ПРЕДИСЛОВИЕ

   Если бы среди бесконечного разнообразия предметов, о которых говорится  в

этой книге, и оказалось что-нибудь такое, что против  моего  ожидания  может

кого-либо обидеть, то не найдется в ней по крайней мере  ничего,  сказанного

со злым умыслом. Мой ум не имее

   т от природы склонности к порицанию. Платон27 благодарил небо за то,  что

родился во времена Сократа28, я же благословляю небо за то, что  оно  судило

мне родиться при правительстве, под властью которого я живу, и повелело  мне

повиноваться тем, к которым вн

   ушило любовь.

   Я прошу одной милости, хотя и. боюсь, что мне в ней откажут: не судить по

минутному чтению о двадцатилетнем труде;

   одобрять или осуждать всю мою книгу целиком, а  не  отдельные  ее  фразы.

Когда хотят узнать цели и намерения автора, то где же всего ближе искать  их

как не в целях и намерениях его произведения.

   Я начал с изучения людей и нашел, что  все  бесконечное  разнообразие  их

законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии.

   Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы  сами  собою

подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как  следствие  и

всякий частный закон связан с другим законом или зависит от  другого,  более

общего закона.

   Обратившись к древности, я  постарался  усвоить  дух  ее,  чтобы  случаи,

существенно различные, не принимать за сходные  и  не  просмотреть  различий

между теми, которые кажутся сходными.

   Принципы свои я вывел не из  своих  предрассудков,  а  из  самой  природы

вещей.

   Немало истин окажутся здесь очевидными лишь после того,  как  обнаружится

цепь, связующая их с другими  истинами.  Чем  больше  будут  размышлять  над

подробностями, тем более будут убеждаться в верности общих начал. Самые  эти

подробности приведены мною не все,

   ибо кто может сказать все и не показаться при этом смертельно скучным?

   Здесь не найдут тех крайностей, которые как будто составляют  характерную

особенность  современных  сочинений.  При  известной  широте   взгляда   все

крайности исчезают; проявляются же они обыкновенно лишь вследствие того, что

ум писателя, сосредоточившись всецел

   о на одной стороне предмета, оставляет без внимания все прочие.

   Я пишу не с целью порицать установления  какой  бы  то  ни  было  страны.

Каждый народ найдет в моей книге объяснение существующих у него порядков,  и

она, естественно, приведет к заключению, что предлагать в  них  какие-нибудь

изменения этих порядков имеют право только  те  лица,  которые  получили  от

рождения счастливый дар  проникать  одним  взглядом  гения  всю  организацию

государства.

   Нельзя относиться безразлично к делу  просвещения  народа.  Предрассудки,

присущие органам управления, были первоначально  предрассудками  народа.  Во

времена невежества люди не ведают сомнений,  даже  когда  творят  величайшее

зло, а з эпоху просвещения они трепе

   щут даже при совершении величайшего  блага.  Они  чувствуют  старое  зло,

видят средства к его исправлению,  но  вместе  с  тем  видят  и  новое  зло,

проистекающее от этого исправления. Они сохраняют дурное из боязни худшего и

довольствуются существующим благом, есл

   и сомневаются в возможности лучшего; они рассматривают части  только  для

того, чтобы познать целое, и исследуют  все  причины,  чтобы  уразуметь  все

последствия,

   Если бы я мог сделать так, чтобы люди получили новье  основания  полюбить

свои обязанности, своего государя, свое отечество и свои законы,  чтобы  они

почувствовали  себя  более  счастливыми  во  всякой   стране,   при   всяком

правительстве и на всяком занимаемом ими

   посту, - я счел бы себя счастливейшим из смертных.

   Если бы я мог сделать так, чтобы у тех,  которые  повелевают,  увеличился

запас сведений относительно того, что они должны предписывать, а те, которые

повинуются, нашли новое  удовольствие  в  повиновении,  -  я  счел  бы  себя

счастливейшим из смертных.

   Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить  людей  от

свойственных им предрассудков. Предрассудками я называю не  то,  что  мешает

нам познавать те или иные вещи, а то, что мешает нам познать самих себя.

   О духе законов

   Стремясь просветить людей, мы всего более можем прилагать к делу ту общую

добродетель, в которой заключается любовь  к  человечеству.  Человек  -  это

существо столь гибкое и в общественном  быту  своем  столь  восприимчивое  к

мнениям и впечатлениям других люде

   й - одинаково способен и  понять  свою  собственную  природу,  когда  ему

показывают ее, и утратить даже всякое представление о ней, когда ее скрывают

от него.

   Я много раз начинал и оставлял этот труд, тысячу раз бросал  я  на  ветер

уже исписанные мною листы и каждый день чувствовал, что мои руки  опускаются

от бессилия. Исследуя свой предмет без всякого предварительного плана, я  не

знал ни правил, ни исключений и если находил истину,  то  для  того  только,

чтобы тут же утратить ее; но когда я открыл мои общие начала, то все, чего я

искал, предстало предо мною, и на протяжении двадцати лет я видел, как  труд

мой возник, рос, развивался и завершился.

   ЕСЛИ этому труду суждено иметь  успех,  я  буду  в  значительной  степени

обязан этим величию моего предмета. Не думаю,  однако,  чтобы  тут  не  было

никакой заслуги и с моей стороны. Когда я  прочел  все,  что  было  написано

прежде меня столь многими великими людьми

   во Франции, в Англии и Германии, я был поражен  восхищением,  но  не  пал

духом. "И я тоже художник!", - воскликнул я вместе с Корреджио.

   Если бы среди бесконечного разнообразия предметов, о которых говорится  в

этой книге, и оказалось что-нибудь такое, что против  моего  ожидания  может

кого-либо обидеть, то не найдется в ней по крайней мере  ничего,  сказанного

со злым умыслом. Мой ум не имее

   т от природы склонности к порицанию. Платон27 благодарил небо за то,  что

родился во времена Сократа28, я же благословляю небо за то, что  оно  судило

мне родиться при правительстве, под властью которого я живу, и повелело  мне

повиноваться тем, к которым вн

   ушило любовь.

   Я прошу одной милости, хотя и. боюсь, что мне в ней откажут: не судить по

минутному чтению о двадцатилетнем труде;

   одобрять или осуждать всю мою книгу целиком, а  не  отдельные  ее  фразы.

Когда хотят узнать цели и намерения автора, то где же всего ближе искать  их

как не в целях и намерениях его произведения.

   Я начал с изучения людей и нашел, что  все  бесконечное  разнообразие  их

законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии.

   Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы  сами  собою

подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как  следствие  и

всякий частный закон связан с другим законом или зависит от  другого,  более

общего закона.

   Обратившись к древности, я  постарался  усвоить  дух  ее,  чтобы  случаи,

существенно различные, не принимать за сходные  и  не  просмотреть  различий

между теми, которые кажутся сходными.

   Принципы свои я вывел не из  своих  предрассудков,  а  из  самой  природы

вещей.

   Немало истин окажутся здесь очевидными лишь после того,  как  обнаружится

цепь, связующая их с другими  истинами.  Чем  больше  будут  размышлять  над

подробностями, тем более будут убеждаться в верности общих начал. Самые  эти

подробности приведены мною не все,

   ибо кто может сказать все и не показаться при этом смертельно скучным?

   Здесь не найдут тех крайностей, которые как будто составляют  характерную

особенность  современных  сочинений.  При  известной  широте   взгляда   все

крайности исчезают; проявляются же они обыкновенно лишь вследствие того, что

ум писателя, сосредоточившись всецел

   о на одной стороне предмета, оставляет без внимания все прочие.

   Я пишу не с целью порицать установления  какой  бы  то  ни  было  страны.

Каждый народ найдет в моей книге объяснение существующих у него порядков,  и

она, естественно, приведет к заключению, что предлагать в  них  какие-нибудь

изменения этих порядков имеют право только  те  лица,  которые  получили  от

рождения счастливый дар  проникать  одним  взглядом  гения  всю  организацию

государства.

   Нельзя относиться безразлично к делу  просвещения  народа.  Предрассудки,

присущие органам управления, были первоначально  предрассудками  народа.  Во

времена невежества люди не ведают сомнений,  даже  когда  творят  величайшее

зло, а з эпоху просвещения они трепе

   щут даже при совершении величайшего  блага.  Они  чувствуют  старое  зло,

видят средства к его исправлению,  но  вместе  с  тем  видят  и  новое  зло,

проистекающее от этого исправления. Они сохраняют дурное из боязни худшего и

довольствуются существующим благом, есл

   и сомневаются в возможности лучшего; они рассматривают части  только  для

того, чтобы познать целое, и исследуют  все  причины,  чтобы  уразуметь  все

последствия,

   Если бы я мог сделать так, чтобы люди получили новье  основания  полюбить

свои обязанности, своего государя, свое отечество и свои законы,  чтобы  они

почувствовали  себя  более  счастливыми  во  всякой   стране,   при   всяком

правительстве и на всяком занимаемом ими

   посту, - я счел бы себя счастливейшим из смертных.

   Если бы я мог сделать так, чтобы у тех,  которые  повелевают,  увеличился

запас сведений относительно того, что они должны предписывать, а те, которые

повинуются, нашли новое  удовольствие  в  повиновении,  -  я  счел  бы  себя

счастливейшим из смертных.

   Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить  людей  от

свойственных им предрассудков. Предрассудками я называю не  то,  что  мешает

нам познавать те или иные вещи, а то, что мешает нам познать самих себя.

   О духе законов

   Стремясь просветить людей, мы всего более можем прилагать к делу ту общую

добродетель, в которой заключается любовь  к  человечеству.  Человек  -  это

существо столь гибкое и в общественном  быту  своем  столь  восприимчивое  к

мнениям и впечатлениям других люде

   й - одинаково способен и  понять  свою  собственную  природу,  когда  ему

показывают ее, и утратить даже всякое представление о ней, когда ее скрывают

от него.

   Я много раз начинал и оставлял этот труд, тысячу раз бросал  я  на  ветер

уже исписанные мною листы и каждый день чувствовал, что мои руки  опускаются

от бессилия. Исследуя свой предмет без всякого предварительного плана, я  не

знал ни правил, ни исключений и если находил истину,  то  для  того  только,

чтобы тут же утратить ее; но когда я открыл мои общие начала, то все, чего я

искал, предстало предо мною, и на протяжении двадцати лет я видел, как  труд

мой возник, рос, развивался и завершился.

   ЕСЛИ этому труду суждено иметь  успех,  я  буду  в  значительной  степени

обязан этим величию моего предмета. Не думаю,  однако,  чтобы  тут  не  было

никакой заслуги и с моей стороны. Когда я  прочел  все,  что  было  написано

прежде меня столь многими великими людьми

   во Франции, в Англии и Германии, я был поражен  восхищением,  но  не  пал

духом. "И я тоже художник!", - воскликнул я вместе с Корреджио.