3. НЕСОВРЕМЕННЫЙ ФИЛОСОФ

Здесь мы видим результаты того учения, с недавних пор проповедуемого на всех

перекрестках, что государство есть высшая цель человечества и что у человека не может

быть более высокой обязанности, чем служить государству, - учения, в котором я

усматриваю возврат не к язычеству, а к глупости. Может быть человек, который видит в

государственной службе свой высший долг, действительно не знает никаких более

высоких обязанностей, но из этого не следует, чтобы не существовало еще иных людей и

обязанностей; и одна из этих обязанностей, которую я по крайней мере считаю более

высокой, чем государственная служба, состоит в том, чтобы разрушать глупость во всех

ее видах, и в том числе, стало быть, и эту глупость. Вот почему меня интересует здесь тот

род людей, телеологои которых несколько выходит за пределы государственного блага, -

именно философы, да и то лишь в их отношении к миру, который в свою очередь

довольно независим от государственного блага, - к культуре. Среди многих колец,

которые, продетые одно в другое, образуют общественное бытие людей, есть золотые и

есть томпаковые.

Как же смотрит философ в наше время на культуру? Конечно, совсем иначе, чем те

довольные своим государством профессора философии, о которых мы только что

говорили. Он почти воспринимает симптомы полного истребления и искоренения

культуры, когда думает о всеобщей спешке и возрастающей быстроте падения. О

прекращении всякой созерцательности и простоты. Воды религии отливают и оставляют

за собой болото или топи; народы снова разделяются, враждуют между собой и хотят

растерзать друг друга. Науки, культивируемые без всякой меры в слепом laisser faire*,

раздробляют и подмывают всякую твердую веру; образованные классы и государства

захвачены потоком грандиозного и презренного денежного хозяйства. Никогда мир не

был в такой степени миром, никогда он не был беднее любовью и благостью. Ученые

круги не являются уже маяками или убежищами среди всей этой суеты обмирщения; они

сами с каждым днем становятся все беспокойнее, все более безмысленными и

бессердечными. Все, включая и современное искусство и науку, служит грядущему

варварству. Культурный человек выродился в величайшего врага культуры, ибо он

облыжно отрицает общую болезнь и препятствует врачам. Они ожесточаются, эти

обессиленные бедные плуты, когда говорят об их слабости и противодействуют их

вредному духу лжи. Им очень хотелось бы заставить нас поверить, что они побили

рекорд в состязании всех веков, и они держатся с искусственной веселостью.(…)

Но если бы было односторонним отмечать лишь бледность линий и туманность

красок в картине современной жизни, то, во всяком случае, обратная сторона ничем не

отраднее, а лишь еще более тревожна. Конечно, существуют силы, и даже огромные

силы, но это – силы дикие, первобытные и совершенно немилосердные. На них смотришь

с трепетным ожиданием, как на котел волшебной кухни: каждое мгновение что-то может

дрогнуть и блеснуть в нем, возвещая ужасные явления. Уже целое столетие мы

подготовлены к капитальным потрясениям; и если с недавних пор пытаются этому

глубочайшему современному влечению к разрушениям и взрывам противопоставить

обустраивающую силу так называемого национального государства, то ведь и последнее

еще долго будет служить лишь к увеличению всеобщей непрочности и угрожаемости. И

нас не введет в заблуждение, что отдельные люди живут так, как будто бы они ничего не

знали о всех этих тревогах: их беспокойство показывает, что они их хорошо знают; они

заняты собой с такой торопливостью и исключительностью, с какой еще никогда люди не

думали о себе; они строят и взращивают для текущего дня, и погоня за счастьем никогда

не бывает горячее, чем когда оно должно быть захвачено между сегодняшним и

завтрашним днем, ибо послезавтра, быть может, пора для охоты вообще придет к концу.

Мы живем в эпоху атомов и атомистического хаоса.

«Несвоевременные размышления»,Шопенгауэр как воспитатель, 4.Пер. С.Л. Франка*

Здесь мы видим результаты того учения, с недавних пор проповедуемого на всех

перекрестках, что государство есть высшая цель человечества и что у человека не может

быть более высокой обязанности, чем служить государству, - учения, в котором я

усматриваю возврат не к язычеству, а к глупости. Может быть человек, который видит в

государственной службе свой высший долг, действительно не знает никаких более

высоких обязанностей, но из этого не следует, чтобы не существовало еще иных людей и

обязанностей; и одна из этих обязанностей, которую я по крайней мере считаю более

высокой, чем государственная служба, состоит в том, чтобы разрушать глупость во всех

ее видах, и в том числе, стало быть, и эту глупость. Вот почему меня интересует здесь тот

род людей, телеологои которых несколько выходит за пределы государственного блага, -

именно философы, да и то лишь в их отношении к миру, который в свою очередь

довольно независим от государственного блага, - к культуре. Среди многих колец,

которые, продетые одно в другое, образуют общественное бытие людей, есть золотые и

есть томпаковые.

Как же смотрит философ в наше время на культуру? Конечно, совсем иначе, чем те

довольные своим государством профессора философии, о которых мы только что

говорили. Он почти воспринимает симптомы полного истребления и искоренения

культуры, когда думает о всеобщей спешке и возрастающей быстроте падения. О

прекращении всякой созерцательности и простоты. Воды религии отливают и оставляют

за собой болото или топи; народы снова разделяются, враждуют между собой и хотят

растерзать друг друга. Науки, культивируемые без всякой меры в слепом laisser faire*,

раздробляют и подмывают всякую твердую веру; образованные классы и государства

захвачены потоком грандиозного и презренного денежного хозяйства. Никогда мир не

был в такой степени миром, никогда он не был беднее любовью и благостью. Ученые

круги не являются уже маяками или убежищами среди всей этой суеты обмирщения; они

сами с каждым днем становятся все беспокойнее, все более безмысленными и

бессердечными. Все, включая и современное искусство и науку, служит грядущему

варварству. Культурный человек выродился в величайшего врага культуры, ибо он

облыжно отрицает общую болезнь и препятствует врачам. Они ожесточаются, эти

обессиленные бедные плуты, когда говорят об их слабости и противодействуют их

вредному духу лжи. Им очень хотелось бы заставить нас поверить, что они побили

рекорд в состязании всех веков, и они держатся с искусственной веселостью.(…)

Но если бы было односторонним отмечать лишь бледность линий и туманность

красок в картине современной жизни, то, во всяком случае, обратная сторона ничем не

отраднее, а лишь еще более тревожна. Конечно, существуют силы, и даже огромные

силы, но это – силы дикие, первобытные и совершенно немилосердные. На них смотришь

с трепетным ожиданием, как на котел волшебной кухни: каждое мгновение что-то может

дрогнуть и блеснуть в нем, возвещая ужасные явления. Уже целое столетие мы

подготовлены к капитальным потрясениям; и если с недавних пор пытаются этому

глубочайшему современному влечению к разрушениям и взрывам противопоставить

обустраивающую силу так называемого национального государства, то ведь и последнее

еще долго будет служить лишь к увеличению всеобщей непрочности и угрожаемости. И

нас не введет в заблуждение, что отдельные люди живут так, как будто бы они ничего не

знали о всех этих тревогах: их беспокойство показывает, что они их хорошо знают; они

заняты собой с такой торопливостью и исключительностью, с какой еще никогда люди не

думали о себе; они строят и взращивают для текущего дня, и погоня за счастьем никогда

не бывает горячее, чем когда оно должно быть захвачено между сегодняшним и

завтрашним днем, ибо послезавтра, быть может, пора для охоты вообще придет к концу.

Мы живем в эпоху атомов и атомистического хаоса.

«Несвоевременные размышления»,Шопенгауэр как воспитатель, 4.Пер. С.Л. Франка*