Разрушение

Несмотря на то что эта классическая социология всегда кем-то оспаривалась, она была тем не менее хорошо и прочно принята большинством, как это следует из учебников, использовавшихся в шестидесятые годы, а иногда даже и сегодня. Но сегодня классическая социология находится не только в состоянии кризиса, но и, по-видимому, неотвратимого упадка. Прежде чем искать направления, позволяющие социологии выйти из этого тупика, нужно уточнить те формы, какие приняло разложение классической социологии.

Первые и самые глубокие удары социологии как дисциплине были нанесены развитием теории организаций. Последняя могла показать, что всякая организация, далеко не выражая главного принципа рациональности, представляет только неустойчивый, слабо связанный и постоянно оспариваемый результат общественных отношений различной природы. И это происходит как в обстановке гражданской войны, так и в ходе богатых конфликтами переговорных процессов, причем, это верно для всех, формальных или неформальных, типов организации. Никакая другая теория социологии, кроме этой, не принесла столь решающих результатов в ходе пятидесятых и шестидесятых годов. Главные принципы классической социологии оказались серьезно задеты.

Позже или параллельно появилась еще более радикальная критика классической социологии, часто называемой функционалистской. Развивая до крайностей эволюционистские темы, она утверждала, что общественное поведение действующих лиц не может быть, фактически, объяснено их принадлежностью к системе, а связано скорее с их неустойчивой позицией и стратегией, меняющейся по воле непрерывных и многочисленных влияний. Это было настоящее уничтожение самой идеи общества, которое развивалось в двух различных направлениях. С одной стороны, на стратегическом уровне, который представляет действующих лиц в поиске оптимальных, по [:36] возможности менее дорогих решений. Это элитистская концепция, ибо скоро выясняется, что игроки, находящиеся в наименее благоприятном положении, принуждаются к оборонительной стратегии, тогда как более сильные или более богатые могут рисковать и проявить себя предприимчивыми и склонными к новшествам. С другой стороны, уничтожение идеи общества происходило в форме отождествления действующего лица с потребителем, стремящимся достигнуть на рынках наибольшего удовлетворения при наименьшей цене. Это выражение крайнего индивидуализма, стремящегося казаться совершенно либеральным, но являющегося подозрительным в благоприятствовании всем манипуляциям, к каким могут прибегнуть те, кто влияет на спрос.

В противоположность этим концепциям действующего лица сформировалась концепция системы, в которой отрицается его влияние на правило, на то, что не является даже законом. Уже давно Токвиль показал, как растворение принадлежностей и промежуточных звеньев могло одновременно вести и к социальному атомизму, и к всемогуществу государства. Естественно, таким образом, что кризис функционалистской социологии повлек за собой большое развитие критических и пессимистических анализов общественной организации, которая отныне воспринималась только как система репрессии, принудительной интеграции или исключения. Может показаться странным, что подобные мысли получили распространение в одной из тех редких частей мира, где абсолютистские государства не существуют.

Это явление не объясняется вовсе общими историческими причинами. Оно может быть лучше понято, если обратиться к позиции интеллектуалов, болезненно ощущающих исчезновение принципов, которые ранее объединяли общественный опыт и были основанием его ценностей, а также и ослабление прежних форм борьбы и соответствующих идеологий. Речь идет о течениях мысли, более или менее связанных с марксизмом, которые и привели к развитию вышеуказанной позиции. Но с этой точки зрения, между тем, общество являло собой не столько столкновение общественных классов, сколько пространство, которому присуща своя логика господства, утвердившаяся как под влиянием определенной идеологии, так и репрессивных аппаратов в строгом смысле слова. В этом плане наиболее влиятельными в современных французских общественных науках являются работы Мишеля Фуко, по крайней мере принадлежащие одной из фаз его творчества. В них он смог развить названные [:37] темы с замечательной эрудицией, опираясь на обширные исторические исследования и проявляя редкую строгость мысли.

Между этими двумя противоположными, но взаимодополнительными формами кризиса социологии, — из которых одна представляет действующее лицо вне всякой системы, а другая — систему без действующего лица, — есть третье течение, свидетельствующее также о кризисе классической социологии и на этот раз сводящее объяснение поведений к игре взаимодействий. В социальном пространстве, не организованном более институциональными и интериоризиро-ванными нормами, действующие лица становятся актерами в точном смысле слова. Они играют социальные роли, не имея потребности в них верить, они стоят друг против друга, стремясь несомненно к своим преимуществам, но часто поддерживая также отношения, основанные на недоразумении, уклонении и т. д. Успех этнометодологии и блестящего труда Эрвинга Гоффмана (В особенности Erving Goffman. The Presentation of Self in Everyday Life, New York, Doubleday, 1959. Французский перевод «La mise en scene de la vie quotidienne», Minuit, 1973) хорошо показывает эту атмосферу постфункционалистского разочарования.

Есть три способа устранить идею общества как центральной системы регуляции институтов и поведений: считать, что действующее лицо движимо единственно поиском преимуществ или удовольствий, показывать всемогущество слепого и абсолютного порядка, наблюдать с некоторым цинизмом человеческую комедию. Закат идеи общества имеет глубокие причины. Если правда, что классическая социология возникла из соединения понятий института и эволюции, то очевидно, что нужно отнести ее кризис на счет кризиса этих двух основных понятий.

Кризис эволюционизма слишком очевиден. Общественная мысль европейского XIX века, по крайней мере в основной своей линии, отождествляла себя с современностью, со свойственной ей рационализацией и секуляризацией, то есть с постепенным уничтожением всех принципов, противившихся изменению, общественной дифференциации и автономии институтов. Такой образ современности воплощен прежде всего в идее рынка, взятого не только в экономическом смысле, но и для обозначения почти всех других областей общественной жизни. Экономическая жизнь, в которой сосредоточены в индустриальную эпоху самые главные принципы изменений, является сферой рациональности и свободна от всякого внешнего влияния. В силу этого она оказалась центром либеральной мысли. [:38] Но по мере того как индустриализация достигает новых стран, подобная автономия экономических институтов и рынка оказывается все менее возможной: формы экономического и социального изменения оказываются крепко связанными с политическими процессами, с культурной спецификой. Идея линейной эволюции, состоящей из последовательных этапов, которые должны быть всегда пройдены в одном и том же порядке, уступает, в конечном счете, место концепциям, принимающим возможность различных путей экономической трансформации. Некоторые школы мысли идут вплоть до отрицания самой идеи развития, которая им кажется чересчур перегруженной принципом единства, опасность коего они подчеркивают. Они предпочитают утверждать тотальное различие способов экономической и социальной трансформации.

С другой стороны, идея институциональной системы, располагающейся вокруг некоего центра, также переживает кризис. Трудно, например, сводить право труда к особому случаю предшествовавших ему общих юридических принципов. Все разновидности политических процессов развиваются в многочисленных секторах общества очень мало скоординированным образом. Плюс к этому, страны, которые именно изобрели и развили классическую социологию, утрачивают по большей части их характер национальных государств. Западная Европа, без сомнения, не знала в течение полувека более глубокой трансформации, чем это попятное движение национального государства, бывшего ранее главной рамкой индивидуального и коллективного опыта. Эта идея подтверждается и в случае формирующихся, например, в Латинской Америке национальных государств. Несмотря на некоторую видимость обратного порядка, общественная мысль там имеет, по большей части, функционалистский характер и приписывает центральное значение механизмам национальной и общественной интеграции или, наоборот, маргинализации.

Несмотря на то что эта классическая социология всегда кем-то оспаривалась, она была тем не менее хорошо и прочно принята большинством, как это следует из учебников, использовавшихся в шестидесятые годы, а иногда даже и сегодня. Но сегодня классическая социология находится не только в состоянии кризиса, но и, по-видимому, неотвратимого упадка. Прежде чем искать направления, позволяющие социологии выйти из этого тупика, нужно уточнить те формы, какие приняло разложение классической социологии.

Первые и самые глубокие удары социологии как дисциплине были нанесены развитием теории организаций. Последняя могла показать, что всякая организация, далеко не выражая главного принципа рациональности, представляет только неустойчивый, слабо связанный и постоянно оспариваемый результат общественных отношений различной природы. И это происходит как в обстановке гражданской войны, так и в ходе богатых конфликтами переговорных процессов, причем, это верно для всех, формальных или неформальных, типов организации. Никакая другая теория социологии, кроме этой, не принесла столь решающих результатов в ходе пятидесятых и шестидесятых годов. Главные принципы классической социологии оказались серьезно задеты.

Позже или параллельно появилась еще более радикальная критика классической социологии, часто называемой функционалистской. Развивая до крайностей эволюционистские темы, она утверждала, что общественное поведение действующих лиц не может быть, фактически, объяснено их принадлежностью к системе, а связано скорее с их неустойчивой позицией и стратегией, меняющейся по воле непрерывных и многочисленных влияний. Это было настоящее уничтожение самой идеи общества, которое развивалось в двух различных направлениях. С одной стороны, на стратегическом уровне, который представляет действующих лиц в поиске оптимальных, по [:36] возможности менее дорогих решений. Это элитистская концепция, ибо скоро выясняется, что игроки, находящиеся в наименее благоприятном положении, принуждаются к оборонительной стратегии, тогда как более сильные или более богатые могут рисковать и проявить себя предприимчивыми и склонными к новшествам. С другой стороны, уничтожение идеи общества происходило в форме отождествления действующего лица с потребителем, стремящимся достигнуть на рынках наибольшего удовлетворения при наименьшей цене. Это выражение крайнего индивидуализма, стремящегося казаться совершенно либеральным, но являющегося подозрительным в благоприятствовании всем манипуляциям, к каким могут прибегнуть те, кто влияет на спрос.

В противоположность этим концепциям действующего лица сформировалась концепция системы, в которой отрицается его влияние на правило, на то, что не является даже законом. Уже давно Токвиль показал, как растворение принадлежностей и промежуточных звеньев могло одновременно вести и к социальному атомизму, и к всемогуществу государства. Естественно, таким образом, что кризис функционалистской социологии повлек за собой большое развитие критических и пессимистических анализов общественной организации, которая отныне воспринималась только как система репрессии, принудительной интеграции или исключения. Может показаться странным, что подобные мысли получили распространение в одной из тех редких частей мира, где абсолютистские государства не существуют.

Это явление не объясняется вовсе общими историческими причинами. Оно может быть лучше понято, если обратиться к позиции интеллектуалов, болезненно ощущающих исчезновение принципов, которые ранее объединяли общественный опыт и были основанием его ценностей, а также и ослабление прежних форм борьбы и соответствующих идеологий. Речь идет о течениях мысли, более или менее связанных с марксизмом, которые и привели к развитию вышеуказанной позиции. Но с этой точки зрения, между тем, общество являло собой не столько столкновение общественных классов, сколько пространство, которому присуща своя логика господства, утвердившаяся как под влиянием определенной идеологии, так и репрессивных аппаратов в строгом смысле слова. В этом плане наиболее влиятельными в современных французских общественных науках являются работы Мишеля Фуко, по крайней мере принадлежащие одной из фаз его творчества. В них он смог развить названные [:37] темы с замечательной эрудицией, опираясь на обширные исторические исследования и проявляя редкую строгость мысли.

Между этими двумя противоположными, но взаимодополнительными формами кризиса социологии, — из которых одна представляет действующее лицо вне всякой системы, а другая — систему без действующего лица, — есть третье течение, свидетельствующее также о кризисе классической социологии и на этот раз сводящее объяснение поведений к игре взаимодействий. В социальном пространстве, не организованном более институциональными и интериоризиро-ванными нормами, действующие лица становятся актерами в точном смысле слова. Они играют социальные роли, не имея потребности в них верить, они стоят друг против друга, стремясь несомненно к своим преимуществам, но часто поддерживая также отношения, основанные на недоразумении, уклонении и т. д. Успех этнометодологии и блестящего труда Эрвинга Гоффмана (В особенности Erving Goffman. The Presentation of Self in Everyday Life, New York, Doubleday, 1959. Французский перевод «La mise en scene de la vie quotidienne», Minuit, 1973) хорошо показывает эту атмосферу постфункционалистского разочарования.

Есть три способа устранить идею общества как центральной системы регуляции институтов и поведений: считать, что действующее лицо движимо единственно поиском преимуществ или удовольствий, показывать всемогущество слепого и абсолютного порядка, наблюдать с некоторым цинизмом человеческую комедию. Закат идеи общества имеет глубокие причины. Если правда, что классическая социология возникла из соединения понятий института и эволюции, то очевидно, что нужно отнести ее кризис на счет кризиса этих двух основных понятий.

Кризис эволюционизма слишком очевиден. Общественная мысль европейского XIX века, по крайней мере в основной своей линии, отождествляла себя с современностью, со свойственной ей рационализацией и секуляризацией, то есть с постепенным уничтожением всех принципов, противившихся изменению, общественной дифференциации и автономии институтов. Такой образ современности воплощен прежде всего в идее рынка, взятого не только в экономическом смысле, но и для обозначения почти всех других областей общественной жизни. Экономическая жизнь, в которой сосредоточены в индустриальную эпоху самые главные принципы изменений, является сферой рациональности и свободна от всякого внешнего влияния. В силу этого она оказалась центром либеральной мысли. [:38] Но по мере того как индустриализация достигает новых стран, подобная автономия экономических институтов и рынка оказывается все менее возможной: формы экономического и социального изменения оказываются крепко связанными с политическими процессами, с культурной спецификой. Идея линейной эволюции, состоящей из последовательных этапов, которые должны быть всегда пройдены в одном и том же порядке, уступает, в конечном счете, место концепциям, принимающим возможность различных путей экономической трансформации. Некоторые школы мысли идут вплоть до отрицания самой идеи развития, которая им кажется чересчур перегруженной принципом единства, опасность коего они подчеркивают. Они предпочитают утверждать тотальное различие способов экономической и социальной трансформации.

С другой стороны, идея институциональной системы, располагающейся вокруг некоего центра, также переживает кризис. Трудно, например, сводить право труда к особому случаю предшествовавших ему общих юридических принципов. Все разновидности политических процессов развиваются в многочисленных секторах общества очень мало скоординированным образом. Плюс к этому, страны, которые именно изобрели и развили классическую социологию, утрачивают по большей части их характер национальных государств. Западная Европа, без сомнения, не знала в течение полувека более глубокой трансформации, чем это попятное движение национального государства, бывшего ранее главной рамкой индивидуального и коллективного опыта. Эта идея подтверждается и в случае формирующихся, например, в Латинской Америке национальных государств. Несмотря на некоторую видимость обратного порядка, общественная мысль там имеет, по большей части, функционалистский характер и приписывает центральное значение механизмам национальной и общественной интеграции или, наоборот, маргинализации.