимания. Субъект, обладающий катастрофическим сознанием во втором из указанных нами смыслов, вовсе не обязательно унылый меланхолик; это может быть личность, обладающая уравновешенным характером и веселым нравом. Катастрофичными будут только настроения такого субъекта, его убеждения.

В соответствии с этим мы не можем отнести катастрофизм целиком к эмоционально-чувственной сфере. Как убеждение и компонент мировоззрения, он может быть вполне рациональным, т.е. опираться на логику, разум, в том числе представать как результат трезвой оценки безнадежной ситуации.

Тем не менее страх — прежде всего социальное чувство, разум может сдерживать и контролировать страх, так же как и другие чувства, однако он не в силах заместить их. В то же время социализированные формы страха так же могут отличаться от несоциализированных, как чувство любви отличается от сексуальной потребности, а роскошный пир от потребности в утолении голода.

В любом случае в основании катастрофического сознания лежит пессимизм, который В.Дильтей назвал (как и его оппозицию -оптимизм) самым широким и всеобъемлющим среди великих жизненных настроений (1).

Джо Бейли (Joe Bailey), английский исследователь, написавший в конце 80-х годов специальную монографию о пессимизме, считал его (и соответственно, оптимизм) атрибутом любого социального суждения о будущем, определенной формой социального мышления и сознания (2).

Вера в грядущую катастрофу и страх перед ней, проистекающий из этой веры, также непременные составляющие катастрофического сознания. Субъект с катастрофическим сознанием может бояться гибели своего этноса, социальной группы или слоя, опасаться крушения результатов человеческого труда и творчества, например, искусства, литературы; его может страшить неустойчивость социального порядка, хрупкость важных социальных институтов, например, государства; наконец, он может верить в приближающуюся гибель человечества, планеты и даже Вселенной.

Объективные и субъективные измерения катастроф

Основной теоретический фокус данной работы — разделение трех концепций: (а) катастрофы, или любого другого негативного явления как объективного феномена; (б) субъективного образа уже произошедшей катастрофы, складывающегося или сложившегося в сознании людей; и (в) страха перед ожидаемой катастрофой — последний мы и называем катастрофизмом (3). “Теоретическая элегантность” анализа массовых страхов перед грозящими катастрофами зависит от тщательного изучения отношений и взаимодействий этих трех концепций без смешивания их друг с другом.

Таким образом, центральные понятия данного исследования — катастрофизм и катастрофическое мышление. Другими словами, в центре внимания будут находиться образы катастроф и их возможных следствий, возникающие в человеческом мышлении, но не конкретные фактические случаи имевших место реальных катастроф (4).

Предлагаемый ракурс рассмотрения темы можно проиллюстрировать с помощью конкретного примера. Так, анализируя страхи перед технологической катастрофой типа Чернобыля, мы не будем обсуждать саму эту катастрофу как объективное событие, или установки людей, пострадавших в этой трагедии. Внимание будет сосредоточено на ожидании других подобных катастроф и вытекающих из этого ожидания следствий, как эмоциональных, так и энвиронментальных.

В то же самое время вне рамок настоящей работы остаются проблемы, связанные с возможными результатами решений, сделанных некоторыми лицами или социальными организациями (5). Результаты принятия решения могут расположиться от катастрофических до весьма положительных для тех, кто принимает решения (например, для предпринимателей, которые привыкли действовать в ситуациях риска), или для тех, кого лицо, принимающее решение, представляет (например, для национальных сообществ, которые делегируют право принятия рискованных решений политикам) (6). В любом случае все элементы процесса принятия решения, включая оценку рисков, связанных с решением, являются нерелевантными для нашей работы. Другое дело — восприятие рисков населением в той мере, в какой оно связано со страхом. Как и переживаемые чувства страха, так и восприятие рисков основаны на ценностях, т.е. зависят от того, что человек считает ценным, и что для него не имеет цены. Достаточно привести примеры. Если работа является ценной для человека, то риск потерять ее вызывает страх. Чем в большей степени рискованным кажется ему его положение на службе, тем в большей степени может он ощущать чувство страха. Так же и с семейными ценностями. Если человек дорожит ими, то риск потерять свою семью может страшить его. Но никакого страха не возникнет, если семья не является ценностью. Подобным же образом обстоит дело и с массовыми страхами. Массовое убеждение, что риск ядерной угрозы усилился, в ответ вызывает и усиление страха. Риск геноцида вызывает страх и соответствующее поведение. Массовая оценка экономического положения в терминах риска также может породить страх. И хотя войны начинают не массы, а их правительства, массовые чувства в современном мире — фактор, с которым приходится считаться в любой стране и при любом режиме. Тем более это относится к случаям геноцида и экономики, где непосредственная роль правительства вовсе не так очевидна. Однако в данной работе проблематика восприятия и оценки риска остается “за кадром” и основным предметом изучения выступают массовые социальные страхи перед негативными обстоятельствами, причем не всеми, а только теми, что не поддаются прямому контролю для их носителей.

Эмоционально-чувственную сторону социальной жизни можно описать как постоянное колебание и смену подвижных комбинаций уверенности и страха. Хотя в каждый момент времени соотношение этих характеристик может смещаться в ту или иную сторону, в целом “нормальное” сознание в обычной, не экстремальной ситуации сохраняет некий приемлемый баланс, который можно обозначить как удовлетворительно комфортное состояние.

Устойчивое смещение чувств в сторону тревожности, беспокойства, страха, тягостных ощущений неуверенности ведет к эмоционально-чувственному дисбалансу. Если чувство страха становится постоянной характеристикой сознания, “застревает” на длительное время, можно говорить о формировании катастрофического сознания.

Для целей нашего исследования нужно подчеркнуть возможность существования катастрофического сознания в двух основных проявлениях: как состояние психики (что находится в компетенции психологии и психиатрии и нас интересовать не будет) и как ценностного синдрома, массового настроения, убеждения или системы убеждений, компонента целостного мировоззрения или идеологии. Последние и будут в центре нашего внимания. Субъект, обладающий катастрофическим сознанием во втором из указанных нами смыслов, вовсе не обязательно унылый меланхолик; это может быть личность, обладающая уравновешенным характером и веселым нравом. Катастрофичными будут только настроения такого субъекта, его убеждения.

В соответствии с этим мы не можем отнести катастрофизм целиком к эмоционально-чувственной сфере. Как убеждение и компонент мировоззрения, он может быть вполне рациональным, т.е. опираться на логику, разум, в том числе представать как результат трезвой оценки безнадежной ситуации.

Тем не менее страх — прежде всего социальное чувство, разум может сдерживать и контролировать страх, так же как и другие чувства, однако он не в силах заместить их. В то же время социализированные формы страха так же могут отличаться от несоциализированных, как чувство любви отличается от сексуальной потребности, а роскошный пир от потребности в утолении голода.

В любом случае в основании катастрофического сознания лежит пессимизм, который В.Дильтей назвал (как и его оппозицию -оптимизм) самым широким и всеобъемлющим среди великих жизненных настроений (1).

Джо Бейли (Joe Bailey), английский исследователь, написавший в конце 80-х годов специальную монографию о пессимизме, считал его (и соответственно, оптимизм) атрибутом любого социального суждения о будущем, определенной формой социального мышления и сознания (2).

Вера в грядущую катастрофу и страх перед ней, проистекающий из этой веры, также непременные составляющие катастрофического сознания. Субъект с катастрофическим сознанием может бояться гибели своего этноса, социальной группы или слоя, опасаться крушения результатов человеческого труда и творчества, например, искусства, литературы; его может страшить неустойчивость социального порядка, хрупкость важных социальных институтов, например, государства; наконец, он может верить в приближающуюся гибель человечества, планеты и даже Вселенной.

Объективные и субъективные измерения катастроф

Основной теоретический фокус данной работы — разделение трех концепций: (а) катастрофы, или любого другого негативного явления как объективного феномена; (б) субъективного образа уже произошедшей катастрофы, складывающегося или сложившегося в сознании людей; и (в) страха перед ожидаемой катастрофой — последний мы и называем катастрофизмом (3). “Теоретическая элегантность” анализа массовых страхов перед грозящими катастрофами зависит от тщательного изучения отношений и взаимодействий этих трех концепций без смешивания их друг с другом.

Таким образом, центральные понятия данного исследования — катастрофизм и катастрофическое мышление. Другими словами, в центре внимания будут находиться образы катастроф и их возможных следствий, возникающие в человеческом мышлении, но не конкретные фактические случаи имевших место реальных катастроф (4).

Предлагаемый ракурс рассмотрения темы можно проиллюстрировать с помощью конкретного примера. Так, анализируя страхи перед технологической катастрофой типа Чернобыля, мы не будем обсуждать саму эту катастрофу как объективное событие, или установки людей, пострадавших в этой трагедии. Внимание будет сосредоточено на ожидании других подобных катастроф и вытекающих из этого ожидания следствий, как эмоциональных, так и энвиронментальных.

В то же самое время вне рамок настоящей работы остаются проблемы, связанные с возможными результатами решений, сделанных некоторыми лицами или социальными организациями (5). Результаты принятия решения могут расположиться от катастрофических до весьма положительных для тех, кто принимает решения (например, для предпринимателей, которые привыкли действовать в ситуациях риска), или для тех, кого лицо, принимающее решение, представляет (например, для национальных сообществ, которые делегируют право принятия рискованных решений политикам) (6). В любом случае все элементы процесса принятия решения, включая оценку рисков, связанных с решением, являются нерелевантными для нашей работы. Другое дело — восприятие рисков населением в той мере, в какой оно связано со страхом. Как и переживаемые чувства страха, так и восприятие рисков основаны на ценностях, т.е. зависят от того, что человек считает ценным, и что для него не имеет цены. Достаточно привести примеры. Если работа является ценной для человека, то риск потерять ее вызывает страх. Чем в большей степени рискованным кажется ему его положение на службе, тем в большей степени может он ощущать чувство страха. Так же и с семейными ценностями. Если человек дорожит ими, то риск потерять свою семью может страшить его. Но никакого страха не возникнет, если семья не является ценностью. Подобным же образом обстоит дело и с массовыми страхами. Массовое убеждение, что риск ядерной угрозы усилился, в ответ вызывает и усиление страха. Риск геноцида вызывает страх и соответствующее поведение. Массовая оценка экономического положения в терминах риска также может породить страх. И хотя войны начинают не массы, а их правительства, массовые чувства в современном мире — фактор, с которым приходится считаться в любой стране и при любом режиме. Тем более это относится к случаям геноцида и экономики, где непосредственная роль правительства вовсе не так очевидна. Однако в данной работе проблематика восприятия и оценки риска остается “за кадром” и основным предметом изучения выступают массовые социальные страхи перед негативными обстоятельствами, причем не всеми, а только теми, что не поддаются прямому контролю для их носителей.