Катастрофа как объективный феномен

Что есть катастрофа? Есть ли здесь проблема для социальной науки?

Интуитивно ясно, что катастрофа — нечто такое, что может коснуться любого проявления человеческой жизни, затронуть все человечество, проникнуть в каждый атом человеческого существования. Иными словами, превратиться во всеохватывающую проблему всех и каждого. Можно было бы ожидать, что такое всеобщее понятие хорошо разработано в социальной науке. Между тем это не так. Не только проблема катастрофы не разработана, но содержание самого понятия “катастрофа” недостаточно прояснено.

На наш взгляд, это связано с преобладанием обыденных интуитивных представлений, а также традиции негуманитарного прочтения этого понятия.

Слова катастрофа, катастрофический относятся к тем, которые в большей мере присутствуют в обыденной речевой практике, чем в науке. Они носят оценочный характер. В русском языке прошлого века катастрофа не всегда означала негативно оцениваемое событие, что зафиксировано в “Толковом словаре” В.И.Даля, который определяет слово катастрофа как “важное событие, решающее судьбу или дело”. К середине ХХ века слово катастрофа обросло негативными коннотациями, и другой составитель толкового словаря русского языка — С.И.Ожегов — в 1949 году уже определяет катастрофу как “событие с несчастными, трагическими последствиями”. Webster's New World Dictionary называет катастрофой “любое большое и внезапное бедствие” (7).

Соответственно, люди опасаются любых событий, которые угрожают подобными последствиями. Они боятся стать жертвами этих событий, но также распространения подобных событий вообще. Можно даже полагать, что существует нечто вроде общечеловеческой солидарности в опасениях по крайней мере масштабных катастроф. Обычно говорят, что “такого не пожелаешь и врагу”.

Обыденное понимание катастрофы взаимодействует с научным. До последнего, по крайней мере, времени понятие катастрофа чаще использовалось в отношении к природным процессам, в том числе биологическим, чем к социальным явлениям. Так, термин “катастрофизм” связан с именем Sir Charles Lyell (а “неокатастрофизм” с именем немецкого ученого Otto Sehindewolf) и часто используется для описания теории, изучающей геологические процессы на Земле, от массового исчезновения отдельных биологических видов до различных и крайне разрушительных эпизодов геологического характера (включая вторжение космических объектов, комет и астероидов различного размера)(8). Научное изучение катастроф — это прежде всего изучение стихийных бедствий. Не только тайфуны, землетрясения, пожары, но и голод, и массовые эпидемии достаточно долго представали как стихийные бедствия, неожиданно обрушивавшиеся на людей.

В социально-научном знании тоже присутствует понятие “катастрофа”. Большей частью оно встречается в тех научных контекстах, которые находятся в русле старой традиции различения относительно медленных, количественных изменений — эволюционных, связанных с постепенным накоплением новых качеств — и революционных, катастрофических, т.е. быстрых, обычно неожиданных, где новое качество появляется скачком. Работы биохимика, Нобелевского лауреата И.Пригожина и современные варианты эволюционной теории модифицируют эти старые сюжеты. Вместе с тем методологически традиция перенесения, заимствования, сведения социального знания к естественно-ннаучному или даже биологическому, несет неискоренимые следы редукционизма. Можно думать, что социальные науки, их методология, пытающаяся приобрести самостоятельность и оригинальность еще с конца прошлого века (неокантиантские школы в философии, особенно Риккерт), настолько окрепла, чтобы не обращаться вновь и вновь к редукционистским схемам.

Внимание социолога, социального историка и философа сдвигается с исторически укоренившегося и интуитивно понятного представления о катастрофе как внешнего по отношению к человеку события, наблюдателем, участником или жертвой которой он является. В центре внимания в этом случае оказывается субъективная сторона процесса, положение вовлеченного в нее субъекта, интерпретация и оценка происходящих событий, а также формы, в которых находит выражение эта интерпретация и оценка.

В центре оказывается временной характер протекания событий. Одна точка зрения заключается в том, что катастрофа — внезапна и кратковременна по определению; чрезвычайность происходящего четко отграничивает катастрофу от обычного фона протекания жизни. Скачкообразный, резкий и часто внезапный характер катастрофы вытекает и из разделения революционных, к которым относятся и катастрофические, и эволюционных (постепенных) изменений. Действительно, многие катастрофы предстают для наблюдателя как кратковременные и неожиданные: извержение вулкана, погребающее под вулканическим пеплом Помпеи и Геркуланум, взрыв атомной бомбы над Хиросимой, время которого зафиксировано с точностью до секунды, разрушение ядерного реактора в Чернобыле. Специалисты, занимающиеся природными катастрофами, называют катастрофами резкие, скачкообразные изменения режимов.

Русский специалист по изучению управления в условиях катастроф Б.Н.Порфирьев также акцентирует момент внезапности, предлагая считать чрезвычайной ситуацией “внешне неожиданную, внезапно возникающую обстановку, характеризующуюся неопределенностью, остроконфликтностью, стрессовым состоянием населения, значительным социально-экологическим и экономическим ущербом, прежде всего человеческими жертвами” (9).

Однако некоторые виды экологических и социальных катастроф могут оказаться длительными. Исторические катастрофы, в частности, как катастрофы могут оцениваться чаще всего постфактум. По времени они могут быть соизмеримы с жизнью нескольких поколений. Кроме того, они могут подвергаться радикальной переоценке по истечении определенного времени. Деструктивные изменения в образе жизни, структуре смыслов и ценностей могут быть менее заметны людям, живущим в ситуации медленных, но тем не менее потенциально катастрофических сдвигов. Тем не менее методами исторической социологии, по-видимому, можно было бы зафиксировать медленные подвижки в массовых настроениях, оценках, появление новых тем и сюжетов в искусстве, новых религиозных верованиях, мировоззренческие сдвиги, являющиеся симптомами назревающих событий. История мысли и художественной культуры, а в последнее время и историческая социология, занимающаяся изучением повседневности, приносит новое знание, бросающее тень на эти сюжеты.

Временной параметр катастроф обычно соразмерен общественному субъекту, его уровню.

Личные катастрофы соразмерны времени цикла человеческой жизни, элементам этого цикла.

Гибель семьи может быть еще короче. Примеров гибели (распада, катастрофы) семьи как малой группы огромное множество. Катастрофы других групп более длительны.

В литературе хорошо описаны катастрофы, постигшие отдельные группы и слои, этносы. Например, катастрофа русского дворянства, относительно быстрое и неуклонное ухудшение его положения, вплоть до гибели в 1917 году. Гибель русского традиционного крестьянина, кульминацией которой была сталинская коллективизация. Катастрофа, постигшая русскую разночинную интеллигенцию, которая была носительницей катастрофического сознания, носительницей идеи катастрофического (революционного) переустройства общества и сама стала жертвой катастрофы. Катастрофу потерпели и ее разрушительные идеи.

Экологическая катастрофа представляется как нарастающая и ослабляющаяся, что предполагает процесс и длительность.

Катастрофы могут постигать также социальные институты. Гибель государства — один из примеров такой катастрофы. История переполнена описаниями гибели государств. Особенно величественны исторические картины гибели империй: Рима, Византии. Понятно, что размерность исторических катастроф не может оцениваться по критериям жизненного цикла личности. К тому же жители гибнущих империй и будущие поколения, рассматривающие гибель государств как историческое событие, испытывают совершенно различные чувства.

Таким образом, внезапность как временной фактор не может служить определяющим для понимания социального смысла катастрофы, но в любом случае катастрофа означает деградацию условий, дезорганизацию жизни людей, и даже их гибель.

Катастрофа может быть определена как разрушительное изменение в жизни отдельных людей, групп, обществ, вплоть до человечества, ухудшающее положение данного субъекта, вплоть до гибельных для него последствий. Она может быть представлена через понятие “дезорганизация”. В этом случае катастрофой можно назвать резкую дезорганизацию образа жизни, жизнедеятельности субъекта, вплоть до угрозы его существованию.

Катастрофа может носить характер массового бедствия, несущего гибель множеству людей. Катастрофа отдельного лица, группы будет в этом случае частью общей беды. Однако всегда для субъекта катастрофой будет разрушительное изменение именно его жизни. В последнем случае она может не носить массового характера и даже оставаться незаметной для окружающих, если не манифестируется человеком, переживающим катастрофу. Тем не менее для данного индивидуального сознания речь может и должна идти о катастрофе. Например, смертельная болезнь, скрываемая человеком от окружающих, может превратить его в носителя катастрофического сознания, тогда как его окружение вполне благополучно. То же самое можно сказать и о сознании группы.

Высказанные соображения можно обобщить в несложной классификации, соотносящей катастрофу с человеческой деятельностью:

1) Катастрофы, независимые от человека. Сюда входят природные катастрофы, начиная от таких стихийных бедствий, как землетрясения, сели, тайфуны, вплоть до возможного столкновения земли с кометой, способного угрожать самому существованию человека как биологического вида.

2) Катастрофы, являющиеся побочным продуктом человеческой деятельности, ставящей целью получение полезного и необходимого результата. Например, возникновение экологических опасностей в результате выбросов отходов производства, в результате разрушения природы, изъятия ресурсов.

3) Социальные катастрофы разных масштабов, которые могут включать локальные, региональные, национальные катастрофы как результат нарастающей дезорганизации в обществе, разрушения культуры, отношения людей, вплоть до приобретения ими форм хозяйственной разрухи, революции, развала государства и общества, гражданской войны. В ХХ веке реализовалась такая мощная опасность социальных катастроф, как мировые войны, втягивающие в орбиту возможных разрушений множество национальных государств, потенциально весь мир.

4) Духовные катастрофы и разломы, которые, совершаясь в сознании, являются возможно наиболее значимыми факторами последующих реальных катастроф.

Для нас важно, что возникновение угрозы катастроф первого типа не связано с содержанием человеческих решений. Уровень сдерживания этих опасностей определяется союзом технических и политических возможностей людей, их способностью концентрировать коллективные усилия на уменьшении катастрофических последствий подобных катастроф (10).

Катастрофическое сознание в этих условиях, с одной стороны, по-видимому, выступает в своих наиболее “чистых” формах, заставляющих вспомнить о древнем ужасе перед потопом, землетрясением, — событиями, которые ужасают своей разрушительной мощью. С другой стороны, современный человек пытается контролировать, предвидеть, насколько это возможно, природные катастрофические события, т.е. в тенденции сблизить их с катастрофами второго типа. Здесь можно ожидать роста консенсусных решений.

Второй тип катастроф определяется человеческими решениями и является их побочным, неконтролируемым результатом. Он связан с таким необходимым условием человеческого существования, как взаимодействие человека с природой. Именно для преодоления этих типов катастроф особенно велика роль их осознания как опасных результатов человеческих действий. Когда древние люди работами, технологиями обработки земель способствовали засолению, опустыниванию почв, наступлению экологических катастроф, они не рассматривали эти процессы как результат своих собственных усилий, но полагали его внешним условием своей жизни.

Современные люди, и именно в лице авторов катастрофических пророчеств о гибели мира в результате экологической катастрофы, выдвинули эту проблему, сместили ее в центр сознания коллективного разума людей, довели до сознания правительств, международных организаций. Нигде так мощно и наглядно, как в примере с экологическим сознанием, развитием экологической этики и всей этой проблематики как соответствующей глобальной проблемы, не видна позитивная роль катастрофического сознания в современном мире. Нигде с такой силой не обнаружила и не доказала себя предохраняющая, контрольная рациональная роль этого типа сознания. Изучение экологической литературы, как научной, так и публицистики, произведений искусства, изучение общественных движений, действий национальных и международных организаций, политической власти могло бы быть проведено под указанным здесь углом зрения. Особенно значимо, что произошло все это буквально на наших глазах (естественно, сказанное дает обобщенную характеристику этого сложного явления, не касаясь имеющихся здесь негативных процессов использования элементов экологически ориентированного катастрофического сознания для разрушительных целей).

Здесь особенно велика роль катастрофического сознания в его прогностической функции. Экологические прогнозы, антисциентистская литература, наука как средство извещения, осмысления, преодоления опасностей подобного рода могут быть оценены под указанным углом зрения. Все это связано с прогрессом технических инженерных наук и с прогрессом в политических и социальных способах человеческих отношений.

Катастрофы третьего типа можно считать частным случаем общей энтропийной природы вещей. Охватывая весь мир, включая и общества, энтропия выступает здесь в форме недостаточной способности людей противостоять разрушительным последствиям собственных решений. С другой стороны, никто не может препятствовать людям в их стремлении уменьшить, взять под контроль опасность социальных катастроф, научиться предотвращать некоторые их формы. Иначе говоря, здесь, по нашему убеждению, можно ожидать человеческих решений и действий, направленных на достижения прогресса в области взаимопонимания и выработки большей рационализации в совместных решениях.

Четвертый тип катастроф выступает как внутрикультурное, может быть, даже внутриличностное событие, связанное с осмыслением и переосмыслением мира и человеческой жизни. Деятельность опосредованно участвует в этом типе катастроф, предопределяя их масштабы, силу, уровни. Этот тип катастроф наиболее тонко связан с внутренней сущностью человека, его эмоциональной сферой, психикой и ее трагедиями, социальностью, сдвигами в обществе, престиже и положении групп, и всем тем, что связано со спецификой человеческой жизни.

В конечном итоге катастрофа может быть определена в терминах опасностей и классифицирована как предельная опасность.

При определении катастрофы можно опереться на понятие деструктивное воспроизводство, разработанное в русской социологии. Под последним имеется в виду “недостаточная способность субъекта в силу тех или иных причин преодолевать внутренние и внешние противоречия, удерживать на минимальном для данного субъекта уровне эффективность воспроизводства. Этот тип связан с упадком культуры, утратой, разрушением ее ценностей, недостаточной способностью находить эффективные средства и цели, стабилизирующие ситуацию” (11).

В связи с акцентом на субъективной оценке событий важными становятся некоторые дополнительные различения.

Катастрофу как более широкое понятие в контексте нашей книги имеет смысл отличать от бедствия (calamity, disaster). Последние четко определены, кодифицированы, носят массовый характер. Такие бедствия, как наводнения, землетрясения, извержения вулканов, голод, эпидемии, войны, революции, масштабные технологические катастрофы — взрывы, пожары — и др., конечно, являются ужасными катастрофами. Однако понятие катастрофа в том понимании, которое мы пытаемся здесь предложить, не ограничивается этими и другими массовыми бедствиями.

Катастрофу также следует отличать от кризиса. Это — важное различение, ибо достаточно часто встречается ситуация, когда люди драматизируют происходящие изменения, считая их катастрофическими, тогда как по истечении времени эти события переоцениваются этими же людьми, или наблюдателями, как только лишь кризисные. В связи с этим нужно подчеркнуть двойственность понятия “кризис”, который может как усугубиться вплоть до катастрофы, так и послужить составляющей, моментом перелома ситуации в лучшую сторону. Социальный кризис в данном случае может ассоциироваться (при всех имеющихся и определяющих их различиях) с кризисом во время болезни, после которого больной может пойти на поправку, но может и погибнуть. Соответственно, кризис можно понимать как пограничную ситуацию неопределенности в отношении исхода события. Говоря о катастрофе, нужно иметь в виду результат, т.е. негативный исход кризиса, провал, решающее ухудшение ситуации. Поэтому катастрофа как термин несет в себе результирующий смысл.

Кризисное сознание, соответственно, — прежде всего сознание, находящееся в пограничной ситуации неопределенности в отношении исхода события. Субъект с катастрофическим сознанием предвидит и ожидает катастрофу, боится ее и в этом смысле как бы ориентирован на результат, т.е. негативный исход кризиса, провал, решающее ухудшение ситуации.

Что есть катастрофа? Есть ли здесь проблема для социальной науки?

Интуитивно ясно, что катастрофа — нечто такое, что может коснуться любого проявления человеческой жизни, затронуть все человечество, проникнуть в каждый атом человеческого существования. Иными словами, превратиться во всеохватывающую проблему всех и каждого. Можно было бы ожидать, что такое всеобщее понятие хорошо разработано в социальной науке. Между тем это не так. Не только проблема катастрофы не разработана, но содержание самого понятия “катастрофа” недостаточно прояснено.

На наш взгляд, это связано с преобладанием обыденных интуитивных представлений, а также традиции негуманитарного прочтения этого понятия.

Слова катастрофа, катастрофический относятся к тем, которые в большей мере присутствуют в обыденной речевой практике, чем в науке. Они носят оценочный характер. В русском языке прошлого века катастрофа не всегда означала негативно оцениваемое событие, что зафиксировано в “Толковом словаре” В.И.Даля, который определяет слово катастрофа как “важное событие, решающее судьбу или дело”. К середине ХХ века слово катастрофа обросло негативными коннотациями, и другой составитель толкового словаря русского языка — С.И.Ожегов — в 1949 году уже определяет катастрофу как “событие с несчастными, трагическими последствиями”. Webster's New World Dictionary называет катастрофой “любое большое и внезапное бедствие” (7).

Соответственно, люди опасаются любых событий, которые угрожают подобными последствиями. Они боятся стать жертвами этих событий, но также распространения подобных событий вообще. Можно даже полагать, что существует нечто вроде общечеловеческой солидарности в опасениях по крайней мере масштабных катастроф. Обычно говорят, что “такого не пожелаешь и врагу”.

Обыденное понимание катастрофы взаимодействует с научным. До последнего, по крайней мере, времени понятие катастрофа чаще использовалось в отношении к природным процессам, в том числе биологическим, чем к социальным явлениям. Так, термин “катастрофизм” связан с именем Sir Charles Lyell (а “неокатастрофизм” с именем немецкого ученого Otto Sehindewolf) и часто используется для описания теории, изучающей геологические процессы на Земле, от массового исчезновения отдельных биологических видов до различных и крайне разрушительных эпизодов геологического характера (включая вторжение космических объектов, комет и астероидов различного размера)(8). Научное изучение катастроф — это прежде всего изучение стихийных бедствий. Не только тайфуны, землетрясения, пожары, но и голод, и массовые эпидемии достаточно долго представали как стихийные бедствия, неожиданно обрушивавшиеся на людей.

В социально-научном знании тоже присутствует понятие “катастрофа”. Большей частью оно встречается в тех научных контекстах, которые находятся в русле старой традиции различения относительно медленных, количественных изменений — эволюционных, связанных с постепенным накоплением новых качеств — и революционных, катастрофических, т.е. быстрых, обычно неожиданных, где новое качество появляется скачком. Работы биохимика, Нобелевского лауреата И.Пригожина и современные варианты эволюционной теории модифицируют эти старые сюжеты. Вместе с тем методологически традиция перенесения, заимствования, сведения социального знания к естественно-ннаучному или даже биологическому, несет неискоренимые следы редукционизма. Можно думать, что социальные науки, их методология, пытающаяся приобрести самостоятельность и оригинальность еще с конца прошлого века (неокантиантские школы в философии, особенно Риккерт), настолько окрепла, чтобы не обращаться вновь и вновь к редукционистским схемам.

Внимание социолога, социального историка и философа сдвигается с исторически укоренившегося и интуитивно понятного представления о катастрофе как внешнего по отношению к человеку события, наблюдателем, участником или жертвой которой он является. В центре внимания в этом случае оказывается субъективная сторона процесса, положение вовлеченного в нее субъекта, интерпретация и оценка происходящих событий, а также формы, в которых находит выражение эта интерпретация и оценка.

В центре оказывается временной характер протекания событий. Одна точка зрения заключается в том, что катастрофа — внезапна и кратковременна по определению; чрезвычайность происходящего четко отграничивает катастрофу от обычного фона протекания жизни. Скачкообразный, резкий и часто внезапный характер катастрофы вытекает и из разделения революционных, к которым относятся и катастрофические, и эволюционных (постепенных) изменений. Действительно, многие катастрофы предстают для наблюдателя как кратковременные и неожиданные: извержение вулкана, погребающее под вулканическим пеплом Помпеи и Геркуланум, взрыв атомной бомбы над Хиросимой, время которого зафиксировано с точностью до секунды, разрушение ядерного реактора в Чернобыле. Специалисты, занимающиеся природными катастрофами, называют катастрофами резкие, скачкообразные изменения режимов.

Русский специалист по изучению управления в условиях катастроф Б.Н.Порфирьев также акцентирует момент внезапности, предлагая считать чрезвычайной ситуацией “внешне неожиданную, внезапно возникающую обстановку, характеризующуюся неопределенностью, остроконфликтностью, стрессовым состоянием населения, значительным социально-экологическим и экономическим ущербом, прежде всего человеческими жертвами” (9).

Однако некоторые виды экологических и социальных катастроф могут оказаться длительными. Исторические катастрофы, в частности, как катастрофы могут оцениваться чаще всего постфактум. По времени они могут быть соизмеримы с жизнью нескольких поколений. Кроме того, они могут подвергаться радикальной переоценке по истечении определенного времени. Деструктивные изменения в образе жизни, структуре смыслов и ценностей могут быть менее заметны людям, живущим в ситуации медленных, но тем не менее потенциально катастрофических сдвигов. Тем не менее методами исторической социологии, по-видимому, можно было бы зафиксировать медленные подвижки в массовых настроениях, оценках, появление новых тем и сюжетов в искусстве, новых религиозных верованиях, мировоззренческие сдвиги, являющиеся симптомами назревающих событий. История мысли и художественной культуры, а в последнее время и историческая социология, занимающаяся изучением повседневности, приносит новое знание, бросающее тень на эти сюжеты.

Временной параметр катастроф обычно соразмерен общественному субъекту, его уровню.

Личные катастрофы соразмерны времени цикла человеческой жизни, элементам этого цикла.

Гибель семьи может быть еще короче. Примеров гибели (распада, катастрофы) семьи как малой группы огромное множество. Катастрофы других групп более длительны.

В литературе хорошо описаны катастрофы, постигшие отдельные группы и слои, этносы. Например, катастрофа русского дворянства, относительно быстрое и неуклонное ухудшение его положения, вплоть до гибели в 1917 году. Гибель русского традиционного крестьянина, кульминацией которой была сталинская коллективизация. Катастрофа, постигшая русскую разночинную интеллигенцию, которая была носительницей катастрофического сознания, носительницей идеи катастрофического (революционного) переустройства общества и сама стала жертвой катастрофы. Катастрофу потерпели и ее разрушительные идеи.

Экологическая катастрофа представляется как нарастающая и ослабляющаяся, что предполагает процесс и длительность.

Катастрофы могут постигать также социальные институты. Гибель государства — один из примеров такой катастрофы. История переполнена описаниями гибели государств. Особенно величественны исторические картины гибели империй: Рима, Византии. Понятно, что размерность исторических катастроф не может оцениваться по критериям жизненного цикла личности. К тому же жители гибнущих империй и будущие поколения, рассматривающие гибель государств как историческое событие, испытывают совершенно различные чувства.

Таким образом, внезапность как временной фактор не может служить определяющим для понимания социального смысла катастрофы, но в любом случае катастрофа означает деградацию условий, дезорганизацию жизни людей, и даже их гибель.

Катастрофа может быть определена как разрушительное изменение в жизни отдельных людей, групп, обществ, вплоть до человечества, ухудшающее положение данного субъекта, вплоть до гибельных для него последствий. Она может быть представлена через понятие “дезорганизация”. В этом случае катастрофой можно назвать резкую дезорганизацию образа жизни, жизнедеятельности субъекта, вплоть до угрозы его существованию.

Катастрофа может носить характер массового бедствия, несущего гибель множеству людей. Катастрофа отдельного лица, группы будет в этом случае частью общей беды. Однако всегда для субъекта катастрофой будет разрушительное изменение именно его жизни. В последнем случае она может не носить массового характера и даже оставаться незаметной для окружающих, если не манифестируется человеком, переживающим катастрофу. Тем не менее для данного индивидуального сознания речь может и должна идти о катастрофе. Например, смертельная болезнь, скрываемая человеком от окружающих, может превратить его в носителя катастрофического сознания, тогда как его окружение вполне благополучно. То же самое можно сказать и о сознании группы.

Высказанные соображения можно обобщить в несложной классификации, соотносящей катастрофу с человеческой деятельностью:

1) Катастрофы, независимые от человека. Сюда входят природные катастрофы, начиная от таких стихийных бедствий, как землетрясения, сели, тайфуны, вплоть до возможного столкновения земли с кометой, способного угрожать самому существованию человека как биологического вида.

2) Катастрофы, являющиеся побочным продуктом человеческой деятельности, ставящей целью получение полезного и необходимого результата. Например, возникновение экологических опасностей в результате выбросов отходов производства, в результате разрушения природы, изъятия ресурсов.

3) Социальные катастрофы разных масштабов, которые могут включать локальные, региональные, национальные катастрофы как результат нарастающей дезорганизации в обществе, разрушения культуры, отношения людей, вплоть до приобретения ими форм хозяйственной разрухи, революции, развала государства и общества, гражданской войны. В ХХ веке реализовалась такая мощная опасность социальных катастроф, как мировые войны, втягивающие в орбиту возможных разрушений множество национальных государств, потенциально весь мир.

4) Духовные катастрофы и разломы, которые, совершаясь в сознании, являются возможно наиболее значимыми факторами последующих реальных катастроф.

Для нас важно, что возникновение угрозы катастроф первого типа не связано с содержанием человеческих решений. Уровень сдерживания этих опасностей определяется союзом технических и политических возможностей людей, их способностью концентрировать коллективные усилия на уменьшении катастрофических последствий подобных катастроф (10).

Катастрофическое сознание в этих условиях, с одной стороны, по-видимому, выступает в своих наиболее “чистых” формах, заставляющих вспомнить о древнем ужасе перед потопом, землетрясением, — событиями, которые ужасают своей разрушительной мощью. С другой стороны, современный человек пытается контролировать, предвидеть, насколько это возможно, природные катастрофические события, т.е. в тенденции сблизить их с катастрофами второго типа. Здесь можно ожидать роста консенсусных решений.

Второй тип катастроф определяется человеческими решениями и является их побочным, неконтролируемым результатом. Он связан с таким необходимым условием человеческого существования, как взаимодействие человека с природой. Именно для преодоления этих типов катастроф особенно велика роль их осознания как опасных результатов человеческих действий. Когда древние люди работами, технологиями обработки земель способствовали засолению, опустыниванию почв, наступлению экологических катастроф, они не рассматривали эти процессы как результат своих собственных усилий, но полагали его внешним условием своей жизни.

Современные люди, и именно в лице авторов катастрофических пророчеств о гибели мира в результате экологической катастрофы, выдвинули эту проблему, сместили ее в центр сознания коллективного разума людей, довели до сознания правительств, международных организаций. Нигде так мощно и наглядно, как в примере с экологическим сознанием, развитием экологической этики и всей этой проблематики как соответствующей глобальной проблемы, не видна позитивная роль катастрофического сознания в современном мире. Нигде с такой силой не обнаружила и не доказала себя предохраняющая, контрольная рациональная роль этого типа сознания. Изучение экологической литературы, как научной, так и публицистики, произведений искусства, изучение общественных движений, действий национальных и международных организаций, политической власти могло бы быть проведено под указанным здесь углом зрения. Особенно значимо, что произошло все это буквально на наших глазах (естественно, сказанное дает обобщенную характеристику этого сложного явления, не касаясь имеющихся здесь негативных процессов использования элементов экологически ориентированного катастрофического сознания для разрушительных целей).

Здесь особенно велика роль катастрофического сознания в его прогностической функции. Экологические прогнозы, антисциентистская литература, наука как средство извещения, осмысления, преодоления опасностей подобного рода могут быть оценены под указанным углом зрения. Все это связано с прогрессом технических инженерных наук и с прогрессом в политических и социальных способах человеческих отношений.

Катастрофы третьего типа можно считать частным случаем общей энтропийной природы вещей. Охватывая весь мир, включая и общества, энтропия выступает здесь в форме недостаточной способности людей противостоять разрушительным последствиям собственных решений. С другой стороны, никто не может препятствовать людям в их стремлении уменьшить, взять под контроль опасность социальных катастроф, научиться предотвращать некоторые их формы. Иначе говоря, здесь, по нашему убеждению, можно ожидать человеческих решений и действий, направленных на достижения прогресса в области взаимопонимания и выработки большей рационализации в совместных решениях.

Четвертый тип катастроф выступает как внутрикультурное, может быть, даже внутриличностное событие, связанное с осмыслением и переосмыслением мира и человеческой жизни. Деятельность опосредованно участвует в этом типе катастроф, предопределяя их масштабы, силу, уровни. Этот тип катастроф наиболее тонко связан с внутренней сущностью человека, его эмоциональной сферой, психикой и ее трагедиями, социальностью, сдвигами в обществе, престиже и положении групп, и всем тем, что связано со спецификой человеческой жизни.

В конечном итоге катастрофа может быть определена в терминах опасностей и классифицирована как предельная опасность.

При определении катастрофы можно опереться на понятие деструктивное воспроизводство, разработанное в русской социологии. Под последним имеется в виду “недостаточная способность субъекта в силу тех или иных причин преодолевать внутренние и внешние противоречия, удерживать на минимальном для данного субъекта уровне эффективность воспроизводства. Этот тип связан с упадком культуры, утратой, разрушением ее ценностей, недостаточной способностью находить эффективные средства и цели, стабилизирующие ситуацию” (11).

В связи с акцентом на субъективной оценке событий важными становятся некоторые дополнительные различения.

Катастрофу как более широкое понятие в контексте нашей книги имеет смысл отличать от бедствия (calamity, disaster). Последние четко определены, кодифицированы, носят массовый характер. Такие бедствия, как наводнения, землетрясения, извержения вулканов, голод, эпидемии, войны, революции, масштабные технологические катастрофы — взрывы, пожары — и др., конечно, являются ужасными катастрофами. Однако понятие катастрофа в том понимании, которое мы пытаемся здесь предложить, не ограничивается этими и другими массовыми бедствиями.

Катастрофу также следует отличать от кризиса. Это — важное различение, ибо достаточно часто встречается ситуация, когда люди драматизируют происходящие изменения, считая их катастрофическими, тогда как по истечении времени эти события переоцениваются этими же людьми, или наблюдателями, как только лишь кризисные. В связи с этим нужно подчеркнуть двойственность понятия “кризис”, который может как усугубиться вплоть до катастрофы, так и послужить составляющей, моментом перелома ситуации в лучшую сторону. Социальный кризис в данном случае может ассоциироваться (при всех имеющихся и определяющих их различиях) с кризисом во время болезни, после которого больной может пойти на поправку, но может и погибнуть. Соответственно, кризис можно понимать как пограничную ситуацию неопределенности в отношении исхода события. Говоря о катастрофе, нужно иметь в виду результат, т.е. негативный исход кризиса, провал, решающее ухудшение ситуации. Поэтому катастрофа как термин несет в себе результирующий смысл.

Кризисное сознание, соответственно, — прежде всего сознание, находящееся в пограничной ситуации неопределенности в отношении исхода события. Субъект с катастрофическим сознанием предвидит и ожидает катастрофу, боится ее и в этом смысле как бы ориентирован на результат, т.е. негативный исход кризиса, провал, решающее ухудшение ситуации.