dd, Общее заключение о фигуральной форме

Таким образом, сопоставление внутренней формы языка и описательного определения у Марти дает больше, чем М. хотел бы, по-видимому, дать. Толкуя “внутреннюю форму” чисто психологически, М. хотел и логический прием свести на психологическую почву, но на деле это только значит, что и в основе эмпирических внутренних форм есть идеальная подпочва. Грамматические отношения конструируются не произвольно; синсемантики выполняют логическую функцию (а по существу, все слова — синсемантики); значение форм “отдельного” слова ведет за его пределы к синт<аксическ>ой форме; — и обратно, каждое отдельное слово имеет значение, будучи implicite синт<аксическ>ой формой, а синт<аксическ>ие формы прямо переходят в логическую планомерность, в законосообразную предикативность. М. взял описательное определение потому, может быть, что оно казалось ему наиболее “свободным” от логической связанности, но он не заметил того, что сама эта “свобода” имеет свои принципиальные и онтологические предопределения. Не всякий предмет допускает описательное определение, и не от нашего каприза зависит применять к предмету ту или иную логическую форму определения. Но так же точно дело обстоит и в других формах. М. усиленно подчеркивает, что внутренняя форма языка не есть значение, но он напрасно хочет вовсе оторвать внутреннюю форму языка от его необходимого соотношения со значением, с “оформливаемым”, и предоставить ее течению нашей репродуктивной и воображающей деятельности. Фигуративная форма языка, таким образом, дала нам повод ближе уяснить место и роль логической формы, но мы не можем входить здесь в нужный и интересный системный анализ ее собственных идеальных основ. Как я указывал, “логическое” не обосновывает “эстетическое”, а своеобразно переплетается с ним, как одна сфера сознания с другою, но в своих высших и чистых формах обе автономны. Это два разных типа фигуративного сознания.

Таким образом, сопоставление внутренней формы языка и описательного определения у Марти дает больше, чем М. хотел бы, по-видимому, дать. Толкуя “внутреннюю форму” чисто психологически, М. хотел и логический прием свести на психологическую почву, но на деле это только значит, что и в основе эмпирических внутренних форм есть идеальная подпочва. Грамматические отношения конструируются не произвольно; синсемантики выполняют логическую функцию (а по существу, все слова — синсемантики); значение форм “отдельного” слова ведет за его пределы к синт<аксическ>ой форме; — и обратно, каждое отдельное слово имеет значение, будучи implicite синт<аксическ>ой формой, а синт<аксическ>ие формы прямо переходят в логическую планомерность, в законосообразную предикативность. М. взял описательное определение потому, может быть, что оно казалось ему наиболее “свободным” от логической связанности, но он не заметил того, что сама эта “свобода” имеет свои принципиальные и онтологические предопределения. Не всякий предмет допускает описательное определение, и не от нашего каприза зависит применять к предмету ту или иную логическую форму определения. Но так же точно дело обстоит и в других формах. М. усиленно подчеркивает, что внутренняя форма языка не есть значение, но он напрасно хочет вовсе оторвать внутреннюю форму языка от его необходимого соотношения со значением, с “оформливаемым”, и предоставить ее течению нашей репродуктивной и воображающей деятельности. Фигуративная форма языка, таким образом, дала нам повод ближе уяснить место и роль логической формы, но мы не можем входить здесь в нужный и интересный системный анализ ее собственных идеальных основ. Как я указывал, “логическое” не обосновывает “эстетическое”, а своеобразно переплетается с ним, как одна сфера сознания с другою, но в своих высших и чистых формах обе автономны. Это два разных типа фигуративного сознания.