ПУТЬ УЧЕНИЧЕСТВА27

Причисляю себя к православным душам, ищущим, но не «покоя», а ответа — пусть он будет полон тревоги и страдания. Знаю, что на этом пути «скрыты большие идейные трудности и огромные опасно­сти, как церковные, так и политические». Рад, что П. Б. Струве обещал «не раз возвращаться» к ним, и с полной готовностью принимаю указанное мне место ученика, не могущего «ни в точной форме поставить, ни до конца продумать вопрос... без решения кото­рого не могут найти себе покоя многие православные души». Думаю, что для дела будет хорошо, если я продолжу свою ученическую попытку и буду стучаться в двери «объективного», т. е. общеобяза­тельного, «домыслия».

У меня есть только одна просьба к тем, кто уже «додумал» и «дочувствовал»: необходимо понять, что не надо сбивать учеников пристрастным (а следовательно, и неверным) толкованием их мысли. В своей статье «Творимая легенда» я осмелился сказать про И. А. Ильина буквально так: «Оно так и подобает новоявленно­му тактическому последователю большевиков, тоже открыто признающему, что организованное классовое меньшинство должно и имеет право диктаторствовать над пошло-кощунственной тол­пой».

П. Б. Струве привел первую половину фразы и отбросил все, напечатанное курсивом здесь, а затем пишет, как бы возражая мне: «большевики тем сильны и ужасны, что у них не только одна тактика, как часто бывает у П. Н. Милюкова и его последователей, а целое мировоззрение». Но ведь я говорил только о тактике и даже точно определил, в каком смысле. Пусть П. Б. Струве докажет, что упомянутое тактическое основание не провозглашено большевиками в качестве общественного «ultima ratio»26 или что И. А. Ильин не принимает к руководству этой тактики, и тогда я должен буду признать, что мое сравнение «было бы смешно, если бы не было грустно».

Теперь о «вещах, известных из Иловайского».

«Вместо того чтобы рассказать о грехах крестоносцев, — пишет П. Б. Струве, — ...пусть И. П. Демидов объяснит себе и нам, какой — с его точки зрения — меч благословлял Преподобный Сергий Радонежский и каким мечом сражались иноки Пересвет и Ослябя?»

Надо и здесь условиться: или и крестоносцы и Преподобный Сергий — только лишь «вещи, известные из Иловайского», или же и первые и второй говорят нам о мече, который был благословлен церковью. Нельзя одно отбросить, а другое принять. Нельзя не­логично требовать — «вместо того, чтобы рассказывать об одном, ответьте на другое», потому что здесь не одно и другое, а одно и то же. Если Сергий Радонежский — нужный для доказательства при­мер, то должны быть допущены и крестоносцы. Если крестоносцев упоминать не стоит, то пусть в стороне останется и Преподобный Сергий.

Я Преподобного Сергия принимаю всей душой и в своих даль­нейших ученических работах постараюсь дать посильный ответ. Но не сейчас, ибо в данное время я принужден вернуться к И. А. Ильи­ну, и не только к статье «Идея Корнилова», но и к докладу «О со­противлении злу», т. к. статья есть лишь часть «из речи, произне­сенной в Праге, Берлине и Париже».

Дело в том, что в своей речи-докладе И. А. Ильин говорил не только о мече воина, но и о мече палача. По крайней мере я так понял его слова.: «духовная любовь, оставаясь благожелательной к просветлению всякого человека, меняет свое отношение к человеку по мере зла, в нем содержащегося. На этом пути духовная лю­бовь проходит ряд логических состояний от неодобрения до тюрьмы казни»*. И вот, прежде чем «додумывать» о мече воина, мне хо­чется «додумать» о мече палача.

«Есть люди, которым лучше умереть», — говорит оратор — здесь мысль о Евангельском жернове. Лучше для кого? Для них самих, чтобы меньше грехов легло на их душу. Одно — сказать «есть люди, которым лучше умереть», другое — оправдать с христианской точки зрения казнь, т. е. признать с точки зрения Христа, что есть люди, которых надо умертвить, а право на их умерщвление при­своить себе. Здесь непереходимая пропасть между «двумя логи­ческими состояниями духовной любви». Скачок через эту пропасть приводит И. А. Ильина, по-моему, не к христианскому, а к анти­христианскому выводу. Смертная казнь существует — это факт, но И. А. Ильину этого мало: ее, как и войну, надо освятить и бла­гословить. Чтобы достигнуть этого, И. А. Ильин говорит страшные для церкви слова и, собственно, отказывается от Нового Завета — «любовь кончается там, где начинается зло», т. е., стало быть, он утверждает, что зло побеждает любовь, ибо стоит злу только на­чаться, чтобы любовь пришла к своему концу.

Что же встает на место «кончившейся любви»? Святая не­нависть, неумолимая справедливость, а за ней костры «святой инквизиции», гильотина — или просто палач, усердно затягиваю­щий петлю?

Все это есть «ряд логических состояний», которые должны быть освящены и благословлены церковно?

Ответ на этот вопрос должен быть дан до крестоносцев и до Сергия Радонежского, ибо если здесь будет сказано: «освящаем и благословляем», то этим будет сказано все — дальше учиться нечему, ибо протянуть нить от креста к мечу палача я не могу; признать, что христианская церковь имеет право благословить смертную казнь, отказываюсь; «додумывать» и «дочувсчвовать» в этом направлении я не в состоянии.

Быть может, П. Б. Струве и здесь найдет, что «тут обнару­живается — во второй раз! — что у церковно-религиозного аполи­тизма есть какое-то странное и роковое касание к определенным политическим настроениям и построениям» и что все-таки никто, как И. А. Ильин ставит и в определенном христианском смысле разрешает проблему «сопротивления злу силою».

Смею и здесь «недомысленно» спросить, что такое казнь — сила или насилие? Этот небольшой вопрос важен на случай дальней­ших уроков.

Причисляю себя к православным душам, ищущим, но не «покоя», а ответа — пусть он будет полон тревоги и страдания. Знаю, что на этом пути «скрыты большие идейные трудности и огромные опасно­сти, как церковные, так и политические». Рад, что П. Б. Струве обещал «не раз возвращаться» к ним, и с полной готовностью принимаю указанное мне место ученика, не могущего «ни в точной форме поставить, ни до конца продумать вопрос... без решения кото­рого не могут найти себе покоя многие православные души». Думаю, что для дела будет хорошо, если я продолжу свою ученическую попытку и буду стучаться в двери «объективного», т. е. общеобяза­тельного, «домыслия».

У меня есть только одна просьба к тем, кто уже «додумал» и «дочувствовал»: необходимо понять, что не надо сбивать учеников пристрастным (а следовательно, и неверным) толкованием их мысли. В своей статье «Творимая легенда» я осмелился сказать про И. А. Ильина буквально так: «Оно так и подобает новоявленно­му тактическому последователю большевиков, тоже открыто признающему, что организованное классовое меньшинство должно и имеет право диктаторствовать над пошло-кощунственной тол­пой».

П. Б. Струве привел первую половину фразы и отбросил все, напечатанное курсивом здесь, а затем пишет, как бы возражая мне: «большевики тем сильны и ужасны, что у них не только одна тактика, как часто бывает у П. Н. Милюкова и его последователей, а целое мировоззрение». Но ведь я говорил только о тактике и даже точно определил, в каком смысле. Пусть П. Б. Струве докажет, что упомянутое тактическое основание не провозглашено большевиками в качестве общественного «ultima ratio»26 или что И. А. Ильин не принимает к руководству этой тактики, и тогда я должен буду признать, что мое сравнение «было бы смешно, если бы не было грустно».

Теперь о «вещах, известных из Иловайского».

«Вместо того чтобы рассказать о грехах крестоносцев, — пишет П. Б. Струве, — ...пусть И. П. Демидов объяснит себе и нам, какой — с его точки зрения — меч благословлял Преподобный Сергий Радонежский и каким мечом сражались иноки Пересвет и Ослябя?»

Надо и здесь условиться: или и крестоносцы и Преподобный Сергий — только лишь «вещи, известные из Иловайского», или же и первые и второй говорят нам о мече, который был благословлен церковью. Нельзя одно отбросить, а другое принять. Нельзя не­логично требовать — «вместо того, чтобы рассказывать об одном, ответьте на другое», потому что здесь не одно и другое, а одно и то же. Если Сергий Радонежский — нужный для доказательства при­мер, то должны быть допущены и крестоносцы. Если крестоносцев упоминать не стоит, то пусть в стороне останется и Преподобный Сергий.

Я Преподобного Сергия принимаю всей душой и в своих даль­нейших ученических работах постараюсь дать посильный ответ. Но не сейчас, ибо в данное время я принужден вернуться к И. А. Ильи­ну, и не только к статье «Идея Корнилова», но и к докладу «О со­противлении злу», т. к. статья есть лишь часть «из речи, произне­сенной в Праге, Берлине и Париже».

Дело в том, что в своей речи-докладе И. А. Ильин говорил не только о мече воина, но и о мече палача. По крайней мере я так понял его слова.: «духовная любовь, оставаясь благожелательной к просветлению всякого человека, меняет свое отношение к человеку по мере зла, в нем содержащегося. На этом пути духовная лю­бовь проходит ряд логических состояний от неодобрения до тюрьмы казни»*. И вот, прежде чем «додумывать» о мече воина, мне хо­чется «додумать» о мече палача.

«Есть люди, которым лучше умереть», — говорит оратор — здесь мысль о Евангельском жернове. Лучше для кого? Для них самих, чтобы меньше грехов легло на их душу. Одно — сказать «есть люди, которым лучше умереть», другое — оправдать с христианской точки зрения казнь, т. е. признать с точки зрения Христа, что есть люди, которых надо умертвить, а право на их умерщвление при­своить себе. Здесь непереходимая пропасть между «двумя логи­ческими состояниями духовной любви». Скачок через эту пропасть приводит И. А. Ильина, по-моему, не к христианскому, а к анти­христианскому выводу. Смертная казнь существует — это факт, но И. А. Ильину этого мало: ее, как и войну, надо освятить и бла­гословить. Чтобы достигнуть этого, И. А. Ильин говорит страшные для церкви слова и, собственно, отказывается от Нового Завета — «любовь кончается там, где начинается зло», т. е., стало быть, он утверждает, что зло побеждает любовь, ибо стоит злу только на­чаться, чтобы любовь пришла к своему концу.

Что же встает на место «кончившейся любви»? Святая не­нависть, неумолимая справедливость, а за ней костры «святой инквизиции», гильотина — или просто палач, усердно затягиваю­щий петлю?

Все это есть «ряд логических состояний», которые должны быть освящены и благословлены церковно?

Ответ на этот вопрос должен быть дан до крестоносцев и до Сергия Радонежского, ибо если здесь будет сказано: «освящаем и благословляем», то этим будет сказано все — дальше учиться нечему, ибо протянуть нить от креста к мечу палача я не могу; признать, что христианская церковь имеет право благословить смертную казнь, отказываюсь; «додумывать» и «дочувсчвовать» в этом направлении я не в состоянии.

Быть может, П. Б. Струве и здесь найдет, что «тут обнару­живается — во второй раз! — что у церковно-религиозного аполи­тизма есть какое-то странное и роковое касание к определенным политическим настроениям и построениям» и что все-таки никто, как И. А. Ильин ставит и в определенном христианском смысле разрешает проблему «сопротивления злу силою».

Смею и здесь «недомысленно» спросить, что такое казнь — сила или насилие? Этот небольшой вопрос важен на случай дальней­ших уроков.