ТВОРИМАЯ ЛЕГЕНДА23

Не в первый и, конечно, не в последний раз производится по­пытка не только оправдать меч с христианской точки зрения, но даже его канонизировать — крест превратить в меч и вложить его в руки человечества, как оружие, завещанное Христом для борьбы со злом. В исторической обстановке эта теория всегда принимала свою историческую окраску. Есть теория о «святом христианском мече», при помощи которого велись «священные войны» против язычников и иноверных. Вместе с тем священные войны включали в свою орбиту «еретиков» и даже дали им «преимущество пре­следования» перед язычниками и иноверцами, и четвертый кресто­вый поход закончился взятием Константинополя и разграблением «крестоносцами» храма св. Софии. Так на исторической арене по­является уже не общехристианский, а католический меч-крест. За­тем внутри самой католической церкви начинается борьба за власть между папой и католическими императорами. Папа от имени креста проклинает своих врагов-императоров, а от имени «воинст­вующей церкви» ведет «священные войны» для покорения себе уже не язычников, иноверцев и еретиков, а народов, исповедующих като­лическую религию. Эта вековая эпоха борьбы между церковью и государством низвела на нет все успехи, достигнутые кресто­носцами, так как для христианских пап и христианских импе­раторов их взаимная борьба за власть стала «священнее» борь­бы с «неверными» за освобождение гроба Господня. Мы сами только что пережили страшную эпоху невиданного в истории самоистребления человечества, когда почти все христианские наро­ды (по мере возможностей привлекая на свою сторону и иноверных) в течение трех с половиною лет уничтожали друг друга. И по-преж­нему человечество в одной руке держало крест и Евангелие, а в дру­гой — уже не сравнительно безобидный меч крестоносца, а 42-сан­тиметровые орудия, разрывные пули, удушливые газы — всю науку, всю технику двухтысячелетней «христианской» эры, а церковь благословляла мировое убийство, возводила его в подвиг, в святое дело, и порою служители алтаря с крестом в руках шли впереди меча, призывая к убийству и взывая к Богу о даровании победы. Война — подвиг, война — святое дело, ибо меч есть оружие Христа. Так творилась и творится легенда о мече-кресте.

Среди различных национальных легенд о «священных мечах» есть и наша, русская о «священном русском православном мече». И. А. Ильин поставил перед собою цель ее обновить и еще раз под­твердить, «ибо», говорит он, «победим мы тогда, когда наш меч ста­нет как, любовь и молитва, а молитва наша и любовь наша станет мечом».

«В поисках этого умудрения,— пишет автор статьи «Идея Кор­нилова» («Возрождение» от 17/VI № 15),— предпринял я написать исследование о сопротивлении злу силою, с тем чтобы попытаться найти верный исход и разрешение вопроса, перевернуть раз на­всегда эту «толстовскую» страницу русской нигилистической мора­ли и восстановить древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе... Ныне исследование мое закончено и на днях выйдет в свет отдельною книгою, которую я посвящаю «русской белой армии и ее вождям»...

Мы не знаем, что скажет нам «исследование о сопротивлении злу силою», но уже и статья достаточно ясно определяет основной контур еще одной попытки канонизировать меч в его национально-государственной обстановке. Нового пока мало. Прежде всего, как и в остальных случаях, приводится образ Христа, изгоняющего тор­гующих из храма. «В обращении к злодеям христианин должен про­являть отрицающий лик любви... — пишет автор статьи. — Ему до­статочно вспомнить тот великий исторический момент, когда боже­ственная любовь, в обличий гнева и бича, изгнала из храма кощунст­венно-пошлую толпу; и вслед за тем ему надлежит понять, что все пророки, государи, судьи, воспитатели и воины должны иметь перед своими духовными очами образ этого праведного гнева и не сомневаться в правоте своего дела».

Здесь интересно отметить малозаметную на первый взгляд подробность: вместо евангельских «торговцев и менял» у Ильина, с одной стороны, появляется вообще «пошло-кощунственная тол­па» (ведь были же в храме и молящиеся?), а с другой — дается ясное толкование, кто имеет право на бич и меч: «все пророки, государи, судьи, воспитатели и воины». Оно так и подобает ново­явленному, тактическому последователю большевиков, тоже откры­то признающему, что «организованное классовое меньшинство» должно и имеет право диктаторствовать над «пошло-кощунствен­ной толпой». «Элита», «дворянство», «аристократия», пророк, госу­дарь, судья, воспитатель, воин — жизнь и власть над жизнью при­надлежит им и только им. Они должны твердо знать «древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе», а «пошлая толпа» обязана уметь владеть мечом и повиноваться «элите».

В таком толковании И. А. Ильин видит образ Евангельского Христа и находит, что этого для борьбы со злом «достаточно».

Подменив «торговцев и менял» вообще толпой (здесь, конечно, подразумевается демократия), а от Христа взяв только Его гнев и бич, автор разбираемой статьи в дальнейшем чувствует себя совершенно на твердой почве. Он не стесняясь говорит то о «противлении злу» (чему учит и Христос), то о «противлении злому» (чему Христос не учит) и, таким образом, подводит читателя к свое­му выводу о мече, ставшем «любовью и молитвой», и о любви и молитве, ставших «мечом».

Смешивая «злое начало» со «злым человеком» и произвольно то отнимая, то прибавляя и к тому и к другому идею «насилия», И. А. Ильин строит мост сначала от идеи свободной церкви к идее принудительного государства, а затем уже внутри государства к идее принудительного господства меньшинства над большинством. Цементом при постройке этого оригинального моста служит идея «отрицательного лика любви», изобретенного новым «пророком». Все это требуется для «освящения» лика монархии и посрамления идеи демократии. Требуется — «мы, Божией милостию...».

Можно понять «грешный мир», вооруженный до зубов и не имею­щий сил избавиться от насилия и меча. Это — его духовная сла­бость, его несовершенство, его «грех», если говорить языком ре­лигии. Но совершенно нельзя понять столь упорно творимую легенду о «священном мече» в его христианско-церковном, христианско-национальном или христианско-государственном смысле. Идея насилия — не христианская идея, а сила меча — не христианская сила. Война — международная или гражданская — не святое дело, по учению православной церкви, а грех. Воин после войны и убий­ства — не герой с точки зрения церкви, а грешник. Он должен по окончании войны пройти через покаяние. Воин, если хочет, может пойти в монахи (каяться), но никогда не может стать священником, ибо не может приносить «бескровную жертву», не может служить «мечу духовному» — слову Христа. В этом и заключается «новый завет» о любви, и всякое другое толкование есть клевета на этот новый завет. Мы отлично понимаем, что как столько раз в прошлом, так и теперь для очень многих «новый завет» и его видимая фор­ма — церковь — нужны как орудие борьбы с тем, что они — эти многие — для себя считают «злом»; мы знаем, что в том или ином случае это «зло» есть действительное зло, а не воображаемое, но ни соображения о выгодности получит церковь в союзницы, ни признание в указанном явлении зла не в состоянии «перевернуть раз навсегда эту «толстовскую» страницу русской нигилистической морали», ибо эта «мораль» не толстовская, а завещанная миру Христом две тысячи лет назад, и не по силам И. А. Ильину пере­вернуть ее при помощи не только уже появившейся статьи, но и обещанной книги. Ложь остается ложью.

П. Струве

Не в первый и, конечно, не в последний раз производится по­пытка не только оправдать меч с христианской точки зрения, но даже его канонизировать — крест превратить в меч и вложить его в руки человечества, как оружие, завещанное Христом для борьбы со злом. В исторической обстановке эта теория всегда принимала свою историческую окраску. Есть теория о «святом христианском мече», при помощи которого велись «священные войны» против язычников и иноверных. Вместе с тем священные войны включали в свою орбиту «еретиков» и даже дали им «преимущество пре­следования» перед язычниками и иноверцами, и четвертый кресто­вый поход закончился взятием Константинополя и разграблением «крестоносцами» храма св. Софии. Так на исторической арене по­является уже не общехристианский, а католический меч-крест. За­тем внутри самой католической церкви начинается борьба за власть между папой и католическими императорами. Папа от имени креста проклинает своих врагов-императоров, а от имени «воинст­вующей церкви» ведет «священные войны» для покорения себе уже не язычников, иноверцев и еретиков, а народов, исповедующих като­лическую религию. Эта вековая эпоха борьбы между церковью и государством низвела на нет все успехи, достигнутые кресто­носцами, так как для христианских пап и христианских импе­раторов их взаимная борьба за власть стала «священнее» борь­бы с «неверными» за освобождение гроба Господня. Мы сами только что пережили страшную эпоху невиданного в истории самоистребления человечества, когда почти все христианские наро­ды (по мере возможностей привлекая на свою сторону и иноверных) в течение трех с половиною лет уничтожали друг друга. И по-преж­нему человечество в одной руке держало крест и Евангелие, а в дру­гой — уже не сравнительно безобидный меч крестоносца, а 42-сан­тиметровые орудия, разрывные пули, удушливые газы — всю науку, всю технику двухтысячелетней «христианской» эры, а церковь благословляла мировое убийство, возводила его в подвиг, в святое дело, и порою служители алтаря с крестом в руках шли впереди меча, призывая к убийству и взывая к Богу о даровании победы. Война — подвиг, война — святое дело, ибо меч есть оружие Христа. Так творилась и творится легенда о мече-кресте.

Среди различных национальных легенд о «священных мечах» есть и наша, русская о «священном русском православном мече». И. А. Ильин поставил перед собою цель ее обновить и еще раз под­твердить, «ибо», говорит он, «победим мы тогда, когда наш меч ста­нет как, любовь и молитва, а молитва наша и любовь наша станет мечом».

«В поисках этого умудрения,— пишет автор статьи «Идея Кор­нилова» («Возрождение» от 17/VI № 15),— предпринял я написать исследование о сопротивлении злу силою, с тем чтобы попытаться найти верный исход и разрешение вопроса, перевернуть раз на­всегда эту «толстовскую» страницу русской нигилистической мора­ли и восстановить древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе... Ныне исследование мое закончено и на днях выйдет в свет отдельною книгою, которую я посвящаю «русской белой армии и ее вождям»...

Мы не знаем, что скажет нам «исследование о сопротивлении злу силою», но уже и статья достаточно ясно определяет основной контур еще одной попытки канонизировать меч в его национально-государственной обстановке. Нового пока мало. Прежде всего, как и в остальных случаях, приводится образ Христа, изгоняющего тор­гующих из храма. «В обращении к злодеям христианин должен про­являть отрицающий лик любви... — пишет автор статьи. — Ему до­статочно вспомнить тот великий исторический момент, когда боже­ственная любовь, в обличий гнева и бича, изгнала из храма кощунст­венно-пошлую толпу; и вслед за тем ему надлежит понять, что все пророки, государи, судьи, воспитатели и воины должны иметь перед своими духовными очами образ этого праведного гнева и не сомневаться в правоте своего дела».

Здесь интересно отметить малозаметную на первый взгляд подробность: вместо евангельских «торговцев и менял» у Ильина, с одной стороны, появляется вообще «пошло-кощунственная тол­па» (ведь были же в храме и молящиеся?), а с другой — дается ясное толкование, кто имеет право на бич и меч: «все пророки, государи, судьи, воспитатели и воины». Оно так и подобает ново­явленному, тактическому последователю большевиков, тоже откры­то признающему, что «организованное классовое меньшинство» должно и имеет право диктаторствовать над «пошло-кощунствен­ной толпой». «Элита», «дворянство», «аристократия», пророк, госу­дарь, судья, воспитатель, воин — жизнь и власть над жизнью при­надлежит им и только им. Они должны твердо знать «древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе», а «пошлая толпа» обязана уметь владеть мечом и повиноваться «элите».

В таком толковании И. А. Ильин видит образ Евангельского Христа и находит, что этого для борьбы со злом «достаточно».

Подменив «торговцев и менял» вообще толпой (здесь, конечно, подразумевается демократия), а от Христа взяв только Его гнев и бич, автор разбираемой статьи в дальнейшем чувствует себя совершенно на твердой почве. Он не стесняясь говорит то о «противлении злу» (чему учит и Христос), то о «противлении злому» (чему Христос не учит) и, таким образом, подводит читателя к свое­му выводу о мече, ставшем «любовью и молитвой», и о любви и молитве, ставших «мечом».

Смешивая «злое начало» со «злым человеком» и произвольно то отнимая, то прибавляя и к тому и к другому идею «насилия», И. А. Ильин строит мост сначала от идеи свободной церкви к идее принудительного государства, а затем уже внутри государства к идее принудительного господства меньшинства над большинством. Цементом при постройке этого оригинального моста служит идея «отрицательного лика любви», изобретенного новым «пророком». Все это требуется для «освящения» лика монархии и посрамления идеи демократии. Требуется — «мы, Божией милостию...».

Можно понять «грешный мир», вооруженный до зубов и не имею­щий сил избавиться от насилия и меча. Это — его духовная сла­бость, его несовершенство, его «грех», если говорить языком ре­лигии. Но совершенно нельзя понять столь упорно творимую легенду о «священном мече» в его христианско-церковном, христианско-национальном или христианско-государственном смысле. Идея насилия — не христианская идея, а сила меча — не христианская сила. Война — международная или гражданская — не святое дело, по учению православной церкви, а грех. Воин после войны и убий­ства — не герой с точки зрения церкви, а грешник. Он должен по окончании войны пройти через покаяние. Воин, если хочет, может пойти в монахи (каяться), но никогда не может стать священником, ибо не может приносить «бескровную жертву», не может служить «мечу духовному» — слову Христа. В этом и заключается «новый завет» о любви, и всякое другое толкование есть клевета на этот новый завет. Мы отлично понимаем, что как столько раз в прошлом, так и теперь для очень многих «новый завет» и его видимая фор­ма — церковь — нужны как орудие борьбы с тем, что они — эти многие — для себя считают «злом»; мы знаем, что в том или ином случае это «зло» есть действительное зло, а не воображаемое, но ни соображения о выгодности получит церковь в союзницы, ни признание в указанном явлении зла не в состоянии «перевернуть раз навсегда эту «толстовскую» страницу русской нигилистической морали», ибо эта «мораль» не толстовская, а завещанная миру Христом две тысячи лет назад, и не по силам И. А. Ильину пере­вернуть ее при помощи не только уже появившейся статьи, но и обещанной книги. Ложь остается ложью.

П. Струве