Церковник119

«ЧЕКИСТ ВО ИМЯ БОЖЬЕ»120

Нельзя обойти молчанием тот отзвук на книгу проф. И. А. Ильина «О сопротивлении злу силою», который появился в русской печати религиозно-философского направления.

Проф. И. А. Ильин взял на себя роль идеолога махровой правой миграции, и в названной книге он делает попытку обосновать и от философии, и от религии, и от Священного Писания истинность устремлений правых к власти и истинность их методов борьбы со «злом революции».

На эту книгу в «Пути» (№ 4) Н. А. Бердяев ответил пространной статьей под названием «Кошмар злого добра».

«Мне редко, — начинает свою статью Н. А. Бердяев,— приходи­лось читать столь кошмарную и мучительную книгу, как книга И Ильина «О сопротивлении злу силою». Книга эта способна внушить настоящее отвращение к «добру», она создает атмосферу духовного удушья, ввергает в застенок моральной инкви­зиции».

«Никакая жизнь не может цвести в этом царстве удушающего, инквизиторского добра».

Как расценивает Н. А. Бердяев «добро» И. Ильина? «Добро И. Ильина, — пишет Н. А. Бердяев, — очень относитель­ное, отяжелевшее, искаженное страстями нашей эпохи, приспособ­ленное для целей военно-походных. И. Ильин перестал быть филосо­фом, написавшим в более мирные времена прекрасную книгу о Ге­геле. Он ныне отдал дар свой для духовных и моральных настав­лений организациям контрразведки, охранным отделениям, депар­таменту полиции, главному тюремному управлению, военно-поле­вым судам. Духовный и нравственный сыск, разработанный в целую систему со всеми прениями утонченного феноменологического мето­да, подозрительность и одержимость злом, которому нужно ежеми­нутно сопротивляться силой, свидетельствуют о духовно нездоровом состоянии, о религиозно непросветленном отношении к жизни. Книга И. Ильина громко свидетельствует о том, что автор не выдержал ду­ховного испытания нашей страшной эпохи, что он потерпел в ней нравственное поражение. Книга эта есть болезненное поражение нашего времени. И. Ильин заразился ядом большевизма... В сущ­ности, большевики вполне могут принять книгу И. Ильина... Больше­вики считают себя носителями абсолютного добра и во имя его со­противляются силой тому, что почитают злом. Именно им свойствен­но резкое разделение мира и человечества на два враждебных лаге­ря, из которых один знает абсолютную истину и действует во имя абсолютного добра, другой же есть предмет воздействия силой, как находящийся во тьме и зле. Эта непомерная духовная гордыня боль­шевиков свойственна и И. Ильину».

Н. А. Бердяев указывает на то, что эмиграция вообще не отри­цает методов насилия в борьбе с большевизмом, и доказывать возможность и справедливость такой борьбы — это значит ломиться в открытую дверь.

Но по его мнению, целью И. Ильина является «не только эле­ментарное оправдание принципиальной допустимости меча и сопротивление силою, не повторение общих мест по этому поводу, а взвин­чивание и укрепление той духовно-моральной атмосферы, которая нужна для немедленных исходов, для контрразведки, для военно-полевых казней».

В особенности возмущает Н. А. Бердяева попытка И. Ильина обосновать свою систему доводами от христианства — православия и Евангелия.

«Наиболее неприятно и тягостно в книге И. Ильина — злоупот­ребление христианством, православием, Евангелием. Оправдание смертной казни евангельскими текстами производит впечатление кощунства».

Н. А. Бердяев обвиняет И. Ильина в злоупотреблении текстом об изгнании бичом торгующих в храме. Торгующие в храме это, по Ильину, — революционеры. Но, утверждает Н. А. Бердяев, боль­шевики не торгуют в храме и не находятся в храме... «Большевики извне разрушают храм. Торговцами же в храме действительно часто являются люди правого лагеря, нынешние единомышленники И. Ильина, образующие церковь в средство для осуществления своих нерелигиозных целей. И многих из них действительно бы сле­довало изгнать из храма бичом. Для него (Ильина) стало очевид­ным, что он носитель абсолютного добра и духа, — вот он и начал са­жать в тюрьмы и казнить от лица этой очевидности».

Дальше Н. А. Бердяев разбирает суждения Ильина о государст­ве, человеке, свободе. Эти взгляды Ильина Н. А. Бердяев считает чисто инквизиторскими. «И. Ильин, — пишет Н. А. Бердяев, — верит в принудительное и насильственное спасение и освобождение чело­века... Все реакционные и революционные инквизиторы, начиная с Торквемады и до Робеспьера и Дзержинского, почитали себя носи­телями абсолютного добра, а нередко и любви... Ссылки на тексты Священного Писания ничего еще не доказывают, их любил делать даже г. Стеклов в передовицах «Известий».

В особенности волнует Н. А. Бердяева система наказания по И. Ильину и гимн его смертной казни. «Отвратительнее всего, — пишет Н. А. Бердяев, — в книге И. Ильина его патетический гимн смертной казни... Мне редко приходилось читать строки, более от­вратительные. Палач, совершающий казнь, находится в лучшем ду­ховном и моральном состоянии, чем философ, упоенный описанием этих «классических состояний» любви, ведущих к казни».

Заканчивает свою статью Н. А. Бердяев следующими словами: «Ильин обречен быть философом и моралистом тех слоев рус­ского общества, которые отодвинуты в прошлое и вынуждены злобствовать... В книге И. Ильина не чувствуется рыцарского духа, меч есть меч крестоносца. Крест ему нужен лишь для оправдания меча. И. Ильин соблазняет «малых сих», он может отвратить от христианства тех, которые готовы к нему прийти».

Такую оценку получила книга И. Ильина на страницах «Пути».

Общий смысл этой оценки может быть сведен к справедливым и метким словам, которые сказаны Н. А. Бердяевым в начале статьи:

«Чека во имя Божие более отвратительна, чем «чека» во имя диавола».

Книга И. А. Ильина — хула на Духа!

Ю. Айхенвальд

«ЗЛОЕ ДОБРО»121

В только что вышедшей четвертой книге журнала «Путь», по­священной «русской религиозной мысли», обращает на себя внима­ние статья Н. А. Бердяева «Кошмар злого добра». Она касается ра­боты проф. И. А. Ильина «О сопротивлении злу силою». Мало ска­зать «касается»: она обрушивается на нее гневно и патетически, она называет ее «кошмарной, мучительной, отвратительной».

И такое отношение к ней понятно. И. А. Ильин хочет оправдать и благословить смертную казнь и всякое другое насилие над злым че­ловеком. Чем оправдать? Любовью. Чем благословить? Христиан­ством. Вот это сочетание несочетаемого и вызывает справедливое возмущение Н. А. Бердяева. Можно не быть противником смертной казни, можно и должно стоять за насильственное укрощение зла; но чего нельзя, так это — примирять казнь с любовью и видеть в па­лаче пособника Христу. Ведь вот большевики гораздо последова­тельнее, гораздо логичнее профессора Ильина: они осуществили не­бывалое в истории, грандиозное пиршество казни, но вместе с этим, в связи с этим они и отложились от Христа, от Бога, от всякой религии вообще.

Воистину планетарным палачом был Феликс Дзержинский, и кровавыми буквами нестираемо записал он свое имя на страницы ве­ков; но зато не думал он выдавать себя за любвеобильного христиа­нина.

Так естественно, что именно в России правительство издает журнал «Безбожник» — единственное правительство в мире, которое в самую основу миросозерцания кладет безбожие: где же в самом деде и быть рассаднику безбожия, как не в той стране, которая принци­пиально и практически разрешила себе потоками лить человеческую кровь, не разбирая даже правых и виноватых, попросту «в порядке красного террора»? Здесь полное совпадение между теорией и прак­тикой; здесь все ясно, красно, кроваво; здесь убедительно, как убе­дительно убийство, и просто, как проста стена, у которой расстре­ливают. Большевики среди других своих жертв убили множество русских священников — как митрополитов и епископов, так и обык­новенных деревенских «батюшек» с седенькими бородками и в поно­шенных рясах; и кто же скажет, что это было со стороны большеви­ков неожиданно и непонятно? Кто не согласится, что со служителя­ми Христа им действительно не по Дороге?

Вот такою стройностью не может похвалиться Ильин. Он идет на компромиссы. Он и Христа не хочет терять, и палача от его обязан­ностей не освобождает. И все силы своего философского таланта всю изощренность своей диалектики тратит он на то, чтобы ореолом любви осенить виселицу, плаху и пулю. Такую любовь он, правда, называет «отрицающей» или «отрицательной»; но утешит ли эта по­правка казнимого — вот в чем позволительно сомневаться.

И так понимаешь Н. А. Бердяева, когда он испытывает глубокое моральное оскорбление от той лестницы, которую с изящной архитектоничностью строит проф. Ильин, чтобы со ступеньки на сту­пеньку сойти по ней от высот христианского благоволения к человеку до казни над человеком, от Голгофы и до эшафота. Именно указы­вает наш архитектор, что есть «классические состояния» любви, не­уклонно ведущие к казни. Эти состояния, эти степени, эти буквы од­ной и той же азбуки, от альфы Христа и до омеги палача, в чертеже Ильина характеризуются так: «неодобрение, несочувствие, огорче­ние, выговор, осуждение, отказ в содействии, протест, обличение, требование, настойчивость, психическое понуждение, причинение психического страдания, строгость, суровость, негодование, гнев, разрыв в общении, бойкот, физическое понуждение, отвращение, неуважение, невозможность войти в положение, пресечение, без­жалостность, казнь»... Ужасен — не правда ли?— этот бухгалтер­ский подсчет, это тщательное и точное перечисление стадий убываю­щей и убивающей любви. И совершенно ясно, что ангел истинной любви, что христианский гений-хранитель давно уже должен был отлететь от того человека, который может с такой холодной члено­раздельностью в разлинованные рубрики, в строгую схему уклады­вать живое чувство, пафос христианства, непосредственную любовь. Она выветрилась у профессора-логика, она испарилась от сухих дуновений его бессердечного ума. Любовь и логика — разве они совпадают между собой? Любовь менее всего логична...

Логичный, но не любящий И. А. Ильин, в сущности, как это утверждает и Н. А. Бердяев, ломится в открытую дверь, когда спорит с Толстым и проповедует о необходимости сопротивления злу силой. Кто же в этом сомневается? Своевременно ли в наши жестокие дни оповергать Толстого — теперь, когда весь мир превратился в какое-то огромное антитолстовское Общество? Неоригинален проф. Ильин, и не против течения плывет он, а, наоборот, именно по течению, по кровавому течению нашей эпохи. Но если он победоносен в опровер­жении непротивления, т. е. в области бесспорной, то им зато не решена его главная задача — оправдать «православный меч» возвести карающее государство на вершину христианского идеала.

По-прежнему и после его книги христианство остается само по себе, а государство — само по себе. Никому еще не удалось, да удаться и не может, в одну высшую гармонию сочетать Кесаря и Га­лилеянина. Однажды навсегда дано признать, что христианство и го­сударство не покрываются друг другом и что государство не может и не хочет быть идеальным воплощением христианского добра. Вы помните, что у Ибсена государственные чиновники, как в мундирах, так и в ризах, убеждали Бранда, священника безусловного, чтобы он не превращал в богослужебное воскресенье всех трудовых дней недели, чтобы он не ожидал «Господа к себе с каждой лодкой». Сами они Господа не ждали, и если бы к ним, христианам, пришел Христос, они встретили бы его с недоумением и враждою — они, эти измель­чавшие разновидности Великого Инквизитора. Ибо государству ре­лигия нужна только в меру, добро ему нужно не полное, и хрис­тианство, понятое всерьез, государству не по росту. Воплощенная срединность, оно опровергает все, что ниже, и все, что выше его; оно казнит и праведника, и Сократа, и злодея. Так знаменательно, что около распятого Христа были распяты разбойники.

Есть добро и есть зло. Каждое из них отдельно. Поэтому и вы­зывает такой протест книга Ильина, в которой делается попытка добро со злом внутренне соединить, казнь пронизать любовью, пала­ча осветить и освятить Христом. Есть добро и есть зло. Но нет злого добра.

«ЧЕКИСТ ВО ИМЯ БОЖЬЕ»120

Нельзя обойти молчанием тот отзвук на книгу проф. И. А. Ильина «О сопротивлении злу силою», который появился в русской печати религиозно-философского направления.

Проф. И. А. Ильин взял на себя роль идеолога махровой правой миграции, и в названной книге он делает попытку обосновать и от философии, и от религии, и от Священного Писания истинность устремлений правых к власти и истинность их методов борьбы со «злом революции».

На эту книгу в «Пути» (№ 4) Н. А. Бердяев ответил пространной статьей под названием «Кошмар злого добра».

«Мне редко, — начинает свою статью Н. А. Бердяев,— приходи­лось читать столь кошмарную и мучительную книгу, как книга И Ильина «О сопротивлении злу силою». Книга эта способна внушить настоящее отвращение к «добру», она создает атмосферу духовного удушья, ввергает в застенок моральной инкви­зиции».

«Никакая жизнь не может цвести в этом царстве удушающего, инквизиторского добра».

Как расценивает Н. А. Бердяев «добро» И. Ильина? «Добро И. Ильина, — пишет Н. А. Бердяев, — очень относитель­ное, отяжелевшее, искаженное страстями нашей эпохи, приспособ­ленное для целей военно-походных. И. Ильин перестал быть филосо­фом, написавшим в более мирные времена прекрасную книгу о Ге­геле. Он ныне отдал дар свой для духовных и моральных настав­лений организациям контрразведки, охранным отделениям, депар­таменту полиции, главному тюремному управлению, военно-поле­вым судам. Духовный и нравственный сыск, разработанный в целую систему со всеми прениями утонченного феноменологического мето­да, подозрительность и одержимость злом, которому нужно ежеми­нутно сопротивляться силой, свидетельствуют о духовно нездоровом состоянии, о религиозно непросветленном отношении к жизни. Книга И. Ильина громко свидетельствует о том, что автор не выдержал ду­ховного испытания нашей страшной эпохи, что он потерпел в ней нравственное поражение. Книга эта есть болезненное поражение нашего времени. И. Ильин заразился ядом большевизма... В сущ­ности, большевики вполне могут принять книгу И. Ильина... Больше­вики считают себя носителями абсолютного добра и во имя его со­противляются силой тому, что почитают злом. Именно им свойствен­но резкое разделение мира и человечества на два враждебных лаге­ря, из которых один знает абсолютную истину и действует во имя абсолютного добра, другой же есть предмет воздействия силой, как находящийся во тьме и зле. Эта непомерная духовная гордыня боль­шевиков свойственна и И. Ильину».

Н. А. Бердяев указывает на то, что эмиграция вообще не отри­цает методов насилия в борьбе с большевизмом, и доказывать возможность и справедливость такой борьбы — это значит ломиться в открытую дверь.

Но по его мнению, целью И. Ильина является «не только эле­ментарное оправдание принципиальной допустимости меча и сопротивление силою, не повторение общих мест по этому поводу, а взвин­чивание и укрепление той духовно-моральной атмосферы, которая нужна для немедленных исходов, для контрразведки, для военно-полевых казней».

В особенности возмущает Н. А. Бердяева попытка И. Ильина обосновать свою систему доводами от христианства — православия и Евангелия.

«Наиболее неприятно и тягостно в книге И. Ильина — злоупот­ребление христианством, православием, Евангелием. Оправдание смертной казни евангельскими текстами производит впечатление кощунства».

Н. А. Бердяев обвиняет И. Ильина в злоупотреблении текстом об изгнании бичом торгующих в храме. Торгующие в храме это, по Ильину, — революционеры. Но, утверждает Н. А. Бердяев, боль­шевики не торгуют в храме и не находятся в храме... «Большевики извне разрушают храм. Торговцами же в храме действительно часто являются люди правого лагеря, нынешние единомышленники И. Ильина, образующие церковь в средство для осуществления своих нерелигиозных целей. И многих из них действительно бы сле­довало изгнать из храма бичом. Для него (Ильина) стало очевид­ным, что он носитель абсолютного добра и духа, — вот он и начал са­жать в тюрьмы и казнить от лица этой очевидности».

Дальше Н. А. Бердяев разбирает суждения Ильина о государст­ве, человеке, свободе. Эти взгляды Ильина Н. А. Бердяев считает чисто инквизиторскими. «И. Ильин, — пишет Н. А. Бердяев, — верит в принудительное и насильственное спасение и освобождение чело­века... Все реакционные и революционные инквизиторы, начиная с Торквемады и до Робеспьера и Дзержинского, почитали себя носи­телями абсолютного добра, а нередко и любви... Ссылки на тексты Священного Писания ничего еще не доказывают, их любил делать даже г. Стеклов в передовицах «Известий».

В особенности волнует Н. А. Бердяева система наказания по И. Ильину и гимн его смертной казни. «Отвратительнее всего, — пишет Н. А. Бердяев, — в книге И. Ильина его патетический гимн смертной казни... Мне редко приходилось читать строки, более от­вратительные. Палач, совершающий казнь, находится в лучшем ду­ховном и моральном состоянии, чем философ, упоенный описанием этих «классических состояний» любви, ведущих к казни».

Заканчивает свою статью Н. А. Бердяев следующими словами: «Ильин обречен быть философом и моралистом тех слоев рус­ского общества, которые отодвинуты в прошлое и вынуждены злобствовать... В книге И. Ильина не чувствуется рыцарского духа, меч есть меч крестоносца. Крест ему нужен лишь для оправдания меча. И. Ильин соблазняет «малых сих», он может отвратить от христианства тех, которые готовы к нему прийти».

Такую оценку получила книга И. Ильина на страницах «Пути».

Общий смысл этой оценки может быть сведен к справедливым и метким словам, которые сказаны Н. А. Бердяевым в начале статьи:

«Чека во имя Божие более отвратительна, чем «чека» во имя диавола».

Книга И. А. Ильина — хула на Духа!

Ю. Айхенвальд

«ЗЛОЕ ДОБРО»121

В только что вышедшей четвертой книге журнала «Путь», по­священной «русской религиозной мысли», обращает на себя внима­ние статья Н. А. Бердяева «Кошмар злого добра». Она касается ра­боты проф. И. А. Ильина «О сопротивлении злу силою». Мало ска­зать «касается»: она обрушивается на нее гневно и патетически, она называет ее «кошмарной, мучительной, отвратительной».

И такое отношение к ней понятно. И. А. Ильин хочет оправдать и благословить смертную казнь и всякое другое насилие над злым че­ловеком. Чем оправдать? Любовью. Чем благословить? Христиан­ством. Вот это сочетание несочетаемого и вызывает справедливое возмущение Н. А. Бердяева. Можно не быть противником смертной казни, можно и должно стоять за насильственное укрощение зла; но чего нельзя, так это — примирять казнь с любовью и видеть в па­лаче пособника Христу. Ведь вот большевики гораздо последова­тельнее, гораздо логичнее профессора Ильина: они осуществили не­бывалое в истории, грандиозное пиршество казни, но вместе с этим, в связи с этим они и отложились от Христа, от Бога, от всякой религии вообще.

Воистину планетарным палачом был Феликс Дзержинский, и кровавыми буквами нестираемо записал он свое имя на страницы ве­ков; но зато не думал он выдавать себя за любвеобильного христиа­нина.

Так естественно, что именно в России правительство издает журнал «Безбожник» — единственное правительство в мире, которое в самую основу миросозерцания кладет безбожие: где же в самом деде и быть рассаднику безбожия, как не в той стране, которая принци­пиально и практически разрешила себе потоками лить человеческую кровь, не разбирая даже правых и виноватых, попросту «в порядке красного террора»? Здесь полное совпадение между теорией и прак­тикой; здесь все ясно, красно, кроваво; здесь убедительно, как убе­дительно убийство, и просто, как проста стена, у которой расстре­ливают. Большевики среди других своих жертв убили множество русских священников — как митрополитов и епископов, так и обык­новенных деревенских «батюшек» с седенькими бородками и в поно­шенных рясах; и кто же скажет, что это было со стороны большеви­ков неожиданно и непонятно? Кто не согласится, что со служителя­ми Христа им действительно не по Дороге?

Вот такою стройностью не может похвалиться Ильин. Он идет на компромиссы. Он и Христа не хочет терять, и палача от его обязан­ностей не освобождает. И все силы своего философского таланта всю изощренность своей диалектики тратит он на то, чтобы ореолом любви осенить виселицу, плаху и пулю. Такую любовь он, правда, называет «отрицающей» или «отрицательной»; но утешит ли эта по­правка казнимого — вот в чем позволительно сомневаться.

И так понимаешь Н. А. Бердяева, когда он испытывает глубокое моральное оскорбление от той лестницы, которую с изящной архитектоничностью строит проф. Ильин, чтобы со ступеньки на сту­пеньку сойти по ней от высот христианского благоволения к человеку до казни над человеком, от Голгофы и до эшафота. Именно указы­вает наш архитектор, что есть «классические состояния» любви, не­уклонно ведущие к казни. Эти состояния, эти степени, эти буквы од­ной и той же азбуки, от альфы Христа и до омеги палача, в чертеже Ильина характеризуются так: «неодобрение, несочувствие, огорче­ние, выговор, осуждение, отказ в содействии, протест, обличение, требование, настойчивость, психическое понуждение, причинение психического страдания, строгость, суровость, негодование, гнев, разрыв в общении, бойкот, физическое понуждение, отвращение, неуважение, невозможность войти в положение, пресечение, без­жалостность, казнь»... Ужасен — не правда ли?— этот бухгалтер­ский подсчет, это тщательное и точное перечисление стадий убываю­щей и убивающей любви. И совершенно ясно, что ангел истинной любви, что христианский гений-хранитель давно уже должен был отлететь от того человека, который может с такой холодной члено­раздельностью в разлинованные рубрики, в строгую схему уклады­вать живое чувство, пафос христианства, непосредственную любовь. Она выветрилась у профессора-логика, она испарилась от сухих дуновений его бессердечного ума. Любовь и логика — разве они совпадают между собой? Любовь менее всего логична...

Логичный, но не любящий И. А. Ильин, в сущности, как это утверждает и Н. А. Бердяев, ломится в открытую дверь, когда спорит с Толстым и проповедует о необходимости сопротивления злу силой. Кто же в этом сомневается? Своевременно ли в наши жестокие дни оповергать Толстого — теперь, когда весь мир превратился в какое-то огромное антитолстовское Общество? Неоригинален проф. Ильин, и не против течения плывет он, а, наоборот, именно по течению, по кровавому течению нашей эпохи. Но если он победоносен в опровер­жении непротивления, т. е. в области бесспорной, то им зато не решена его главная задача — оправдать «православный меч» возвести карающее государство на вершину христианского идеала.

По-прежнему и после его книги христианство остается само по себе, а государство — само по себе. Никому еще не удалось, да удаться и не может, в одну высшую гармонию сочетать Кесаря и Га­лилеянина. Однажды навсегда дано признать, что христианство и го­сударство не покрываются друг другом и что государство не может и не хочет быть идеальным воплощением христианского добра. Вы помните, что у Ибсена государственные чиновники, как в мундирах, так и в ризах, убеждали Бранда, священника безусловного, чтобы он не превращал в богослужебное воскресенье всех трудовых дней недели, чтобы он не ожидал «Господа к себе с каждой лодкой». Сами они Господа не ждали, и если бы к ним, христианам, пришел Христос, они встретили бы его с недоумением и враждою — они, эти измель­чавшие разновидности Великого Инквизитора. Ибо государству ре­лигия нужна только в меру, добро ему нужно не полное, и хрис­тианство, понятое всерьез, государству не по росту. Воплощенная срединность, оно опровергает все, что ниже, и все, что выше его; оно казнит и праведника, и Сократа, и злодея. Так знаменательно, что около распятого Христа были распяты разбойники.

Есть добро и есть зло. Каждое из них отдельно. Поэтому и вы­зывает такой протест книга Ильина, в которой делается попытка добро со злом внутренне соединить, казнь пронизать любовью, пала­ча осветить и освятить Христом. Есть добро и есть зло. Но нет злого добра.