14.3.2. Европроект: модернизация России

Первый проект исходил из долгосрочных интересов европейских стран, в первую очередь Германии, руководство которых понимало, что советский социализм - это не только политический строй и система управления, но и воспроизводственная структура экономики, крайне инерционная, громоздкая, закрепляемая колоссальными централизованными инвестициями, целенаправленно осуществлявшимися на протяжении десятилетий.
Это означало, что политическая победа над коммунизмом - не более чем первый шаг на долгом пути избавления от него, на котором надо было в корне перестроить всю воспроизводственную структуру социалистической экономики, чтобы она соответствовала структуре развитых стран Европы.
Таким образом, целью проекта была глубокая европеизация постсоциалистического пространства, повышение его уровня развития и, в итоге, перенос границы европейской цивилизации далеко на Восток - до границ с китайской и исламской цивилизациями. Отражением этого действительно благородного и во многом бескорыстного стремления стали лозунги того времени - «общеевропейский дом» и даже «Европа от Дублина до Владивостока» (именно Владивостока, а не, скажем, Челябинска!)
В рамках этого проекта Европа успела осуществить колоссальные инвестиции, в основном в виде кредитов, став в итоге крупнейшим кредитором России. В отличие от последующих, эти кредиты расходовались достаточно рационально и легли в основу последней волны индустриализации СССР - так называемой «рыжковской модернизации». Она впервые за историю нашей страны начала, хотя и не очень продуманный и оставшийся незавершенным, разворот от приоритетного производства средств производства к производству потребительских товаров. Кроме того, именно она создала тот инвестиционный задел, тот запас мощностей и инфраструктуры, который затем разрушали и разворовывали на протяжении всей реформы - и за десятилетие интенсивной и весьма продуктивной работы так и не смогли разрушить и разворовать до конца.
Тем не менее западноевропейский проект оцивилизовывания постсоветского пространства, реализуясь (естественно, с некоторыми ошибками и исключениями) в странах Восточной Европы и Прибалтики, в отношении России потерпел полное фиаско.
Главная причина состояла в масштабах требуемых изменений. В самом деле: оказалось относительно легко вернуть на рельсы рыночного развития воспроизводственную структуру восточноевропейских экономик, социалистические преобразования в которых:
· проходили относительно недолго, так что люди еще помнили жизнь «при капитализме»;
· были относительно неглубокими (не было тотального обобществления, в частности, коллективизации, легально существовал малый бизнес, не было и массовой социалистической индустриализации, так что развитие промышленности во многом шло на основе имевшихся до победы социализма предприятий);
· не сопровождались массовым и длительным террором, то есть не были надежно закреплены в общественной психологии.
Оговоримся сразу: никто не хочет преуменьшить совершаемые усилия и тем более обидеть ни молодые демократии Восточной Европы, ни их терпеливых (иногда избыточно) западных партнеров. Когда мы говорим не более чем об «относительной» легкости их рыночной переориентации, мы говорим не столько о самой легкости этого предприятия, сколько о том, что оно оказалось возможным.
Даже развитие «восточных земель» объединенной Германии, населенных тем же народом, что и «западные земли», и обладавших наибольшим во всем «социалистическом лагере» уровнем развития, оказалось невероятно трудным и затратным. Перечислим лишь некоторые из общеизвестных и не преодоленных проблем:
отсутствие какого-либо видимого эффекта от колоссальных финансовых вливаний в Восточную Германию;
неконкурентоспособность экономики бывшей ГДР даже на внутригерманском рынке (из-за чего безработица в «новых землях» достигала местами 30% и даже 50%, разрыв в уровне жизни между бывшими ФРГ и ГДР не только не снизился, но даже усугубился, а бывшая ГДР неизменно голосует за проклятую ей еще 10 лет назад коммунистическую партию - бывшую СЕПГ, ныне Партию демократического социализма, и Западная Германия поощряет эту ориентацию, единственной реальной альтернативой которой служит самый откровенный и оголтелый нацизм);
резкое усиление в обоих частях Германии экстремистских - как коммунистических, так и неофашистских - настроений, а также социальной напряженности - достаточно указать, что в ходе приватизации на территории бывшей ГДР, сопровождавшейся изъятием предприятий у недобросовестных собственников, не выполнявших инвестиционные обязательства, трудовые коллективы доходили до того, что прекрывали автобаны;
культурное различие двух частей одного и того же народа, возникшее за жизнь менее чем двух поколений, из-за чего западногерманские специалисты осваивали «восточные земли» «вахтовым методом», как МВФ Россию, а нефтяники Заполярье, и бежали оттуда, несмотря на колоссальные доплаты.
Возвращение в Европу территории бывшей ГДР стало колоссальным испытанием не только для самой Германии, но и всей Европы. Так, стратегической причиной краха первой попытки введения общеевропейской валюты - ЭКЮ - в сентябре 1992 года стало именно отвлечение ресурсов «локомотива европейской интеграции» - Германии - на решение сугубо внутренних проблем, не позволившее ей эффективно противостоять атакам международных спекулянтов.
Такая цена могла быть заплачена третьей по экономической мощи страной мира за воссоединение. Но никто, включая Европу, не мог идти на такие трудности и издержки применительно к колоссальному и вполне чуждому СССР - особенно если учесть, что трудности приспособления воспроизводственной структуры советской экономики к рынку были несравнимо выше восточногерманских.
Так, стержнем давным-давно позабытой советской экономики был колоссальный ВПК, в котором, в частности, было занято более трех четвертей всех работников машиностроения и металлообработки. Неизбежное при европеизации СССР свертывание ВПК вынуждало инициаторов проекта создавать воспроизводственную структуру советской экономики практически заново.
Интеграция же этой экономики в европейскую делала необходимым по сути дела вторую индустриализацию. Воспроизводственную структуру надлежало менять столь же радикально и всеобъемлюще, как меняли ее в СССР на рубеже 20-х и 30-х годов - с той разницей, что масштабы изменений и их стоимость из-за более высокого уровня развития техники были несравнимо выше.
Кроме того, «рыжковская модернизация» была частичной, и колоссальные затраты на реиндустриализацию должны были быть дополнены еще и расходами на восстановление износа основных фондов (особенно в базовых и инфраструктурных отраслях, где он стал угрожающим уже на рубеже 80-х и 90-х) и предотвращение техногенных катастроф.
Таким образом, промышленная колонизация (или «оцивилизовывание» - как кому нравится) России требовала от развитых стран Европы ресурсов, которых у них не было и не могло быть. В результате, столкнувшись с проблемой и осознав ее масштабы, европейские страны отказались от своего проекта и занялись значительно более соответствующей своим нуждам внутри-, а не вне- европейской интеграцией.
У российских, американских и отчасти китайских читателей может возникнуть естественный вопрос: почему же европейцы всерьез занимались этим проектом, тратили на него время и деньги, вместо того, чтобы просто оценить предстоящие затраты и убедиться в его принципиальной нереализуемости?
Могут возникнуть даже подозрения, что никакого проекта и не существовало, а был классический «информационный фантом» в американском стиле, придуманный для создания у прогрессистской части советского руководства мнимой «демократической альтернативы» и как минимум смягчения политики СССР.
Кредиты же, предоставлявшиеся Горбачеву, и поощрение частных прямых инвестиций были в рамках этого подозрения отнюдь не инвестициями в будущее, но всего лишь простой (а иногда и опережающей) данью благодарности - сначала за снятие угрозы войны, потом за демократизацию и появление надежд, потом за воссоединение Германии, а потом и за уход СССР с мировой арены и превращение грозного конкурента в «трофейное пространство», своего рода «новое Эльдорадо», в том числе и для Западной Европы.
Эта логичная гипотеза неправдоподобна, так как она основана на экстраполяции в прошлое сегодняшних знаний и представлений, с одной стороны, и на колоссальном преувеличении интеллектуальных возможностей развитых стран, с другой.
Еще в 1990 году никто в мире и представить себе не мог распада СССР, который не только произошел менее чем через год, но в тот момент был уже неизбежен. Тем более когда складывался описанный западноевропейский подход, никто - и в первую очередь в наиболее хорошо знакомых с темой СССР и США - не видел глубины пропасти, отделявшей его от европейской цивилизации.
Тем более далеки от этого понимания были представители Западной Европы, и бюрократия, и наука которой вследствие недостаточной развитости технологий управления на порядок отставали (и отстают и по сей день) по крайней мере от США: если американский бюрократ или ученый получает деньги за то, что он сделал, то европейский - просто за то, что он есть (см. параграф …).
Этот уровень эффективности практически исключает возможность сознательно фиктивного характера распространенных в то время представлений о возможности европеизации СССР.
Другое дело, что этот же низкий уровень эффективности стал второй причиной, сорвавшей европейский цивилизационный проект. Ведь новая, на сей раз уже не тоталитарная, а рыночная индустриализация России требовала тщательной комплексной проработки содержательных вопросов, не говоря уже о необходимости крайне эффективных и опять-таки комплексных механизмов управления и особенно контроля. Европа была не готова не то что к решению, но даже и к осознанию этой задачи.
В отсутствии должных средств и должных систем управления и контроля попытки реализации «европроекта» приобрели точечный характер. Они возбуждали заведомо нереальные надежды (которые потом аукнулись жгучим разочарованием России в Западе как таковом) и создавали не более чем островки нормального производства, постепенно тонущие в море воровства и беспорядка.
Однако даже если бы все эти факторы каким-то волшебным образом можно было нейтрализовать, «европроект» все равно потерпел бы неудачу. Ведь для реиндустриализованной России в мире просто нет рынков сбыта - экономика, как и природа, не терпит пустоты. Если бы европейцам удалось провести реиндустриализацию России, им пришлось бы ради нее отнимать кусок у тех, кто уже индустриален, причем не только у посторонних им стран АСЕАН, но и у своих собственных сограждан. Грубо говоря, если бы у Европы хватило денег и сил создать в России новую Германию, возник бы неразрешимый вопрос - а куда деваться Германии старой?
Реиндустриализация России могла идти только за счет сброса из развитых стран Европы экологически грязных или устаревших производств. Это не просто медленный путь, не соответствующий российским мощностям и численности населения; это путь в тупик, так как Россия в принципе не смогла бы выиграть у Юго-Восточной Азии и Восточной Европы конкуренцию за размещение выводимых из развитых стран Европы производств.
Ее квалифицированная рабочая сила стоила почти столько же, сколько в странах Восточной Европы, но была менее дисциплинирована и погружена в худший инвестиционный климат. Странам же Юго-Восточной Азии Россия проигрывала конкуренцию по всем показателям, кроме квалификации рабочей силы: с одной стороны, из-за плохого климата и управления издержки ее производств были на порядок выше, с другой - сингапурцы и таиландцы не имели ни «загадочной русской души», ни коммунистического прошлого. (На что из этого списывать распространенные в России начала 90-х годов невинные, но болезненные для инвестора шутки типа разбавления 98-го бензина 95-м и последовательной продажи одного и того же здания райкома ВЛКСМ нескольким иностранным инвесторам не владеющими им комсомольцами-бизнесменами - дело вкуса).
Таким образом, западноевропейский проект оцивилизовывания России при помощи обеспечения ее долговременной и взаимовыгодной интеграции с развитыми странами Европы был обречен на провал из-за отсутствия необходимых ресурсов - и финансовых, и интеллектуально-управленческих, и рыночных (в виде рынков сбыта и должного уровня конкурентоспособности).

Первый проект исходил из долгосрочных интересов европейских стран, в первую очередь Германии, руководство которых понимало, что советский социализм - это не только политический строй и система управления, но и воспроизводственная структура экономики, крайне инерционная, громоздкая, закрепляемая колоссальными централизованными инвестициями, целенаправленно осуществлявшимися на протяжении десятилетий.
Это означало, что политическая победа над коммунизмом - не более чем первый шаг на долгом пути избавления от него, на котором надо было в корне перестроить всю воспроизводственную структуру социалистической экономики, чтобы она соответствовала структуре развитых стран Европы.
Таким образом, целью проекта была глубокая европеизация постсоциалистического пространства, повышение его уровня развития и, в итоге, перенос границы европейской цивилизации далеко на Восток - до границ с китайской и исламской цивилизациями. Отражением этого действительно благородного и во многом бескорыстного стремления стали лозунги того времени - «общеевропейский дом» и даже «Европа от Дублина до Владивостока» (именно Владивостока, а не, скажем, Челябинска!)
В рамках этого проекта Европа успела осуществить колоссальные инвестиции, в основном в виде кредитов, став в итоге крупнейшим кредитором России. В отличие от последующих, эти кредиты расходовались достаточно рационально и легли в основу последней волны индустриализации СССР - так называемой «рыжковской модернизации». Она впервые за историю нашей страны начала, хотя и не очень продуманный и оставшийся незавершенным, разворот от приоритетного производства средств производства к производству потребительских товаров. Кроме того, именно она создала тот инвестиционный задел, тот запас мощностей и инфраструктуры, который затем разрушали и разворовывали на протяжении всей реформы - и за десятилетие интенсивной и весьма продуктивной работы так и не смогли разрушить и разворовать до конца.
Тем не менее западноевропейский проект оцивилизовывания постсоветского пространства, реализуясь (естественно, с некоторыми ошибками и исключениями) в странах Восточной Европы и Прибалтики, в отношении России потерпел полное фиаско.
Главная причина состояла в масштабах требуемых изменений. В самом деле: оказалось относительно легко вернуть на рельсы рыночного развития воспроизводственную структуру восточноевропейских экономик, социалистические преобразования в которых:
· проходили относительно недолго, так что люди еще помнили жизнь «при капитализме»;
· были относительно неглубокими (не было тотального обобществления, в частности, коллективизации, легально существовал малый бизнес, не было и массовой социалистической индустриализации, так что развитие промышленности во многом шло на основе имевшихся до победы социализма предприятий);
· не сопровождались массовым и длительным террором, то есть не были надежно закреплены в общественной психологии.
Оговоримся сразу: никто не хочет преуменьшить совершаемые усилия и тем более обидеть ни молодые демократии Восточной Европы, ни их терпеливых (иногда избыточно) западных партнеров. Когда мы говорим не более чем об «относительной» легкости их рыночной переориентации, мы говорим не столько о самой легкости этого предприятия, сколько о том, что оно оказалось возможным.
Даже развитие «восточных земель» объединенной Германии, населенных тем же народом, что и «западные земли», и обладавших наибольшим во всем «социалистическом лагере» уровнем развития, оказалось невероятно трудным и затратным. Перечислим лишь некоторые из общеизвестных и не преодоленных проблем:
отсутствие какого-либо видимого эффекта от колоссальных финансовых вливаний в Восточную Германию;
неконкурентоспособность экономики бывшей ГДР даже на внутригерманском рынке (из-за чего безработица в «новых землях» достигала местами 30% и даже 50%, разрыв в уровне жизни между бывшими ФРГ и ГДР не только не снизился, но даже усугубился, а бывшая ГДР неизменно голосует за проклятую ей еще 10 лет назад коммунистическую партию - бывшую СЕПГ, ныне Партию демократического социализма, и Западная Германия поощряет эту ориентацию, единственной реальной альтернативой которой служит самый откровенный и оголтелый нацизм);
резкое усиление в обоих частях Германии экстремистских - как коммунистических, так и неофашистских - настроений, а также социальной напряженности - достаточно указать, что в ходе приватизации на территории бывшей ГДР, сопровождавшейся изъятием предприятий у недобросовестных собственников, не выполнявших инвестиционные обязательства, трудовые коллективы доходили до того, что прекрывали автобаны;
культурное различие двух частей одного и того же народа, возникшее за жизнь менее чем двух поколений, из-за чего западногерманские специалисты осваивали «восточные земли» «вахтовым методом», как МВФ Россию, а нефтяники Заполярье, и бежали оттуда, несмотря на колоссальные доплаты.
Возвращение в Европу территории бывшей ГДР стало колоссальным испытанием не только для самой Германии, но и всей Европы. Так, стратегической причиной краха первой попытки введения общеевропейской валюты - ЭКЮ - в сентябре 1992 года стало именно отвлечение ресурсов «локомотива европейской интеграции» - Германии - на решение сугубо внутренних проблем, не позволившее ей эффективно противостоять атакам международных спекулянтов.
Такая цена могла быть заплачена третьей по экономической мощи страной мира за воссоединение. Но никто, включая Европу, не мог идти на такие трудности и издержки применительно к колоссальному и вполне чуждому СССР - особенно если учесть, что трудности приспособления воспроизводственной структуры советской экономики к рынку были несравнимо выше восточногерманских.
Так, стержнем давным-давно позабытой советской экономики был колоссальный ВПК, в котором, в частности, было занято более трех четвертей всех работников машиностроения и металлообработки. Неизбежное при европеизации СССР свертывание ВПК вынуждало инициаторов проекта создавать воспроизводственную структуру советской экономики практически заново.
Интеграция же этой экономики в европейскую делала необходимым по сути дела вторую индустриализацию. Воспроизводственную структуру надлежало менять столь же радикально и всеобъемлюще, как меняли ее в СССР на рубеже 20-х и 30-х годов - с той разницей, что масштабы изменений и их стоимость из-за более высокого уровня развития техники были несравнимо выше.
Кроме того, «рыжковская модернизация» была частичной, и колоссальные затраты на реиндустриализацию должны были быть дополнены еще и расходами на восстановление износа основных фондов (особенно в базовых и инфраструктурных отраслях, где он стал угрожающим уже на рубеже 80-х и 90-х) и предотвращение техногенных катастроф.
Таким образом, промышленная колонизация (или «оцивилизовывание» - как кому нравится) России требовала от развитых стран Европы ресурсов, которых у них не было и не могло быть. В результате, столкнувшись с проблемой и осознав ее масштабы, европейские страны отказались от своего проекта и занялись значительно более соответствующей своим нуждам внутри-, а не вне- европейской интеграцией.
У российских, американских и отчасти китайских читателей может возникнуть естественный вопрос: почему же европейцы всерьез занимались этим проектом, тратили на него время и деньги, вместо того, чтобы просто оценить предстоящие затраты и убедиться в его принципиальной нереализуемости?
Могут возникнуть даже подозрения, что никакого проекта и не существовало, а был классический «информационный фантом» в американском стиле, придуманный для создания у прогрессистской части советского руководства мнимой «демократической альтернативы» и как минимум смягчения политики СССР.
Кредиты же, предоставлявшиеся Горбачеву, и поощрение частных прямых инвестиций были в рамках этого подозрения отнюдь не инвестициями в будущее, но всего лишь простой (а иногда и опережающей) данью благодарности - сначала за снятие угрозы войны, потом за демократизацию и появление надежд, потом за воссоединение Германии, а потом и за уход СССР с мировой арены и превращение грозного конкурента в «трофейное пространство», своего рода «новое Эльдорадо», в том числе и для Западной Европы.
Эта логичная гипотеза неправдоподобна, так как она основана на экстраполяции в прошлое сегодняшних знаний и представлений, с одной стороны, и на колоссальном преувеличении интеллектуальных возможностей развитых стран, с другой.
Еще в 1990 году никто в мире и представить себе не мог распада СССР, который не только произошел менее чем через год, но в тот момент был уже неизбежен. Тем более когда складывался описанный западноевропейский подход, никто - и в первую очередь в наиболее хорошо знакомых с темой СССР и США - не видел глубины пропасти, отделявшей его от европейской цивилизации.
Тем более далеки от этого понимания были представители Западной Европы, и бюрократия, и наука которой вследствие недостаточной развитости технологий управления на порядок отставали (и отстают и по сей день) по крайней мере от США: если американский бюрократ или ученый получает деньги за то, что он сделал, то европейский - просто за то, что он есть (см. параграф …).
Этот уровень эффективности практически исключает возможность сознательно фиктивного характера распространенных в то время представлений о возможности европеизации СССР.
Другое дело, что этот же низкий уровень эффективности стал второй причиной, сорвавшей европейский цивилизационный проект. Ведь новая, на сей раз уже не тоталитарная, а рыночная индустриализация России требовала тщательной комплексной проработки содержательных вопросов, не говоря уже о необходимости крайне эффективных и опять-таки комплексных механизмов управления и особенно контроля. Европа была не готова не то что к решению, но даже и к осознанию этой задачи.
В отсутствии должных средств и должных систем управления и контроля попытки реализации «европроекта» приобрели точечный характер. Они возбуждали заведомо нереальные надежды (которые потом аукнулись жгучим разочарованием России в Западе как таковом) и создавали не более чем островки нормального производства, постепенно тонущие в море воровства и беспорядка.
Однако даже если бы все эти факторы каким-то волшебным образом можно было нейтрализовать, «европроект» все равно потерпел бы неудачу. Ведь для реиндустриализованной России в мире просто нет рынков сбыта - экономика, как и природа, не терпит пустоты. Если бы европейцам удалось провести реиндустриализацию России, им пришлось бы ради нее отнимать кусок у тех, кто уже индустриален, причем не только у посторонних им стран АСЕАН, но и у своих собственных сограждан. Грубо говоря, если бы у Европы хватило денег и сил создать в России новую Германию, возник бы неразрешимый вопрос - а куда деваться Германии старой?
Реиндустриализация России могла идти только за счет сброса из развитых стран Европы экологически грязных или устаревших производств. Это не просто медленный путь, не соответствующий российским мощностям и численности населения; это путь в тупик, так как Россия в принципе не смогла бы выиграть у Юго-Восточной Азии и Восточной Европы конкуренцию за размещение выводимых из развитых стран Европы производств.
Ее квалифицированная рабочая сила стоила почти столько же, сколько в странах Восточной Европы, но была менее дисциплинирована и погружена в худший инвестиционный климат. Странам же Юго-Восточной Азии Россия проигрывала конкуренцию по всем показателям, кроме квалификации рабочей силы: с одной стороны, из-за плохого климата и управления издержки ее производств были на порядок выше, с другой - сингапурцы и таиландцы не имели ни «загадочной русской души», ни коммунистического прошлого. (На что из этого списывать распространенные в России начала 90-х годов невинные, но болезненные для инвестора шутки типа разбавления 98-го бензина 95-м и последовательной продажи одного и того же здания райкома ВЛКСМ нескольким иностранным инвесторам не владеющими им комсомольцами-бизнесменами - дело вкуса).
Таким образом, западноевропейский проект оцивилизовывания России при помощи обеспечения ее долговременной и взаимовыгодной интеграции с развитыми странами Европы был обречен на провал из-за отсутствия необходимых ресурсов - и финансовых, и интеллектуально-управленческих, и рыночных (в виде рынков сбыта и должного уровня конкурентоспособности).