НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ

        (Философы нового времени: Ф. Бэкон, Р. Декарт,

                          Г. Лейбниц, Э. Кондильяк)

Влияние Аристотеля оказалось очень сильным и на последующие поколения философов и, в частности, на мыслителей Нового времени. Говоря о его «Топике», Ф. Бэкон писал: «Однако мне представляется необходимым попутно напомнить, что общая топика имеет значение не только для аргументации, необходимой в спорах, но и в рассужде­ниях, когда мы обдумываем, и обсуждаем сами с собой какую-нибудь проблему; более того, сущность ее сводится не только к тому, что она предлагает или советует, что мы должны утверждать или заявлять, но прежде всего мы должны исследовать и о чем спрашивать» . Тем са­мым Ф. Бэкон обращал специальное внимание на очень важное поло­жение «Топики», а именно на исследовательский метод. Он писал, что это представляет собой не только способность вести спор и доказывать истинность своего положения, но и, прежде всего, умение исследовать поставленные проблемы на основе имеющегося знания и разработан­ного метода. Данное положение мыслителя можно вполне обоснованно интерпретировать в русле нашего исследования; поэтому акцент необ­ходимо сделать на том, что именно мы должны спрашивать. Однако, если задавать вопрос, то это означает, что уже достигнуто некоторое знание, которое получено «в рассуждениях, когда мы обдумываем и обсуждаем сами с собой какую-нибудь проблему». «А умный вопрос,— восклицал Ф. Бэкон, это уже добрая половина знания». И в доказа­тельство данного тезиса он приводит слова Платона: «Тот, кто о чем-то спрашивает, уже представляет себе в самом общем виде то, о чем он спрашивает, а иначе как бы он смог узнать правильность ответа, когда он будет найден». (Платон, Менон, 80-е).

В высказываниях Ф. Бэкона и Платона была заложена важная для нас мысль: в вопросе уже заключено определенное знание, и ответ на него есть по существу знание, которое гипотетически уже известно спрашивающему, но оно представляется ему не в полной мере, или как бы мы сейчас сказали, выступает вероятно истинным знанием. Анало­гичная мысль была и у Аристотеля в его «Топике»; он делал акцент на умении поставить проблему, что невозможно сделать без наличия того определенного знания, которое впоследствии будет заключено в вопросе.

В свою очередь, определяя необходимость наличия знания для по­строения вопроса, Ф. Бэкон сделал другое важное заключение: «Поэ­тому, чем более обширной и точной будет наша антиципация (прибли­зительно — знание — Л. А.), тем более прямым и кратким путем пой­дет исследование. И те же самые места (доказательства), которые за­ставляют нас рыться в тайниках нашего интеллекта и извлекать со­бранные там знания, помогают нам и в приобретении знаний, находя­щихся вне нас; так что, если мы встретим какого-то знающего и опыт­ного человека, то сможем разумно и толково спросить его о том, что ему известно; и точно так же мы сумеем с пользой для дела выбрать и прочитать тех авторов, те книги или часть книг, которые могут нам дать сведения по интересующим нас вопросам».

Только при хорошем предварительном знании можно правильно поставить вопрос, спросить какого-либо человека или выбрать из книг интересующую нас информацию, т. е. получить в конечном итоге от­вет на наш вопрос. В данном случае речь идет не об абстрактном зна­нии, не о знании вообще и не о полном исчерпывающем знании пред­мета. В нашей интерпретации приведенного выше высказывания Ф.Бэкона вполне правомерно представить его таким образом, что вопрос может быть сформулирован лишь на базе обоснованного и концепту­ально представленного знания. Речь должна идти о таком знании, ко­торое позволяет поставить специальный, строго определенного содер­жания вопрос, т. е. «сможем разумно и толково спросить». В отмечен­ном положении философа выражена мысль о связи содержания вопро­са с предыдущим знанием.

Конечно, научный анализ и интерпретация высказываний вели­ких мыслителей, тем более, когда они изложены в весьма краткой фор­ме, представляет собой дело исключительной сложности, поскольку всегда остается опасность неправильной передачи мысли, выраженной в цитате, можно приписать ей свое субъективное видение, понимание, или, наоборот, упустить либо оставить в тени какое-то важное ее по­ложение. Однако другого пути нет, и это обнаруживаешь особенно тог­да, когда отсутствует развернутое изложение интересующего нас по­ложения о понимании сущности вопроса. Но даже такая ограниченная интерпретация, как нам кажется, позволяет выразить основные идеи философов и определить общее направление в изучении предмета на­шего исследования.

В проблематике исследования вопроса важное значение имеет его логическая структура, особенности его построения по определенным правилам. Мы уже отмечали, что у древних мыслителей, например, у Аристотеля, имеется ряд высказываний о правилах, применение кото­рых позволяет избежать ошибок при построении вопросов. Так, в ча­стности, он выделял ошибку сдвоенности вопросов, когда в одном воп­росе по существу заключается два. Древнегреческие философы говори­ли и о так называемых провокационных вопросах, как неправильно поставленных, например: «Продолжаешь ли ты бить своего отца?» или «Перестал ли ты носить рога?» и др. При любом утвердительном или отрицательном ответе на такой вопрос получается, что тот, к кому он был обращен, бил своего отца или носил рога.

Однако эти аспекты стали больше разрабатываться именно фило­софами Нового времени. В частности, в логической структуре вопроса (хотя прямо о логической структуре они еще не говорили), стали уже уделять внимание проблеме соотношения взаимосвязи известного и неизвестного, видя в этой взаимосвязи существенный момент развития знания, переход от незнания к знанию. Подобные исследования вно­сили весьма существенные моменты в логическую структуру вопроса, что стало иметь большое значение в исследованиях для современной философии и логики, на чем мы еще специально остановимся. В анализе проблемы вопроса философы сразу же подметили существенный момент — движение от знания к незнанию. Это стало чуть ли не основным в логическом анализе вопроса. Наиболее четко эта мысль прозвучала у Р. Декарта в сочинении «Правила для руководства ума». Он писал: «Во-первых, во всяком вопросе необходимо должно быть налицо некоторое неизвестное; ибо иначе вопрос бесполезен; во-вторых, это неизвестное должно быть чем-то отмечено, иначе ничто не направляло бы нас к исследованию данной вещи, а не какой-нибудь другой; в-третьих, вопрос должен быть отмечен только чем-нибудь из­вестным».

Здесь уместно, пожалуй, отметить, что имплицитно, в некоторых высказываниях этого философа, а конкретно — в приведенном выше, содержатся очень интересные соображения по поводу структуры воп­роса. Речь идет о том, что вопрос, по его мнению, должен содержать в себе неизвестное. Высказывается исключительно интересная мысль, кажущаяся на первый взгляд очевидной. В действительности она имеет далеко нетривиальное содержание. Мы имеем в виду то обстоятельство, что неизвестное в вопросе должно быть определено, т. е. быть в то же самое время и известным.

В современной литературе эта мысль, к сожалению, не стала предметом пристального внимания, вероятно в силу ее простоты и оче­видности: «...неизвестное должно быть чем-то отмечено, иначе ничто не направляло бы нас к исследованию данной вещи, а не к какой-ни­будь другой».

По всей видимости, здесь акцент сделан на различении понятий известного и неизвестного; в то же время их не следует рассматривать в качестве противоположности друг другу. Однако с момента, когда происходит выделение некоторых областей известного и неизвестного, обозначение последнего говорит о том, что оно, тем самым сразу же приобретает статус известного (хотя бы в какой-то мере известного). Р. Декарт не раскрывал особенности соотношения известного и неиз­вестного, поскольку не занимался специально анализом проблемы воп­роса, между тем высказанная им мысль позволяет несколько иначе взглянуть на всю логическую структуру вопроса.

Примерно такой же подход к анализу вопроса осуществил и Кондильяк. В работе «Логика или начало искусства мыслить» он писал: «Таким образом, в каждом вопросе есть два момента — формулировка данных — это, собственно, то, что понимается под изложением вопро­са, а выделение неизвестных — рассуждение, в результате которого находят его решение». Кондильяк, менее четко изложил мысль о со­отношении известного и неизвестного в вопросе, чем это сделал Р. Де­карт. Впрочем, первый под вопросом в данном случае понимал не фор­му выражения проблемы, а саму проблему.

Вслед за приведенной нами выдержкой Кондильяк высказал еще одну интересную мысль: о сведении сложного высказывания к просто­му. Он писал, что независимо от того, выскажу ли я или кто-либо еще сложное рассуждение, каждый старается перевести его в простое вы­ражение и тем самым выделить необходимые неизвестные, «Сформу­лировать изложение вопроса — значит по существу перевести данные в наиболее простое выражение, так как именно наиболее простое вы­ражение облегчает рассуждение, способствует выделению неизвест­ных».

Кондильяк рассматривает рассуждение и выражение в рамках вопроса; формулировка вопроса для него, определение его содержания соединялись с процессом рассуждения или суждения, определяющих неизвестное в вопросе, т. с. с тем, что предстоит выяснить. Тем самым подчеркивалась связь суждения с вопросом, но не их идентичность.

Важную мысль о разделении вопросов по сложности высказал и Г. Лейбниц: «Можно даже сказать, что существуют темы, представля­ющие нечто среднее между идеей и предложением. Таковы вопросы, из которых некоторые требуют в качестве ответа только «да» или «нет»; такие вопросы ближе к предложению. Но есть также вопросы, в которых спрашивается об обстоятельствах дела и т. д. и которые тре­буют больших дополнений для превращения их в предложения».

Сейчас мы сказали бы, что существуют вопросы первого типа (ди­хотомические) и второго типа. Под «предложением» он понимал такое утверждение, которое несет в себе полное знание, но которое имеет «молчаливое утверждение возможности».   «Идеи» — это по сущест­ву вопросы второго типа; они выражают неопределенное знание и тре­буют большего доказательства. Здесь мыслитель высказал еще одно су­щественное замечание: дополнительные доказательства нужны для того, чтобы превратить вопросы в предложения, т. е. в более определен­ное знание.

Иначе говоря, Г. Лейбниц выдвинул довольно существенное сооб­ражение о необходимости сведения вопросов об обстоятельствах, как он говорил, к вопросам, которые ближе всего к предложениям. В не­явной форме была высказана мысль о том, что такое сведение пред­ставляет собой необходимый процесс познания истины, т. е. путь от «идеи» к «предложению» лежит через превращение вопроса об обстоятельствах в предложение.

Конечно, справедливости ради надо отметить, что идея о двух ти­пах вопросов не была новой: об этом говорил и Аристотель. Однако для нашего исследования существенно то, что Г. Лейбниц высказал со­ображение о процессе необходимого сведения одного типа вопроса к другому.

В другом месте Г. Лейбниц снова возвращается к этой мысли и высказывается уже более определенно: «Здесь полезно заметить, что дело идет иногда о том, чтобы выяснить истинность или ложность не­которого данного предложения, что представляет не что иное, как от­вет на вопрос: «Так ли? (Аn?)», т. е. так ли это или не так? Иногда — о том, чтобы ответить на более трудный (сеteris paribus) вопрос, когда спрашивают, например, почему и как и когда приходится вносить больше дополнений. Такие именно вопросы, в которых часть предло­жений остается незаполненной, математики называют проблемами». «Что касается вопросов первого рода, в которых речь идет только об истинном или ложном и в которых не приходится ничего дополнять ни в субъекте, ни в предикате, то требуется меньше изобретательности, однако она все-таки требуется, и одной рассудительности здесь недо­статочно».

И в самом деле, ответить «да» или «нет» — значит, по существу, определить истинность или ложность данного предложения. Сказать «да» — это значит согласиться с данным предложением, с тем знанием, которое в нем заложено.

Вопросы второго рода оказываются более трудными; в них необ­ходимо вносить много дополнений или разъяснений, и по сути дела они в себе в первоначальном виде не несут ни ложности, ни истинности; они лишь выступают темп проблемами, которые необходимо прояс­нить, разрешить и т. д. Соответственно вопросы первого рода требуют меньшей изобретательности, чем вопросы второго рода.

Мысль, высказанная Г. Лейбницем, оказалась плодотворной, и в дальнейшем типология вопросов рассматривалась как состоящая из вопросов первого и второго типа: вопросов, которые требуют ответа только в виде «да» или «нет», и вопросов, которые требуют разверну­того ответа, т. е. ответа на вопросы «какой», «почему», «как» и пр. Правда, ни Г. Лейбниц, ни современные философы и логики, хотя и придерживались подобной классификации вопросов, тем не менее не наметили возможности перехода вопросов первого типа в вопросы вто­рого типа и обратно. Они чаще всего рассматривали их как самостоя­тельные. Сведение этих типов вопросов друг к другу оказывается принципиальным моментом во всей логике вопросов и ответов.

Уместно отметить, что пожалуй лишь у Г. Лейбница, можно най­ти довольно много высказываний по поводу различных форм позна­ния, так или иначе связанных с проблемами постановки вопроса и пол­учения ответа. Справедливости ради следует подчеркнуть, что боль­шинство из этих высказываний имеет неявный характер.

Конечно, краткий обзор не дает полного представления о пробле­мах вопроса в истории философии. Эти проблемы требуют большего внимания, тщательного анализа. Можно предположить, что последу­ющие исследователи найдут много интересного и полезного здесь для себя и науки о вопросах и вопросно-ответных отношениях. Перед нами стояла более скромная задача — показать, что проблемы вопроса на­ходились, если не в центре внимания философов, то во всяком случае нашли свое отражение в их исследованиях.

«Умный вопрос — это уже добрая

половина знания»

Ф. Бэкон

        (Философы нового времени: Ф. Бэкон, Р. Декарт,

                          Г. Лейбниц, Э. Кондильяк)

Влияние Аристотеля оказалось очень сильным и на последующие поколения философов и, в частности, на мыслителей Нового времени. Говоря о его «Топике», Ф. Бэкон писал: «Однако мне представляется необходимым попутно напомнить, что общая топика имеет значение не только для аргументации, необходимой в спорах, но и в рассужде­ниях, когда мы обдумываем, и обсуждаем сами с собой какую-нибудь проблему; более того, сущность ее сводится не только к тому, что она предлагает или советует, что мы должны утверждать или заявлять, но прежде всего мы должны исследовать и о чем спрашивать» . Тем са­мым Ф. Бэкон обращал специальное внимание на очень важное поло­жение «Топики», а именно на исследовательский метод. Он писал, что это представляет собой не только способность вести спор и доказывать истинность своего положения, но и, прежде всего, умение исследовать поставленные проблемы на основе имеющегося знания и разработан­ного метода. Данное положение мыслителя можно вполне обоснованно интерпретировать в русле нашего исследования; поэтому акцент необ­ходимо сделать на том, что именно мы должны спрашивать. Однако, если задавать вопрос, то это означает, что уже достигнуто некоторое знание, которое получено «в рассуждениях, когда мы обдумываем и обсуждаем сами с собой какую-нибудь проблему». «А умный вопрос,— восклицал Ф. Бэкон, это уже добрая половина знания». И в доказа­тельство данного тезиса он приводит слова Платона: «Тот, кто о чем-то спрашивает, уже представляет себе в самом общем виде то, о чем он спрашивает, а иначе как бы он смог узнать правильность ответа, когда он будет найден». (Платон, Менон, 80-е).

В высказываниях Ф. Бэкона и Платона была заложена важная для нас мысль: в вопросе уже заключено определенное знание, и ответ на него есть по существу знание, которое гипотетически уже известно спрашивающему, но оно представляется ему не в полной мере, или как бы мы сейчас сказали, выступает вероятно истинным знанием. Анало­гичная мысль была и у Аристотеля в его «Топике»; он делал акцент на умении поставить проблему, что невозможно сделать без наличия того определенного знания, которое впоследствии будет заключено в вопросе.

В свою очередь, определяя необходимость наличия знания для по­строения вопроса, Ф. Бэкон сделал другое важное заключение: «Поэ­тому, чем более обширной и точной будет наша антиципация (прибли­зительно — знание — Л. А.), тем более прямым и кратким путем пой­дет исследование. И те же самые места (доказательства), которые за­ставляют нас рыться в тайниках нашего интеллекта и извлекать со­бранные там знания, помогают нам и в приобретении знаний, находя­щихся вне нас; так что, если мы встретим какого-то знающего и опыт­ного человека, то сможем разумно и толково спросить его о том, что ему известно; и точно так же мы сумеем с пользой для дела выбрать и прочитать тех авторов, те книги или часть книг, которые могут нам дать сведения по интересующим нас вопросам».

Только при хорошем предварительном знании можно правильно поставить вопрос, спросить какого-либо человека или выбрать из книг интересующую нас информацию, т. е. получить в конечном итоге от­вет на наш вопрос. В данном случае речь идет не об абстрактном зна­нии, не о знании вообще и не о полном исчерпывающем знании пред­мета. В нашей интерпретации приведенного выше высказывания Ф.Бэкона вполне правомерно представить его таким образом, что вопрос может быть сформулирован лишь на базе обоснованного и концепту­ально представленного знания. Речь должна идти о таком знании, ко­торое позволяет поставить специальный, строго определенного содер­жания вопрос, т. е. «сможем разумно и толково спросить». В отмечен­ном положении философа выражена мысль о связи содержания вопро­са с предыдущим знанием.

Конечно, научный анализ и интерпретация высказываний вели­ких мыслителей, тем более, когда они изложены в весьма краткой фор­ме, представляет собой дело исключительной сложности, поскольку всегда остается опасность неправильной передачи мысли, выраженной в цитате, можно приписать ей свое субъективное видение, понимание, или, наоборот, упустить либо оставить в тени какое-то важное ее по­ложение. Однако другого пути нет, и это обнаруживаешь особенно тог­да, когда отсутствует развернутое изложение интересующего нас по­ложения о понимании сущности вопроса. Но даже такая ограниченная интерпретация, как нам кажется, позволяет выразить основные идеи философов и определить общее направление в изучении предмета на­шего исследования.

В проблематике исследования вопроса важное значение имеет его логическая структура, особенности его построения по определенным правилам. Мы уже отмечали, что у древних мыслителей, например, у Аристотеля, имеется ряд высказываний о правилах, применение кото­рых позволяет избежать ошибок при построении вопросов. Так, в ча­стности, он выделял ошибку сдвоенности вопросов, когда в одном воп­росе по существу заключается два. Древнегреческие философы говори­ли и о так называемых провокационных вопросах, как неправильно поставленных, например: «Продолжаешь ли ты бить своего отца?» или «Перестал ли ты носить рога?» и др. При любом утвердительном или отрицательном ответе на такой вопрос получается, что тот, к кому он был обращен, бил своего отца или носил рога.

Однако эти аспекты стали больше разрабатываться именно фило­софами Нового времени. В частности, в логической структуре вопроса (хотя прямо о логической структуре они еще не говорили), стали уже уделять внимание проблеме соотношения взаимосвязи известного и неизвестного, видя в этой взаимосвязи существенный момент развития знания, переход от незнания к знанию. Подобные исследования вно­сили весьма существенные моменты в логическую структуру вопроса, что стало иметь большое значение в исследованиях для современной философии и логики, на чем мы еще специально остановимся. В анализе проблемы вопроса философы сразу же подметили существенный момент — движение от знания к незнанию. Это стало чуть ли не основным в логическом анализе вопроса. Наиболее четко эта мысль прозвучала у Р. Декарта в сочинении «Правила для руководства ума». Он писал: «Во-первых, во всяком вопросе необходимо должно быть налицо некоторое неизвестное; ибо иначе вопрос бесполезен; во-вторых, это неизвестное должно быть чем-то отмечено, иначе ничто не направляло бы нас к исследованию данной вещи, а не какой-нибудь другой; в-третьих, вопрос должен быть отмечен только чем-нибудь из­вестным».

Здесь уместно, пожалуй, отметить, что имплицитно, в некоторых высказываниях этого философа, а конкретно — в приведенном выше, содержатся очень интересные соображения по поводу структуры воп­роса. Речь идет о том, что вопрос, по его мнению, должен содержать в себе неизвестное. Высказывается исключительно интересная мысль, кажущаяся на первый взгляд очевидной. В действительности она имеет далеко нетривиальное содержание. Мы имеем в виду то обстоятельство, что неизвестное в вопросе должно быть определено, т. е. быть в то же самое время и известным.

В современной литературе эта мысль, к сожалению, не стала предметом пристального внимания, вероятно в силу ее простоты и оче­видности: «...неизвестное должно быть чем-то отмечено, иначе ничто не направляло бы нас к исследованию данной вещи, а не к какой-ни­будь другой».

По всей видимости, здесь акцент сделан на различении понятий известного и неизвестного; в то же время их не следует рассматривать в качестве противоположности друг другу. Однако с момента, когда происходит выделение некоторых областей известного и неизвестного, обозначение последнего говорит о том, что оно, тем самым сразу же приобретает статус известного (хотя бы в какой-то мере известного). Р. Декарт не раскрывал особенности соотношения известного и неиз­вестного, поскольку не занимался специально анализом проблемы воп­роса, между тем высказанная им мысль позволяет несколько иначе взглянуть на всю логическую структуру вопроса.

Примерно такой же подход к анализу вопроса осуществил и Кондильяк. В работе «Логика или начало искусства мыслить» он писал: «Таким образом, в каждом вопросе есть два момента — формулировка данных — это, собственно, то, что понимается под изложением вопро­са, а выделение неизвестных — рассуждение, в результате которого находят его решение». Кондильяк, менее четко изложил мысль о со­отношении известного и неизвестного в вопросе, чем это сделал Р. Де­карт. Впрочем, первый под вопросом в данном случае понимал не фор­му выражения проблемы, а саму проблему.

Вслед за приведенной нами выдержкой Кондильяк высказал еще одну интересную мысль: о сведении сложного высказывания к просто­му. Он писал, что независимо от того, выскажу ли я или кто-либо еще сложное рассуждение, каждый старается перевести его в простое вы­ражение и тем самым выделить необходимые неизвестные, «Сформу­лировать изложение вопроса — значит по существу перевести данные в наиболее простое выражение, так как именно наиболее простое вы­ражение облегчает рассуждение, способствует выделению неизвест­ных».

Кондильяк рассматривает рассуждение и выражение в рамках вопроса; формулировка вопроса для него, определение его содержания соединялись с процессом рассуждения или суждения, определяющих неизвестное в вопросе, т. с. с тем, что предстоит выяснить. Тем самым подчеркивалась связь суждения с вопросом, но не их идентичность.

Важную мысль о разделении вопросов по сложности высказал и Г. Лейбниц: «Можно даже сказать, что существуют темы, представля­ющие нечто среднее между идеей и предложением. Таковы вопросы, из которых некоторые требуют в качестве ответа только «да» или «нет»; такие вопросы ближе к предложению. Но есть также вопросы, в которых спрашивается об обстоятельствах дела и т. д. и которые тре­буют больших дополнений для превращения их в предложения».

Сейчас мы сказали бы, что существуют вопросы первого типа (ди­хотомические) и второго типа. Под «предложением» он понимал такое утверждение, которое несет в себе полное знание, но которое имеет «молчаливое утверждение возможности».   «Идеи» — это по сущест­ву вопросы второго типа; они выражают неопределенное знание и тре­буют большего доказательства. Здесь мыслитель высказал еще одно су­щественное замечание: дополнительные доказательства нужны для того, чтобы превратить вопросы в предложения, т. е. в более определен­ное знание.

Иначе говоря, Г. Лейбниц выдвинул довольно существенное сооб­ражение о необходимости сведения вопросов об обстоятельствах, как он говорил, к вопросам, которые ближе всего к предложениям. В не­явной форме была высказана мысль о том, что такое сведение пред­ставляет собой необходимый процесс познания истины, т. е. путь от «идеи» к «предложению» лежит через превращение вопроса об обстоятельствах в предложение.

Конечно, справедливости ради надо отметить, что идея о двух ти­пах вопросов не была новой: об этом говорил и Аристотель. Однако для нашего исследования существенно то, что Г. Лейбниц высказал со­ображение о процессе необходимого сведения одного типа вопроса к другому.

В другом месте Г. Лейбниц снова возвращается к этой мысли и высказывается уже более определенно: «Здесь полезно заметить, что дело идет иногда о том, чтобы выяснить истинность или ложность не­которого данного предложения, что представляет не что иное, как от­вет на вопрос: «Так ли? (Аn?)», т. е. так ли это или не так? Иногда — о том, чтобы ответить на более трудный (сеteris paribus) вопрос, когда спрашивают, например, почему и как и когда приходится вносить больше дополнений. Такие именно вопросы, в которых часть предло­жений остается незаполненной, математики называют проблемами». «Что касается вопросов первого рода, в которых речь идет только об истинном или ложном и в которых не приходится ничего дополнять ни в субъекте, ни в предикате, то требуется меньше изобретательности, однако она все-таки требуется, и одной рассудительности здесь недо­статочно».

И в самом деле, ответить «да» или «нет» — значит, по существу, определить истинность или ложность данного предложения. Сказать «да» — это значит согласиться с данным предложением, с тем знанием, которое в нем заложено.

Вопросы второго рода оказываются более трудными; в них необ­ходимо вносить много дополнений или разъяснений, и по сути дела они в себе в первоначальном виде не несут ни ложности, ни истинности; они лишь выступают темп проблемами, которые необходимо прояс­нить, разрешить и т. д. Соответственно вопросы первого рода требуют меньшей изобретательности, чем вопросы второго рода.

Мысль, высказанная Г. Лейбницем, оказалась плодотворной, и в дальнейшем типология вопросов рассматривалась как состоящая из вопросов первого и второго типа: вопросов, которые требуют ответа только в виде «да» или «нет», и вопросов, которые требуют разверну­того ответа, т. е. ответа на вопросы «какой», «почему», «как» и пр. Правда, ни Г. Лейбниц, ни современные философы и логики, хотя и придерживались подобной классификации вопросов, тем не менее не наметили возможности перехода вопросов первого типа в вопросы вто­рого типа и обратно. Они чаще всего рассматривали их как самостоя­тельные. Сведение этих типов вопросов друг к другу оказывается принципиальным моментом во всей логике вопросов и ответов.

Уместно отметить, что пожалуй лишь у Г. Лейбница, можно най­ти довольно много высказываний по поводу различных форм позна­ния, так или иначе связанных с проблемами постановки вопроса и пол­учения ответа. Справедливости ради следует подчеркнуть, что боль­шинство из этих высказываний имеет неявный характер.

Конечно, краткий обзор не дает полного представления о пробле­мах вопроса в истории философии. Эти проблемы требуют большего внимания, тщательного анализа. Можно предположить, что последу­ющие исследователи найдут много интересного и полезного здесь для себя и науки о вопросах и вопросно-ответных отношениях. Перед нами стояла более скромная задача — показать, что проблемы вопроса на­ходились, если не в центре внимания философов, то во всяком случае нашли свое отражение в их исследованиях.

«Умный вопрос — это уже добрая

половина знания»

Ф. Бэкон