Б. Любимов214

О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ215

...Мысль Ильина более волевая, действенная и предметная, нежели, скажем, мысль Бердяева. Недаром его книга о Гегеле начи­нается с анализа категории конкретно-эмпирического. В его миросо­зерцании государство, родина, быт значат куда больше, чем не толь­ко для ненавистных Ильину Мережковского и Бердяева, но и для Булгакова и Франка. Недаром из современных ему писателей И. Ильин больше всех ценил И. Шмелева, отдавал ему предпо­чтение не только перед Мережковским, но даже и перед Буниным. И. Шмелев ответил посвящением «Лета Господня» И. Ильину и его жене216.

«Неотжившее достоинство отжившего быта»*, — мог ли бы так выразиться Бердяев и признавал ли он таковое за бытом?

Философ акта, воли, И. Ильин вызвал острую полемику своей наиболее известной после труда о Гегеле книгой «О сопротивлении злу силою». Не насилием, а силой — это разные вещи, справед­ливо указывал Ильин. Споря со своими критиками, И. Ильин писал: «Да, я утверждаю, что государственность, и меч, и сопро­тивление злодеям силою — приемлемы для православного христиа­нина. Когда я говорю о «православном мече», то я разумею меч, православно обоснованный (совсем не «оправданный», и не «освя­щенный», и не «святой»)»*.

М. Кольцов на страницах «Правды» явно передернул карты, утверждая, что И. Ильин пропагандирует «новейшей марки патен­тованное православие, с оправданием еврейских погромов, граж­данской войны и белого террора»** — об этом в книге И. Ильина нет и слова. 3. Гиппиус написала остроумнее, злее, но тоже неспра­ведливо, назвав труд И. Ильина «военно-полевым богословием»***. Еще более темпераментно высказался Н. Бердяев в статье «Кошмар злого добра», приписывая И. Ильину позицию «Чека» во имя Божье», еще более отвратительную, «чем «чека» во имя диавола»****. С этого момента И. Ильин повел войну на два фронта — направо и налево. Идеолог Белого движения, автор статьи «Белая идея», он восхищается «волевым, мужественным и честным духом» Врангеля и именует «дивизионным интеллигентом» с душой штаб­ного писаря, «бывшим человеком» — Деникина. Монархист, И. Ильин связывает свои надежды с «Вождем» (великим князем Ни­колаем Николаевичем), именно «Вождем», а не «Царем», а на­правлению сторонников великого князя Кирилла Владимировича дает кличку «густопсовый черносотенный кириллизм».

У этой странной на первый взгляд для убежденного монар­хиста позиции были свои причины. Во-первых, сказалось отноше­ние И. Ильина к окружению обоих претендентов. С точки зрения И. Ильина, сторонники великого князя Кирилла Владимировича были больны бонапартизмом, жаждой власти; во-вторых — отноше­ние к личностям самих великих князей. Уместно вспомнить за­мечание Н. Андреева217 о том, что в бунинской «Жизни Арсенье-ва» «страницы, связанные с именем великого князя Николая Николаевича, не «звучат» для тех, кто не знает, что символизировало его имя именно в эмиграции»*****. Для И. Ильина, как и для И. Бунина, великий князь Николай Николаевич был символом чистого монархизма, без примеси черносотенства и обскуран­тизма. Наконец, за этим стояло отношение И.Ильина к политиче­ской ситуации второй половины 20-х годов: время Царя еще не насту­пило и неизвестно, наступит ли; сейчас нужен внепартийный Вождь, а не Царь.

О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ215

...Мысль Ильина более волевая, действенная и предметная, нежели, скажем, мысль Бердяева. Недаром его книга о Гегеле начи­нается с анализа категории конкретно-эмпирического. В его миросо­зерцании государство, родина, быт значат куда больше, чем не толь­ко для ненавистных Ильину Мережковского и Бердяева, но и для Булгакова и Франка. Недаром из современных ему писателей И. Ильин больше всех ценил И. Шмелева, отдавал ему предпо­чтение не только перед Мережковским, но даже и перед Буниным. И. Шмелев ответил посвящением «Лета Господня» И. Ильину и его жене216.

«Неотжившее достоинство отжившего быта»*, — мог ли бы так выразиться Бердяев и признавал ли он таковое за бытом?

Философ акта, воли, И. Ильин вызвал острую полемику своей наиболее известной после труда о Гегеле книгой «О сопротивлении злу силою». Не насилием, а силой — это разные вещи, справед­ливо указывал Ильин. Споря со своими критиками, И. Ильин писал: «Да, я утверждаю, что государственность, и меч, и сопро­тивление злодеям силою — приемлемы для православного христиа­нина. Когда я говорю о «православном мече», то я разумею меч, православно обоснованный (совсем не «оправданный», и не «освя­щенный», и не «святой»)»*.

М. Кольцов на страницах «Правды» явно передернул карты, утверждая, что И. Ильин пропагандирует «новейшей марки патен­тованное православие, с оправданием еврейских погромов, граж­данской войны и белого террора»** — об этом в книге И. Ильина нет и слова. 3. Гиппиус написала остроумнее, злее, но тоже неспра­ведливо, назвав труд И. Ильина «военно-полевым богословием»***. Еще более темпераментно высказался Н. Бердяев в статье «Кошмар злого добра», приписывая И. Ильину позицию «Чека» во имя Божье», еще более отвратительную, «чем «чека» во имя диавола»****. С этого момента И. Ильин повел войну на два фронта — направо и налево. Идеолог Белого движения, автор статьи «Белая идея», он восхищается «волевым, мужественным и честным духом» Врангеля и именует «дивизионным интеллигентом» с душой штаб­ного писаря, «бывшим человеком» — Деникина. Монархист, И. Ильин связывает свои надежды с «Вождем» (великим князем Ни­колаем Николаевичем), именно «Вождем», а не «Царем», а на­правлению сторонников великого князя Кирилла Владимировича дает кличку «густопсовый черносотенный кириллизм».

У этой странной на первый взгляд для убежденного монар­хиста позиции были свои причины. Во-первых, сказалось отноше­ние И. Ильина к окружению обоих претендентов. С точки зрения И. Ильина, сторонники великого князя Кирилла Владимировича были больны бонапартизмом, жаждой власти; во-вторых — отноше­ние к личностям самих великих князей. Уместно вспомнить за­мечание Н. Андреева217 о том, что в бунинской «Жизни Арсенье-ва» «страницы, связанные с именем великого князя Николая Николаевича, не «звучат» для тех, кто не знает, что символизировало его имя именно в эмиграции»*****. Для И. Ильина, как и для И. Бунина, великий князь Николай Николаевич был символом чистого монархизма, без примеси черносотенства и обскуран­тизма. Наконец, за этим стояло отношение И.Ильина к политиче­ской ситуации второй половины 20-х годов: время Царя еще не насту­пило и неизвестно, наступит ли; сейчас нужен внепартийный Вождь, а не Царь.