Конец революций

Самым непосредственным результатом разделения левых интеллектуалов в последней четверти XX века является закат революционных идеологий. Эра революций подошла к концу. Может быть, просто потому, что старые режимы свергнуты почти повсюду и что в основном народы чаще страдают от авторитарных модернизаторских режимов, чем от традиционной консервативной элиты. Уже в начале XX века Мексиканская революция была реакцией средних классов, крестьян и рабочих не против традиционных собственников, но во многом против ускоренного развития аграрного и промышленного капитализма, которым управляли иностранные финансовые группы и «cientificos» («научные» — М. Г.) с их позитивистской и модернизаторской идеологией. В Иране дело обстояло иначе, там шиитское правительство Хомейни положило конец не традиционной власти, а «белой» революции, направляемой Пахлеви и иностранным капиталом. В Польше «Солидарность», это национальное, демократическое и общественное движение, боролась с господством коммунистической партии, которая сама себя определяла как агента модернизации и которая разрушила то, что в какой-то мере было старым режимом. [:184]

Также теперь и в западных странах главные движения протеста направлены скорее против избытка трансформации и волюнтаризма, чем против отсутствия перемен. Революционная и прогрессистская идеология противопоставляла открытое «общество» закрытой «общности», общие установления государства партикуляристским интересам и ценностям собственников и священников. Теперь концентрация власти так велика, экономическое господство, политическая власть и культурное влияние так часто сосредоточены в одних руках (это происходит в обществах, где государственные инвестиции играют центральную роль и где централизованный контроль информации и коммуникации более важен, чем владение заводами со стороны монополий), что движения протеста направлены прежде всего против такой концентрации. Вопреки долгой традиции, они отбрасывают идею революции, потому что последняя открывает дорогу усилению государственной власти. Они не контрреволюционны, а антиреволюционны в том же смысле, что и испанское сопротивление наполеоновской армии, размахивавшей знаменем Французской революции, или в смысле действий чешских рабочих, которые противостояли армии, покрывшей свои танки знаменем революционного рабочего движения.

В интеллектуальном плане реакция против превращения общественных движений в авторитарные государства провоцировала трудное возвращение либеральной идеологии. Франция — это страна, где по причине самого сильного влияния левых интеллектуалов преобразование интеллектуальной жизни было самым резким. Раймон Арон прожил достаточно долго, чтобы убедиться, что в конечном счете его защита демократических институтов и его атаки в адрес «опиума интеллектуалов» были приняты как левой, так и правой, а революционная идеология, с которой он сражался, отброшена подавляющим большинством, включая учеников Сартра.

Ощутимая перемена заключается в том, что вновь признаны социальной мыслью важность и автономия политических категорий и, прежде всего, демократии.

Долгое время демократические институты критиковали от имени «реальной» демократии и социальной справедливости. Теперь, наконец, вновь придают большое значение законным и институциональным механизмам представления и просто свободному выражению интересов, идей и протестов. Возросшее число западных интеллектуалов анализирует опасности превращения народных движений в авторитарные режимы, тогда как прежде более заботились о [:185] том, чтобы говорить от имени социальных действующих лиц, отброшенных за пределы политической системы.

Кажется правильным, что идея демократии сегодня восторжествовала в западном мире, тогда как понятия демократии, общественного движения и революции исчезли все три из коммунистического мира и находятся в кризисе в Третьем Мире. Бразильцы, аргентинцы, уругвайцы и чилийцы после долгих лет жизни в условиях диктатуры договорились считать своей первой целью скорее демократию, чем революцию.

Параллельно этому историки отказываются от традиционной идеи, согласно которой общественные движения являются только подготовительным этапом революции. Французские историки оспаривают мысль о существовании якобы непрерывности от 1789 к 1794 годам (Fracois Furet. Penser la Revolution française. Gallimard, 1978), a другие историки доказывают, что профсоюзное движение в России в начале XX века вовсе не было подготовительным этапом большевистской революции (Victoria Bonnel. Roots of Rebellion. University of California Press, 1983).

Самым непосредственным результатом разделения левых интеллектуалов в последней четверти XX века является закат революционных идеологий. Эра революций подошла к концу. Может быть, просто потому, что старые режимы свергнуты почти повсюду и что в основном народы чаще страдают от авторитарных модернизаторских режимов, чем от традиционной консервативной элиты. Уже в начале XX века Мексиканская революция была реакцией средних классов, крестьян и рабочих не против традиционных собственников, но во многом против ускоренного развития аграрного и промышленного капитализма, которым управляли иностранные финансовые группы и «cientificos» («научные» — М. Г.) с их позитивистской и модернизаторской идеологией. В Иране дело обстояло иначе, там шиитское правительство Хомейни положило конец не традиционной власти, а «белой» революции, направляемой Пахлеви и иностранным капиталом. В Польше «Солидарность», это национальное, демократическое и общественное движение, боролась с господством коммунистической партии, которая сама себя определяла как агента модернизации и которая разрушила то, что в какой-то мере было старым режимом. [:184]

Также теперь и в западных странах главные движения протеста направлены скорее против избытка трансформации и волюнтаризма, чем против отсутствия перемен. Революционная и прогрессистская идеология противопоставляла открытое «общество» закрытой «общности», общие установления государства партикуляристским интересам и ценностям собственников и священников. Теперь концентрация власти так велика, экономическое господство, политическая власть и культурное влияние так часто сосредоточены в одних руках (это происходит в обществах, где государственные инвестиции играют центральную роль и где централизованный контроль информации и коммуникации более важен, чем владение заводами со стороны монополий), что движения протеста направлены прежде всего против такой концентрации. Вопреки долгой традиции, они отбрасывают идею революции, потому что последняя открывает дорогу усилению государственной власти. Они не контрреволюционны, а антиреволюционны в том же смысле, что и испанское сопротивление наполеоновской армии, размахивавшей знаменем Французской революции, или в смысле действий чешских рабочих, которые противостояли армии, покрывшей свои танки знаменем революционного рабочего движения.

В интеллектуальном плане реакция против превращения общественных движений в авторитарные государства провоцировала трудное возвращение либеральной идеологии. Франция — это страна, где по причине самого сильного влияния левых интеллектуалов преобразование интеллектуальной жизни было самым резким. Раймон Арон прожил достаточно долго, чтобы убедиться, что в конечном счете его защита демократических институтов и его атаки в адрес «опиума интеллектуалов» были приняты как левой, так и правой, а революционная идеология, с которой он сражался, отброшена подавляющим большинством, включая учеников Сартра.

Ощутимая перемена заключается в том, что вновь признаны социальной мыслью важность и автономия политических категорий и, прежде всего, демократии.

Долгое время демократические институты критиковали от имени «реальной» демократии и социальной справедливости. Теперь, наконец, вновь придают большое значение законным и институциональным механизмам представления и просто свободному выражению интересов, идей и протестов. Возросшее число западных интеллектуалов анализирует опасности превращения народных движений в авторитарные режимы, тогда как прежде более заботились о [:185] том, чтобы говорить от имени социальных действующих лиц, отброшенных за пределы политической системы.

Кажется правильным, что идея демократии сегодня восторжествовала в западном мире, тогда как понятия демократии, общественного движения и революции исчезли все три из коммунистического мира и находятся в кризисе в Третьем Мире. Бразильцы, аргентинцы, уругвайцы и чилийцы после долгих лет жизни в условиях диктатуры договорились считать своей первой целью скорее демократию, чем революцию.

Параллельно этому историки отказываются от традиционной идеи, согласно которой общественные движения являются только подготовительным этапом революции. Французские историки оспаривают мысль о существовании якобы непрерывности от 1789 к 1794 годам (Fracois Furet. Penser la Revolution française. Gallimard, 1978), a другие историки доказывают, что профсоюзное движение в России в начале XX века вовсе не было подготовительным этапом большевистской революции (Victoria Bonnel. Roots of Rebellion. University of California Press, 1983).