Разложение

Историки рабочего движения часто настаивали на противоположности периодов, соответствующих двум разным фазам экономической конъюнктуры. Периоды экспансии более благоприятны для формирования общественных и культурных движений, фазы кризиса или спада — для усиления собственно политических действий. Также сегодня, после десятилетий, во время которых вопрос стоял только о фундаментальных культурных изменениях и низовых инициативах, вместе с перевертыванием экономической конъюнктуры принуждены все больше говорить об экономической политике, о способности верхов принимать решения и о роли государства. Это превосходство политики над социальным и еще более над культурным уровнями проявляется двумя разными способами, которые нужно четко различать, но последствия которых часто перекрывают друг друга.

Наиболее наглядной формой господства политического действия над социальным является терроризм, ибо последний формируется на месте соединения старых общественных движений, ставших скорее идеологическими, чем практическими, и реакций на кризис государства. Как и убийства, осуществленные анархистами в конце ХГХ века, недавние террористические движения появились в момент, когда исчерпали себя определенный тип общества и соответствующие ему общественные движения. Даже тогда, когда профсоюзные требования широко институционализируются, интеллектуалы и отдельные [:160] активисты хотят, используя силу, проделать трещину в социальном порядке и таким путем оживить массовое действие. Сам по себе терроризм — как и партизанская война в других ситуациях — совсем противоположен классовому и массовому действию. Он свидетельствует, напротив, о крайнем разделении между теоретическим призывом к уже исчезнувшему движению и сильно институционализированными требованиями. Но такая идеологическая компонента ведет к действию лишь в том случае, когда соединяется с формами поведения кризисного типа, то есть когда подвергается сомнению сам социальный порядок и, соответственно, государство как его представитель и гарант. Террористический натиск получил наиболее широкую поддержку в Италии, где другие движения, особенно в городской среде, показали чувствительность мнения к кризису общественного порядка. В Германии тоже, хотя и совсем иным образом, терроризм был неотделим от сознания политического кризиса, сказавшегося в отсутствии возможностей политического выражения у крайней левой. Другой, имеющий отличительные особенности опыт был проделан во Франции, в которой между 1970 и 1973 годами проявились сильные тенденции к терроризму. Ему помешал только союз левой и перспектива электорального политического решения, которое активисты крайней левой надеялись преодолеть, но первейшую необходимость которого они признавали. В других странах, особенно в Великобритании, тенденция терроризма отсутствовала, ибо политическая система оставалась открытой. Здесь социальный отток выразился в возросшем значении традиционных идеологических и политических тем рабочего движения в лейбористской левой и в довольно большом влиянии, завоеванном коммунистами или радикальными социалистами в профсоюзах.

По сравнению с ситуацией, дающей рождение терроризму, ситуация, которая ведет к преждевременной институционализации социальных требований, имеет совершенно иной характер. Во многих странах и особенно в тех, где существовал развитый социал-демократический опыт и где не знают собственно политического кризиса национального государства, движения протеста легко преобразовываются в группы давления, добиваются легальных мер, которые их в большой мере удовлетворяют, оставляя существовать и те силы оспаривания, которые не удовлетворяет полностью ни одна мера. Во многих странах развитая институционализация профсоюзных требований превратила профсоюзных активистов и большую часть рабочего мира в массу, стоящую на защите новых форм социальной [:161] интеграции. Противоположностью этого явилась маргинализация индивидов и групп, в особенности молодых безработных, гнев которых давал иногда энергию движениям протеста, но которые теперь рассматриваются в качестве маргинальных и быстро соприкасаются с преступной деятельностью. Это замечание может быть обобщено. В большинстве европейских стран, где в большей или меньшей степени существует интервенция государства и господствуют различные механизмы институционализации конфликтов, общественные движения имеют тенденцию снижаться до уровня «социальных проблем» и даже проблем частной жизни. После того как были приняты важные законы, отвечающие феминистским требованиям, движение женщин оказалось вообще ослабленным. В то же время развились группы, внимание которых сосредоточено на опыте тела и ребенка, или еще на поиске женской идентичности, все менее определяемой в терминах конфликта и оспаривания.

Так или иначе, ведет ли к этому насилие или, наоборот, преждевременная институционализация служит помехой для формирования настоящих общественных движений, мы присутствуем при деградации начального порыва. Идя еще дальше, можно утверждать, что если общественные движения существуют только при наличии общей для противников цели, то начиная с момента, когда общество не соотносится больше с метасоциальным принципом единства, такая цель не может больше существовать. Уже упомянутые наблюдатели делают из этого заключение о рассеянии конфликтов. Другие, наоборот, утверждают, что социальная борьба становится борьбой на смерть, ибо господствующее действующее лицо господствует тотально, а подчиненное действующее лицо оказывается в ситуации изгоя. Эра обществ и социальных проблем была бы закончена, и государство стало бы сегодня одновременно и единственным центром власти, и единственным объектом оспаривания. Не в силу ли этой причины в момент, когда слабеют в западном мире реалия и идея классовой борьбы, тема Прав Человека приобретает все свое значение, заставляя ожить традиционную борьбу гражданского общества, которую ведут против государства и его военной и полицейской власти интеллектуалы? Действительно, верно, что на мировом уровне внутренняя социальная борьба индустриальных западных стран имеет слабое значение по сравнению с реальной или потенциальной борьбой и теми страстями, которые пробуждает существование диктаторских и даже тоталитарных государств. Мы достигаем здесь крайней границы той критики, [:162] которую ведут против исследований, посвященных новым общественным движениям. Речь не идет только о критике близорукости аналитиков и идеологов и о том, чтобы показать отличие конъюнктуры восьмидесятых годов от конъюнктуры шестидесятых. Речь не идет даже о том, что некоторые общественные движения уже исчерпали себя, тогда как другие еще не сформировались. Эта критика заявляет, что давно пора оставить унаследованные от прошлых веков концепции и что в мире, где мы живем, повсюду, хотя и в самых разных формах, абсолютное государство заменило собой правящий класс. Тем самым хотят сказать, что отныне собственно социальные конфликты заменены политическими и что сегодня снова борьба гражданина против государства превышает по значению борьбу трудящегося против хозяина.

Такого рода критика поднимает вопросы и вызывает сомнения, которые нельзя обойти. Возможно ли перед лицом современной слабости общественных движений придерживаться противоположного мнения, говорить не об их упадке или исчезновении, а наоборот, об их медленном и трудном рождении?

Историки рабочего движения часто настаивали на противоположности периодов, соответствующих двум разным фазам экономической конъюнктуры. Периоды экспансии более благоприятны для формирования общественных и культурных движений, фазы кризиса или спада — для усиления собственно политических действий. Также сегодня, после десятилетий, во время которых вопрос стоял только о фундаментальных культурных изменениях и низовых инициативах, вместе с перевертыванием экономической конъюнктуры принуждены все больше говорить об экономической политике, о способности верхов принимать решения и о роли государства. Это превосходство политики над социальным и еще более над культурным уровнями проявляется двумя разными способами, которые нужно четко различать, но последствия которых часто перекрывают друг друга.

Наиболее наглядной формой господства политического действия над социальным является терроризм, ибо последний формируется на месте соединения старых общественных движений, ставших скорее идеологическими, чем практическими, и реакций на кризис государства. Как и убийства, осуществленные анархистами в конце ХГХ века, недавние террористические движения появились в момент, когда исчерпали себя определенный тип общества и соответствующие ему общественные движения. Даже тогда, когда профсоюзные требования широко институционализируются, интеллектуалы и отдельные [:160] активисты хотят, используя силу, проделать трещину в социальном порядке и таким путем оживить массовое действие. Сам по себе терроризм — как и партизанская война в других ситуациях — совсем противоположен классовому и массовому действию. Он свидетельствует, напротив, о крайнем разделении между теоретическим призывом к уже исчезнувшему движению и сильно институционализированными требованиями. Но такая идеологическая компонента ведет к действию лишь в том случае, когда соединяется с формами поведения кризисного типа, то есть когда подвергается сомнению сам социальный порядок и, соответственно, государство как его представитель и гарант. Террористический натиск получил наиболее широкую поддержку в Италии, где другие движения, особенно в городской среде, показали чувствительность мнения к кризису общественного порядка. В Германии тоже, хотя и совсем иным образом, терроризм был неотделим от сознания политического кризиса, сказавшегося в отсутствии возможностей политического выражения у крайней левой. Другой, имеющий отличительные особенности опыт был проделан во Франции, в которой между 1970 и 1973 годами проявились сильные тенденции к терроризму. Ему помешал только союз левой и перспектива электорального политического решения, которое активисты крайней левой надеялись преодолеть, но первейшую необходимость которого они признавали. В других странах, особенно в Великобритании, тенденция терроризма отсутствовала, ибо политическая система оставалась открытой. Здесь социальный отток выразился в возросшем значении традиционных идеологических и политических тем рабочего движения в лейбористской левой и в довольно большом влиянии, завоеванном коммунистами или радикальными социалистами в профсоюзах.

По сравнению с ситуацией, дающей рождение терроризму, ситуация, которая ведет к преждевременной институционализации социальных требований, имеет совершенно иной характер. Во многих странах и особенно в тех, где существовал развитый социал-демократический опыт и где не знают собственно политического кризиса национального государства, движения протеста легко преобразовываются в группы давления, добиваются легальных мер, которые их в большой мере удовлетворяют, оставляя существовать и те силы оспаривания, которые не удовлетворяет полностью ни одна мера. Во многих странах развитая институционализация профсоюзных требований превратила профсоюзных активистов и большую часть рабочего мира в массу, стоящую на защите новых форм социальной [:161] интеграции. Противоположностью этого явилась маргинализация индивидов и групп, в особенности молодых безработных, гнев которых давал иногда энергию движениям протеста, но которые теперь рассматриваются в качестве маргинальных и быстро соприкасаются с преступной деятельностью. Это замечание может быть обобщено. В большинстве европейских стран, где в большей или меньшей степени существует интервенция государства и господствуют различные механизмы институционализации конфликтов, общественные движения имеют тенденцию снижаться до уровня «социальных проблем» и даже проблем частной жизни. После того как были приняты важные законы, отвечающие феминистским требованиям, движение женщин оказалось вообще ослабленным. В то же время развились группы, внимание которых сосредоточено на опыте тела и ребенка, или еще на поиске женской идентичности, все менее определяемой в терминах конфликта и оспаривания.

Так или иначе, ведет ли к этому насилие или, наоборот, преждевременная институционализация служит помехой для формирования настоящих общественных движений, мы присутствуем при деградации начального порыва. Идя еще дальше, можно утверждать, что если общественные движения существуют только при наличии общей для противников цели, то начиная с момента, когда общество не соотносится больше с метасоциальным принципом единства, такая цель не может больше существовать. Уже упомянутые наблюдатели делают из этого заключение о рассеянии конфликтов. Другие, наоборот, утверждают, что социальная борьба становится борьбой на смерть, ибо господствующее действующее лицо господствует тотально, а подчиненное действующее лицо оказывается в ситуации изгоя. Эра обществ и социальных проблем была бы закончена, и государство стало бы сегодня одновременно и единственным центром власти, и единственным объектом оспаривания. Не в силу ли этой причины в момент, когда слабеют в западном мире реалия и идея классовой борьбы, тема Прав Человека приобретает все свое значение, заставляя ожить традиционную борьбу гражданского общества, которую ведут против государства и его военной и полицейской власти интеллектуалы? Действительно, верно, что на мировом уровне внутренняя социальная борьба индустриальных западных стран имеет слабое значение по сравнению с реальной или потенциальной борьбой и теми страстями, которые пробуждает существование диктаторских и даже тоталитарных государств. Мы достигаем здесь крайней границы той критики, [:162] которую ведут против исследований, посвященных новым общественным движениям. Речь не идет только о критике близорукости аналитиков и идеологов и о том, чтобы показать отличие конъюнктуры восьмидесятых годов от конъюнктуры шестидесятых. Речь не идет даже о том, что некоторые общественные движения уже исчерпали себя, тогда как другие еще не сформировались. Эта критика заявляет, что давно пора оставить унаследованные от прошлых веков концепции и что в мире, где мы живем, повсюду, хотя и в самых разных формах, абсолютное государство заменило собой правящий класс. Тем самым хотят сказать, что отныне собственно социальные конфликты заменены политическими и что сегодня снова борьба гражданина против государства превышает по значению борьбу трудящегося против хозяина.

Такого рода критика поднимает вопросы и вызывает сомнения, которые нельзя обойти. Возможно ли перед лицом современной слабости общественных движений придерживаться противоположного мнения, говорить не об их упадке или исчезновении, а наоборот, об их медленном и трудном рождении?