Созидание

Тщетно стремиться вернуться назад с тем, чтобы придать новую жизнь идее общества. Но можно занять и совершенно другую позицию, отказываясь ограничиваться в современной общественной мысли изучением тех форм, в которых проходило разрушение идеи общества. Ведь когда начинается кризис некоего типа общества, то кажется, что его действующие лица и их общая сцена разлагаются, что существуют только, с одной стороны, индивиды, с другой, [:39] безличностный порядок. Но такая ситуация, если она предлагается для общего социологического анализа, свидетельствует только, может быть, о конце определенного исторического периода. Поэтому, прежде чем предпринять новый социологический анализ, нужно все прояснить, сформулировать исторические предпосылки своей теоретической позиции.

Я, со своей стороны, думаю, что мы уходим от индустриального общества и присущих ему способов мышления, но уходим не для того, чтобы прийти к новому равновесию, к примирению общества и природы, о котором мечтают некоторые, и не для того, чтобы войти в новую общественную ситуацию, характеризуемую только изменениями. Я думаю, напротив, что мы входим в общественную ситуацию, определяемую растущей способностью коллективов воздействовать на самих себя, особенно там, где власть не ограничивается предписанием форм труда, но также и может быть прежде всего, предписывает род жизни, поведения, потребностей. Можно было бы сказать, что это общество сверхиндустриальное в том смысле, что большие организации распространяют свое влияние не только на область производства, но почти на все аспекты общественной жизни от информации до здоровья, от научных исследований до урбанизации.

Если эта гипотеза верна, то нужно ожидать почти повсюду появления новых действующих лиц и новых общественных конфликтов. Тогда задача социологии видится в том, чтобы изучать эти действующие лица и конфликты, что предписывает ей совершенно отказаться от поиска «законов общественной жизни», какой бы природы они не были — законами разума или законами прибыли. Общественная организация должна теперь быть понята совершенно иначе, а именно, как результат конфликтных отношений между общественными силами, борющимися за контроль над моделями, в согласии с которыми коллектив организует нормативным образом отношения со своим окружением. Я называю историчностью как раз совокупность этих культурных моделей, управляющих общественной практикой. Но для этого они должны пройти через общественные отношения, воплощающие всегда властную иерархию. Подобная концепция запрещает центрировать анализ на идее общества. Аналогично теориям организации, она признает за социальным целым или какой-либо из его частей только слабую степень стабильности и даже связности. Она, конечно, не рассматривает общественную действительность как чистую систему совершенно беспорядочных [:40] потоков. Напротив, она признает существование некоего центра, исходя из которого все и соединяется. Но этот центр не является ни волей, ни властью, он является целью, историчностью как целью отношений и борьбы между теми, кого всегда было принято называть общественными классами. Отношения, которые устанавливаются в институциональной системе или на более ограниченном уровне — в организационных системах, управляются, таким образом, состоянием данной историчности, отношениями господства и оспаривания, существующими между противоположными классами. Согласно этой концепции, в центре социологии оказывается понятие общественного движения, термин, который не должен означать любую силу изменений, или любой тип коллективного действия, но предназначается для обозначения действительно центральных конфликтов, то есть тех, которые ставят под сомнение общественный контроль над историчностью, над моделями создания отношений между конкретным социальным целым, могущим быть названным из соображений удобства обществом, и его окружением. Упомянутое «общественное движение» является новым понятием по отношению ко всему тому, что могли бы назвать «общественными силами», будь то в рамках эволюции (силы прогресса или сопротивления прогрессу) или функционирования данной системы. Когда говорят об отклонении от нормы и тенденции восстановления разрушенного общественного элемента или о внутренних противоречиях некоей системы господства, то типы коллективного поведения представляются следствиями механизмов, смысл которых остается внешним для самих действующих лиц и их отношений. Примечательно к тому же, что в наших индустриальных обществах, где рабочее движение играло постоянно такую важную роль, ему не было посвящено вплоть до недавнего времени почти никакого углубленного исследования. В нем видели новое воплощение вековых сил, толкавших человека к поиску освобождения, или даже простое проявление присущих капитализму противоречий. Замкнутое внутри капитализма движение оставалось ограниченным, так как не могло избавиться от системы этих противоречий, будь то в силу знаний революционных интеллектуалов или благодаря всемогущему государству.

Идея общественного движения является, таким образом, новой, она вынуждает считаться с тем фактом, что действующие лица не находятся лишь под влиянием ситуаций, но и производят эти последние. Они определяются одновременно и своими культурными ориентациями, и общественными конфликтами, в которые они [:41] включены. Под культурными ориентациями не имеются в виду ценности, противоположные ценностям противника, но напротив, общие с ним и определяющие ставку конфликтов. Последние не являются пустыми играми, так как они стремятся к трансформации организационных и институциональных форм коллективной жизни. Подобное изменение поля социологии и подобная трактовка исчезновения идеи общества имеют, может быть, одно более важное, чем все другие, следствие. Я говорил, что идея общества не была отделена от формирования и развития национальных государств. Переход от классической социологии к социологии действия сопровождается отделением друг от друга общественной жизни и государства. Если общественная жизнь теряет свое единство, центр, свои механизмы институционализации, контроля и социализации, то государство не перестает укрепляться. К общественной жизни нельзя больше применить образ Единого, последний даже оборачивается против нее. Единое могло быть отождествлено с метасоциальными гарантами общественного порядка, будь то Бог, Разум или История. Но сегодня Единое не является больше метасоциальным, оно стремится заменить собой общественную жизнь, раздавить социальные отношения, разнообразие поведений и автономию типов социальной деятельности. На руинах идеи общества развиваются мгновенно и в конкуренции друг с другом: историчность, то есть способность обществ производить самих себя, и тоталитарные государства, которые налагают принципы единства, разрушающие все социальные отношения.

Ошибочно, таким образом, видеть в возвращении действующего лица чудесное появление человека, ставшего почти богом, располагающего огромными возможностями производства и трансформации.

Отсюда следует также, если не еще больше, развитие нового типа государств: не прежних деспотических государств, не «супердействующих лиц», предрасположенных к увеличению их мощи, но тоталитарных государств, главная функция которых заключается в том, чтобы вырвать с корнем всякую общественную жизнь к наибольшей выгоде тех, кто сосредоточивает в своих руках власть и хочет управлять временем и пространством, будущим и всей планетой. Именно таким дьявольским образом произошло исчезновение обществ, например, в Веймарской Германии, где сложное, пронизанное общественными движениями, политическими процессами и организационными изменениями общество было поглощено адом [:42] нацизма, или в России, где постреволюционное советское общество задохнулось, уступив место сталинскому тоталитаризму.

Отсюда вытекают для социологии сегодня две главные конкретные задачи. Первая, самая важная, касается мирового уровня и заключается в поиске и поддержке всех форм возрождения общественной жизни в тоталитарных государствах, усилия которых по разрушению общества никогда не были ни полными, ни окончательными. Другая большая задача социологии заключается в необходимости обнаружить и проанализировать там, где механизмы функционирования и социального изменения сохранили достаточно автономии по отношению к государственной власти, новые действующие лица, новые конфликты и особенно новые цели. Это требует зачастую трудного разрыва с прежними способами мышления, поскольку велик соблазн адаптировать по возможности вчерашний язык к сегодняшним реалиям. Так же как в прошлом веке, долго стремились анализировать конфликты, связанные с индустриализацией и, следовательно, понять рабочее движение в терминах, заимствованных у Французской революции — только Парижская Коммуна положила конец этому архаизму — и мы пытаемся еще очень часто анализировать реалии, присущие постиндустриальным обществам, с помощью понятий, выкованных для изучения индустриальных обществ. Нам особенно нужно порвать с тем объективизмом, к которому мы так привыкли, с тем принципом, который нам казался центральным и состоял в соотнесении поведения действующего лица прежде всего с его позицией в общественной системе. Однако порвать с этим способом анализа нужно, поведение действующего лица должно теперь быть понято посредством осознания того места, какое оно занимает в общественных отношениях, ориентированных на производство историчности. Обе формулы могут показаться близкими, но это не так. Ибо в первом случае отделяют смысл от сознания, тогда как во втором утверждают, что смысл должен быть понят, исходя из самого нормативно ориентированного действия, то есть посредством интерпретации сознания, но без разрыва с ним.

Не настало ли время выйти из кризиса социологии? Отдадим должное великим творениям, которые сделали из классической социологии, особенно от Дюркгейма до Парсонса, внушительный интеллектуальный монумент, но при этом имея в виду создать теперь социологию, которая обратилась бы к проблемам нашего времени. До «науки об обществах» существовало «сравнительное изучение цивилизаций» и даже «интерпретация культур». Так как сегодня [:43] исчезает историческая ситуация, в которой сформировалась наука об обществах, то нужно создать социологию действия. Это задача тем более необходимая, что общественной жизни постоянно угрожают тоталитарные силы, а новые общественные движения, со своей стороны, не могут развиваться, пока политические агенты и особенно интеллектуалы предписывают им формирование в определенных институциональных каналах и предлагают им язык, унаследованный от минувшего прошлого.

Кризис современности

Тщетно стремиться вернуться назад с тем, чтобы придать новую жизнь идее общества. Но можно занять и совершенно другую позицию, отказываясь ограничиваться в современной общественной мысли изучением тех форм, в которых проходило разрушение идеи общества. Ведь когда начинается кризис некоего типа общества, то кажется, что его действующие лица и их общая сцена разлагаются, что существуют только, с одной стороны, индивиды, с другой, [:39] безличностный порядок. Но такая ситуация, если она предлагается для общего социологического анализа, свидетельствует только, может быть, о конце определенного исторического периода. Поэтому, прежде чем предпринять новый социологический анализ, нужно все прояснить, сформулировать исторические предпосылки своей теоретической позиции.

Я, со своей стороны, думаю, что мы уходим от индустриального общества и присущих ему способов мышления, но уходим не для того, чтобы прийти к новому равновесию, к примирению общества и природы, о котором мечтают некоторые, и не для того, чтобы войти в новую общественную ситуацию, характеризуемую только изменениями. Я думаю, напротив, что мы входим в общественную ситуацию, определяемую растущей способностью коллективов воздействовать на самих себя, особенно там, где власть не ограничивается предписанием форм труда, но также и может быть прежде всего, предписывает род жизни, поведения, потребностей. Можно было бы сказать, что это общество сверхиндустриальное в том смысле, что большие организации распространяют свое влияние не только на область производства, но почти на все аспекты общественной жизни от информации до здоровья, от научных исследований до урбанизации.

Если эта гипотеза верна, то нужно ожидать почти повсюду появления новых действующих лиц и новых общественных конфликтов. Тогда задача социологии видится в том, чтобы изучать эти действующие лица и конфликты, что предписывает ей совершенно отказаться от поиска «законов общественной жизни», какой бы природы они не были — законами разума или законами прибыли. Общественная организация должна теперь быть понята совершенно иначе, а именно, как результат конфликтных отношений между общественными силами, борющимися за контроль над моделями, в согласии с которыми коллектив организует нормативным образом отношения со своим окружением. Я называю историчностью как раз совокупность этих культурных моделей, управляющих общественной практикой. Но для этого они должны пройти через общественные отношения, воплощающие всегда властную иерархию. Подобная концепция запрещает центрировать анализ на идее общества. Аналогично теориям организации, она признает за социальным целым или какой-либо из его частей только слабую степень стабильности и даже связности. Она, конечно, не рассматривает общественную действительность как чистую систему совершенно беспорядочных [:40] потоков. Напротив, она признает существование некоего центра, исходя из которого все и соединяется. Но этот центр не является ни волей, ни властью, он является целью, историчностью как целью отношений и борьбы между теми, кого всегда было принято называть общественными классами. Отношения, которые устанавливаются в институциональной системе или на более ограниченном уровне — в организационных системах, управляются, таким образом, состоянием данной историчности, отношениями господства и оспаривания, существующими между противоположными классами. Согласно этой концепции, в центре социологии оказывается понятие общественного движения, термин, который не должен означать любую силу изменений, или любой тип коллективного действия, но предназначается для обозначения действительно центральных конфликтов, то есть тех, которые ставят под сомнение общественный контроль над историчностью, над моделями создания отношений между конкретным социальным целым, могущим быть названным из соображений удобства обществом, и его окружением. Упомянутое «общественное движение» является новым понятием по отношению ко всему тому, что могли бы назвать «общественными силами», будь то в рамках эволюции (силы прогресса или сопротивления прогрессу) или функционирования данной системы. Когда говорят об отклонении от нормы и тенденции восстановления разрушенного общественного элемента или о внутренних противоречиях некоей системы господства, то типы коллективного поведения представляются следствиями механизмов, смысл которых остается внешним для самих действующих лиц и их отношений. Примечательно к тому же, что в наших индустриальных обществах, где рабочее движение играло постоянно такую важную роль, ему не было посвящено вплоть до недавнего времени почти никакого углубленного исследования. В нем видели новое воплощение вековых сил, толкавших человека к поиску освобождения, или даже простое проявление присущих капитализму противоречий. Замкнутое внутри капитализма движение оставалось ограниченным, так как не могло избавиться от системы этих противоречий, будь то в силу знаний революционных интеллектуалов или благодаря всемогущему государству.

Идея общественного движения является, таким образом, новой, она вынуждает считаться с тем фактом, что действующие лица не находятся лишь под влиянием ситуаций, но и производят эти последние. Они определяются одновременно и своими культурными ориентациями, и общественными конфликтами, в которые они [:41] включены. Под культурными ориентациями не имеются в виду ценности, противоположные ценностям противника, но напротив, общие с ним и определяющие ставку конфликтов. Последние не являются пустыми играми, так как они стремятся к трансформации организационных и институциональных форм коллективной жизни. Подобное изменение поля социологии и подобная трактовка исчезновения идеи общества имеют, может быть, одно более важное, чем все другие, следствие. Я говорил, что идея общества не была отделена от формирования и развития национальных государств. Переход от классической социологии к социологии действия сопровождается отделением друг от друга общественной жизни и государства. Если общественная жизнь теряет свое единство, центр, свои механизмы институционализации, контроля и социализации, то государство не перестает укрепляться. К общественной жизни нельзя больше применить образ Единого, последний даже оборачивается против нее. Единое могло быть отождествлено с метасоциальными гарантами общественного порядка, будь то Бог, Разум или История. Но сегодня Единое не является больше метасоциальным, оно стремится заменить собой общественную жизнь, раздавить социальные отношения, разнообразие поведений и автономию типов социальной деятельности. На руинах идеи общества развиваются мгновенно и в конкуренции друг с другом: историчность, то есть способность обществ производить самих себя, и тоталитарные государства, которые налагают принципы единства, разрушающие все социальные отношения.

Ошибочно, таким образом, видеть в возвращении действующего лица чудесное появление человека, ставшего почти богом, располагающего огромными возможностями производства и трансформации.

Отсюда следует также, если не еще больше, развитие нового типа государств: не прежних деспотических государств, не «супердействующих лиц», предрасположенных к увеличению их мощи, но тоталитарных государств, главная функция которых заключается в том, чтобы вырвать с корнем всякую общественную жизнь к наибольшей выгоде тех, кто сосредоточивает в своих руках власть и хочет управлять временем и пространством, будущим и всей планетой. Именно таким дьявольским образом произошло исчезновение обществ, например, в Веймарской Германии, где сложное, пронизанное общественными движениями, политическими процессами и организационными изменениями общество было поглощено адом [:42] нацизма, или в России, где постреволюционное советское общество задохнулось, уступив место сталинскому тоталитаризму.

Отсюда вытекают для социологии сегодня две главные конкретные задачи. Первая, самая важная, касается мирового уровня и заключается в поиске и поддержке всех форм возрождения общественной жизни в тоталитарных государствах, усилия которых по разрушению общества никогда не были ни полными, ни окончательными. Другая большая задача социологии заключается в необходимости обнаружить и проанализировать там, где механизмы функционирования и социального изменения сохранили достаточно автономии по отношению к государственной власти, новые действующие лица, новые конфликты и особенно новые цели. Это требует зачастую трудного разрыва с прежними способами мышления, поскольку велик соблазн адаптировать по возможности вчерашний язык к сегодняшним реалиям. Так же как в прошлом веке, долго стремились анализировать конфликты, связанные с индустриализацией и, следовательно, понять рабочее движение в терминах, заимствованных у Французской революции — только Парижская Коммуна положила конец этому архаизму — и мы пытаемся еще очень часто анализировать реалии, присущие постиндустриальным обществам, с помощью понятий, выкованных для изучения индустриальных обществ. Нам особенно нужно порвать с тем объективизмом, к которому мы так привыкли, с тем принципом, который нам казался центральным и состоял в соотнесении поведения действующего лица прежде всего с его позицией в общественной системе. Однако порвать с этим способом анализа нужно, поведение действующего лица должно теперь быть понято посредством осознания того места, какое оно занимает в общественных отношениях, ориентированных на производство историчности. Обе формулы могут показаться близкими, но это не так. Ибо в первом случае отделяют смысл от сознания, тогда как во втором утверждают, что смысл должен быть понят, исходя из самого нормативно ориентированного действия, то есть посредством интерпретации сознания, но без разрыва с ним.

Не настало ли время выйти из кризиса социологии? Отдадим должное великим творениям, которые сделали из классической социологии, особенно от Дюркгейма до Парсонса, внушительный интеллектуальный монумент, но при этом имея в виду создать теперь социологию, которая обратилась бы к проблемам нашего времени. До «науки об обществах» существовало «сравнительное изучение цивилизаций» и даже «интерпретация культур». Так как сегодня [:43] исчезает историческая ситуация, в которой сформировалась наука об обществах, то нужно создать социологию действия. Это задача тем более необходимая, что общественной жизни постоянно угрожают тоталитарные силы, а новые общественные движения, со своей стороны, не могут развиваться, пока политические агенты и особенно интеллектуалы предписывают им формирование в определенных институциональных каналах и предлагают им язык, унаследованный от минувшего прошлого.

Кризис современности