Вольные братства донских казаков: стратегия жизни в «Диком поле»

К оглавлению1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 
85 86 87 88 89 90 91 

Ранняя история донских казаков (период вольных братств) всегда вызывала неизменный интерес со стороны историков и этнографов. Отчасти это связано с неразрешенностью проблемы происхождения донского казачества— субэтноса, развившегося на базе мужских коллективов. Все высказанные до сих пор точки зрения о времени их формирования и, самое главное, — о том этническом субстрате, который положил начало этногенеза, остаются лишь гипотезами из-за крайне скудной источниковой базы. Но в таком случае, быть может стоит подойти к проблеме с той стороны, которая известна нам в наибольшей степени, т.е. начать ее решать с места формирования группы? Это место определяется очень точно — Дикое поле. Это пограничье, буферная зона между степью и лесом, кочевниками и земледельцами-славянами, христианством и мусульманством. Это — полоса отчуждения, не контролируемая ни одним из сопредельных государств, зона чужого, неосвоенного, дикого для обеих соприкасающихся сторон.

Понятно, что на «сквозняке» Дикого поля удерживались лишь определенные категории населения, обладающие своеобразными культурными стереотипами. Первоначально казачество складывалось в зоне пограничья как особая социальная группа; в этом процессе принимали участие люди, оторвавшиеся от первичных этнических и социальных массивов, расположенных по обе стороны пограничья. Они сознательно уходили за рамки сложившихся и набиравших силу социальных и этнических структур (Золотой Орды на востоке и Московской Руси на западе), пытаясь возродить в Диком поле те формы социальности (воинские мужские союзы, построенные на принципах так называемой военной демократии), в которых этничность на первых порах как раз игнорировалась. Дикое поле «сварило их в своем котле», дав начало своеобразному сообществу донских казаков. К числу культурных стереотипов ранних казачьих сообществ могут быть отнесены: открытость к культурным контактам, веротерпимость, демократизм. В то же время в ранней казачьей культурной модели отчетливо просматриваются элементы «антимира» и «антикультуры» («не сеют, не пашут», придерживаются безбрачия, отрицают семейный очаг, занимаются разбоем и пр.). Что же было главным мотивом, определявшим стратегию поведения этих «средневековых сталкеров», начиная с ухода за пределы родины и кончая беспредельным подвигом жизни на новом месте и служения этой прежней родине? Поиск главного мотива «казакования», явно не ограничивавшегося стремлением уйти от крепостного гнета и «застолбить» землицы, но имевшего под собой и глубокую духовную подоплеку, а также детальная реконструкция стратегической линии существования казаков в Диком поле (каждый переход через границу — как контакт с «тем» миром) — задача, решение которой поможет расширить наши представления о роли «мужского» в процессах этногенеза и культурогенеза.

Т.Б. Рябова (Астрахань)

Ранняя история донских казаков (период вольных братств) всегда вызывала неизменный интерес со стороны историков и этнографов. Отчасти это связано с неразрешенностью проблемы происхождения донского казачества— субэтноса, развившегося на базе мужских коллективов. Все высказанные до сих пор точки зрения о времени их формирования и, самое главное, — о том этническом субстрате, который положил начало этногенеза, остаются лишь гипотезами из-за крайне скудной источниковой базы. Но в таком случае, быть может стоит подойти к проблеме с той стороны, которая известна нам в наибольшей степени, т.е. начать ее решать с места формирования группы? Это место определяется очень точно — Дикое поле. Это пограничье, буферная зона между степью и лесом, кочевниками и земледельцами-славянами, христианством и мусульманством. Это — полоса отчуждения, не контролируемая ни одним из сопредельных государств, зона чужого, неосвоенного, дикого для обеих соприкасающихся сторон.

Понятно, что на «сквозняке» Дикого поля удерживались лишь определенные категории населения, обладающие своеобразными культурными стереотипами. Первоначально казачество складывалось в зоне пограничья как особая социальная группа; в этом процессе принимали участие люди, оторвавшиеся от первичных этнических и социальных массивов, расположенных по обе стороны пограничья. Они сознательно уходили за рамки сложившихся и набиравших силу социальных и этнических структур (Золотой Орды на востоке и Московской Руси на западе), пытаясь возродить в Диком поле те формы социальности (воинские мужские союзы, построенные на принципах так называемой военной демократии), в которых этничность на первых порах как раз игнорировалась. Дикое поле «сварило их в своем котле», дав начало своеобразному сообществу донских казаков. К числу культурных стереотипов ранних казачьих сообществ могут быть отнесены: открытость к культурным контактам, веротерпимость, демократизм. В то же время в ранней казачьей культурной модели отчетливо просматриваются элементы «антимира» и «антикультуры» («не сеют, не пашут», придерживаются безбрачия, отрицают семейный очаг, занимаются разбоем и пр.). Что же было главным мотивом, определявшим стратегию поведения этих «средневековых сталкеров», начиная с ухода за пределы родины и кончая беспредельным подвигом жизни на новом месте и служения этой прежней родине? Поиск главного мотива «казакования», явно не ограничивавшегося стремлением уйти от крепостного гнета и «застолбить» землицы, но имевшего под собой и глубокую духовную подоплеку, а также детальная реконструкция стратегической линии существования казаков в Диком поле (каждый переход через границу — как контакт с «тем» миром) — задача, решение которой поможет расширить наши представления о роли «мужского» в процессах этногенеза и культурогенеза.

Т.Б. Рябова (Астрахань)