3. От Кватроченто к эпохе барокко

[388] Впервые идея символического значения механического чуда, возможно, возникла в XV в. у Марсилио Фичино, и конечно же, нельзя не признать, что Леонардо, рисуя свои механизмы, вкладывал в эти рисунки не меньше любви и вкуса, чем в изображения человеческих лиц и тел или элементов растительного мира. Машина Леонардо охотно демонстрирует свои сочленения, словно перед нами живое существо. Но Леонардо не первым показал внутреннее устройство машин. Его почти на век опередил Джованни Фонтана. Он изобретал часы, приводимые в действие водой, ветром, огнем и землей, которая под собственной тяжестью просыпалась через клепсидру; он придумал подвижную маску дьявола, проекции волшебного фонаря (lanterna magica), фонтаны, воздушные змеи, музыкальные инструменты, ключи, отмычки, военные машины, корабли, «волчьи ямы», подъемные мосты, помпы, мельницы, подвижные лестницы.

Конечно, у Фонтаны уже присутствовало то колебание между техникой и искусством, что будет характерно для «механиков» Возрождения и барокко. Постепенно на наших глазах возрастает значение созидательного труда и все большим уважением пользуется механик, чьей деятельности посвящают роскошно иллюстрированные книги. Теперь машина окончательно ассоциируется с эстетическими эффектами и применяется для создания «театров» — поразительных по красоте сооружений вроде садов с волшебными фонтанами, начиная с садов Франческо I Медичи (1574-1587) и кончая теми, что спроектировал [390] Соломон Каус для Палатинского сада (Hortus Palatinus) в Гейдельберг» Гидравлические приспособления, повторяющие открытия Герона теперь таятся в гротах среди зелени или в башнях и дают о себе знать лишь симфониями водных струй или появлением движущихся фигур И часто художник, рисующий эти чудеса, никак не может решить, стоит раскрыть их механические тайны или же ограничиться изображением видимого эффекта, и подчас избирает компромисс. В ту же эпоху машина начинает цениться сама по себе, в силу замысловатости механизма, который впервые рассматривается как диковина достойная удивления. Эти машины называют «искусными» или «изощренными», а не стоит забывать, что в барочном восприятии изумляющая искусность и изощренная изобретательность становятся критериями Красоты.

Машина как будто начинает жить сама по себе, то есть единственно ради демонстрации своего удивительного внутреннего устройства. Ею восхищаются из-за ее формы, независимо от приносимой ею пользы; отныне у нее много общего с творениями (природы или искусства), традиционно считавшимися прекрасными.

Машина Возрождения и барокко — это торжество зубчатого колеса, зубчатой рейки, шатуна с коленчатым валом, болтов больших и малых. Зубчатая передача вызывает головокружительный восторг, причем не так уж важно, насколько машина продуктивна, главное — восхитительная щедрость с виду недорогих механизмов, делающая возможным производство чего-то нового; подчас у многих из этих машин скромность произведенного эффекта никоим образом не соответ( вует необычайно хитроумным способам его достижения. В фантазиях иезуита Атаназиуса Кирхера в самый разгар барокко поразительна Красота эффекта сливается, наконец, с изощренной Красотой приспо собления, позволяющего его достигнуть. Таковы, например, фигури рующие в Великом искусстве света и тени (Ars magna lucis et umbrae) катоптрические театры (основанные на магии зеркал), в некоторой степени предвосхитившие кое-что из техники кинопроекции.

[388] Впервые идея символического значения механического чуда, возможно, возникла в XV в. у Марсилио Фичино, и конечно же, нельзя не признать, что Леонардо, рисуя свои механизмы, вкладывал в эти рисунки не меньше любви и вкуса, чем в изображения человеческих лиц и тел или элементов растительного мира. Машина Леонардо охотно демонстрирует свои сочленения, словно перед нами живое существо. Но Леонардо не первым показал внутреннее устройство машин. Его почти на век опередил Джованни Фонтана. Он изобретал часы, приводимые в действие водой, ветром, огнем и землей, которая под собственной тяжестью просыпалась через клепсидру; он придумал подвижную маску дьявола, проекции волшебного фонаря (lanterna magica), фонтаны, воздушные змеи, музыкальные инструменты, ключи, отмычки, военные машины, корабли, «волчьи ямы», подъемные мосты, помпы, мельницы, подвижные лестницы.

Конечно, у Фонтаны уже присутствовало то колебание между техникой и искусством, что будет характерно для «механиков» Возрождения и барокко. Постепенно на наших глазах возрастает значение созидательного труда и все большим уважением пользуется механик, чьей деятельности посвящают роскошно иллюстрированные книги. Теперь машина окончательно ассоциируется с эстетическими эффектами и применяется для создания «театров» — поразительных по красоте сооружений вроде садов с волшебными фонтанами, начиная с садов Франческо I Медичи (1574-1587) и кончая теми, что спроектировал [390] Соломон Каус для Палатинского сада (Hortus Palatinus) в Гейдельберг» Гидравлические приспособления, повторяющие открытия Герона теперь таятся в гротах среди зелени или в башнях и дают о себе знать лишь симфониями водных струй или появлением движущихся фигур И часто художник, рисующий эти чудеса, никак не может решить, стоит раскрыть их механические тайны или же ограничиться изображением видимого эффекта, и подчас избирает компромисс. В ту же эпоху машина начинает цениться сама по себе, в силу замысловатости механизма, который впервые рассматривается как диковина достойная удивления. Эти машины называют «искусными» или «изощренными», а не стоит забывать, что в барочном восприятии изумляющая искусность и изощренная изобретательность становятся критериями Красоты.

Машина как будто начинает жить сама по себе, то есть единственно ради демонстрации своего удивительного внутреннего устройства. Ею восхищаются из-за ее формы, независимо от приносимой ею пользы; отныне у нее много общего с творениями (природы или искусства), традиционно считавшимися прекрасными.

Машина Возрождения и барокко — это торжество зубчатого колеса, зубчатой рейки, шатуна с коленчатым валом, болтов больших и малых. Зубчатая передача вызывает головокружительный восторг, причем не так уж важно, насколько машина продуктивна, главное — восхитительная щедрость с виду недорогих механизмов, делающая возможным производство чего-то нового; подчас у многих из этих машин скромность произведенного эффекта никоим образом не соответ( вует необычайно хитроумным способам его достижения. В фантазиях иезуита Атаназиуса Кирхера в самый разгар барокко поразительна Красота эффекта сливается, наконец, с изощренной Красотой приспо собления, позволяющего его достигнуть. Таковы, например, фигури рующие в Великом искусстве света и тени (Ars magna lucis et umbrae) катоптрические театры (основанные на магии зеркал), в некоторой степени предвосхитившие кое-что из техники кинопроекции.