3. Гиппиус

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ99

Говорят, одержимость — болезнь древности. Я думаю — она вечная, и лишь в иные времена усиливается и распространяется.

Наше время для нее благоприятно. Участились случаи, тяжелые и легкие, и всегда разнообразные, всегда в зависимости от инди­видуальности.

Одержимость не нападает сразу; она развивается постепенно; и в течение некоторого периода можно еще слушать человека и при­нимать его за прежнего, не догадываясь о том, что с ним случилось.

Это период — опасный для недогадливых. Нужно стараться помочь им поскорее раскрыть глаза. И я обращаюсь к тем из слу­шателей и читателей проф. И. А. Ильина, которые не потеряли спо­собность рассуждать: попробуйте отнеситесь внимательнее к по­следним его книгам и к фельетонам на страницах «Возрождения». Вы увидите, может быть, нечто новое.

Вот хотя бы недавняя статья «Дух преступления»100. Относитель­но содержания ее спорить не будем — не спорят с авторами таких статей, мы только со спокойствием рассмотрим, что она из себя представляет.

Вглядитесь: разве ее написал философ Ильин? Разве какой-нибудь философ — да что философ! просто человек с размышле­нием — позволил бы себе так обращаться со словами и понятиями?

У Ильина нет определений; он действует странным и упрощен­ным способом — посредством знаков равенства. Берет одно слово, берет другое, какое ему соизволится, ставит между ними знак равен­ства, и конец: считайте, что это синонимы. Отсюда уже идут выводы, настолько же лишенные смысла, насколько неосмысленно и произ­вольно было наложение одного слова на другое.

Чтобы пояснить этот способ, вот примерное упражнение с сло­вом «война».

Война = Крестовые походы. Крестовые походы == подвиг. Та­ким образом: война = подвиг; это синонимы. Каждый раз, когда произносится слово «война», понимайте: «подвиг».

Или так (с равным правом): война = германская война. Гер­манская война == коварство. Значит: война == коварство; это сино­нимы. Каждый раз, когда произносится слово «война», понимайте: «коварство».

Одинаковый произвол — и одинаковое бессмыслие.

Именно этим способом, конечно, невозможным для человека, считающегося с условиями разумного мышления, оперирует Ильин: революция = большевизм. Большевики = преступники. Таким об­разом: революция = преступление; это синонимы. Каждый раз, когда пишется «революция» читайте: «преступление».

Начертав свой первый знак равенства (революция == больше­визм), Ильин делает ради второго (большевики == преступники) что-то вроде диверсии в сторону большевиков, крайне торопливо и ненужно, ибо новых доказательств их преступности не приводит; да и никаких, пожалуй, не приводит, ограничиваясь, главным обра­зом бренно, «обзываньем» их каторжниками, уголовщиной и т. д., что также новости для нас не имеет. Но это понятно. Ильин очень спешит и подчеркивает: «Революция в том, что революционеры всех ограбили». Через несколько строк, опять курсивом: «И все это есть революция» (читай: преступленье).

Все ясно, дальше оставалось бы доказывать разве, что преступ­ленье — преступно, а это доказательств не требует. К тому же Ильин опять торопится. Преступленье установлено; надо, значит, найти всех преступников, всех прикосновенных к преступленью, по­садить их на скамью подсудимых и озаботиться о достойном нака­занье. Впрочем, что касается наказанья, то оно известно: Ильин уже объявлял о нем. Это «в строгой последовательности — пресеченье, безжалостность, казнь».

Для раскаявшихся и малосознательных сообщников будет допущено, вероятно, снисхожденье: эти «рабы биты будут меньше».

Розыск злодеев и преступников не долог, не труден: уголовной бандой грабителей и убийц с их сообщниками оказывается вся русская интеллигенция. Да и действительно: ведь «революция — большевизм — преступленье» не три слова, а одно; значит, бывшие, настоящие и будущие, активные и не активные революционеры — большевики; они же — преступники или, в крайнем случае, сообщ­ники. А так как я не знаю, найдется ли хоть один русский интелли­гент, который мог бы представить достаточные для Ильина доказа­тельства, что он и помышлением никогда революции (преступле­нья) не касался, то ясно: на скамье подсудимых вся русская интел­лигенция. Так есть так и быть должно; и бывший философ Ильин так это и объявляет.

Судебный процесс он ведет стремительно, впрочем, находит время для попутного глумленья над обвиняемыми. Это вообще характерная черта для теперешнего состояния философа — осыпать бранью, попросту обзывать своих «преступников» всяческими слова­ми: ах вы такие-сякие, уголовщина, каторжники, воры злодейские! Что, молчите небось! Страшно?

И едва лишь почудится ему, что кто-то собрался открыть рот,— последний окрик:

— Довольно! Я — знаю, что говорю! А вы — слушать и молчать!

Конечно, молчать; не спорить же с человеком в пене? Говорить надо не с ним, но о нем, о его состоянии, о его писаниях.

Да какие уж это писания? Это буйство, а не писания. Одержи­мому свойственно буйствовать (даже тихий, и тот без своего — тихого — буянства не обходится). Однако буйствовать на улице или хотя бы в переулке «Возрождения» до сих пор не позволялось. Как раз Струве, — если память мне не изменяет, — всегда, во всех своих положениях, был против буйства. И то, что уличное буйство Ильина им ныне поощряется — будит во мне горестное подозрение: да уж не коснулась ли и его та же зараза? Сам-то Струве — уж вполне ли Струве?..

Люди, имеющие отношение к религии, должны скорее других догадываться о несчастии, постигшем Ильина. Ведь он, изрыгая свои беспорядочные проклятия и угрозы, еще претендует и на «христи­анство», еще пытается и на него опереться, мешает с бранными какие-то «христианские» слова. Для человека мало-мальски рели­гиозного это уж совсем должно быть нестерпимо; и должно сразу открыть ему глаза. От лиц, высокоавторитетных в этой области, мне пришлось слышать два кратких определения последней «деятельности» Ильина: «военно-полевое богословие» и — еще выра­зительнее и прямее — «палачество».

Да, всем, имеющим и не имеющим отношение к религии, рево­люционерам и антиреволюционерам, левым и правым — всем, со­хранившим человеческое соображение и человеческие чувства --должны мы неустанно твердить: будьте внимательны, это в ваших же собственных интересах. Попробуйте следить не за тем, что говорит Ильин, а как он говорит; и вы тотчас увидите, что это не философ пишет книги, не публицист фельетоны: это буйствует одержимый.

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ99

Говорят, одержимость — болезнь древности. Я думаю — она вечная, и лишь в иные времена усиливается и распространяется.

Наше время для нее благоприятно. Участились случаи, тяжелые и легкие, и всегда разнообразные, всегда в зависимости от инди­видуальности.

Одержимость не нападает сразу; она развивается постепенно; и в течение некоторого периода можно еще слушать человека и при­нимать его за прежнего, не догадываясь о том, что с ним случилось.

Это период — опасный для недогадливых. Нужно стараться помочь им поскорее раскрыть глаза. И я обращаюсь к тем из слу­шателей и читателей проф. И. А. Ильина, которые не потеряли спо­собность рассуждать: попробуйте отнеситесь внимательнее к по­следним его книгам и к фельетонам на страницах «Возрождения». Вы увидите, может быть, нечто новое.

Вот хотя бы недавняя статья «Дух преступления»100. Относитель­но содержания ее спорить не будем — не спорят с авторами таких статей, мы только со спокойствием рассмотрим, что она из себя представляет.

Вглядитесь: разве ее написал философ Ильин? Разве какой-нибудь философ — да что философ! просто человек с размышле­нием — позволил бы себе так обращаться со словами и понятиями?

У Ильина нет определений; он действует странным и упрощен­ным способом — посредством знаков равенства. Берет одно слово, берет другое, какое ему соизволится, ставит между ними знак равен­ства, и конец: считайте, что это синонимы. Отсюда уже идут выводы, настолько же лишенные смысла, насколько неосмысленно и произ­вольно было наложение одного слова на другое.

Чтобы пояснить этот способ, вот примерное упражнение с сло­вом «война».

Война = Крестовые походы. Крестовые походы == подвиг. Та­ким образом: война = подвиг; это синонимы. Каждый раз, когда произносится слово «война», понимайте: «подвиг».

Или так (с равным правом): война = германская война. Гер­манская война == коварство. Значит: война == коварство; это сино­нимы. Каждый раз, когда произносится слово «война», понимайте: «коварство».

Одинаковый произвол — и одинаковое бессмыслие.

Именно этим способом, конечно, невозможным для человека, считающегося с условиями разумного мышления, оперирует Ильин: революция = большевизм. Большевики = преступники. Таким об­разом: революция = преступление; это синонимы. Каждый раз, когда пишется «революция» читайте: «преступление».

Начертав свой первый знак равенства (революция == больше­визм), Ильин делает ради второго (большевики == преступники) что-то вроде диверсии в сторону большевиков, крайне торопливо и ненужно, ибо новых доказательств их преступности не приводит; да и никаких, пожалуй, не приводит, ограничиваясь, главным обра­зом бренно, «обзываньем» их каторжниками, уголовщиной и т. д., что также новости для нас не имеет. Но это понятно. Ильин очень спешит и подчеркивает: «Революция в том, что революционеры всех ограбили». Через несколько строк, опять курсивом: «И все это есть революция» (читай: преступленье).

Все ясно, дальше оставалось бы доказывать разве, что преступ­ленье — преступно, а это доказательств не требует. К тому же Ильин опять торопится. Преступленье установлено; надо, значит, найти всех преступников, всех прикосновенных к преступленью, по­садить их на скамью подсудимых и озаботиться о достойном нака­занье. Впрочем, что касается наказанья, то оно известно: Ильин уже объявлял о нем. Это «в строгой последовательности — пресеченье, безжалостность, казнь».

Для раскаявшихся и малосознательных сообщников будет допущено, вероятно, снисхожденье: эти «рабы биты будут меньше».

Розыск злодеев и преступников не долог, не труден: уголовной бандой грабителей и убийц с их сообщниками оказывается вся русская интеллигенция. Да и действительно: ведь «революция — большевизм — преступленье» не три слова, а одно; значит, бывшие, настоящие и будущие, активные и не активные революционеры — большевики; они же — преступники или, в крайнем случае, сообщ­ники. А так как я не знаю, найдется ли хоть один русский интелли­гент, который мог бы представить достаточные для Ильина доказа­тельства, что он и помышлением никогда революции (преступле­нья) не касался, то ясно: на скамье подсудимых вся русская интел­лигенция. Так есть так и быть должно; и бывший философ Ильин так это и объявляет.

Судебный процесс он ведет стремительно, впрочем, находит время для попутного глумленья над обвиняемыми. Это вообще характерная черта для теперешнего состояния философа — осыпать бранью, попросту обзывать своих «преступников» всяческими слова­ми: ах вы такие-сякие, уголовщина, каторжники, воры злодейские! Что, молчите небось! Страшно?

И едва лишь почудится ему, что кто-то собрался открыть рот,— последний окрик:

— Довольно! Я — знаю, что говорю! А вы — слушать и молчать!

Конечно, молчать; не спорить же с человеком в пене? Говорить надо не с ним, но о нем, о его состоянии, о его писаниях.

Да какие уж это писания? Это буйство, а не писания. Одержи­мому свойственно буйствовать (даже тихий, и тот без своего — тихого — буянства не обходится). Однако буйствовать на улице или хотя бы в переулке «Возрождения» до сих пор не позволялось. Как раз Струве, — если память мне не изменяет, — всегда, во всех своих положениях, был против буйства. И то, что уличное буйство Ильина им ныне поощряется — будит во мне горестное подозрение: да уж не коснулась ли и его та же зараза? Сам-то Струве — уж вполне ли Струве?..

Люди, имеющие отношение к религии, должны скорее других догадываться о несчастии, постигшем Ильина. Ведь он, изрыгая свои беспорядочные проклятия и угрозы, еще претендует и на «христи­анство», еще пытается и на него опереться, мешает с бранными какие-то «христианские» слова. Для человека мало-мальски рели­гиозного это уж совсем должно быть нестерпимо; и должно сразу открыть ему глаза. От лиц, высокоавторитетных в этой области, мне пришлось слышать два кратких определения последней «деятельности» Ильина: «военно-полевое богословие» и — еще выра­зительнее и прямее — «палачество».

Да, всем, имеющим и не имеющим отношение к религии, рево­люционерам и антиреволюционерам, левым и правым — всем, со­хранившим человеческое соображение и человеческие чувства --должны мы неустанно твердить: будьте внимательны, это в ваших же собственных интересах. Попробуйте следить не за тем, что говорит Ильин, а как он говорит; и вы тотчас увидите, что это не философ пишет книги, не публицист фельетоны: это буйствует одержимый.