12. ЗА МНОГООБРАЗИЕ

Философы имеют обыкновение говорить о воле как об известнейшей в мире вещи;

Шопенгауэр же объявил, что одна-де воля Доподлинно известна нам, известна вполне, без

всякого умаления и примеси. Но мне постоянно кажется, что и Шопенгауэр сделал в этом

случае лишь то, что обыкновенно делают философы: принял народный предрассудок и

еще усилил его. Мне кажется, что хотение есть прежде всего нечто сложное, нечто име-

ющее единство только в качестве слова — и как раз в выражении его одним словом

сказывается народный предрассудок, господствующий над всегда лишь незначительной

осмотрительностью философов. Итак, будем же осмотрительнее, перестанем быть

"философами" — скажем так: в каждом хотении есть, во-первых, множество чувств, имен-

но: чувство состояния, от которого мы стремимся избавиться, чувство состояния,

которого мы стремимся достигнуть, чувство самих этих стремлений, затем еще

сопутствующее мускульное чувство, возникающее, раз мы "хотим", благодаря не-

которого рода привычке и без приведения в движение наших "рук и ног". Во-вторых,

подобно тому как ощущения — и именно разнородные ощущения — нужно признать

за ингредиент воли, так же обстоит дело и с мышлением: в каждом волевом акте есть

командующая мысль; однако нечего и думать, что можно отделить эту мысль от

"хотения" и что будто тогда останется еще воля! В-третьих, воля есть не только

комплекс ощущения и мышления, но прежде всего еще и аффект — и к тому же

аффект команды. То, что называется "свободой воли", есть в сущности превосходящий

аффект по отношению к тому, который должен подчиниться: "я свободен, "он" должен

повиноваться" , — это сознание кроется в каждой воле так же, как и то напряжение

внимания, тот прямой взгляд, фиксирующий исключительно одно, та безусловная

оценка положения "теперь нужно это и ничто другое", та внутренняя уверенность,

что повиновение будет достигнуто, и все, что еще относится к состоянию

повелевающего. Человек, который хочет, — приказывает чему-то в себе, что

повинуется или о чем он думает, что оно повинуется. Но обратим теперь внимание на

самую удивительную сторону воли, этой столь многообразной вещи, для которой у

народа есть только одно слово: поскольку в данном случае мы являемся одновременно

приказывающими и повинующимися и, как повинующимся, нам знакомы чувства

принуждения, напора, давления, сопротивления, побуждения, возникающие

обыкновенно вслед за актом воли; поскольку, с другой стороны, мы привыкли не

обращать внимания на эту двойственность, обманчиво отвлекаться от нее при помощи

синтетического понятия Я, — к хотению само собой пристегивается еще целая цепь

ошибочных заключений и, следовательно, ложных оценок самой воли, — таким образом,

что хотящий совершенно искренне верит, будто хотения достаточно для действия. Так

как в огромном большинстве случаев хотение проявляется там, где можно ожидать и

воздействия повеления, стало быть, повиновения, стало быть, действия, то видимая

сторона дела, будто тут существует необходимость действия, претворилась в чувство;

словом, хотящий полагает с достаточной степенью уверенности, что воля и действие

каким-то образом составляют одно, — он приписывает самой воле еще и успех, ис-

полнение хотения и наслаждается при этом приростом того чувства мощи, которое

несет с собою всяческий успех. "Свобода воли" — вот слово для этого многообразного

состояния удовольствия хотящего, который повелевает и в то же время сливается в

одно существо с исполнителем, — который в качестве такового наслаждается

совместно с ним торжеством над препятствиями, но втайне думает, будто в сущности

это сама его воля побеждает препятствия. Таким образом, хотящий присоединяет к

чувству удовольствия повелевающего еще чувства удовольствия исполняющих, успеш-

но действующих орудий, служебных "под-воль" или под-душ, — ведь наше тело есть

только общественный строй многих душ. L'effet c'est moi*: тут случается то же, что в

каждой благоустроенной и счастливой общине, где правящий класс отождествляет себя

с общественными успехами. При всяком хотении дело идет непременно о повелевании и

повиновении, как сказано, на почве общественного строя многих "душ", отчего фило-

соф должен бы считать себя вправе рассматривать хотение само по себе уже под углом

зрения морали, причем под моралью подразумевается именно учение об отношениях

власти, при которых возникает феномен "жизнь".

"По ту сторону добра и зла", I, 19. Пер. Н. Полилова

Философы имеют обыкновение говорить о воле как об известнейшей в мире вещи;

Шопенгауэр же объявил, что одна-де воля Доподлинно известна нам, известна вполне, без

всякого умаления и примеси. Но мне постоянно кажется, что и Шопенгауэр сделал в этом

случае лишь то, что обыкновенно делают философы: принял народный предрассудок и

еще усилил его. Мне кажется, что хотение есть прежде всего нечто сложное, нечто име-

ющее единство только в качестве слова — и как раз в выражении его одним словом

сказывается народный предрассудок, господствующий над всегда лишь незначительной

осмотрительностью философов. Итак, будем же осмотрительнее, перестанем быть

"философами" — скажем так: в каждом хотении есть, во-первых, множество чувств, имен-

но: чувство состояния, от которого мы стремимся избавиться, чувство состояния,

которого мы стремимся достигнуть, чувство самих этих стремлений, затем еще

сопутствующее мускульное чувство, возникающее, раз мы "хотим", благодаря не-

которого рода привычке и без приведения в движение наших "рук и ног". Во-вторых,

подобно тому как ощущения — и именно разнородные ощущения — нужно признать

за ингредиент воли, так же обстоит дело и с мышлением: в каждом волевом акте есть

командующая мысль; однако нечего и думать, что можно отделить эту мысль от

"хотения" и что будто тогда останется еще воля! В-третьих, воля есть не только

комплекс ощущения и мышления, но прежде всего еще и аффект — и к тому же

аффект команды. То, что называется "свободой воли", есть в сущности превосходящий

аффект по отношению к тому, который должен подчиниться: "я свободен, "он" должен

повиноваться" , — это сознание кроется в каждой воле так же, как и то напряжение

внимания, тот прямой взгляд, фиксирующий исключительно одно, та безусловная

оценка положения "теперь нужно это и ничто другое", та внутренняя уверенность,

что повиновение будет достигнуто, и все, что еще относится к состоянию

повелевающего. Человек, который хочет, — приказывает чему-то в себе, что

повинуется или о чем он думает, что оно повинуется. Но обратим теперь внимание на

самую удивительную сторону воли, этой столь многообразной вещи, для которой у

народа есть только одно слово: поскольку в данном случае мы являемся одновременно

приказывающими и повинующимися и, как повинующимся, нам знакомы чувства

принуждения, напора, давления, сопротивления, побуждения, возникающие

обыкновенно вслед за актом воли; поскольку, с другой стороны, мы привыкли не

обращать внимания на эту двойственность, обманчиво отвлекаться от нее при помощи

синтетического понятия Я, — к хотению само собой пристегивается еще целая цепь

ошибочных заключений и, следовательно, ложных оценок самой воли, — таким образом,

что хотящий совершенно искренне верит, будто хотения достаточно для действия. Так

как в огромном большинстве случаев хотение проявляется там, где можно ожидать и

воздействия повеления, стало быть, повиновения, стало быть, действия, то видимая

сторона дела, будто тут существует необходимость действия, претворилась в чувство;

словом, хотящий полагает с достаточной степенью уверенности, что воля и действие

каким-то образом составляют одно, — он приписывает самой воле еще и успех, ис-

полнение хотения и наслаждается при этом приростом того чувства мощи, которое

несет с собою всяческий успех. "Свобода воли" — вот слово для этого многообразного

состояния удовольствия хотящего, который повелевает и в то же время сливается в

одно существо с исполнителем, — который в качестве такового наслаждается

совместно с ним торжеством над препятствиями, но втайне думает, будто в сущности

это сама его воля побеждает препятствия. Таким образом, хотящий присоединяет к

чувству удовольствия повелевающего еще чувства удовольствия исполняющих, успеш-

но действующих орудий, служебных "под-воль" или под-душ, — ведь наше тело есть

только общественный строй многих душ. L'effet c'est moi*: тут случается то же, что в

каждой благоустроенной и счастливой общине, где правящий класс отождествляет себя

с общественными успехами. При всяком хотении дело идет непременно о повелевании и

повиновении, как сказано, на почве общественного строя многих "душ", отчего фило-

соф должен бы считать себя вправе рассматривать хотение само по себе уже под углом

зрения морали, причем под моралью подразумевается именно учение об отношениях

власти, при которых возникает феномен "жизнь".

"По ту сторону добра и зла", I, 19. Пер. Н. Полилова