ee, Внутренняя форма и различие языков

Чтобы покончить с поднятым вопросом, его следует осветить еще с одной стороны. Дело в том, что Штейнталь, как и Гумбольдт, как и другие исследовавшие проблему внутренней формы языка, между прочим, исходя из ее анализа, получали принципиальную основу для разделения и различения языков, и притом не только по классам, но и по индивидуальности народов; мало того, даже в индивидуальных особенностях языка каждого отдельного человека иногда склонны видеть выражение именно индивидуальной внутренней формы языка. Между тем логическое, как вполне понятно, должно двигаться в прямо противоположном направлении — уничтожения и сглажения эмпирических и исторических различий языка. Правда, и у Штейнталя может возникнуть то же затруднение, когда он говорит о своей “третьей стадии” в развитии внутренней формы. Но у него эта стадия является генетически последним завершающим этапом в развитии языка и может просто сохранять различия, накопившиеся в развитии языка на первых двух стадиях. Во-2х, у него внутренняя форма интерпретируется психологически, и названная антиномия словесного многообразия и логического единообразия не может принять таких острых степеней: психическое, как таковое, разумеется, допускает бесконечное дробление и индивидуацию. Однако интересно, что Штейнталь тем не менее выделил сферу категорий, как особых образований инстинкта духа, не относящихся к языку и его внутренней форме (§  133). Я мог бы вступить на тот же путь генетического истолкования и выставить гипотезу о конечном синтаксическом уравнении языков с постоянным приближением к идеальным логическим нормам, но не считаю, чтобы такой путь был правилен. Мне кажется, что существеннее обратить внимание на другое. Как бы ни были многообразны эмпирические формы языков, мы — тем самым, что мы утверждаем это многообразие — констатируем у себя представление некоторого идеального формального единства их. Корреляция между “грамматиками” и “логикой” здесь устанавливается совершенно так же, как и всякая корреляция фактического и идеального. Идеальная всеобщая грамматика, о которой иногда мечтали, в сущности, и есть логика. Названная выше антиномия могла бы иметь место, если бы мы вообще не могли распределить разных сфер внутренней формы языка и не могли распознать их различных функций. Следовательно, именно потому же, почему внутренняя форма может быть источником разнообразия языков, она оказывается также источником их “сходства”: различие установок на то или другое есть различие сфер формального сознания. И как различие, так и сходство здесь — шире определений Штейнталя: к внутренней форме языка относится не только его грамматическая, но также логическая и эстетическая структура языка.

Чтобы покончить с поднятым вопросом, его следует осветить еще с одной стороны. Дело в том, что Штейнталь, как и Гумбольдт, как и другие исследовавшие проблему внутренней формы языка, между прочим, исходя из ее анализа, получали принципиальную основу для разделения и различения языков, и притом не только по классам, но и по индивидуальности народов; мало того, даже в индивидуальных особенностях языка каждого отдельного человека иногда склонны видеть выражение именно индивидуальной внутренней формы языка. Между тем логическое, как вполне понятно, должно двигаться в прямо противоположном направлении — уничтожения и сглажения эмпирических и исторических различий языка. Правда, и у Штейнталя может возникнуть то же затруднение, когда он говорит о своей “третьей стадии” в развитии внутренней формы. Но у него эта стадия является генетически последним завершающим этапом в развитии языка и может просто сохранять различия, накопившиеся в развитии языка на первых двух стадиях. Во-2х, у него внутренняя форма интерпретируется психологически, и названная антиномия словесного многообразия и логического единообразия не может принять таких острых степеней: психическое, как таковое, разумеется, допускает бесконечное дробление и индивидуацию. Однако интересно, что Штейнталь тем не менее выделил сферу категорий, как особых образований инстинкта духа, не относящихся к языку и его внутренней форме (§  133). Я мог бы вступить на тот же путь генетического истолкования и выставить гипотезу о конечном синтаксическом уравнении языков с постоянным приближением к идеальным логическим нормам, но не считаю, чтобы такой путь был правилен. Мне кажется, что существеннее обратить внимание на другое. Как бы ни были многообразны эмпирические формы языков, мы — тем самым, что мы утверждаем это многообразие — констатируем у себя представление некоторого идеального формального единства их. Корреляция между “грамматиками” и “логикой” здесь устанавливается совершенно так же, как и всякая корреляция фактического и идеального. Идеальная всеобщая грамматика, о которой иногда мечтали, в сущности, и есть логика. Названная выше антиномия могла бы иметь место, если бы мы вообще не могли распределить разных сфер внутренней формы языка и не могли распознать их различных функций. Следовательно, именно потому же, почему внутренняя форма может быть источником разнообразия языков, она оказывается также источником их “сходства”: различие установок на то или другое есть различие сфер формального сознания. И как различие, так и сходство здесь — шире определений Штейнталя: к внутренней форме языка относится не только его грамматическая, но также логическая и эстетическая структура языка.