3. Расплывчатая Красота неопределимого

[310] Употребление выражения «je ne sais quoi» («сам не знаю что», фр.) в связи с Красотой, не выразимой словами, и особенно в связи с соответствующим состоянием души зрителя само по себе не было находкой Руссо. Неоригинально сочетание слов, встречающееся еще у Монтеня и потом у отца Буура, клеймившего в Разговорах Ариста и Эжена (1671) захватившую итальянских поэтов моду напускать на все таинственность с их пресловутым «поп so die» («сам не знаю что», ит.); неоригинально его употребление, встречающееся в Красоте женщин Аньоло Фиренцуолы, а главное — у Тассо, где «пол so che» стало уже означать не Красоту как изящество (grazia), но эмоциональную [312] реакцию зрителя. Именно в этом значении Руссо перенимает «non so che», романтизируя Тассо.

Но главное, Руссо вводит эту расплывчатость выражения в контекст массированной атаки на вычурную придворную Красоту поборников классичности, причем ведет борьбу куда более радикальными средствами, чем его современники просветители и неоклассицисты. Если современный человек — это результат не эволюции, но вырождения первозданной чистоты, значит, с цивилизацией следует воевать новым оружием, взятым не из арсенала разума (поскольку сам он — продукт того же вырождения): новый арсенал — это чувство, природа непосредственность. Взору романтиков, долго находившихся под сильным влиянием Руссо, открывается горизонт, над которым осторожно приподнял завесу Кант, критикуя Возвышенное. Сама природа по сравнению с мастерски упорядоченной историей выглядит смутной, бесформенной, таинственной: ее невозможно облечь в четкие и ясные формы, она ошеломляет зрителя грандиозными и величественными видениями. Поэтому не надо описывать Красоту природы, ее надо прочувствовать, интуитивно ощутить изнутри. А поскольку ночная меланхолия — чувство, лучше всего выражающее это погружение и созерцание себя в природе, романтик — человек, гуляющий по ночам, беспокойно блуждающий при лунном свете.

[310] Употребление выражения «je ne sais quoi» («сам не знаю что», фр.) в связи с Красотой, не выразимой словами, и особенно в связи с соответствующим состоянием души зрителя само по себе не было находкой Руссо. Неоригинально сочетание слов, встречающееся еще у Монтеня и потом у отца Буура, клеймившего в Разговорах Ариста и Эжена (1671) захватившую итальянских поэтов моду напускать на все таинственность с их пресловутым «поп so die» («сам не знаю что», ит.); неоригинально его употребление, встречающееся в Красоте женщин Аньоло Фиренцуолы, а главное — у Тассо, где «пол so che» стало уже означать не Красоту как изящество (grazia), но эмоциональную [312] реакцию зрителя. Именно в этом значении Руссо перенимает «non so che», романтизируя Тассо.

Но главное, Руссо вводит эту расплывчатость выражения в контекст массированной атаки на вычурную придворную Красоту поборников классичности, причем ведет борьбу куда более радикальными средствами, чем его современники просветители и неоклассицисты. Если современный человек — это результат не эволюции, но вырождения первозданной чистоты, значит, с цивилизацией следует воевать новым оружием, взятым не из арсенала разума (поскольку сам он — продукт того же вырождения): новый арсенал — это чувство, природа непосредственность. Взору романтиков, долго находившихся под сильным влиянием Руссо, открывается горизонт, над которым осторожно приподнял завесу Кант, критикуя Возвышенное. Сама природа по сравнению с мастерски упорядоченной историей выглядит смутной, бесформенной, таинственной: ее невозможно облечь в четкие и ясные формы, она ошеломляет зрителя грандиозными и величественными видениями. Поэтому не надо описывать Красоту природы, ее надо прочувствовать, интуитивно ощутить изнутри. А поскольку ночная меланхолия — чувство, лучше всего выражающее это погружение и созерцание себя в природе, романтик — человек, гуляющий по ночам, беспокойно блуждающий при лунном свете.