2. Средневековые машины

[385] Греки эпохи эллинизма рассказывали о чудесных машинах: первый трактат об этом — Пневматика (Spiritalia) Герона Александрийского (I в. н. э.), хотя вполне вероятно, что Герон описывает некоторые изобретения, сделанные несколькими веками раньше Ктесибием. Кое-какие из приведенных в трактате механизмов предвосхитили открытия, сделанные почти две тысячи лет спустя (например, наполненная водой подогреваемая сфера, которая вращается, выпуская в противоположных направлениях струи пара через две специальные трубки). Однако Герон воспринимает эти изобретения как занятные игры или как ухищрения для того, чтобы создать иллюзию чуда в храме, и уж, конечно, не как произведения искусства. Такое отношение остается почти без изменений (разве что римская культура уделяет больше внимания проблемам строительства, вспомним Витрувия) вплоть до Средних веков, когда Гуго Сен-Викторский пишет в Дидаскаликоне, [387] что слово «mechanicus» произошло от глагола «moechari» (прелюбодействовать) или существительного «moechus» (прелюбодеяние). Если греческая культура не оставила нам изображений машин, то в средневековом искусстве запечатлены строительные приспособления — но только для того, чтобы сохранить память о каком-то свершении, например строительстве собора, который считался прекрасным сам по себе, независимо от тех средств, что применялись при его постройке. Между тем в XI-XIII вв. в Европе труд значительно упростился благодаря применению хомута и распространению ветряных мельниц, а для развития транспорта решающее значение имело изобретение стремени и подвижного руля на корме, не говоря уж об очках.

Эти реалии запечатлевались в изобразительном искусстве, но как антураж, а не как предметы, достойные конкретного рассмотрения. Разумеется, просвещенные умы вроде Роджера Бэкона мечтали о машинах, способных преобразить жизнь человека (Epistola desecre-tis operibus artis et naturae — Послание о тайнах созданий искусств и природы), но Бэкон вовсе не думал, что такие машины могут быть красивыми.

В корпорациях мастеров-каменщиков применялись машины и существовали изображения машин (известна Книга о портретах Виллара де Синекура, где фигурируют механические приспособления для вечного двигателя и даже проект летающего орла) — но все это рисунки ремесленника, объясняющего, как построить машину, а не художника, намеревающегося воспроизвести Красоту. В Средние века речь часто заходит о механических львах и птицах, о «роботах», которых Гарун аль Рашид послал Карлу Великому, или о тех, что видел при византийском дворе Лиутпранд из Кремоны. Последний пишет о них как о потрясающих диковинах, но поражает его прежде всего внешний вид «роботов», их реалистичность, а вовсе не скрытый механизм, приводящий их в действие.

[385] Греки эпохи эллинизма рассказывали о чудесных машинах: первый трактат об этом — Пневматика (Spiritalia) Герона Александрийского (I в. н. э.), хотя вполне вероятно, что Герон описывает некоторые изобретения, сделанные несколькими веками раньше Ктесибием. Кое-какие из приведенных в трактате механизмов предвосхитили открытия, сделанные почти две тысячи лет спустя (например, наполненная водой подогреваемая сфера, которая вращается, выпуская в противоположных направлениях струи пара через две специальные трубки). Однако Герон воспринимает эти изобретения как занятные игры или как ухищрения для того, чтобы создать иллюзию чуда в храме, и уж, конечно, не как произведения искусства. Такое отношение остается почти без изменений (разве что римская культура уделяет больше внимания проблемам строительства, вспомним Витрувия) вплоть до Средних веков, когда Гуго Сен-Викторский пишет в Дидаскаликоне, [387] что слово «mechanicus» произошло от глагола «moechari» (прелюбодействовать) или существительного «moechus» (прелюбодеяние). Если греческая культура не оставила нам изображений машин, то в средневековом искусстве запечатлены строительные приспособления — но только для того, чтобы сохранить память о каком-то свершении, например строительстве собора, который считался прекрасным сам по себе, независимо от тех средств, что применялись при его постройке. Между тем в XI-XIII вв. в Европе труд значительно упростился благодаря применению хомута и распространению ветряных мельниц, а для развития транспорта решающее значение имело изобретение стремени и подвижного руля на корме, не говоря уж об очках.

Эти реалии запечатлевались в изобразительном искусстве, но как антураж, а не как предметы, достойные конкретного рассмотрения. Разумеется, просвещенные умы вроде Роджера Бэкона мечтали о машинах, способных преобразить жизнь человека (Epistola desecre-tis operibus artis et naturae — Послание о тайнах созданий искусств и природы), но Бэкон вовсе не думал, что такие машины могут быть красивыми.

В корпорациях мастеров-каменщиков применялись машины и существовали изображения машин (известна Книга о портретах Виллара де Синекура, где фигурируют механические приспособления для вечного двигателя и даже проект летающего орла) — но все это рисунки ремесленника, объясняющего, как построить машину, а не художника, намеревающегося воспроизвести Красоту. В Средние века речь часто заходит о механических львах и птицах, о «роботах», которых Гарун аль Рашид послал Карлу Великому, или о тех, что видел при византийском дворе Лиутпранд из Кремоны. Последний пишет о них как о потрясающих диковинах, но поражает его прежде всего внешний вид «роботов», их реалистичность, а вовсе не скрытый механизм, приводящий их в действие.