3.1. Эволюция индивидуального сознания: от логического мышления к творческому

Как было показано выше (см. параграф 2.2.), одним из фундаментальных последствий информационной революции стало снижение эффективности и, соответственно, значимости логического мышления. Этот феномен слишком серьезен, чтобы ограничиться рассмотрением его исключительно с узко практической и сиюминутной точки зрения, всего лишь как фактора, затрудняющего применение традиционных алгоритмов развития в новых условиях.
Следует дополнить этот подход более широким, помещающим феномен эволюционирования человеческого сознания в контекст основной, непосредственной движущей силы эволюции человечества - развития технологий.
Критерий классификации технологий, как и вообще любой классификации, всякий раз представляется целесообразным подбирать индивидуально, в зависимости от преследуемой исследователем цели. Иначе становится неизбежной эклектичность классификации, доходящая до потери однородности создаваемых группировок.
Многочисленные исследователи технологий, - как правило, в прямой зависимости от сферы своих интересов, - уже использовали в качестве ключевого критерия практически все, что только можно представить: их сложность, глубину преобразования материала («предмета труда»), трудо-, энерго-, капитало- и даже «интеллектуало-» емкость, принцип работы используемого двигателя, масштабы влияния на экологию и многое, многое другое
В рамках настоящей работы технологии представляют интерес исключительно с точки зрения механизмов и глубины их влияния на человечество, - а значит, и на его социальные структуры, на общественные отношения в целом. С этих позиций наиболее рациональным (хотя, вполне возможно, кому-то это все еще может показаться и странным) представляется традиционный марксистский подход к технологиям, классифицирующий их с точки зрения характера используемого труда, рассматриваемого в зависимости от степени отчуждения его от работника.
Ключевой принцип такой классификации прост: допускает ли (и если да - то в какой степени) господствующая технология отчуждение работника от его собственного труда - или, в используемом на практике более удобном приближении, от используемых им средств производства.
Первый этап развития технологий, когда орудия труда только зародились и изготовлялись (или могли изготовляться) каждым отдельно взятым человеком для себя, не допускал не только необходимости, но даже устойчивой возможности такого отчуждения. В области социальной организации этому этапу соответствует первобытнообщинный строй, в котором нет места для устойчивой эксплуатации, а условия функционирования людей и их сообществ (вплоть до численности последних) целиком и полностью задаются извне - достаточно жесткими и при этом исключительно природными рамками их существования.
Второй этап развития технологий вызван их естественным усложнением и соответствующим увеличением числа используемых факторов, многие из которых поддаются отчуждению от работника. Первоначально, при феодализме и особенно рабовладении, это отчуждение носит насильственный характер, но затем, по мере дальнейшего усложнения технологий, становится все более и более естественным, обусловленным нарастающей сложностью технологического процесса.
Этому этапу соответствует эксплуатация работника владельцем средств производства. При этом внешние для общества (природные) рамки как фактор его организации, исключительно значимые, например, в древнеегипетском обществе и азиатских деспотиях, по мере усложнения технологий и связанного с ним продвижения к капитализму все более теряют свое значение. Они заменяются внутренними, социальными (в том числе рыночными) рамками, обусловленными как господствующими в соответствующем обществе технологиями, так и социальными структурами.
Следует оговориться, что владельцем средств производства может быть не только отдельный человек или группа людей (объединенная в корпорацию), но и воплощение всех членов общества - государство. Классический пример «вынужденной» жестким воздействием внешней среды преобладания государственной собственности -объективно обусловленная необходимость коллективного поддержания ирригационных систем в условиях окружающей пустыни. В этих условиях каждый отдельный человек изначально привязан к средствам производства и в принципе не может существовать за их пределами: земля плодородна только в орошаемой части, а система орошения слишком велика и сложна, чтоб ее можно было создать и поддерживать усилиями лишь части общества.
В принципе схожие явления могут возникать и на более высоком уровне развития технологий - в случае длительных и жестоких социальных потрясений или угрозы агрессии со стороны соседних обществ. Когда механизмы самоорганизации общества, основанные на относительно равноправном взаимодействии его элементов, оказываются в результате таких потрясений или угроз недостаточными для поддержания нормального функционирования его хозяйственных и социальных структур, последние в той или иной форме передаются государству. В этом случае государство, олицетворяющее собой общество, принимает на себя всю полноту власти и связанной с ней ответственности в результате уже не экстремальных природных, но экстремальных социальных условий, - впрочем, точно так же ставящих под угрозу само существование данного общества.
Однако оба случая преобладания государственной собственности маргинальны. Исторический опыт человечества свидетельствует, что, несмотря на возможность выдающихся среднесрочных успехов, в долгосрочном плане они, как правило, ведут к торможению развития технологий и потому лежат в стороне от магистрального направления эволюции последних (а с ними - и в стороне от магистрального направления общественной эволюции).
По мере развития технологий работник все дальше отодвигается от используемых им средств производства, пока, наконец, в эпоху крупного машинного производства не превращается в частичного работника, который в принципе не способен поддерживать свое существование без дозволения владельца и организатора производства - капиталиста.
Соответственно, чем более частичным и несамостоятельным становится работник, тем более снижается степень его принуждения к труду, необходимого для владельца средств производства.
Принуждение должно быть максимальным, когда примитивные орудия труда вполне позволяют прокормить себя самостоятельно. Это эпоха рабовладения. Уже военному феодализму соответствует меньший уровень принуждения, так как во всеобщем разбое (наиболее удачливые разбойники и становились феодалами) самостоятельное ведение хозяйства крайне затруднено: крестьянину нужна была военная защита. Кроме того, относительная сложность средств производства требовала относительной заинтересованности крестьян в результатах труда. Наконец, внеэкономическое принуждение практически отмирает к эпохе вполне цивилизованного общества крупного промышленного производства, всеобщих избирательных прав и развитой демократии, которое формируется, когда орудия труда усложняются настолько, что делают их применение принципиально невозможным без организующей роли их владельца. Регулярное принуждение уже не нужно: основная часть населения не может обеспечить себе общественно приемлемого уровня жизни (а часто и физиологического прожиточного минимума) вне завода.
Однако по мере дальнейшего усложнения технологий, в связи с развитием естественных наук, юриспруденции и науки об управлении все большую роль начинал играть особый, творческий вид труда, возникновение и распространение которого знаменует собой начало третьего этапа технологической эволюции человечества.
Общепризнанно, что со второй половины 50-х годов ХХ века, с начала научно-технической революции, а в наиболее передовых военных сферах, - по крайней мере на двадцать лет раньше, - ключевой производительной силой становится наука. Соответственно, наиболее эффективным и потому наиболее важным становится научный труд, творческий по определению. (Профанации и подделывание под науку обычного голого администрирования, порой превращающееся в систему и среду обитания десятков тысяч людей, представляется неизбежным злом, несколько умаляющим, но отнюдь не нейтрализующим значительно большую эффективность творческого труда по сравнению с обычным, рутинным).
Отличительная особенность творческого труда -принципиальная неотчуждаемость работника от используемых средств производства, главным из которых оказывается его собственный интеллект (см. также в параграфе … - про аренду). Это кардинально меняет, переворачивает с ног на голову (а для относительно молодых читателей настоящей работы, возможно, и наоборот) все общественные отношения в сфере, которая оказывается наиболее производительной, а значит - сначала наиболее прибыльной, потом важной, а затем и наиболее влиятельной в обществе.
Принуждение и эксплуатация оказываются принципиально, технологически невозможными и несовместимыми с высокой эффективностью общественного производства. Творческий работник не продает собственнику средств производства отчуждаемую им от себя способность трудиться на них, а, сам будучи органическим собственником важнейшего средства производства - своего интеллекта, - сдает его организатору производства в своеобразную аренду. При этом работник не продает свою рабочую силу - способность к созданию новой стоимости, но также сдает ее в своеобразную аренду, получая часть новой создаваемой стоимости как собственный предпринимательский доход.
Конечно, переход к этому, как и всякое общественное изменение подобной глубины, сложен и неоднозначен. По мере его осуществления происходит разделение, а затем и жестокий разрыв общества на творческую и по-прежнему эксплуатируемую части, которое создает глубокое внутреннее противоречие, служащее, как и всякое серьезное противоречие, долгосрочным источником не только трагедий, но и прогресса данного общества.
Следует помнить, что творческий труд, возникая, попадал в те же социальные условия, что и обычный, рутинный труд, и общество, поначалу не замечая его особенности, пыталось механически распространить на него общую систему эксплуатации. Столкнувшись с неэффективностью этой системы, оно реагировало первоначально, как и на любое сопротивление, - резким усилением принуждения.
Принципиально важно, что сам по себе, с собственно технологической точки зрения творческий труд не предполагает необходимости отчуждения человека от средств производства - так же, как это наблюдается, например, в условиях рабовладения или феодализма. Поэтому попытка поддержать традиционные отношения эксплуатации в его отношении объективно требовала достаточно варварских, свойственных в лучшем случае именно феодализму неэкономических форм принуждения, доходящих в отдельных случаях до фактического лишения личной свободы и установления прямой личной зависимости. Ведь экономическое принуждение на творца действует слабо: сколько он ни голодает, он продолжает глядеть на свои звезды, а если бросает это занятие и пытается вписаться в сложившиеся не приспособленные к использованию творческого труда социально-экономические структуры, то, как правило, погибает как творец. (Рэм Квадрига: «Господин президент думает, что купил художника Квадригу. Но он купил халтурщика, а художник просочился у него между пальцев и ускользнул»)
Указанное неэкономическое принуждение наиболее последовательно реализовывалось в действиях авторитарных режимов, направлявших творцов в специализированные тюрьмы (где, по живому свидетельству Солженицына, рост производительности труда достигался значительной степени за счет простого высвобождения из-под устарелой и косной социальной и управленческой организации общества, в частности - в результате снятия административных преград для межотраслевой кооперации). Однако вынужденное приспособление систем управления к специфике творческого труда и осознание колоссальной зависимости от его результатов привело к постепенному росту комфортности, а затем и к перерождению «шарашек» в почти столь же изолированные от окружающего мира «наукограды». (Понятно, что более демократические общества пришли к идее «наукоградов» более прямой дорогой - хотя также через существенное ограничение личной свободы ученых в разного рода секретных лабораториях.)
Внутри «наукоградов» искусственно создавался и поддерживался нужный для творческого труда уровень личной свободы, более высокий, чем в обществе в целом.
Тем не менее это был временный, тупиковый путь интеграции творческого, по самой своей природе не поддающегося эксплуатации труда в общество, в целом ориентирующееся на рутинный труд, по необходимости предполагающий эксплуатацию.
Причина этой тупиковости двояка.
С одной стороны, для уверенного технологического прогресса необходимо по-настоящему массовое творчество, в принципе невозможное в изолированных зонах, так как требует изоляции заведомо невозможной доли населения каждого конкретного общества.
С другой - система управления, создающая эти изолированные «зоны творчества» и органически чуждая им, неминуемо либо преобразует их в конце концов по своему образу и подобию, искоренив даже возможность эффективного творчества и в них, либо, как минимум, начнет душить любую исходящую из них новацию как ведущую к потенциально значительным (на то оно и творчество!) сначала лишь технологическим, но затем с неизбежностью и социальным изменениям и тем самым создающую прямую угрозу для неминуемо закостеневшей вследствие своего нетворческого характера системы управления.
Эта нейтрализация творческого воздействия упрощается тем, что концентрация лиц творческого труда в специальных «гетто» изолирует от них остальное общество, избавляет его от их будоражащего влияния, способствует лишению его внутренних раздражителей, внутренних импульсов к развитию и неизбежно ведет такое сепарированное общество к постепенному загниванию. Это загнивание неизбежно удушает «островки свободы» в виде как вроде бы «вписанных» в систему управления обществом «наукоградов», так и противостоящих ей диссидентских структур.
Именно по описанному тупиковому пути пошло развитие творческого труда в авторитарных странах вне зависимости от их текущей политической - капиталистической или социалистической - ориентации. (Читателю предстоит простить автора за предоставленное тем право самостоятельно доказать азбучную истину о том, что политический авторитаризм является естественным следствием слаборазвитости, в первую очередь экономической).
И по-настоящему развитыми смогли стать только те страны, которые избежали этой ловушки, которые решили проблему интеграции свободного труда в несвободное общество. Они не изолировали этот труд в безопасных для системы управления и потому бесполезных для общества анклавах, но превратили его в мотор постепенного не только технологического и экономического, но и социального преобразования. (Разнообразные технопарки - от Силиконовой долины в США до Киберсити в Малайзии - не являются «закрытыми» и изолированными от общества; именно в этом и заключается основная причина их эффективности).
Непосредственным механизмом решения этой проблемы стало ускоренное развитие науки об управлении, которая расцвела именно как инструмент нахождения способа гармоничного объединения свободных людей творческого и несвободных - остальных видов труда в единые устойчивые, эффективные и способные к саморазвитию коллективы.
Такое объединение соответствовало требованиям длительного, в большинстве стран продолжающегося и сегодня периода мучительной адаптации социальной структуры общества к внезапному возникновению в его недрах множества творческих, потенциально свободных людей, объединяющихся в столь же чуждые традиционному общественному устройству творческие организации.
С этой точки зрения наука об управлении, несмотря на свой узкоприкладной и коммерческий внешний вид, явилась, таким образом, реальным примером и инструментом социальной инженерии, уже наблюдаемая общественная эффективность которой вполне сопоставима с ожидаемой эффективностью инженерии генной.
Наука об управлении - отнюдь не только «менеджмент». Одна из ветвей этой науки, уже при рождении получившая название кибернетики, создала для решения своих задач, резко усложнившихся по сравнению с обычными, принципиально новый, первоначально исключительно вычислительный механизм - компьютер.
Он и его последующее порождение - система глобальных коммуникаций - стали инструментом, качественно повысившим эффективность творческого труда, единственным инструментом, хотя бы приближающимся к его потенциальной мощи (даже если пытаться оценивать эту потенциальную мощь наиболее примитивным образом - по количеству нейронов человеческого мозга).
Влияние компьютера и системы глобальных коммуникаций как орудия труда нельзя ограничивать лишь резким ускорением совершения рутинных операций. Простейший пример такого ускорения заключается в организации одновременной работы трех групп специалистов, расположенных на равноудаленных точках земной поверхности. Когда одна завершает свой рабочий день, она направляет результаты своей работы по электронной почте другой группе, у которой рабочий день только начинается, и так далее. В результате решение задач идет круглые сутки, а скорость такого решения (не путать с производительностью труда и капитала или эффективностью производства!) повышается втрое.
Сегодня стало уже самоочевидным то, что компьютер и связанные с ним глобальные коммуникации качественно расширили возможности человека по накоплению и использованию информации, разрушив разнообразные барьеры на пути обмена знаниями.
Однако главное заключается отнюдь не в этом. Принципиальное значение компьютера как такового (без учета созданных с его помощью и на его основе информационных технологий) для ускорения развития человечества состоит прежде всего в качественном упрощении всех формально-логических, аналитических процессов. Всю часть процесса мышления, связанную с применением в принципе алгоритмизируемой формальной логики, под неумолимым давлением коммерческой конкуренции все в большей степени берет на себя компьютер, вычислительные возможности которого качественно превышают человеческие. Логика постепенно становится при этом второстепенным и механическим инструментом, который, по всей вероятности, ждет участь современной арифметики. (Для использования этой бывшей «царицы наук» в расчетах уже не пользуются никакими правилами, которые, кстати, в определенной своей части являются достаточно сложными, а просто берут стандартный калькулятор, которому стандартным образом надо поставить стандартную же задачу).
Сняв с плеч человека груз формализуемых логических доказательств, компьютер дал ему возможность (к использованию которой действенно принуждает конкуренция) сосредоточиться на свойственной ему творческой, интуитивной сфере, увеличив масштабы творческого труда просто за счет освобождения потенциальных творцов от изнурительных рутинных, механических операций.
Учитывая разницу между мужским, склонным к формальной логике, и женским, склонным к интуиции и озарениям, типам интеллекта, - не следует ли предположить, что развитие компьютерных технологий постепенно вернет нас в некое подобие матриархата? И не предвестием ли этого служит растущее (даже в слабо развитых и не очень демократических обществах) число женщин на руководящих постах, по-прежнему вызывающих остервенение окружающих их мужчин именно особенностями своей логики, в целом - и неуклонно растущем по мере усложнения мира - ряде случаев значительно более эффективной?
Таким образом, научно-техническая революция сделала наиболее важным видом труда не рутинный, но творческий труд. Масштабное применение компьютерных технологий, еще до начала вызванной ими информационной революции, создало предпосылки для изменения самой сути и глубинных механизмов индивидуального сознания. Именно компьютер начал завершаемое информационной революцией изменение соотношения между логическим сознанием, опирающимся на вторую сигнальную систему, и сознанием эвристическим, творческим, опирающимся на непосредственно чувственное восприятие (в том числе и вербальных сигналов).
Человеческое мышление все больше вытесняется сейчас и будет вытесняться в дальнейшем в принципиально неформализуемую и потому недоступную современным логическим устройствам, включая компьютеры, сферу творчества. Основным инструментом последнего являются, насколько можно понять, интуитивные озарения, которые можно рассматривать как некоторый вид непосредственного и не осознаваемого восприятия мира - если и не «сверх-», то во всяком случае «вне-» традиционного чувственного.
Строго говоря, существует всего две базовых гипотезы, объясняющих природу творчества, в которое человек неуклонно выталкивается неумолимым давлением инициируемого им же самим технического прогресса.
Согласно первой, человеческий мозг, воспринимая информацию при помощи пяти органов чувств, перерабатывает ее не только в сознательном режиме, используя в качестве основного инструмента опирающуюся на вторую сигнальную систему логику, но и бессознательно, внелогически. При этом он опирается не на достаточно искусственную систему слов, являющуюся инструментом логики и результатом многоуровневого абстрагирования, то есть упрощения (в этом отношении, действительно, «понять - значит упростить»), но на качественно более сложную и потому более эффективную систему целостных образов, непосредственно воспринимаемых и обрабатываемых подсознанием.
Ее неизмеримо большая по сравнению с традиционной вербально-логической системой эффективность вызвана качественно большей сложностью: меньшим уровнем абстрагирования и, соответственно, меньшим объемом отбрасываемой, исключаемой из рассмотрения информации. Грубо говоря, эвристическое, образное мышление представляет собой работу с несравнимо более сложными, более разнообразными и потому более полно отражающими реальность моделями, чем традиционное логическое мышление. Естественно, такое мышление требует качественно большей «мощности» мозга по сравнению с традиционным для нас мышлением преимущественно при помощи формализованных, упрощенных логических конструкций - слов.
Таким образом, создание компьютера, объективно вытесняющее человеческое сознание в сферу интуитивного творчества, принуждает это сознание к ускоренному эволюционированию, ускоренному повышению эффективности при попадании в новые, менее комфортные для него условия деятельности. В этом отношении компьютерные технологии выступают таким же убедительным и необоримым, хотя и неизмеримо более гуманным, стимулом качественного ускорения эволюции, каким несколько раньше стал ледниковый период. Он также вынудил тогдашнего человека и все человечество мобилизовать имеющиеся резервы и, кардинально повысив технический уровень изготовляемых и используемых орудий труда, увеличить эффективность своей деятельности в целом.
Собственно говоря, вторая гипотеза, излагаемая ниже, не противоречит, а лишь дополняет первую, раскрывая механизм интуитивного, бессознательного мышления, пока еще только подпрыгивающего над костылями формальной логики. Более того: тем самым она претендует на описание и направления будущей эволюции человеческого сознания, и механизма качественного повышения его эффективности, которое требуется переходом от формально-логического к творческому, эвристическому мышлению.
Эта гипотеза не обольщается весьма сомнительными механистическими утверждениями о том, что человек использует потенциал своего мозга только на 4% и при необходимости легко может увеличить его. В самом деле: маловероятно, что остальные 96% мозговых клеток представляют собой некоторый аналог не используемого человеческим организмом аппендикса. Забавным интеллектуальным экспериментом, подтверждающим низкую вероятность этой гипотезы, представляется сопоставление последствий удаления, вероятно, не используемого человеком аппендикса с последствиями удаления 96% также якобы «не используемых» им клеток головного мозга.
Скорее всего, они (или, по крайней мере, их основная часть) в той или иной мере играют свою роль - просто мы еще не умеем определять ее, а современные методы измерения остаются недостаточными для того, чтобы регистрировать их деятельность и оценить их значение.
Гипотеза исходит из предположения о высокой устойчивости однажды возникшей информации, которая по крайней мере частично сохраняется, образуя в принципе поддающееся восприятию так называемое «информационное поле» (подробней см. параграф …).
Процессы творчества представляют собой не только создание индивидуальным мозгом принципиально новой информации на основе переработки уже имеющейся у него информации, но и своеобразное «подключение» его к этому «информационному полю», осуществляемое внелогическим путем и, собственно говоря, и представляющее собой «творческое озарение». Это качественно повышает возможности индивидуального сознания с точки зрения как непредставимого нам увеличения объема доступной информации, так и принципиального роста скорости ее обработки. (Весьма вероятно, что и при создании новой информации, и при «подключении» к информационному полю ключевую роль играет такое специфическое свойство человеческой психики, как эмоциональность).
«Информационное поле» выступает, таким образом, в роли своеобразного прообраза «сетевого» или «распределенного» компьютера, память которого и важнейшая часть инструментов ее обработки находятся в аналоге Всемирной сети (протяженной не только в пространстве, но и, возможно, во времени). Пользователь же располагает в основном инструментами доступа к ней и в исключительные моменты своей жизни, - как правило, на неосознанном уровне, - обретает возможность пользования этими инструментами.
Если данная гипотеза принципиально верна, естественная эволюция индивидуального сознания в условиях технического прогресса ведет его при помощи развития компьютерных и информационных технологий к формированию сознания коллективного, надиндивидуального (см. параграф 1.4.), которое даже без учета компьютерных сетей постепенно объединит в единый интеллектуальный контур (так как физические организмы будут разными) если не все человечество, то по крайней мере его наиболее творческую и при этом «информатизированную» часть.
Некоторые проявления движения к формированию такого коллективного сознания заметны уже достаточно длительное время. Оно возникает не только и пока еще не столько за счет своеобразного «подключения» работников творческого труда к всеобщему «информационному полю» (что изначально обеспечит такому сознанию глобальный, всеохватывающий характер, но является принципиально не заметным и не доказуемым для внешнего наблюдателя). Пока формирование коллективного сознания ощущается на значительно более низко организованном и технологически примитивном уровне, в принципе не требующего появления современных технологий, - на уровне отдельных организаций, представляющих собой бюрократические организмы, объединяющие и отчасти перерабатывающие отдельные индивидуальные сознания. Вероятно, этот процесс, хотя и с отставанием, идет также на уровне обществ.
* * *
Таким образом, информационные технологии качественно повысили роль творчества. Но их роль была двояка: повысив значение творчества, они тем самым предельно затруднили, как это было показано выше (см. параграф 2.2.) использование традиционных, логических инструментов познания. Таким образом, информационная революция не просто дала человеку новые, творческие инструменты. Она поступила значительно жестче и однозначней: не оставила ему иного выхода, кроме поиска новых инструментов, соответствующих новым требованиям, и толкнула его от традиционного развития логического мышления к развитию мышления эвристического.
Логично предположить, что изменение характера мышления должно вести к соответствующему изменению форм его организации. Потребностям рутинного труда, игравшего ключевую роль на протяжении всей прошлой истории человечества, соответствовало достаточно простое, алгоритмизируемое логическое мышление, которое за счет высокой степени абстрагирования вполне соответствовало возможностям индивидуального сознания.
Однако творческий труд требует более сложного творческого, эвристического мышления, оперирующего целостными образами, а не упрощенными логическими конструкциями, какими являются слова. Тем самым он предъявляет качественно более высокие требования к «мощности» сознания, которые, насколько можно предположить, превосходят возможности большинства индивидуальных сознаний. Это ведет к формированию надличностного, коллективного сознания, которое в соответствии с исторической традицией можно было бы назвать «сознанием нового типа».

Как было показано выше (см. параграф 2.2.), одним из фундаментальных последствий информационной революции стало снижение эффективности и, соответственно, значимости логического мышления. Этот феномен слишком серьезен, чтобы ограничиться рассмотрением его исключительно с узко практической и сиюминутной точки зрения, всего лишь как фактора, затрудняющего применение традиционных алгоритмов развития в новых условиях.
Следует дополнить этот подход более широким, помещающим феномен эволюционирования человеческого сознания в контекст основной, непосредственной движущей силы эволюции человечества - развития технологий.
Критерий классификации технологий, как и вообще любой классификации, всякий раз представляется целесообразным подбирать индивидуально, в зависимости от преследуемой исследователем цели. Иначе становится неизбежной эклектичность классификации, доходящая до потери однородности создаваемых группировок.
Многочисленные исследователи технологий, - как правило, в прямой зависимости от сферы своих интересов, - уже использовали в качестве ключевого критерия практически все, что только можно представить: их сложность, глубину преобразования материала («предмета труда»), трудо-, энерго-, капитало- и даже «интеллектуало-» емкость, принцип работы используемого двигателя, масштабы влияния на экологию и многое, многое другое
В рамках настоящей работы технологии представляют интерес исключительно с точки зрения механизмов и глубины их влияния на человечество, - а значит, и на его социальные структуры, на общественные отношения в целом. С этих позиций наиболее рациональным (хотя, вполне возможно, кому-то это все еще может показаться и странным) представляется традиционный марксистский подход к технологиям, классифицирующий их с точки зрения характера используемого труда, рассматриваемого в зависимости от степени отчуждения его от работника.
Ключевой принцип такой классификации прост: допускает ли (и если да - то в какой степени) господствующая технология отчуждение работника от его собственного труда - или, в используемом на практике более удобном приближении, от используемых им средств производства.
Первый этап развития технологий, когда орудия труда только зародились и изготовлялись (или могли изготовляться) каждым отдельно взятым человеком для себя, не допускал не только необходимости, но даже устойчивой возможности такого отчуждения. В области социальной организации этому этапу соответствует первобытнообщинный строй, в котором нет места для устойчивой эксплуатации, а условия функционирования людей и их сообществ (вплоть до численности последних) целиком и полностью задаются извне - достаточно жесткими и при этом исключительно природными рамками их существования.
Второй этап развития технологий вызван их естественным усложнением и соответствующим увеличением числа используемых факторов, многие из которых поддаются отчуждению от работника. Первоначально, при феодализме и особенно рабовладении, это отчуждение носит насильственный характер, но затем, по мере дальнейшего усложнения технологий, становится все более и более естественным, обусловленным нарастающей сложностью технологического процесса.
Этому этапу соответствует эксплуатация работника владельцем средств производства. При этом внешние для общества (природные) рамки как фактор его организации, исключительно значимые, например, в древнеегипетском обществе и азиатских деспотиях, по мере усложнения технологий и связанного с ним продвижения к капитализму все более теряют свое значение. Они заменяются внутренними, социальными (в том числе рыночными) рамками, обусловленными как господствующими в соответствующем обществе технологиями, так и социальными структурами.
Следует оговориться, что владельцем средств производства может быть не только отдельный человек или группа людей (объединенная в корпорацию), но и воплощение всех членов общества - государство. Классический пример «вынужденной» жестким воздействием внешней среды преобладания государственной собственности -объективно обусловленная необходимость коллективного поддержания ирригационных систем в условиях окружающей пустыни. В этих условиях каждый отдельный человек изначально привязан к средствам производства и в принципе не может существовать за их пределами: земля плодородна только в орошаемой части, а система орошения слишком велика и сложна, чтоб ее можно было создать и поддерживать усилиями лишь части общества.
В принципе схожие явления могут возникать и на более высоком уровне развития технологий - в случае длительных и жестоких социальных потрясений или угрозы агрессии со стороны соседних обществ. Когда механизмы самоорганизации общества, основанные на относительно равноправном взаимодействии его элементов, оказываются в результате таких потрясений или угроз недостаточными для поддержания нормального функционирования его хозяйственных и социальных структур, последние в той или иной форме передаются государству. В этом случае государство, олицетворяющее собой общество, принимает на себя всю полноту власти и связанной с ней ответственности в результате уже не экстремальных природных, но экстремальных социальных условий, - впрочем, точно так же ставящих под угрозу само существование данного общества.
Однако оба случая преобладания государственной собственности маргинальны. Исторический опыт человечества свидетельствует, что, несмотря на возможность выдающихся среднесрочных успехов, в долгосрочном плане они, как правило, ведут к торможению развития технологий и потому лежат в стороне от магистрального направления эволюции последних (а с ними - и в стороне от магистрального направления общественной эволюции).
По мере развития технологий работник все дальше отодвигается от используемых им средств производства, пока, наконец, в эпоху крупного машинного производства не превращается в частичного работника, который в принципе не способен поддерживать свое существование без дозволения владельца и организатора производства - капиталиста.
Соответственно, чем более частичным и несамостоятельным становится работник, тем более снижается степень его принуждения к труду, необходимого для владельца средств производства.
Принуждение должно быть максимальным, когда примитивные орудия труда вполне позволяют прокормить себя самостоятельно. Это эпоха рабовладения. Уже военному феодализму соответствует меньший уровень принуждения, так как во всеобщем разбое (наиболее удачливые разбойники и становились феодалами) самостоятельное ведение хозяйства крайне затруднено: крестьянину нужна была военная защита. Кроме того, относительная сложность средств производства требовала относительной заинтересованности крестьян в результатах труда. Наконец, внеэкономическое принуждение практически отмирает к эпохе вполне цивилизованного общества крупного промышленного производства, всеобщих избирательных прав и развитой демократии, которое формируется, когда орудия труда усложняются настолько, что делают их применение принципиально невозможным без организующей роли их владельца. Регулярное принуждение уже не нужно: основная часть населения не может обеспечить себе общественно приемлемого уровня жизни (а часто и физиологического прожиточного минимума) вне завода.
Однако по мере дальнейшего усложнения технологий, в связи с развитием естественных наук, юриспруденции и науки об управлении все большую роль начинал играть особый, творческий вид труда, возникновение и распространение которого знаменует собой начало третьего этапа технологической эволюции человечества.
Общепризнанно, что со второй половины 50-х годов ХХ века, с начала научно-технической революции, а в наиболее передовых военных сферах, - по крайней мере на двадцать лет раньше, - ключевой производительной силой становится наука. Соответственно, наиболее эффективным и потому наиболее важным становится научный труд, творческий по определению. (Профанации и подделывание под науку обычного голого администрирования, порой превращающееся в систему и среду обитания десятков тысяч людей, представляется неизбежным злом, несколько умаляющим, но отнюдь не нейтрализующим значительно большую эффективность творческого труда по сравнению с обычным, рутинным).
Отличительная особенность творческого труда -принципиальная неотчуждаемость работника от используемых средств производства, главным из которых оказывается его собственный интеллект (см. также в параграфе … - про аренду). Это кардинально меняет, переворачивает с ног на голову (а для относительно молодых читателей настоящей работы, возможно, и наоборот) все общественные отношения в сфере, которая оказывается наиболее производительной, а значит - сначала наиболее прибыльной, потом важной, а затем и наиболее влиятельной в обществе.
Принуждение и эксплуатация оказываются принципиально, технологически невозможными и несовместимыми с высокой эффективностью общественного производства. Творческий работник не продает собственнику средств производства отчуждаемую им от себя способность трудиться на них, а, сам будучи органическим собственником важнейшего средства производства - своего интеллекта, - сдает его организатору производства в своеобразную аренду. При этом работник не продает свою рабочую силу - способность к созданию новой стоимости, но также сдает ее в своеобразную аренду, получая часть новой создаваемой стоимости как собственный предпринимательский доход.
Конечно, переход к этому, как и всякое общественное изменение подобной глубины, сложен и неоднозначен. По мере его осуществления происходит разделение, а затем и жестокий разрыв общества на творческую и по-прежнему эксплуатируемую части, которое создает глубокое внутреннее противоречие, служащее, как и всякое серьезное противоречие, долгосрочным источником не только трагедий, но и прогресса данного общества.
Следует помнить, что творческий труд, возникая, попадал в те же социальные условия, что и обычный, рутинный труд, и общество, поначалу не замечая его особенности, пыталось механически распространить на него общую систему эксплуатации. Столкнувшись с неэффективностью этой системы, оно реагировало первоначально, как и на любое сопротивление, - резким усилением принуждения.
Принципиально важно, что сам по себе, с собственно технологической точки зрения творческий труд не предполагает необходимости отчуждения человека от средств производства - так же, как это наблюдается, например, в условиях рабовладения или феодализма. Поэтому попытка поддержать традиционные отношения эксплуатации в его отношении объективно требовала достаточно варварских, свойственных в лучшем случае именно феодализму неэкономических форм принуждения, доходящих в отдельных случаях до фактического лишения личной свободы и установления прямой личной зависимости. Ведь экономическое принуждение на творца действует слабо: сколько он ни голодает, он продолжает глядеть на свои звезды, а если бросает это занятие и пытается вписаться в сложившиеся не приспособленные к использованию творческого труда социально-экономические структуры, то, как правило, погибает как творец. (Рэм Квадрига: «Господин президент думает, что купил художника Квадригу. Но он купил халтурщика, а художник просочился у него между пальцев и ускользнул»)
Указанное неэкономическое принуждение наиболее последовательно реализовывалось в действиях авторитарных режимов, направлявших творцов в специализированные тюрьмы (где, по живому свидетельству Солженицына, рост производительности труда достигался значительной степени за счет простого высвобождения из-под устарелой и косной социальной и управленческой организации общества, в частности - в результате снятия административных преград для межотраслевой кооперации). Однако вынужденное приспособление систем управления к специфике творческого труда и осознание колоссальной зависимости от его результатов привело к постепенному росту комфортности, а затем и к перерождению «шарашек» в почти столь же изолированные от окружающего мира «наукограды». (Понятно, что более демократические общества пришли к идее «наукоградов» более прямой дорогой - хотя также через существенное ограничение личной свободы ученых в разного рода секретных лабораториях.)
Внутри «наукоградов» искусственно создавался и поддерживался нужный для творческого труда уровень личной свободы, более высокий, чем в обществе в целом.
Тем не менее это был временный, тупиковый путь интеграции творческого, по самой своей природе не поддающегося эксплуатации труда в общество, в целом ориентирующееся на рутинный труд, по необходимости предполагающий эксплуатацию.
Причина этой тупиковости двояка.
С одной стороны, для уверенного технологического прогресса необходимо по-настоящему массовое творчество, в принципе невозможное в изолированных зонах, так как требует изоляции заведомо невозможной доли населения каждого конкретного общества.
С другой - система управления, создающая эти изолированные «зоны творчества» и органически чуждая им, неминуемо либо преобразует их в конце концов по своему образу и подобию, искоренив даже возможность эффективного творчества и в них, либо, как минимум, начнет душить любую исходящую из них новацию как ведущую к потенциально значительным (на то оно и творчество!) сначала лишь технологическим, но затем с неизбежностью и социальным изменениям и тем самым создающую прямую угрозу для неминуемо закостеневшей вследствие своего нетворческого характера системы управления.
Эта нейтрализация творческого воздействия упрощается тем, что концентрация лиц творческого труда в специальных «гетто» изолирует от них остальное общество, избавляет его от их будоражащего влияния, способствует лишению его внутренних раздражителей, внутренних импульсов к развитию и неизбежно ведет такое сепарированное общество к постепенному загниванию. Это загнивание неизбежно удушает «островки свободы» в виде как вроде бы «вписанных» в систему управления обществом «наукоградов», так и противостоящих ей диссидентских структур.
Именно по описанному тупиковому пути пошло развитие творческого труда в авторитарных странах вне зависимости от их текущей политической - капиталистической или социалистической - ориентации. (Читателю предстоит простить автора за предоставленное тем право самостоятельно доказать азбучную истину о том, что политический авторитаризм является естественным следствием слаборазвитости, в первую очередь экономической).
И по-настоящему развитыми смогли стать только те страны, которые избежали этой ловушки, которые решили проблему интеграции свободного труда в несвободное общество. Они не изолировали этот труд в безопасных для системы управления и потому бесполезных для общества анклавах, но превратили его в мотор постепенного не только технологического и экономического, но и социального преобразования. (Разнообразные технопарки - от Силиконовой долины в США до Киберсити в Малайзии - не являются «закрытыми» и изолированными от общества; именно в этом и заключается основная причина их эффективности).
Непосредственным механизмом решения этой проблемы стало ускоренное развитие науки об управлении, которая расцвела именно как инструмент нахождения способа гармоничного объединения свободных людей творческого и несвободных - остальных видов труда в единые устойчивые, эффективные и способные к саморазвитию коллективы.
Такое объединение соответствовало требованиям длительного, в большинстве стран продолжающегося и сегодня периода мучительной адаптации социальной структуры общества к внезапному возникновению в его недрах множества творческих, потенциально свободных людей, объединяющихся в столь же чуждые традиционному общественному устройству творческие организации.
С этой точки зрения наука об управлении, несмотря на свой узкоприкладной и коммерческий внешний вид, явилась, таким образом, реальным примером и инструментом социальной инженерии, уже наблюдаемая общественная эффективность которой вполне сопоставима с ожидаемой эффективностью инженерии генной.
Наука об управлении - отнюдь не только «менеджмент». Одна из ветвей этой науки, уже при рождении получившая название кибернетики, создала для решения своих задач, резко усложнившихся по сравнению с обычными, принципиально новый, первоначально исключительно вычислительный механизм - компьютер.
Он и его последующее порождение - система глобальных коммуникаций - стали инструментом, качественно повысившим эффективность творческого труда, единственным инструментом, хотя бы приближающимся к его потенциальной мощи (даже если пытаться оценивать эту потенциальную мощь наиболее примитивным образом - по количеству нейронов человеческого мозга).
Влияние компьютера и системы глобальных коммуникаций как орудия труда нельзя ограничивать лишь резким ускорением совершения рутинных операций. Простейший пример такого ускорения заключается в организации одновременной работы трех групп специалистов, расположенных на равноудаленных точках земной поверхности. Когда одна завершает свой рабочий день, она направляет результаты своей работы по электронной почте другой группе, у которой рабочий день только начинается, и так далее. В результате решение задач идет круглые сутки, а скорость такого решения (не путать с производительностью труда и капитала или эффективностью производства!) повышается втрое.
Сегодня стало уже самоочевидным то, что компьютер и связанные с ним глобальные коммуникации качественно расширили возможности человека по накоплению и использованию информации, разрушив разнообразные барьеры на пути обмена знаниями.
Однако главное заключается отнюдь не в этом. Принципиальное значение компьютера как такового (без учета созданных с его помощью и на его основе информационных технологий) для ускорения развития человечества состоит прежде всего в качественном упрощении всех формально-логических, аналитических процессов. Всю часть процесса мышления, связанную с применением в принципе алгоритмизируемой формальной логики, под неумолимым давлением коммерческой конкуренции все в большей степени берет на себя компьютер, вычислительные возможности которого качественно превышают человеческие. Логика постепенно становится при этом второстепенным и механическим инструментом, который, по всей вероятности, ждет участь современной арифметики. (Для использования этой бывшей «царицы наук» в расчетах уже не пользуются никакими правилами, которые, кстати, в определенной своей части являются достаточно сложными, а просто берут стандартный калькулятор, которому стандартным образом надо поставить стандартную же задачу).
Сняв с плеч человека груз формализуемых логических доказательств, компьютер дал ему возможность (к использованию которой действенно принуждает конкуренция) сосредоточиться на свойственной ему творческой, интуитивной сфере, увеличив масштабы творческого труда просто за счет освобождения потенциальных творцов от изнурительных рутинных, механических операций.
Учитывая разницу между мужским, склонным к формальной логике, и женским, склонным к интуиции и озарениям, типам интеллекта, - не следует ли предположить, что развитие компьютерных технологий постепенно вернет нас в некое подобие матриархата? И не предвестием ли этого служит растущее (даже в слабо развитых и не очень демократических обществах) число женщин на руководящих постах, по-прежнему вызывающих остервенение окружающих их мужчин именно особенностями своей логики, в целом - и неуклонно растущем по мере усложнения мира - ряде случаев значительно более эффективной?
Таким образом, научно-техническая революция сделала наиболее важным видом труда не рутинный, но творческий труд. Масштабное применение компьютерных технологий, еще до начала вызванной ими информационной революции, создало предпосылки для изменения самой сути и глубинных механизмов индивидуального сознания. Именно компьютер начал завершаемое информационной революцией изменение соотношения между логическим сознанием, опирающимся на вторую сигнальную систему, и сознанием эвристическим, творческим, опирающимся на непосредственно чувственное восприятие (в том числе и вербальных сигналов).
Человеческое мышление все больше вытесняется сейчас и будет вытесняться в дальнейшем в принципиально неформализуемую и потому недоступную современным логическим устройствам, включая компьютеры, сферу творчества. Основным инструментом последнего являются, насколько можно понять, интуитивные озарения, которые можно рассматривать как некоторый вид непосредственного и не осознаваемого восприятия мира - если и не «сверх-», то во всяком случае «вне-» традиционного чувственного.
Строго говоря, существует всего две базовых гипотезы, объясняющих природу творчества, в которое человек неуклонно выталкивается неумолимым давлением инициируемого им же самим технического прогресса.
Согласно первой, человеческий мозг, воспринимая информацию при помощи пяти органов чувств, перерабатывает ее не только в сознательном режиме, используя в качестве основного инструмента опирающуюся на вторую сигнальную систему логику, но и бессознательно, внелогически. При этом он опирается не на достаточно искусственную систему слов, являющуюся инструментом логики и результатом многоуровневого абстрагирования, то есть упрощения (в этом отношении, действительно, «понять - значит упростить»), но на качественно более сложную и потому более эффективную систему целостных образов, непосредственно воспринимаемых и обрабатываемых подсознанием.
Ее неизмеримо большая по сравнению с традиционной вербально-логической системой эффективность вызвана качественно большей сложностью: меньшим уровнем абстрагирования и, соответственно, меньшим объемом отбрасываемой, исключаемой из рассмотрения информации. Грубо говоря, эвристическое, образное мышление представляет собой работу с несравнимо более сложными, более разнообразными и потому более полно отражающими реальность моделями, чем традиционное логическое мышление. Естественно, такое мышление требует качественно большей «мощности» мозга по сравнению с традиционным для нас мышлением преимущественно при помощи формализованных, упрощенных логических конструкций - слов.
Таким образом, создание компьютера, объективно вытесняющее человеческое сознание в сферу интуитивного творчества, принуждает это сознание к ускоренному эволюционированию, ускоренному повышению эффективности при попадании в новые, менее комфортные для него условия деятельности. В этом отношении компьютерные технологии выступают таким же убедительным и необоримым, хотя и неизмеримо более гуманным, стимулом качественного ускорения эволюции, каким несколько раньше стал ледниковый период. Он также вынудил тогдашнего человека и все человечество мобилизовать имеющиеся резервы и, кардинально повысив технический уровень изготовляемых и используемых орудий труда, увеличить эффективность своей деятельности в целом.
Собственно говоря, вторая гипотеза, излагаемая ниже, не противоречит, а лишь дополняет первую, раскрывая механизм интуитивного, бессознательного мышления, пока еще только подпрыгивающего над костылями формальной логики. Более того: тем самым она претендует на описание и направления будущей эволюции человеческого сознания, и механизма качественного повышения его эффективности, которое требуется переходом от формально-логического к творческому, эвристическому мышлению.
Эта гипотеза не обольщается весьма сомнительными механистическими утверждениями о том, что человек использует потенциал своего мозга только на 4% и при необходимости легко может увеличить его. В самом деле: маловероятно, что остальные 96% мозговых клеток представляют собой некоторый аналог не используемого человеческим организмом аппендикса. Забавным интеллектуальным экспериментом, подтверждающим низкую вероятность этой гипотезы, представляется сопоставление последствий удаления, вероятно, не используемого человеком аппендикса с последствиями удаления 96% также якобы «не используемых» им клеток головного мозга.
Скорее всего, они (или, по крайней мере, их основная часть) в той или иной мере играют свою роль - просто мы еще не умеем определять ее, а современные методы измерения остаются недостаточными для того, чтобы регистрировать их деятельность и оценить их значение.
Гипотеза исходит из предположения о высокой устойчивости однажды возникшей информации, которая по крайней мере частично сохраняется, образуя в принципе поддающееся восприятию так называемое «информационное поле» (подробней см. параграф …).
Процессы творчества представляют собой не только создание индивидуальным мозгом принципиально новой информации на основе переработки уже имеющейся у него информации, но и своеобразное «подключение» его к этому «информационному полю», осуществляемое внелогическим путем и, собственно говоря, и представляющее собой «творческое озарение». Это качественно повышает возможности индивидуального сознания с точки зрения как непредставимого нам увеличения объема доступной информации, так и принципиального роста скорости ее обработки. (Весьма вероятно, что и при создании новой информации, и при «подключении» к информационному полю ключевую роль играет такое специфическое свойство человеческой психики, как эмоциональность).
«Информационное поле» выступает, таким образом, в роли своеобразного прообраза «сетевого» или «распределенного» компьютера, память которого и важнейшая часть инструментов ее обработки находятся в аналоге Всемирной сети (протяженной не только в пространстве, но и, возможно, во времени). Пользователь же располагает в основном инструментами доступа к ней и в исключительные моменты своей жизни, - как правило, на неосознанном уровне, - обретает возможность пользования этими инструментами.
Если данная гипотеза принципиально верна, естественная эволюция индивидуального сознания в условиях технического прогресса ведет его при помощи развития компьютерных и информационных технологий к формированию сознания коллективного, надиндивидуального (см. параграф 1.4.), которое даже без учета компьютерных сетей постепенно объединит в единый интеллектуальный контур (так как физические организмы будут разными) если не все человечество, то по крайней мере его наиболее творческую и при этом «информатизированную» часть.
Некоторые проявления движения к формированию такого коллективного сознания заметны уже достаточно длительное время. Оно возникает не только и пока еще не столько за счет своеобразного «подключения» работников творческого труда к всеобщему «информационному полю» (что изначально обеспечит такому сознанию глобальный, всеохватывающий характер, но является принципиально не заметным и не доказуемым для внешнего наблюдателя). Пока формирование коллективного сознания ощущается на значительно более низко организованном и технологически примитивном уровне, в принципе не требующего появления современных технологий, - на уровне отдельных организаций, представляющих собой бюрократические организмы, объединяющие и отчасти перерабатывающие отдельные индивидуальные сознания. Вероятно, этот процесс, хотя и с отставанием, идет также на уровне обществ.
* * *
Таким образом, информационные технологии качественно повысили роль творчества. Но их роль была двояка: повысив значение творчества, они тем самым предельно затруднили, как это было показано выше (см. параграф 2.2.) использование традиционных, логических инструментов познания. Таким образом, информационная революция не просто дала человеку новые, творческие инструменты. Она поступила значительно жестче и однозначней: не оставила ему иного выхода, кроме поиска новых инструментов, соответствующих новым требованиям, и толкнула его от традиционного развития логического мышления к развитию мышления эвристического.
Логично предположить, что изменение характера мышления должно вести к соответствующему изменению форм его организации. Потребностям рутинного труда, игравшего ключевую роль на протяжении всей прошлой истории человечества, соответствовало достаточно простое, алгоритмизируемое логическое мышление, которое за счет высокой степени абстрагирования вполне соответствовало возможностям индивидуального сознания.
Однако творческий труд требует более сложного творческого, эвристического мышления, оперирующего целостными образами, а не упрощенными логическими конструкциями, какими являются слова. Тем самым он предъявляет качественно более высокие требования к «мощности» сознания, которые, насколько можно предположить, превосходят возможности большинства индивидуальных сознаний. Это ведет к формированию надличностного, коллективного сознания, которое в соответствии с исторической традицией можно было бы назвать «сознанием нового типа».