2. Гибель официальной науки как процесса поиска истины

Реальное изучение информационной революции и формирования общемирового фондового рынка велось, ведется и, смею заверить, будет вестись в обозримом будущем в основном практическими специалистами, работающими в коммерческих структурах. В силу естественной ограниченности времени и ресурсов эти специалисты в принципе не склонны интересоваться долгосрочными закономерностями, межотраслевыми причинно-следственными связями и воздействием этих сугубо экономических и технологических процессов на остальные сферы человеческой жизни.
Для них в силу вполне очевидных обстоятельств важность представляют почти исключительно деловые возможности - причем, как правило, в узко ограниченных сегментах их собственной коммерческой деятельности. Весьма существенным представляется и то, что даже с точки зрения развития единого финансового рынка (не говоря уже об информационной революции) представляющие коммерческий интерес возможности остаются частными случаями более общих, фундаментальных закономерностей, исследование которых оказывается попросту никому не нужным.
Теоретики же, профессионально специализирующиеся на исследовании указанных процессов, испытывают, как это обычно бывает, жесткий дефицит конкретной практической информации, в результате чего привычно строят усложненные «методологически правильные» предположения на заведомо неполных, а в целом ряде случаев и недостаточно достоверных данных. При этом возникновение качественного различия между целым рядом ранее однородных обществ (с одной стороны, деиндустриализация территорий бывшего Советского Союза, с другой - болезненный, но неоспоримый прорыв США в постиндустриальное, информационное общество) делает неправомерным традиционное применение логических схем, выработанных одним обществом, к реалиям другого.
Понятно, что подобные особенности пагубно сказываются на качестве выводов «признанных теоретиков» и вызывают законное недоверие, порой превращающееся в своего рода общественный рефлекс, даже по отношению к наиболее обоснованной части указанных выводов.
Наконец, значительная (и при этом наилучшим образом оплачиваемая и поддерживаемая информационно и политически) часть исследователей работает по заказам коммерческих или политических сил, заинтересованных в достижении заранее определенного результата. Такое положение, за редчайшими исключениями, вынуждает соответствующих исследователей вольно или невольно подгонять - причем зачастую неосознанно - не только свои выводы, рекомендации и методы анализа, но и первоначальные наблюдения (так как иначе их исследование будет носить формально недобросовестный характер) под заранее жестко определенные требования заказчика или под собственные идеологические предрассудки. С точки зрения пагубного влияния на интеллектуальный результат последнее настолько же хуже, насколько самоцензура творца, особенно вошедшая в привычку и ставшая неотъемлемой и при том не осознаваемой частью его личности, страшнее и эффективней рутинной деятельности обычного чинуши-цензора.
Даже в тех случаях, когда первоначальную заданность результатов исследований такого рода удается успешно скрыть от общественности, с собственно научной, а не пропагандистской точки зрения они, как правило, остаются вполне бесплодными. Максимум, доступный их авторам (и то в случае добросовестности последних), заключается в недоуменном и беспомощном (а то и беспристрастно объективизированном) указании на необъяснимые в рамках заданной идеологической парадигмы феномены.
В целом же не прикладная часть современной науки, по крайней мере, в области изучения общественной жизни из поиска истины во многом превратилась к настоящему времени в вульгарный поиск разнообразных грантов. Научная деятельность выродились при этом прежде всего в процесс поиска соответствующих финансовых ресурсов и участия в конкурсе на право их, выражаясь по-советски, «освоения». Сам же исследовательский процесс как познавательная деятельность решительно отошел на второй план и практически утратил самостоятельную значимость.
В рамках данной парадигмы значимая часть ученых переродилась в научных администраторов и специалистов по связям с околонаучной общественностью, вынужденно стремящихся не столько к обнаружению и осмыслению новых явлений, сколько к приведению своих отчетов в соответствие с представлениями, а порой и предрассудками конкретных представителей конкретного грантодателя.
Сам по себе процесс собственно научного познания становится в этих условиях возможным только применительно к безусловно второстепенным, не представляющим никакого принципиального значения обстоятельствам. Перефразируя приведенное в прошлом параграфе классическое наблюдение, можно сказать, что современная общественная наука стремится знать бесконечно много даже не столько о «бесконечно малом», сколько о бесконечно мало значимом. Исключительное значение приобретает при этом коллекционирование разнообразных частных случаев и построение моделей, основанных на абстрагировании от существенных сторон моделируемого явления.
Сложившиеся в последние десятилетия условия и правила развития мировой общественной науки если и не делают качественные скачки в развитии человеческой мысли институционально невозможными, то, во всяком случае, кардинально затрудняют их. Ведь гранты по вполне объективным коммерческим причинам предоставляются преимущественно на гарантированное и потому, как правило, заведомо незначительное продвижение вперед.
В результате финансирование, каким бы значительным оно бы ни было, направляется преимущественно не в наиболее важную для человечества сферу исследований - на открытие принципиально новых закономерностей (которого в каждом отдельно взятом случае может ведь и не произойти), - но лишь на относительно малозначимое уточнение уже известного. Данная переориентация превращает общественную (и далеко не только общественную) науку из ключевой производительной силы в специфическую и далеко не всегда оправданную форму дотирования национальной культуры.
Повернуться лицом к реальности, как всегда, науку заставляет массовое вторжение в повседневную жизнь новых и не объяснимых на основании накопленных знаний событий, которые становится невозможно более игнорировать.
Парадоксально, что в рассматриваемом нами случае в роли катализатора процесса познания не смогли выступить даже такие глобальные катаклизмы (знаменовавшие собой переход от биполярного мира к доминированию США и, далее, к культурно-цивилизационному противостоянию), как прекращение «холодной войны» и распад Советского Союза. Вероятно, причиной этого стало ощущение победы, захлестнувшее развитые страны: победителей не только не судят, но и не изучают - чтобы, не дай бог, не испортить праздника, не обидеть и не стать следующим объектом приложения их всесокрушающей силы.
Побежденные, даже если сохраняют ресурсы для исследования победителей, просто боятся делать это, так как такое исследование наверняка будет расценено победителями как враждебный акт наподобие разведывательной деятельности. (В частности, в этом состоит одна из ключевых причин практически молниеносного уничтожения советской школы американистики после уничтожения СССР, - наряду, конечно же, с перетоком исследователей в различные сферы бизнеса).
С другой стороны, победители долго не нуждались в системном изучении новой реальности, так как не видели в ней серьезных опасностей для себя. Ведь общество, в отличие от отдельного человека, начинает алкать знаний лишь перед лицом осознаваемой им значительной угрозы (именно поэтому наиболее эффективным способом создания новых технологий и в наши внешне цивилизованные и якобы разоруженные времена остаются военные программы).
В силу изложенного катализатором процесса познания, выведшим развитую часть человечества из блаженного небытия фукуямовского «конца истории», стало развитие мирового финансового кризиса. Он начал осознаваться в качестве крупномасштабного и чреватого политическими последствиями события на первом же этапе развертывания, уже летом 1997 года. Последовавшие затем катаклизмы - от резких колебаний мировых сырьевых, валютных и фондовых рынков до серии крупномасштабных военно-террористических операций 1999-2003 годов (в Косово, Нью-Йорке, Афганистане и Ираке) - лишь обострили ощущение недостаточности традиционных гипотез для описания качественно новых проблем развития человечества и механизмов их решения.
Анализ этих катаклизмов неполон вне понимания того парадоксального факта, что энергичные, хотя и далеко не всегда эффективные действия лидеров развитых стран, несмотря на систематическое пренебрежение правами и интересами других народов, в целом привели к успеху. Обеспечив текущие потребности развитой части человечества, они обеспечили тем самым определенную стабилизацию мирового развития и сохранение сформировавшейся после уничтожения СССР структуры человеческого общества.
Речь не идет о преодолении только начинающегося глобального системного кризиса и даже о завершении инстинктивной трансформации человечества, представляющей собой его простую реакцию и приспособление к исчезновению Советского Союза, а с ним и привычной биполярной структуры нашей цивилизации.
Начавшееся переструктурирование человеческого общества далеко от завершения и, как и всякое значительное изменение, будет болезненным. Однако принципиально важно, что на самом первом, неожиданном и потому наиболее опасном его этапе человечество сумело стабилизировать процесс изменений и направить его в относительно безопасное русло, обеспечив в целом приемлемый масштаб и интенсивность потрясений.
Это событие представляется знаменательным.
Ведь если внезапное массовое появление новых проблем, не решаемых на основе традиционных представлений, может быть с полным основанием расценено как предвестие новой эпохи, то столь же массовое начало их относительно успешного решения служит доказательством того, что эта эпоха уже наступила. Следовательно, в настоящее время мы живем в тот относительно краткий миг исторического развития, когда человечество, как совокупный природный автомат находя выходы из сложных ситуаций, еще не успело индивидуально осмыслить выход, уже найденный им на коллективном (и, соответственно, бессознательном) уровне.
Конечно, еще не осознанный, но уже осуществленный путь решения проблемы кажется значительной части человечества несправедливым (а для еще большей части - так как пропаганда и насаждение стереотипов играют роль социальной анестезии - он, скорее всего, несправедлив и на самом деле). Конечно, он ко всему этому еще и неэффективен - как неэффективна неосознанная и потому стихийная реакция сложного и при том несовершенного организма.
Однако для развития человечества не нужна ни справедливость (которой в масштабах исторического процесса, по-видимому, просто не существует), ни эффективность, по-прежнему остающаяся для большинства человеческих объединений практически недостижимой. Вполне достаточно решения наиболее значимых из возникающих проблем - с приемлемым, то есть не критическим числом и совокупной влиятельностью обиженных и объемом впустую потраченных ресурсов.
«Лучшее - враг хорошего». Для успешного развития человечества вполне достаточно, если несправедливый и неэффективный метод в конечном счете будет работать.

Пример 1.

«Новый курс» Рузвельта:
удовлетворительная неэффективность

Классической иллюстрацией этого принципа может служить «новый курс» Ф.Д.Рузвельта. Как известно, начало его реализации вызвало в США бурю протестов: он воспринимался как направленный на реализацию социалистических принципов (и в определенной степени действительно был таковым) и, следовательно, несправедливый с точки зрения господствующей в американском обществе (и являющейся для него структурообразующей) индивидуалистической морали свободного предпринимательства.
И действительно: усилия Рузвельта весьма жестко ограничивались даже не истеблишментом, но всей политико-экономической системой США, и при первом же удобном случае (который выпал, правда, уже после войны) (Ам.президенты + ШЛЕЗИНГЕР!!!) американское общество с подлинным наслаждением освободилось от «оков» рузвельтовского «нового курса».
И даже, казалось бы, святая святых - эффективность «нового курса» традиционно и значительно преувеличивается: большинство предусмотренных им и торжественно провозглашенных мероприятий принесли лишь ограниченный результат - или вовсе не привели к сколь-нибудь заметным улучшениям («ПРЕЗИДЕНТЫ). Даже окончательный выход американской экономики из Великой депрессии рубежа 20-х и 30-х годов, чем дальше, тем более уверенно приписываемый «новому курсу» Рузвельта, на самом деле был вызван не чем иным, как началом Второй Мировой войны и произошел лишь в конце 30-х годов.
Однако при всех своих недостатках и даже пороках «новый курс» сработал. Он остановил нарастание кризиса, не дав ему превратиться в катастрофу (подобную сокрушившей Советский Союз 60 лет спустя), мобилизовал общество и восстановил в нем веру в собственные силы.
И понадобилось время, чтобы один из самых блистательных экономистов не только своей эпохи, но и всей истории существования экономической политики как науки или искусства (кому как удобнее) - Дж.М.Кейнс - обобщил нащупанные американским государством (в том числе и с его помощью) зерна эффективной политики и изложил ее в систематизированном и концентрированном виде в своей «Общей теории занятости, процента и денег» ([]).
Таким образом, в 30-е годы прошлого века, как и сегодня, человеческое общество сначала ощупью, на инстинктах и вдохновении, нащупало путь из кризиса, - и лишь потом осмыслило и систематизировало свои действия, превратив их в комплект стандартизированных и удобных к применению рецептов.
Забегая вперед, напомним, что массовое (и в силу этого неизбежно однобокое и некритичное) применение этих рецептов изменило реальность и породило новые проблемы, решение которых потребовало нового изменения политики - возврата к докейнсианской монетарной, либеральной теории, направленной на минимизацию прямого вмешательства государства в экономику.
Это важный урок: всякая политика решает лишь наиболее острую часть существующих проблем, пренебрегая остальными как малозначимыми, и спустя какое-то время эти «отложенные проблемы», накапливаясь, создают новый категорический императив развития, вынуждающий переориентировать политику на их первоочередное решение и часто полностью, зеркально изменяющий ее направленность.

Сегодня универсальные рецепты и даже подходы к действиям в новой реальности, насколько можно понимать, еще не выработаны. Первая попытка их формулирования - «Вашингтонский консенсус» - носила неприемлемо эгоистический характер и, достигнув локальных целей своих авторов, в стратегическом отношении кончилась крахом, инициировав по сути дела первый этап мирового кризиса и показав, что военно-политическое и экономическое доминирование США все же не позволяет им безнаказанно отрицать фундаментальные законы развития экономики и конкуренции.
Тем не менее инстинктивное решение внезапно возникших проблем и преодоление «первой волны» (или волн, если разделять финансовый кризис развивающихся стран 1997-1999 и начавшийся весной 2000 года кризис развитых стран) глобальной нестабильности сегодня носит уже неоспоримый характер.
Это значит, что человечество вошло в новую эпоху - так же легко и неосознанно, как мы садимся в поезд. И теперь мы едем, пьем чай, болтаем друг с другом и по стуку колес пытаемся понять, куда этот поезд идет и как в нем нужно вести себя, чтобы доехать.
Возникновение глобальной неопределенности и нестабильности, видимая неадекватность традиционных методов анализа подвели исследователей, заинтересованных в изучении реальности, к пониманию качественной новизны современной устойчивой ситуации. Это заставило практиков (речь идет именно о них, потому что большинству теоретиков, особенно оседлавших долгосрочные гранты, и мировая война не придаст вменяемости) решительно выйти за привычные узкоотраслевые рамки и в целом ряде случаев добиться действительно поразительных результатов.
Однако большинство адекватных исследователей занято в корпоративных структурах. В силу этого решаемые ими аналитические задачи, как правило, достаточно жестко ограничены задачами развития соответствующих компаний, а их наработки, естественно, принадлежат корпорации и используются в первую очередь для достижения ее собственных, в основном коммерческих целей. Вероятность того, что такая корпорация поделится с человечеством или хотя бы каким-либо обществом своим пониманием столь сложных и важных с точки зрения ведения ее бизнеса явлений, достаточно мала, ибо в современных условиях практически любое распространение значимого для конкуренции знания означает прямую передачу его конкурентам.
Единственным исключением являются усилия, направленные на обеспечение минимальной стабильности общей для конкурентов «среды обитания», то есть на предотвращение системных катастроф. В силу масштабов и характера подобных усилий они остаются прерогативой преимущественно не коммерческих структур, но государств (разумеется, конкурирующих между собой столь же ожесточенно - и при этом более разнообразно - чем корпорации). Классическим, наиболее чистым примером подобного системного сотрудничества могут служить усилия Европейского центрального банка по поддержке доллара после террористического акта 11 сентября 2001 года и предшествующего этому падения американского фондового рынка: европейцы изо всех сил спасали своего конкурента ради сохранения общесистемного равновесия, заложниками которого являлись и они сами.
Однако в целом безусловной доминантой общественных отношений (как между странами, так и между корпорациями) является все же конкуренция, а проявления солидарности, в том числе и в форме распространения реальной информации, не несущей пропагандистски-рекламной или манипулятивной нагрузки, носят как минимум несистематический, чтобы не сказать эпизодический характер. «Дружба существует только между народами, а между обществами и странами доминирует конкуренция».
Даже случаи предания гласности адекватной информации в современных условиях, как правило, направлены не на абстрактное распространение истины или повышение адекватности участников общественного развития, но на обеспечение желательной корректировки реальности по заранее просчитанным алгоритмам.
Понятно, что систематическое и массовое использование даже адекватной информации в рекламных и манипулятивных целях не содействует доверию к ней.

Пример 2

Последнее откровение Сороса

Классическим примером манипуляции такого рода является вероятное предоставление Дж.Соросу в конце весны 2002 года (с последующей широковещательной трансляцией им) аналитической информации о вероятном падении курса доллара относительно евро не менее чем на 30% к концу года.
Помимо самостоятельного спекулятивного значения (информация была вброшена именно тогда, когда предшествовавшее падение доллара относительно евро наконец приостановилось), целью ее обнародования, насколько можно было понять, было стимулирование и повышение популярности американской агрессии против Ирака, рассматриваемой в качестве ключевого инструмента укрепления позитивной динамики американской экономики, которая в стратегическом отношении была необходима не только США, но и всем развитым странам, и странам, ориентирующимся на их рынки (то есть большинству успешно развивающихся стран).

Таким образом, понимание реальной ситуации и перспектив развития человечества, вне зависимости от достигнутых в этом направлении успехов (вследствие как ограниченного доступа к реальной информации, так и общего снижения доверия), еще долго будет малодоступно широкой общественности. Ситуация усугубляется тем, что традиционные ученые, как и ранее, как правило, избегают комплексного рассмотрения проблемы, ради поддержания интеллектуального комфорта и профессиональной репутации ограничивая свои исследования достаточно узкими или, наоборот, чрезмерно общими, перетекающими в область чистой философии аспектами.
Все это и делает необходимым появление предлагаемого Вашему вниманию настоящего исследования, направленного на восполнение возникшей в области глобализации своеобразной «лакуны познания». Его первый вариант был подготовлен осенью 1998 года, кардинально дополнен весной 1999 и после полного использования всех связанных с ним возможностей по корректировке государственной политики и психологии властной общественности издан осенью 2000 года под заголовком «Практика глобализации: игры и правила новой эпохи».
К сожалению, тогдашнее российское общество еще не оправилось от экономической катастрофы осени 1998 года, глубочайшего внутриполитического кризиса второй половины 1999 года и кризиса собственной субъектности, связанной с фактическим поощрением тогдашним российским руководством агрессии США и НАТО против Югославии. В результате оно было мало заинтересовано в основном содержании книги - выявлении новых фундаментальных закономерностей человеческого развития - и сосредоточило внимание на обсуждении ярких и острых, но всего лишь примеров, использованных в книге для иллюстрирования указанных закономерностей.

Пример 3.

Искажения эмоционального восприятия

О масштабах искажения, вызываемого подобным восприятием, можно судить по тому, что более чем через год после выхода книги, в конце 2001 года, в ходе одной из избирательных кампаний против автора было подготовлено обвинение в том, что он якобы является одним из идеологов международного терроризма!
Обвинение базировалось не более чем на основании описания потенциальных возможностей компьютерного оружия будущего и анализа военных ошибок режима Милошевича, приведенных в «Практике глобализации» (и сохраненных в силу своей важности в настоящей книге). Окончательно оно умерло лишь после того, как автор в лучших традициях российской бюрократии представил справку о том, что он, несмотря на свою аналитическую деятельность, является членом Наблюдательного совета Всемирного антикриминального и антитеррористического форума и потому не может быть идеологом международного терроризма - ни явным, ни скрытым.

Правда, нельзя не отметить, что привлекшим избыточное внимание читателей примерам - в частности, введению евро и агрессии США и НАТО против Югославии - в «Практике глобализации» действительно было уделено исключительное внимание, вполне соответствующее интересу тогдашнего российского общества к этим событиям, но, возможно, превышавшее их реальную значимость.
С другой стороны, сегодня, с высоты минувших лет, наполненных разнообразными потрясениями, такой иллюстративный, «избирательно-развлекательный» подход читателей представляется отчасти оправданным даже с содержательной точки зрения. Ведь во время подготовки к печати «Практики глобализации» многие очевидные сегодня тенденции еще попросту не успели проявиться, и описание процессов глобализации носило неизбежно обрывочный характер. Ее основные тенденции были скорее угаданы (хотя в целом и правильно), чем выявлены логическим путем, на основе последовательных и строгих формализованных построений. Естественно, наиболее чуткая и наиболее образованная часть читателей не могла не ощутить вызванных этим и болезненных для всякого дисциплинированного сознания «логических скачков».
Именно в последние годы, с апреля 2000, когда рухнул мираж «новой экономики» и очередная «легенда о счастье без конца» в полной мере доказала свою несостоятельность, произошло качественное усложнение процессов глобализации, утративших наконец свою поступательную однородность. Их новый этап, - а точнее, новый этап развития человечества, становится началом всеобъемлющего мирового кризиса, а не только обычного структурного кризиса мировой экономики. Понятно, что изменения такого масштаба требуют значительно более полного и более глубокого осмысления, чем то, которое в принципе могло быть сделано осенью 1998 или даже весной 1999 года.
Таким образом, предлагаемая Вашему вниманию книга порождена не столько прихотью и свободным временем автора, сколько естественным ходом всего исторического развития.

Реальное изучение информационной революции и формирования общемирового фондового рынка велось, ведется и, смею заверить, будет вестись в обозримом будущем в основном практическими специалистами, работающими в коммерческих структурах. В силу естественной ограниченности времени и ресурсов эти специалисты в принципе не склонны интересоваться долгосрочными закономерностями, межотраслевыми причинно-следственными связями и воздействием этих сугубо экономических и технологических процессов на остальные сферы человеческой жизни.
Для них в силу вполне очевидных обстоятельств важность представляют почти исключительно деловые возможности - причем, как правило, в узко ограниченных сегментах их собственной коммерческой деятельности. Весьма существенным представляется и то, что даже с точки зрения развития единого финансового рынка (не говоря уже об информационной революции) представляющие коммерческий интерес возможности остаются частными случаями более общих, фундаментальных закономерностей, исследование которых оказывается попросту никому не нужным.
Теоретики же, профессионально специализирующиеся на исследовании указанных процессов, испытывают, как это обычно бывает, жесткий дефицит конкретной практической информации, в результате чего привычно строят усложненные «методологически правильные» предположения на заведомо неполных, а в целом ряде случаев и недостаточно достоверных данных. При этом возникновение качественного различия между целым рядом ранее однородных обществ (с одной стороны, деиндустриализация территорий бывшего Советского Союза, с другой - болезненный, но неоспоримый прорыв США в постиндустриальное, информационное общество) делает неправомерным традиционное применение логических схем, выработанных одним обществом, к реалиям другого.
Понятно, что подобные особенности пагубно сказываются на качестве выводов «признанных теоретиков» и вызывают законное недоверие, порой превращающееся в своего рода общественный рефлекс, даже по отношению к наиболее обоснованной части указанных выводов.
Наконец, значительная (и при этом наилучшим образом оплачиваемая и поддерживаемая информационно и политически) часть исследователей работает по заказам коммерческих или политических сил, заинтересованных в достижении заранее определенного результата. Такое положение, за редчайшими исключениями, вынуждает соответствующих исследователей вольно или невольно подгонять - причем зачастую неосознанно - не только свои выводы, рекомендации и методы анализа, но и первоначальные наблюдения (так как иначе их исследование будет носить формально недобросовестный характер) под заранее жестко определенные требования заказчика или под собственные идеологические предрассудки. С точки зрения пагубного влияния на интеллектуальный результат последнее настолько же хуже, насколько самоцензура творца, особенно вошедшая в привычку и ставшая неотъемлемой и при том не осознаваемой частью его личности, страшнее и эффективней рутинной деятельности обычного чинуши-цензора.
Даже в тех случаях, когда первоначальную заданность результатов исследований такого рода удается успешно скрыть от общественности, с собственно научной, а не пропагандистской точки зрения они, как правило, остаются вполне бесплодными. Максимум, доступный их авторам (и то в случае добросовестности последних), заключается в недоуменном и беспомощном (а то и беспристрастно объективизированном) указании на необъяснимые в рамках заданной идеологической парадигмы феномены.
В целом же не прикладная часть современной науки, по крайней мере, в области изучения общественной жизни из поиска истины во многом превратилась к настоящему времени в вульгарный поиск разнообразных грантов. Научная деятельность выродились при этом прежде всего в процесс поиска соответствующих финансовых ресурсов и участия в конкурсе на право их, выражаясь по-советски, «освоения». Сам же исследовательский процесс как познавательная деятельность решительно отошел на второй план и практически утратил самостоятельную значимость.
В рамках данной парадигмы значимая часть ученых переродилась в научных администраторов и специалистов по связям с околонаучной общественностью, вынужденно стремящихся не столько к обнаружению и осмыслению новых явлений, сколько к приведению своих отчетов в соответствие с представлениями, а порой и предрассудками конкретных представителей конкретного грантодателя.
Сам по себе процесс собственно научного познания становится в этих условиях возможным только применительно к безусловно второстепенным, не представляющим никакого принципиального значения обстоятельствам. Перефразируя приведенное в прошлом параграфе классическое наблюдение, можно сказать, что современная общественная наука стремится знать бесконечно много даже не столько о «бесконечно малом», сколько о бесконечно мало значимом. Исключительное значение приобретает при этом коллекционирование разнообразных частных случаев и построение моделей, основанных на абстрагировании от существенных сторон моделируемого явления.
Сложившиеся в последние десятилетия условия и правила развития мировой общественной науки если и не делают качественные скачки в развитии человеческой мысли институционально невозможными, то, во всяком случае, кардинально затрудняют их. Ведь гранты по вполне объективным коммерческим причинам предоставляются преимущественно на гарантированное и потому, как правило, заведомо незначительное продвижение вперед.
В результате финансирование, каким бы значительным оно бы ни было, направляется преимущественно не в наиболее важную для человечества сферу исследований - на открытие принципиально новых закономерностей (которого в каждом отдельно взятом случае может ведь и не произойти), - но лишь на относительно малозначимое уточнение уже известного. Данная переориентация превращает общественную (и далеко не только общественную) науку из ключевой производительной силы в специфическую и далеко не всегда оправданную форму дотирования национальной культуры.
Повернуться лицом к реальности, как всегда, науку заставляет массовое вторжение в повседневную жизнь новых и не объяснимых на основании накопленных знаний событий, которые становится невозможно более игнорировать.
Парадоксально, что в рассматриваемом нами случае в роли катализатора процесса познания не смогли выступить даже такие глобальные катаклизмы (знаменовавшие собой переход от биполярного мира к доминированию США и, далее, к культурно-цивилизационному противостоянию), как прекращение «холодной войны» и распад Советского Союза. Вероятно, причиной этого стало ощущение победы, захлестнувшее развитые страны: победителей не только не судят, но и не изучают - чтобы, не дай бог, не испортить праздника, не обидеть и не стать следующим объектом приложения их всесокрушающей силы.
Побежденные, даже если сохраняют ресурсы для исследования победителей, просто боятся делать это, так как такое исследование наверняка будет расценено победителями как враждебный акт наподобие разведывательной деятельности. (В частности, в этом состоит одна из ключевых причин практически молниеносного уничтожения советской школы американистики после уничтожения СССР, - наряду, конечно же, с перетоком исследователей в различные сферы бизнеса).
С другой стороны, победители долго не нуждались в системном изучении новой реальности, так как не видели в ней серьезных опасностей для себя. Ведь общество, в отличие от отдельного человека, начинает алкать знаний лишь перед лицом осознаваемой им значительной угрозы (именно поэтому наиболее эффективным способом создания новых технологий и в наши внешне цивилизованные и якобы разоруженные времена остаются военные программы).
В силу изложенного катализатором процесса познания, выведшим развитую часть человечества из блаженного небытия фукуямовского «конца истории», стало развитие мирового финансового кризиса. Он начал осознаваться в качестве крупномасштабного и чреватого политическими последствиями события на первом же этапе развертывания, уже летом 1997 года. Последовавшие затем катаклизмы - от резких колебаний мировых сырьевых, валютных и фондовых рынков до серии крупномасштабных военно-террористических операций 1999-2003 годов (в Косово, Нью-Йорке, Афганистане и Ираке) - лишь обострили ощущение недостаточности традиционных гипотез для описания качественно новых проблем развития человечества и механизмов их решения.
Анализ этих катаклизмов неполон вне понимания того парадоксального факта, что энергичные, хотя и далеко не всегда эффективные действия лидеров развитых стран, несмотря на систематическое пренебрежение правами и интересами других народов, в целом привели к успеху. Обеспечив текущие потребности развитой части человечества, они обеспечили тем самым определенную стабилизацию мирового развития и сохранение сформировавшейся после уничтожения СССР структуры человеческого общества.
Речь не идет о преодолении только начинающегося глобального системного кризиса и даже о завершении инстинктивной трансформации человечества, представляющей собой его простую реакцию и приспособление к исчезновению Советского Союза, а с ним и привычной биполярной структуры нашей цивилизации.
Начавшееся переструктурирование человеческого общества далеко от завершения и, как и всякое значительное изменение, будет болезненным. Однако принципиально важно, что на самом первом, неожиданном и потому наиболее опасном его этапе человечество сумело стабилизировать процесс изменений и направить его в относительно безопасное русло, обеспечив в целом приемлемый масштаб и интенсивность потрясений.
Это событие представляется знаменательным.
Ведь если внезапное массовое появление новых проблем, не решаемых на основе традиционных представлений, может быть с полным основанием расценено как предвестие новой эпохи, то столь же массовое начало их относительно успешного решения служит доказательством того, что эта эпоха уже наступила. Следовательно, в настоящее время мы живем в тот относительно краткий миг исторического развития, когда человечество, как совокупный природный автомат находя выходы из сложных ситуаций, еще не успело индивидуально осмыслить выход, уже найденный им на коллективном (и, соответственно, бессознательном) уровне.
Конечно, еще не осознанный, но уже осуществленный путь решения проблемы кажется значительной части человечества несправедливым (а для еще большей части - так как пропаганда и насаждение стереотипов играют роль социальной анестезии - он, скорее всего, несправедлив и на самом деле). Конечно, он ко всему этому еще и неэффективен - как неэффективна неосознанная и потому стихийная реакция сложного и при том несовершенного организма.
Однако для развития человечества не нужна ни справедливость (которой в масштабах исторического процесса, по-видимому, просто не существует), ни эффективность, по-прежнему остающаяся для большинства человеческих объединений практически недостижимой. Вполне достаточно решения наиболее значимых из возникающих проблем - с приемлемым, то есть не критическим числом и совокупной влиятельностью обиженных и объемом впустую потраченных ресурсов.
«Лучшее - враг хорошего». Для успешного развития человечества вполне достаточно, если несправедливый и неэффективный метод в конечном счете будет работать.

Пример 1.

«Новый курс» Рузвельта:
удовлетворительная неэффективность

Классической иллюстрацией этого принципа может служить «новый курс» Ф.Д.Рузвельта. Как известно, начало его реализации вызвало в США бурю протестов: он воспринимался как направленный на реализацию социалистических принципов (и в определенной степени действительно был таковым) и, следовательно, несправедливый с точки зрения господствующей в американском обществе (и являющейся для него структурообразующей) индивидуалистической морали свободного предпринимательства.
И действительно: усилия Рузвельта весьма жестко ограничивались даже не истеблишментом, но всей политико-экономической системой США, и при первом же удобном случае (который выпал, правда, уже после войны) (Ам.президенты + ШЛЕЗИНГЕР!!!) американское общество с подлинным наслаждением освободилось от «оков» рузвельтовского «нового курса».
И даже, казалось бы, святая святых - эффективность «нового курса» традиционно и значительно преувеличивается: большинство предусмотренных им и торжественно провозглашенных мероприятий принесли лишь ограниченный результат - или вовсе не привели к сколь-нибудь заметным улучшениям («ПРЕЗИДЕНТЫ). Даже окончательный выход американской экономики из Великой депрессии рубежа 20-х и 30-х годов, чем дальше, тем более уверенно приписываемый «новому курсу» Рузвельта, на самом деле был вызван не чем иным, как началом Второй Мировой войны и произошел лишь в конце 30-х годов.
Однако при всех своих недостатках и даже пороках «новый курс» сработал. Он остановил нарастание кризиса, не дав ему превратиться в катастрофу (подобную сокрушившей Советский Союз 60 лет спустя), мобилизовал общество и восстановил в нем веру в собственные силы.
И понадобилось время, чтобы один из самых блистательных экономистов не только своей эпохи, но и всей истории существования экономической политики как науки или искусства (кому как удобнее) - Дж.М.Кейнс - обобщил нащупанные американским государством (в том числе и с его помощью) зерна эффективной политики и изложил ее в систематизированном и концентрированном виде в своей «Общей теории занятости, процента и денег» ([]).
Таким образом, в 30-е годы прошлого века, как и сегодня, человеческое общество сначала ощупью, на инстинктах и вдохновении, нащупало путь из кризиса, - и лишь потом осмыслило и систематизировало свои действия, превратив их в комплект стандартизированных и удобных к применению рецептов.
Забегая вперед, напомним, что массовое (и в силу этого неизбежно однобокое и некритичное) применение этих рецептов изменило реальность и породило новые проблемы, решение которых потребовало нового изменения политики - возврата к докейнсианской монетарной, либеральной теории, направленной на минимизацию прямого вмешательства государства в экономику.
Это важный урок: всякая политика решает лишь наиболее острую часть существующих проблем, пренебрегая остальными как малозначимыми, и спустя какое-то время эти «отложенные проблемы», накапливаясь, создают новый категорический императив развития, вынуждающий переориентировать политику на их первоочередное решение и часто полностью, зеркально изменяющий ее направленность.

Сегодня универсальные рецепты и даже подходы к действиям в новой реальности, насколько можно понимать, еще не выработаны. Первая попытка их формулирования - «Вашингтонский консенсус» - носила неприемлемо эгоистический характер и, достигнув локальных целей своих авторов, в стратегическом отношении кончилась крахом, инициировав по сути дела первый этап мирового кризиса и показав, что военно-политическое и экономическое доминирование США все же не позволяет им безнаказанно отрицать фундаментальные законы развития экономики и конкуренции.
Тем не менее инстинктивное решение внезапно возникших проблем и преодоление «первой волны» (или волн, если разделять финансовый кризис развивающихся стран 1997-1999 и начавшийся весной 2000 года кризис развитых стран) глобальной нестабильности сегодня носит уже неоспоримый характер.
Это значит, что человечество вошло в новую эпоху - так же легко и неосознанно, как мы садимся в поезд. И теперь мы едем, пьем чай, болтаем друг с другом и по стуку колес пытаемся понять, куда этот поезд идет и как в нем нужно вести себя, чтобы доехать.
Возникновение глобальной неопределенности и нестабильности, видимая неадекватность традиционных методов анализа подвели исследователей, заинтересованных в изучении реальности, к пониманию качественной новизны современной устойчивой ситуации. Это заставило практиков (речь идет именно о них, потому что большинству теоретиков, особенно оседлавших долгосрочные гранты, и мировая война не придаст вменяемости) решительно выйти за привычные узкоотраслевые рамки и в целом ряде случаев добиться действительно поразительных результатов.
Однако большинство адекватных исследователей занято в корпоративных структурах. В силу этого решаемые ими аналитические задачи, как правило, достаточно жестко ограничены задачами развития соответствующих компаний, а их наработки, естественно, принадлежат корпорации и используются в первую очередь для достижения ее собственных, в основном коммерческих целей. Вероятность того, что такая корпорация поделится с человечеством или хотя бы каким-либо обществом своим пониманием столь сложных и важных с точки зрения ведения ее бизнеса явлений, достаточно мала, ибо в современных условиях практически любое распространение значимого для конкуренции знания означает прямую передачу его конкурентам.
Единственным исключением являются усилия, направленные на обеспечение минимальной стабильности общей для конкурентов «среды обитания», то есть на предотвращение системных катастроф. В силу масштабов и характера подобных усилий они остаются прерогативой преимущественно не коммерческих структур, но государств (разумеется, конкурирующих между собой столь же ожесточенно - и при этом более разнообразно - чем корпорации). Классическим, наиболее чистым примером подобного системного сотрудничества могут служить усилия Европейского центрального банка по поддержке доллара после террористического акта 11 сентября 2001 года и предшествующего этому падения американского фондового рынка: европейцы изо всех сил спасали своего конкурента ради сохранения общесистемного равновесия, заложниками которого являлись и они сами.
Однако в целом безусловной доминантой общественных отношений (как между странами, так и между корпорациями) является все же конкуренция, а проявления солидарности, в том числе и в форме распространения реальной информации, не несущей пропагандистски-рекламной или манипулятивной нагрузки, носят как минимум несистематический, чтобы не сказать эпизодический характер. «Дружба существует только между народами, а между обществами и странами доминирует конкуренция».
Даже случаи предания гласности адекватной информации в современных условиях, как правило, направлены не на абстрактное распространение истины или повышение адекватности участников общественного развития, но на обеспечение желательной корректировки реальности по заранее просчитанным алгоритмам.
Понятно, что систематическое и массовое использование даже адекватной информации в рекламных и манипулятивных целях не содействует доверию к ней.

Пример 2

Последнее откровение Сороса

Классическим примером манипуляции такого рода является вероятное предоставление Дж.Соросу в конце весны 2002 года (с последующей широковещательной трансляцией им) аналитической информации о вероятном падении курса доллара относительно евро не менее чем на 30% к концу года.
Помимо самостоятельного спекулятивного значения (информация была вброшена именно тогда, когда предшествовавшее падение доллара относительно евро наконец приостановилось), целью ее обнародования, насколько можно было понять, было стимулирование и повышение популярности американской агрессии против Ирака, рассматриваемой в качестве ключевого инструмента укрепления позитивной динамики американской экономики, которая в стратегическом отношении была необходима не только США, но и всем развитым странам, и странам, ориентирующимся на их рынки (то есть большинству успешно развивающихся стран).

Таким образом, понимание реальной ситуации и перспектив развития человечества, вне зависимости от достигнутых в этом направлении успехов (вследствие как ограниченного доступа к реальной информации, так и общего снижения доверия), еще долго будет малодоступно широкой общественности. Ситуация усугубляется тем, что традиционные ученые, как и ранее, как правило, избегают комплексного рассмотрения проблемы, ради поддержания интеллектуального комфорта и профессиональной репутации ограничивая свои исследования достаточно узкими или, наоборот, чрезмерно общими, перетекающими в область чистой философии аспектами.
Все это и делает необходимым появление предлагаемого Вашему вниманию настоящего исследования, направленного на восполнение возникшей в области глобализации своеобразной «лакуны познания». Его первый вариант был подготовлен осенью 1998 года, кардинально дополнен весной 1999 и после полного использования всех связанных с ним возможностей по корректировке государственной политики и психологии властной общественности издан осенью 2000 года под заголовком «Практика глобализации: игры и правила новой эпохи».
К сожалению, тогдашнее российское общество еще не оправилось от экономической катастрофы осени 1998 года, глубочайшего внутриполитического кризиса второй половины 1999 года и кризиса собственной субъектности, связанной с фактическим поощрением тогдашним российским руководством агрессии США и НАТО против Югославии. В результате оно было мало заинтересовано в основном содержании книги - выявлении новых фундаментальных закономерностей человеческого развития - и сосредоточило внимание на обсуждении ярких и острых, но всего лишь примеров, использованных в книге для иллюстрирования указанных закономерностей.

Пример 3.

Искажения эмоционального восприятия

О масштабах искажения, вызываемого подобным восприятием, можно судить по тому, что более чем через год после выхода книги, в конце 2001 года, в ходе одной из избирательных кампаний против автора было подготовлено обвинение в том, что он якобы является одним из идеологов международного терроризма!
Обвинение базировалось не более чем на основании описания потенциальных возможностей компьютерного оружия будущего и анализа военных ошибок режима Милошевича, приведенных в «Практике глобализации» (и сохраненных в силу своей важности в настоящей книге). Окончательно оно умерло лишь после того, как автор в лучших традициях российской бюрократии представил справку о том, что он, несмотря на свою аналитическую деятельность, является членом Наблюдательного совета Всемирного антикриминального и антитеррористического форума и потому не может быть идеологом международного терроризма - ни явным, ни скрытым.

Правда, нельзя не отметить, что привлекшим избыточное внимание читателей примерам - в частности, введению евро и агрессии США и НАТО против Югославии - в «Практике глобализации» действительно было уделено исключительное внимание, вполне соответствующее интересу тогдашнего российского общества к этим событиям, но, возможно, превышавшее их реальную значимость.
С другой стороны, сегодня, с высоты минувших лет, наполненных разнообразными потрясениями, такой иллюстративный, «избирательно-развлекательный» подход читателей представляется отчасти оправданным даже с содержательной точки зрения. Ведь во время подготовки к печати «Практики глобализации» многие очевидные сегодня тенденции еще попросту не успели проявиться, и описание процессов глобализации носило неизбежно обрывочный характер. Ее основные тенденции были скорее угаданы (хотя в целом и правильно), чем выявлены логическим путем, на основе последовательных и строгих формализованных построений. Естественно, наиболее чуткая и наиболее образованная часть читателей не могла не ощутить вызванных этим и болезненных для всякого дисциплинированного сознания «логических скачков».
Именно в последние годы, с апреля 2000, когда рухнул мираж «новой экономики» и очередная «легенда о счастье без конца» в полной мере доказала свою несостоятельность, произошло качественное усложнение процессов глобализации, утративших наконец свою поступательную однородность. Их новый этап, - а точнее, новый этап развития человечества, становится началом всеобъемлющего мирового кризиса, а не только обычного структурного кризиса мировой экономики. Понятно, что изменения такого масштаба требуют значительно более полного и более глубокого осмысления, чем то, которое в принципе могло быть сделано осенью 1998 или даже весной 1999 года.
Таким образом, предлагаемая Вашему вниманию книга порождена не столько прихотью и свободным временем автора, сколько естественным ходом всего исторического развития.