19

принимали зачеты у арестованных студентов и давали им указания по «литературе предмета...»

Помню «отмену» юридического факультета: должен был быть создан факультет «общественных наук», к которому пристегивались все истори­ки, отделенные от историко-филологического факультета.

Началось с факультетского собрания юристов, на которое от наркомпроса явился плюгавый мальчишка наглого тона: «товарищи профессора!— картавил он, брызгал слюной и кокетничал шоферским шлемом,— октябрьская революция овладевает университетом; если вы не захотите признать этого и подчиниться, то вы будете завтра же на улице»95. Но и в такой плачевной для отечественной науки ситуации Ильин, оставаясь в родном университете, вместе со многими другими честными русскими учеными всеми силами противостоял оголтелому «революционному напору».

В те годы Ильин и не думал об эмиграции, его позиция была четко определена: «Уходят ли от постели больной матери? Да еще с чувством виновности в ее болезни? Да, уходят — разве только за врачом и лекарством. Но, уходя за лекарством и врачом, оставляют кого-нибудь у ее изголовья.

И вот — у этого изголовья мы и остались.

Мы считали, что каждый, кто не идет к белым и кому не грозит прямая казнь, должен оставаться на месте. Иронически относились мы к тем, кто уезжал «от усталости», «не могу больше», «хочу вырваться из ада»... Помните ответ Сократа, данный им в тюрьме ученикам, когда они уговаривали его бежать от несправедливого смертного приговора? — Когда родина давала тебе покой и благо, ты умел брать, а когда пришла беда и опасность, и несправедливость — ты бежишь? Именно бежишь: ибо уезжавших для борьбы мы провожали как героев — они духовно не бежали, хотя их отъезд по внешней видимости, и имел облик «бегства» <...>.

Годы прошли с тех пор, как большевики захватили власть в Рос­сии. И теперь, восемь лет спустя, я даю тот же самый ответ на вопрос: «следовало оставаться или уходить?» И ответ мой таков: следовало и ухо­дить, но для борьбы; следовало и оставаться, но тоже для борьбы»96.

Удерживало Ильина главное — Россия: «Знаю, что под напором большевиков, из года в год, обороняемое достояние России отчасти суживалось в объеме, отчасти углублялось в содержании. И ныне оста­лись: храмы, библиотеки, музеи, памятники старины, живой состав русского народа, железные дороги, леса и недра. И, главное, духовно: русская душа, русская вера, русский характер, русский уклад. И в мате­риальном и духовном есть невосстановимое.

Огради его, Господи!»97 

принимали зачеты у арестованных студентов и давали им указания по «литературе предмета...»

Помню «отмену» юридического факультета: должен был быть создан факультет «общественных наук», к которому пристегивались все истори­ки, отделенные от историко-филологического факультета.

Началось с факультетского собрания юристов, на которое от наркомпроса явился плюгавый мальчишка наглого тона: «товарищи профессора!— картавил он, брызгал слюной и кокетничал шоферским шлемом,— октябрьская революция овладевает университетом; если вы не захотите признать этого и подчиниться, то вы будете завтра же на улице»95. Но и в такой плачевной для отечественной науки ситуации Ильин, оставаясь в родном университете, вместе со многими другими честными русскими учеными всеми силами противостоял оголтелому «революционному напору».

В те годы Ильин и не думал об эмиграции, его позиция была четко определена: «Уходят ли от постели больной матери? Да еще с чувством виновности в ее болезни? Да, уходят — разве только за врачом и лекарством. Но, уходя за лекарством и врачом, оставляют кого-нибудь у ее изголовья.

И вот — у этого изголовья мы и остались.

Мы считали, что каждый, кто не идет к белым и кому не грозит прямая казнь, должен оставаться на месте. Иронически относились мы к тем, кто уезжал «от усталости», «не могу больше», «хочу вырваться из ада»... Помните ответ Сократа, данный им в тюрьме ученикам, когда они уговаривали его бежать от несправедливого смертного приговора? — Когда родина давала тебе покой и благо, ты умел брать, а когда пришла беда и опасность, и несправедливость — ты бежишь? Именно бежишь: ибо уезжавших для борьбы мы провожали как героев — они духовно не бежали, хотя их отъезд по внешней видимости, и имел облик «бегства» <...>.

Годы прошли с тех пор, как большевики захватили власть в Рос­сии. И теперь, восемь лет спустя, я даю тот же самый ответ на вопрос: «следовало оставаться или уходить?» И ответ мой таков: следовало и ухо­дить, но для борьбы; следовало и оставаться, но тоже для борьбы»96.

Удерживало Ильина главное — Россия: «Знаю, что под напором большевиков, из года в год, обороняемое достояние России отчасти суживалось в объеме, отчасти углублялось в содержании. И ныне оста­лись: храмы, библиотеки, музеи, памятники старины, живой состав русского народа, железные дороги, леса и недра. И, главное, духовно: русская душа, русская вера, русский характер, русский уклад. И в мате­риальном и духовном есть невосстановимое.

Огради его, Господи!»97