3. Гиппиус

ЧЕРТА НЕПЕРЕСТУПИМАЯ64

(Из современных разговоров)

Пессимист. — Как вы пережили ваше недавнее разочарование?

Оптимист. — Я разочаровался? В чем?

П. — Да в повой газете Струве, конечно. Помните ваши надежды на собирание эмиграции к «центру», на образование даже двух центров, правого и левого? Разве вы не думали, когда появилась газета, что она образует правый центр? С какой быстротой должны были разрушиться ваши надежды!

О. — Но вы ошибаетесь, я их не имел с самого начала. Между прочим потому, что уже знал — воспользуюсь выражением самого П. Б. Струве— о его «личной негодности» для центра. Несколько лет тому назад П. Б. при мне, со свойственным ему тяжелым блес­ком, доказывал: нет ни одного наиправейшего левого, который не был бы связан — крючочек за петельку — с большевиками и с их идеей. В одну цепь. Ну, а кто так думает, тот сам уже соединен — тем же методом крючочков и петелек— с Марковым 2-м и... его идеей65. При чем здесь центры?

П. — Хорошо, центры оставим. Во всяком случае, что касается вот этой, последней, марковской, идеи... «Возрождение» ее нигде не называет.

О. — Называть ее вообще сейчас не принято. Тактика для «Воз­рождения» сугубо обязательная. Но если в газете изо дня в день даются все аксессуары определенной идеи, — до мелочей! — если проводятся неуклонно именно ее линии так, чтобы и сомнений быть не могло,— важна ли для нас ее неназванность?

П. — И вы утверждаете, что «Возрождение» — газета не прости правая, но реставрационная?

О. — Скажем еще прямее: стоящая за восстановление русского самодержавия. Излишне добавлять: «во всей его полноте» — ведь оттенков не имеется. Или речь идет о самодержавии в полноте, или вовсе не о самодержавии.

П. — Я боюсь, что вы слишком резко упрощаете идею возрожденцев. Даже если допустить, что вы правы, они, благодаря обходной тактике «неназыванья», от такой упрощенности легко могут увер­нуться. А кроме того, насчет Струве: имей он действительно идею, о которой вы говорите, разве он так бы и не сказал, с обычной своей прямотой: вот, мол, в чем единственное спасение?

О.— Вы забываете: Струве — книжный, кабинетный человек. Он знает идею, а чуть дело доходит до ее воплощения, до действий, до тактики — он доверяется другим. Тактика сегодняшняя — зазы­вать в лагерь с именем «неначертываемым»; и Струве старается не начертывать... поскольку может. Что же до моих «упрощений», то, согласитесь, если упрощение только «уточнение» и если это можно доказать,— кроме добра ничего из этого не будет. А доказать нетрудно.

П. — Пожалуй. Да, приемы «Возрождения», обходные пути, как вы говорите, и вообще очень грубы.

О. — Не на нас же с вами они рассчитаны. Не мы нужны. Кто нужен — тот не разберется в невежественной статье Шульгина66 (Ежов еще примитивнее). А на всякий случай Шульгина в передо­вой смягчат, выдав его за «enfant terrible»67, а его апломб за «блеск». Однако тотчас усиливают тон Ильиным (которого не смяг­чают). Ведутся хлопоты по выдвижению вперед православия, при­чем «полнейший консерватизм церкви» уже безбоязненно устанав­ливается как необходимость и Карташевым, и передовиком.

П. — Кстати, об Ильине. Последняя статья68 даже меня пора­зила. Во-первых, самый тон полемики...

О. — Ну, это у всех «благочестивых», словно из «Потока-Бога­тыря» А. К. Толстого: «...И когда бы не этот мой девичий стыд... я б тебя, прощалыгу, нахала, и не так бы еще обругала»69.

П. — Во-вторых — поучения от Писаний Апостольских, с явным расчетом, что никто «текстов» не знает...

О. — Тоже обычный прием спора, безрезультатного даже между начетчиками.

П. — Но здесь прием до смешного грубый. Какие начетчики! Ре­бенок может обличить Ильина: выписки о «начальнике», не напрас­но носящем меч», он начал с 3-го стиха Послания к Римл. А 1 -и поче­му опущен? В нем (та же 13-я глава) сказано: «Всякая душа да бу­дет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, сущест­вующие же власти от Бога установлены». Ильину придется, таким образом, объявить, вопреки рассудку, что в России сейчас не существует большевистской власти, или признать, что он, «противящий­ся» этой власти, «противится Божию установлению» (стих 2-й, тоже опущенный). Вот как опасны тексты! Но подождите, это не все: рекомендуется, наконец, самая отвратительная, самая кощунственная из всех статей о смертной казни — Жуковского: проект — казнить при звоне колоколов, при церковном пении, при благоговейно без молвствующем народе, чтобы зрелище казни «воспитывало его г христианском духе взаимной любви и совместной молитвы» (по Ильину). Дальше идти некуда!

О. — Вы забыли, что, завершая разгром противника, благочести вый автор отсылает его, между прочим, к сочинениям и «катехизи су»... Антония Волынского70. Так вот где «правда»! Эта черточки отлично дополняет картину. Конечно, все это переливается в демагогию чистейшей воды. Демагогия — смешение, подмена одного поня­тия другим. И христианство открыто подменяется «православием» принимаемым как второй член уваровской триады71. Так же, далее либерализм подменяется консерватизмом, патриотизм умышленно смешивается с национализмом. Вы свободолюбивый, верующий патриот? Да, да, говорят вам, это и нужно, ибо вы, в сущности, консер­вативный, православный националист. А у православного националиста — какое у него может быть «во имя», какая единая русская мечта? Конечно, только «беспрограммное» (зачем программы, когда действует благодать?), веками освященное имя теократической, самодержавной Руси.

П. — Вы подчеркиваете теократичность самодержавия?

О. — В этом его суть. Это и отделяет его от всех других форм государственности, не исключая монархических. До такой степени, что самодержавие вряд ли даже может быть названо государственной формой. Покоясь на абсолюте, на Божьем установлении, оно по существу неподвижно. С религиозной, с христианской точки зре­ния, самодержавие есть величайшая ложь, а с православной, благодаря тому, что православная церковь не признает наместничества, должно было бы признаваться и кощунством. Церковь, отвергнув­шая папизм, не может религиозно не отвергать царизма, как еще худшую лже-теократию.

П. — Мы видели, однако, и видим как раз обратное...

О. — Т. е. мы видели самодержцев, возглавлявших церковь, мы видим, что и теперь идейные самодержавны берут своим главным орудием церковь... «Возрождение» — газета самодержавная и... на­рочито православная. Я говорю: нарочито, ибо в этом забирании в руки православия, в делании из него служебного орудия — такое непонимающее неуважение к церкви, что ни о какой действи­тельной религии и не приходится говорить. Пользоваться церковью как средством (пусть необходимым) для восстановления абсолютиз­ма, да еще пользоваться, благодаря ее внешней, привычной сла­бости, могут или невежды — в лучшем случае! — или чистые поли­тики, чистые позитивисты, неверующие до неуважения и непонима­ния чужой веры. Струве, как мы знаем, принадлежит к последним. Но он, приняв идею самодержавия, не мог не принять его теократи­ческого устоя. Отсюда и «православие» «Возрождения».

П. — Знаете, до этих устоев и «глубин» самодержавия обыкно­венно не добираются.

О. — К сожалению. Ведь находятся наивные люди, которые еще спрашивают, может или не может самодержавие «эволюциониро­вать»? Это почти то же, что сомнение: а не может ли эволюциони­ровать большевизм? Между самодержавием и большевизмом тут полная аналогия: оба, покоясь на абсолюте, — неподвижны. Оба или есть — или их совсем нет.

П. — Уж не считаете ли вы, что и теократичны они оба?

О.— Конечно, считаю. Ведь содержание абсолюта, на котором они одинаково покоятся, не играет в данном случае роли. Знаете, почему в левых кругах порою не отчетливо понимают большевизм? Потому что не понимают по-настоящему самодержавия.

П. — А самодержавны понимают?

О. — Да, хотя зато ничего другого не понимают. Ведь они Россию мыслят только в углу, своем или противоположном, и ни­когда в свободном пространстве между углами. Самодержавие победимо лишь революционным путем, — и посмотрите, как они не­навидят революцию, всякую, даже самое слово «революция». Не­абсолютист, не признающий «углов», тем самым уже признает и революцию (добольшевистскую). Отсюда только и можно говорить о «центрах».

П. — Нет, знаете, если так — пожалуй, и вовсе о них не стоит говорить, о «правом», по крайней мере. Видали ли вы — даже не политика с правым уклоном, но «никакого» обывателя, антибольше­вика, который не посылал бы «революции проклятья, и Октябрю, и Февралю»? Он вам и самодержавие отвергнет сто раз, и монархизм; он, пожалуй, и демократию «примет», а попробуйте заик­нуться насчет революции...

О. — Эти непосредственные чувства плохо разобравшихся людей логику не уничтожают. Дело времени. Но сознаюсь, до центров нам далеко. Работа Струве и иже с ним, разделив эмиграцию, как никогда, дискредитировала самые идеи центра.

П. — Положим, и до Струве в мысли о двух центрах многие ви­дели какой-то сто первый призыв к «единому фронту»... во имя свер­жения большевиков.

О. — И резонно против него возражали. Еще бы! Какой «единый фронт!». И как будто можно кого-нибудь свергнуть «во имя» свер­жения! Как будто есть отрицательное «во имя»! Уверяю вас, причина этих недоразумений — опять в недостаточном понимании само­державия, его обособленного положения.

П. — Еще недавно вас это непонимание мало беспокоило.

О. — Пока яма была открыта и туда звали Марковы, Суворины, Антонии и Кириллы72, особенно беспокоиться было не о чем. Теперь другое. Теперь Струве прикрывает яму хворостом и сухими листья­ми: правительством с царскими полномочиями — но под видом «сильной, в случае нужды, власти»; Романовым — но называя его «Вождем»; тем же Антонием — но под именем православия и даже христианства... Не бороться с этим теперь было бы безбожно.

П. — И борьбу они сумеют использовать для своей выгоды. Мы, мол, хотим спасти Россию, а вот эмигранты-революционеры пред­почитают большевиков, только бы не мы ее спасли! Назовете их самодержавцами — отрекутся, ведь имя «не начертано»! Только объявят, что вы запугиваете «призраком царизма»...

О. — Это легко предвидеть. Но ведь дело не в том, что они будут говорить, не в них самих и, уж конечно, не в «призраках царизма». Я, по крайней мере, не очень боюсь, что этот призрак готов облечься плотью и кровью. Дело в обмане, и думать надо о честном среднем слое эмиграции, о «малых сих», для которых фанфары и замаски­рованные призывы возрожденцев-абсолютистов приобретают силу соблазна. Таких «малых сих» много... Одной бывшей военной мо­лодежи сколько!

П. — На нее-то и направлены главные усилия. Все ведь около «армии» вертится. Зовут к «сплачиванью армии вокруг Вождя...».

О. — Видите! Для нас с вами преступная бессмыслица такого призыва очевидна, ибо совершись завтра, чудом, сплоченье — сплотившимся нечего было бы далее делать. Но зовущие хотя ни­каких обещаний дальнейших не «начертывают», дают широкий про­стор надеждам: сплотиться — не для сплачиванья же? Не для стояния же на месте вокруг Вождя? Здесь соблазн умолчаний. И соблазн не малый.

П. — Конечно, поскольку это призыв для реальной борьбы, к по­спешному приведению «армии в боевую готовность» — вы правы: обман. Но я заметил, что Струве старается кое-где его замазать, умерить интервенционные рвения своих сообщников: до этого, мол, еще далеко... А что касается вообще забот о русской армии, тут еще нет худого.

О. — О русской армии? Да разве кто-нибудь в кругах «Возрожде­ния» думает о русской армии? Там думают и говорят о белой армии, которую хотят реставрировать, и даже в более соответственном духе. Корнилов им теперь в «Вожди» бы, пожалуй, не подошел... Но подождите, послушайте: вам известно отношение к белой армии и мое, и многих из нас, в ней когда-то работавших. Я не хочу судить ее ошибок. Я храню благоговейную память о том высоком, что там было, и знаю: если б в свое время не существовало этой борьбы, мы, пожалуй, не смели бы смотреть в глаза чужим и своим, как те­перь смотрим. Но — белая армия прошлое. Она невоскресима. Боль­шевиков, если их победит армия, то не белая, не зеленая, не желтая, не красная, а только русская армия.

П. — Многие ли это поймут?

О. — Реставраторы — никогда, но соблазняемые ими — поймут. У кого в душе жива Россия, кто органически связан с ней, тот и сей­час чутьем это понимает. Для самодержавцев Россия — то, что в России умерло. Естественно, что они хотят восстановить, возродить эту ихнюю Россию.и себя в ней. Не о них забота. Забота о тех, кого они могут обмануть призывами на святую борьбу под несвятым зна­менем. Соблазняемые должны увидеть, что такое это знамя, которое соблазнители даже не осмеливаются открыто развернуть. Они гово­рят, что на нем Божье имя написано, — но Божье ли? С ним нет побе­ды, а если б и была на мгновенье, то для горшего возврата родины в те же красные тиски, в тот же угол, в котором она задыхается сего­дня. Борьба с реставраторами — в раскрытии обмана. Я знаю, борь­ба внутренняя здесь — всегда на радость врагам России. Но Струве и его сообщники сделали ее неизбежной.

П. — И нелегкой, если иметь в виду их тактику, обходные пути, умалчивания. Кроме того, в их руках православная церковь, орудие серьезное, особенно с вашей точки зрения: вы подчеркиваете «тео-кратизм» самодержавия как сторону важную, хотя и наиболее религиозно уязвимую. Насколько я вас понял — вы отрицаете воз­можность поддержки самодержавия христианством. Но отыщет ли церковь в себе силу быть не белой, а просто христианской церковью? И наконец, если именно религиозный соблазн абсолютизма так велик, много ли найдется борющихся с ним в той же плоскости?

О. — Не беспокойтесь, борьба нужна во всех плоскостях. Все понимания, все голоса нужны. Внутренняя религиозная ложь само­державия окрашивает и другие его стороны в такой наглядно-лож­ный цвет, что и политическая, и всяческая его несостоятельность становится весьма легко доказуемой. Обходная тактика «Возрожде­ния» тут даже полезна: слишком выпукло бессмысленными делаются некоторые положения, когда их выдвигают самостоятельно, умал­чивая о первой предпосылке, безымянно. Нет, «Возрождение» и его компания — лишь тяжелый эпизод в жизни эмиграции. Тяжелый, поучительный, обязывающий; но ведь я верю в разум и добрую волю интеллигенции здешней: она с ним справится.

П. — Посмотрим. Меня, но правде сказать, утешает и то, что возрожденцы взяли слишком высокий тон, повели работу слишком уско­ренным темпом: надолго их и самих, пожалуй, не хватит. Вы не думаете?

ЧЕРТА НЕПЕРЕСТУПИМАЯ64

(Из современных разговоров)

Пессимист. — Как вы пережили ваше недавнее разочарование?

Оптимист. — Я разочаровался? В чем?

П. — Да в повой газете Струве, конечно. Помните ваши надежды на собирание эмиграции к «центру», на образование даже двух центров, правого и левого? Разве вы не думали, когда появилась газета, что она образует правый центр? С какой быстротой должны были разрушиться ваши надежды!

О. — Но вы ошибаетесь, я их не имел с самого начала. Между прочим потому, что уже знал — воспользуюсь выражением самого П. Б. Струве— о его «личной негодности» для центра. Несколько лет тому назад П. Б. при мне, со свойственным ему тяжелым блес­ком, доказывал: нет ни одного наиправейшего левого, который не был бы связан — крючочек за петельку — с большевиками и с их идеей. В одну цепь. Ну, а кто так думает, тот сам уже соединен — тем же методом крючочков и петелек— с Марковым 2-м и... его идеей65. При чем здесь центры?

П. — Хорошо, центры оставим. Во всяком случае, что касается вот этой, последней, марковской, идеи... «Возрождение» ее нигде не называет.

О. — Называть ее вообще сейчас не принято. Тактика для «Воз­рождения» сугубо обязательная. Но если в газете изо дня в день даются все аксессуары определенной идеи, — до мелочей! — если проводятся неуклонно именно ее линии так, чтобы и сомнений быть не могло,— важна ли для нас ее неназванность?

П. — И вы утверждаете, что «Возрождение» — газета не прости правая, но реставрационная?

О. — Скажем еще прямее: стоящая за восстановление русского самодержавия. Излишне добавлять: «во всей его полноте» — ведь оттенков не имеется. Или речь идет о самодержавии в полноте, или вовсе не о самодержавии.

П. — Я боюсь, что вы слишком резко упрощаете идею возрожденцев. Даже если допустить, что вы правы, они, благодаря обходной тактике «неназыванья», от такой упрощенности легко могут увер­нуться. А кроме того, насчет Струве: имей он действительно идею, о которой вы говорите, разве он так бы и не сказал, с обычной своей прямотой: вот, мол, в чем единственное спасение?

О.— Вы забываете: Струве — книжный, кабинетный человек. Он знает идею, а чуть дело доходит до ее воплощения, до действий, до тактики — он доверяется другим. Тактика сегодняшняя — зазы­вать в лагерь с именем «неначертываемым»; и Струве старается не начертывать... поскольку может. Что же до моих «упрощений», то, согласитесь, если упрощение только «уточнение» и если это можно доказать,— кроме добра ничего из этого не будет. А доказать нетрудно.

П. — Пожалуй. Да, приемы «Возрождения», обходные пути, как вы говорите, и вообще очень грубы.

О. — Не на нас же с вами они рассчитаны. Не мы нужны. Кто нужен — тот не разберется в невежественной статье Шульгина66 (Ежов еще примитивнее). А на всякий случай Шульгина в передо­вой смягчат, выдав его за «enfant terrible»67, а его апломб за «блеск». Однако тотчас усиливают тон Ильиным (которого не смяг­чают). Ведутся хлопоты по выдвижению вперед православия, при­чем «полнейший консерватизм церкви» уже безбоязненно устанав­ливается как необходимость и Карташевым, и передовиком.

П. — Кстати, об Ильине. Последняя статья68 даже меня пора­зила. Во-первых, самый тон полемики...

О. — Ну, это у всех «благочестивых», словно из «Потока-Бога­тыря» А. К. Толстого: «...И когда бы не этот мой девичий стыд... я б тебя, прощалыгу, нахала, и не так бы еще обругала»69.

П. — Во-вторых — поучения от Писаний Апостольских, с явным расчетом, что никто «текстов» не знает...

О. — Тоже обычный прием спора, безрезультатного даже между начетчиками.

П. — Но здесь прием до смешного грубый. Какие начетчики! Ре­бенок может обличить Ильина: выписки о «начальнике», не напрас­но носящем меч», он начал с 3-го стиха Послания к Римл. А 1 -и поче­му опущен? В нем (та же 13-я глава) сказано: «Всякая душа да бу­дет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, сущест­вующие же власти от Бога установлены». Ильину придется, таким образом, объявить, вопреки рассудку, что в России сейчас не существует большевистской власти, или признать, что он, «противящий­ся» этой власти, «противится Божию установлению» (стих 2-й, тоже опущенный). Вот как опасны тексты! Но подождите, это не все: рекомендуется, наконец, самая отвратительная, самая кощунственная из всех статей о смертной казни — Жуковского: проект — казнить при звоне колоколов, при церковном пении, при благоговейно без молвствующем народе, чтобы зрелище казни «воспитывало его г христианском духе взаимной любви и совместной молитвы» (по Ильину). Дальше идти некуда!

О. — Вы забыли, что, завершая разгром противника, благочести вый автор отсылает его, между прочим, к сочинениям и «катехизи су»... Антония Волынского70. Так вот где «правда»! Эта черточки отлично дополняет картину. Конечно, все это переливается в демагогию чистейшей воды. Демагогия — смешение, подмена одного поня­тия другим. И христианство открыто подменяется «православием» принимаемым как второй член уваровской триады71. Так же, далее либерализм подменяется консерватизмом, патриотизм умышленно смешивается с национализмом. Вы свободолюбивый, верующий патриот? Да, да, говорят вам, это и нужно, ибо вы, в сущности, консер­вативный, православный националист. А у православного националиста — какое у него может быть «во имя», какая единая русская мечта? Конечно, только «беспрограммное» (зачем программы, когда действует благодать?), веками освященное имя теократической, самодержавной Руси.

П. — Вы подчеркиваете теократичность самодержавия?

О. — В этом его суть. Это и отделяет его от всех других форм государственности, не исключая монархических. До такой степени, что самодержавие вряд ли даже может быть названо государственной формой. Покоясь на абсолюте, на Божьем установлении, оно по существу неподвижно. С религиозной, с христианской точки зре­ния, самодержавие есть величайшая ложь, а с православной, благодаря тому, что православная церковь не признает наместничества, должно было бы признаваться и кощунством. Церковь, отвергнув­шая папизм, не может религиозно не отвергать царизма, как еще худшую лже-теократию.

П. — Мы видели, однако, и видим как раз обратное...

О. — Т. е. мы видели самодержцев, возглавлявших церковь, мы видим, что и теперь идейные самодержавны берут своим главным орудием церковь... «Возрождение» — газета самодержавная и... на­рочито православная. Я говорю: нарочито, ибо в этом забирании в руки православия, в делании из него служебного орудия — такое непонимающее неуважение к церкви, что ни о какой действи­тельной религии и не приходится говорить. Пользоваться церковью как средством (пусть необходимым) для восстановления абсолютиз­ма, да еще пользоваться, благодаря ее внешней, привычной сла­бости, могут или невежды — в лучшем случае! — или чистые поли­тики, чистые позитивисты, неверующие до неуважения и непонима­ния чужой веры. Струве, как мы знаем, принадлежит к последним. Но он, приняв идею самодержавия, не мог не принять его теократи­ческого устоя. Отсюда и «православие» «Возрождения».

П. — Знаете, до этих устоев и «глубин» самодержавия обыкно­венно не добираются.

О. — К сожалению. Ведь находятся наивные люди, которые еще спрашивают, может или не может самодержавие «эволюциониро­вать»? Это почти то же, что сомнение: а не может ли эволюциони­ровать большевизм? Между самодержавием и большевизмом тут полная аналогия: оба, покоясь на абсолюте, — неподвижны. Оба или есть — или их совсем нет.

П. — Уж не считаете ли вы, что и теократичны они оба?

О.— Конечно, считаю. Ведь содержание абсолюта, на котором они одинаково покоятся, не играет в данном случае роли. Знаете, почему в левых кругах порою не отчетливо понимают большевизм? Потому что не понимают по-настоящему самодержавия.

П. — А самодержавны понимают?

О. — Да, хотя зато ничего другого не понимают. Ведь они Россию мыслят только в углу, своем или противоположном, и ни­когда в свободном пространстве между углами. Самодержавие победимо лишь революционным путем, — и посмотрите, как они не­навидят революцию, всякую, даже самое слово «революция». Не­абсолютист, не признающий «углов», тем самым уже признает и революцию (добольшевистскую). Отсюда только и можно говорить о «центрах».

П. — Нет, знаете, если так — пожалуй, и вовсе о них не стоит говорить, о «правом», по крайней мере. Видали ли вы — даже не политика с правым уклоном, но «никакого» обывателя, антибольше­вика, который не посылал бы «революции проклятья, и Октябрю, и Февралю»? Он вам и самодержавие отвергнет сто раз, и монархизм; он, пожалуй, и демократию «примет», а попробуйте заик­нуться насчет революции...

О. — Эти непосредственные чувства плохо разобравшихся людей логику не уничтожают. Дело времени. Но сознаюсь, до центров нам далеко. Работа Струве и иже с ним, разделив эмиграцию, как никогда, дискредитировала самые идеи центра.

П. — Положим, и до Струве в мысли о двух центрах многие ви­дели какой-то сто первый призыв к «единому фронту»... во имя свер­жения большевиков.

О. — И резонно против него возражали. Еще бы! Какой «единый фронт!». И как будто можно кого-нибудь свергнуть «во имя» свер­жения! Как будто есть отрицательное «во имя»! Уверяю вас, причина этих недоразумений — опять в недостаточном понимании само­державия, его обособленного положения.

П. — Еще недавно вас это непонимание мало беспокоило.

О. — Пока яма была открыта и туда звали Марковы, Суворины, Антонии и Кириллы72, особенно беспокоиться было не о чем. Теперь другое. Теперь Струве прикрывает яму хворостом и сухими листья­ми: правительством с царскими полномочиями — но под видом «сильной, в случае нужды, власти»; Романовым — но называя его «Вождем»; тем же Антонием — но под именем православия и даже христианства... Не бороться с этим теперь было бы безбожно.

П. — И борьбу они сумеют использовать для своей выгоды. Мы, мол, хотим спасти Россию, а вот эмигранты-революционеры пред­почитают большевиков, только бы не мы ее спасли! Назовете их самодержавцами — отрекутся, ведь имя «не начертано»! Только объявят, что вы запугиваете «призраком царизма»...

О. — Это легко предвидеть. Но ведь дело не в том, что они будут говорить, не в них самих и, уж конечно, не в «призраках царизма». Я, по крайней мере, не очень боюсь, что этот призрак готов облечься плотью и кровью. Дело в обмане, и думать надо о честном среднем слое эмиграции, о «малых сих», для которых фанфары и замаски­рованные призывы возрожденцев-абсолютистов приобретают силу соблазна. Таких «малых сих» много... Одной бывшей военной мо­лодежи сколько!

П. — На нее-то и направлены главные усилия. Все ведь около «армии» вертится. Зовут к «сплачиванью армии вокруг Вождя...».

О. — Видите! Для нас с вами преступная бессмыслица такого призыва очевидна, ибо совершись завтра, чудом, сплоченье — сплотившимся нечего было бы далее делать. Но зовущие хотя ни­каких обещаний дальнейших не «начертывают», дают широкий про­стор надеждам: сплотиться — не для сплачиванья же? Не для стояния же на месте вокруг Вождя? Здесь соблазн умолчаний. И соблазн не малый.

П. — Конечно, поскольку это призыв для реальной борьбы, к по­спешному приведению «армии в боевую готовность» — вы правы: обман. Но я заметил, что Струве старается кое-где его замазать, умерить интервенционные рвения своих сообщников: до этого, мол, еще далеко... А что касается вообще забот о русской армии, тут еще нет худого.

О. — О русской армии? Да разве кто-нибудь в кругах «Возрожде­ния» думает о русской армии? Там думают и говорят о белой армии, которую хотят реставрировать, и даже в более соответственном духе. Корнилов им теперь в «Вожди» бы, пожалуй, не подошел... Но подождите, послушайте: вам известно отношение к белой армии и мое, и многих из нас, в ней когда-то работавших. Я не хочу судить ее ошибок. Я храню благоговейную память о том высоком, что там было, и знаю: если б в свое время не существовало этой борьбы, мы, пожалуй, не смели бы смотреть в глаза чужим и своим, как те­перь смотрим. Но — белая армия прошлое. Она невоскресима. Боль­шевиков, если их победит армия, то не белая, не зеленая, не желтая, не красная, а только русская армия.

П. — Многие ли это поймут?

О. — Реставраторы — никогда, но соблазняемые ими — поймут. У кого в душе жива Россия, кто органически связан с ней, тот и сей­час чутьем это понимает. Для самодержавцев Россия — то, что в России умерло. Естественно, что они хотят восстановить, возродить эту ихнюю Россию.и себя в ней. Не о них забота. Забота о тех, кого они могут обмануть призывами на святую борьбу под несвятым зна­менем. Соблазняемые должны увидеть, что такое это знамя, которое соблазнители даже не осмеливаются открыто развернуть. Они гово­рят, что на нем Божье имя написано, — но Божье ли? С ним нет побе­ды, а если б и была на мгновенье, то для горшего возврата родины в те же красные тиски, в тот же угол, в котором она задыхается сего­дня. Борьба с реставраторами — в раскрытии обмана. Я знаю, борь­ба внутренняя здесь — всегда на радость врагам России. Но Струве и его сообщники сделали ее неизбежной.

П. — И нелегкой, если иметь в виду их тактику, обходные пути, умалчивания. Кроме того, в их руках православная церковь, орудие серьезное, особенно с вашей точки зрения: вы подчеркиваете «тео-кратизм» самодержавия как сторону важную, хотя и наиболее религиозно уязвимую. Насколько я вас понял — вы отрицаете воз­можность поддержки самодержавия христианством. Но отыщет ли церковь в себе силу быть не белой, а просто христианской церковью? И наконец, если именно религиозный соблазн абсолютизма так велик, много ли найдется борющихся с ним в той же плоскости?

О. — Не беспокойтесь, борьба нужна во всех плоскостях. Все понимания, все голоса нужны. Внутренняя религиозная ложь само­державия окрашивает и другие его стороны в такой наглядно-лож­ный цвет, что и политическая, и всяческая его несостоятельность становится весьма легко доказуемой. Обходная тактика «Возрожде­ния» тут даже полезна: слишком выпукло бессмысленными делаются некоторые положения, когда их выдвигают самостоятельно, умал­чивая о первой предпосылке, безымянно. Нет, «Возрождение» и его компания — лишь тяжелый эпизод в жизни эмиграции. Тяжелый, поучительный, обязывающий; но ведь я верю в разум и добрую волю интеллигенции здешней: она с ним справится.

П. — Посмотрим. Меня, но правде сказать, утешает и то, что возрожденцы взяли слишком высокий тон, повели работу слишком уско­ренным темпом: надолго их и самих, пожалуй, не хватит. Вы не думаете?