zz, Первый вопрос

Но вот тут и поднимается вопрос: как согласовать постоянную текучесть мысли с признанной устойчивостью форм ее, тождественность в мысли с пред<став>лением ее содержания? Пока мы представляем себе только отношения чистой мысли и предмета, тогда совершенно естественно искать источник устойчивости ее форм в самом предмете как формообразующем принципе. Формы мысли и формы предмета тогда выступают перед нами тождественными. Отношения усложняются, когда мы убеждаемся, что действительная конкретная мысль непременно есть мысль, облеченная в форму слова, что “чистая” сфера мысли и предметности для познания — все-таки не абсолютно самостоятельны. Раз мы пришли к сознанию роли словесных форм, мы уже не можем ограничиться чистым онтологизмом в уяснении устойчивости форм мысли. Логические формы должны быть вскрыты, как в их относительной автономности, так и в их взаимоотношениях с предметной мыслью. Формалистическая логика, основывающаяся на чистых отношениях объема, при всем своем “формализме”, есть все же незаконное дитя онтологической логики. Логика идет новым курсом, где в нее проникает сознание роли самих “значений” в образовании форм мысли, где логика, иными словами, становится семантической. Но здесь возможна другая ошибка в попытке ответить на наш вопрос: устойчивость формообразующего начала переносится в само значение. Такое толкование кажется с первого взгляда правильным и целесообразным по двум основаниям. С одной стороны, при таком повороте нашего умозрения, мы тотчас же убеждаемся, что, действительно, “слово” не прямо относится к предмету, а только через предметное “содержание”, заключающее в себя “значение” или “смысл”. Путем исключения формообразующей роли самого предмета, по-видимому, естественно заключить, что эта роль принадлежит самому значению. С другой стороны, опять-таки наши заключения руководствуются тем же принципом исключения: начинает казаться, что собственно само значение и есть понятие. Особое подтверждение такой взгляд получает, когда мы убеждаемся в несостоятельности некритического, можно сказать, сенсуализма, согласно которому, значения суть “представления”. Мы пребываем в этом сенсуализме, пока думаем, что и понятия суть представления, но мы только наполовину от него освобождаемся, когда думаем, что значения суть понятия. Между тем такие “исключения” ни на чем не основаны: понятие есть не значение, а отношение слова к значению, внутренняя форма языка. Таким образом, наш вопрос остается в полной силе: откуда устойчивость самих логических форм, как таких?

Но вот тут и поднимается вопрос: как согласовать постоянную текучесть мысли с признанной устойчивостью форм ее, тождественность в мысли с пред<став>лением ее содержания? Пока мы представляем себе только отношения чистой мысли и предмета, тогда совершенно естественно искать источник устойчивости ее форм в самом предмете как формообразующем принципе. Формы мысли и формы предмета тогда выступают перед нами тождественными. Отношения усложняются, когда мы убеждаемся, что действительная конкретная мысль непременно есть мысль, облеченная в форму слова, что “чистая” сфера мысли и предметности для познания — все-таки не абсолютно самостоятельны. Раз мы пришли к сознанию роли словесных форм, мы уже не можем ограничиться чистым онтологизмом в уяснении устойчивости форм мысли. Логические формы должны быть вскрыты, как в их относительной автономности, так и в их взаимоотношениях с предметной мыслью. Формалистическая логика, основывающаяся на чистых отношениях объема, при всем своем “формализме”, есть все же незаконное дитя онтологической логики. Логика идет новым курсом, где в нее проникает сознание роли самих “значений” в образовании форм мысли, где логика, иными словами, становится семантической. Но здесь возможна другая ошибка в попытке ответить на наш вопрос: устойчивость формообразующего начала переносится в само значение. Такое толкование кажется с первого взгляда правильным и целесообразным по двум основаниям. С одной стороны, при таком повороте нашего умозрения, мы тотчас же убеждаемся, что, действительно, “слово” не прямо относится к предмету, а только через предметное “содержание”, заключающее в себя “значение” или “смысл”. Путем исключения формообразующей роли самого предмета, по-видимому, естественно заключить, что эта роль принадлежит самому значению. С другой стороны, опять-таки наши заключения руководствуются тем же принципом исключения: начинает казаться, что собственно само значение и есть понятие. Особое подтверждение такой взгляд получает, когда мы убеждаемся в несостоятельности некритического, можно сказать, сенсуализма, согласно которому, значения суть “представления”. Мы пребываем в этом сенсуализме, пока думаем, что и понятия суть представления, но мы только наполовину от него освобождаемся, когда думаем, что значения суть понятия. Между тем такие “исключения” ни на чем не основаны: понятие есть не значение, а отношение слова к значению, внутренняя форма языка. Таким образом, наш вопрос остается в полной силе: откуда устойчивость самих логических форм, как таких?