«Вот возьму и повешусь...» (вариант «ухода» в коми-пермяцкой народной культуре)

В экспедиционных исследованиях на территории коми-пермяцких и русских районов Прикамья мы неоднократно фиксировали высказывания о распространенности среди коренного этноса мужского суицида. Типичным представляется рассуждение одного из информантов (уроженца Западной Украины, много лет живущего в отдаленном коми-пермяцком поселке): «Пермяки — хорошие люди, добрые, честные, но есть у них один странный обычай: чуть что — мужчины непременно вешаются. Так, у нас уже третий сосед повесился и вроде не с чего, и мужики все здоровые и пили не очень...»

Подобная трактовка самоубийства как специфического «национального обычая» показательна — привычные ( рациональные) объяснения перечисляемые рассказчиком, не исчерпывают проблему, при этом подчеркивается гендерный аспект сложившейся ситуации. Здесь следует оговориться, что она, несомненно, связана с общим ухудшением жизни в современной деревне — безработица, вынужденное возвращение к натуральному хозяйству, ощущение заброшенности и утраты жизненных перспектив, алкоголизация и т.д. При этом у мужчин усиливается «комплекс вины», проявлениями которого являлись трагические семейные истории, когда из жизни добровольно уходили «друг за другом» на сороковой поминальный день отец и сын, два брата и т.д. Местные жители, рассказывая об этих случаях, не связывают их с явлением «порчи на семью», предпочитают объяснения социально-бытового плана, хотя вредоносные магические действия весьма распространены в данном регионе. Следует подчеркнуть, что наиболее «угрожаемыми» в данном случае являются мужчины молодого и среднего возраста. Из всех видов порчи « от людей» только икота передается преимущественно женщинам, «порча от покойников» («мыжа») поражает и мужчин, и женщин, а негативное пространственное воздействие, по представлениям местных жителей, преимущественно направлено на семейных мужчин. То, что «мужчины не живут в доме», объясняется наличием «треснувшей матицы» или тем, что дом «стоит не на месте». «У меня три мужа было — ни один долго не жил: кто умрет, кто повесится — а все потому, что дом на могильнике стоит...» «Лешиные тропы» (места обитания лешего) также оказывают негативное действие преимущественно на мужчин.

Комментарии православных священников в данном случае традиционны — «ослабление веры», пережитки язычества и т.д.; при этом их отказ отпевать самоубийц встречает недоумение и непонимание. В поминальной обрядности «пространство самоубийц» здесь не маркируется. Семик, являющийся у жителей других прикамских районов днем поминовения «утопленников, удавленников» и других самоубийц, для коми-пермяков — главный поминальный день в году.

Возможно, среди истоков сложившегося стереотипа мужского поведения, предпочитающего «уход» в качестве средства скорейшего решения проблем, есть как исторически сложившиеся (ранее достаточно распространенный, а в настоящее время не востребуемый уход на заработки), так и семейно-бытовые факторы (мужчина в семье здесь часто «ведомый»). Показателен пример, когда одна из жительниц Иньвенского края, носительница «предвещающей» икотки («Ангела Шестикрылого») комментировала семейные ссоры соседей: «Она ко мне с утра бежит, просит, чтобы Ангел сказал: повесится мужик или нет... Тот работать не хочет на сенокосе, а если жена кричит отвечает: «Косить не буду, а лучше пойду и повешусь...»» При этом ни соседка, ни носительница икотки, ни икотка, «предвещающая», что мужчина сдержит слово, не видели в сложившейся ситуации ничего эстраординарного — к сожалению, «привычное дело»...

Е.З. Чикадзе (Санкт-Петербург)

В экспедиционных исследованиях на территории коми-пермяцких и русских районов Прикамья мы неоднократно фиксировали высказывания о распространенности среди коренного этноса мужского суицида. Типичным представляется рассуждение одного из информантов (уроженца Западной Украины, много лет живущего в отдаленном коми-пермяцком поселке): «Пермяки — хорошие люди, добрые, честные, но есть у них один странный обычай: чуть что — мужчины непременно вешаются. Так, у нас уже третий сосед повесился и вроде не с чего, и мужики все здоровые и пили не очень...»

Подобная трактовка самоубийства как специфического «национального обычая» показательна — привычные ( рациональные) объяснения перечисляемые рассказчиком, не исчерпывают проблему, при этом подчеркивается гендерный аспект сложившейся ситуации. Здесь следует оговориться, что она, несомненно, связана с общим ухудшением жизни в современной деревне — безработица, вынужденное возвращение к натуральному хозяйству, ощущение заброшенности и утраты жизненных перспектив, алкоголизация и т.д. При этом у мужчин усиливается «комплекс вины», проявлениями которого являлись трагические семейные истории, когда из жизни добровольно уходили «друг за другом» на сороковой поминальный день отец и сын, два брата и т.д. Местные жители, рассказывая об этих случаях, не связывают их с явлением «порчи на семью», предпочитают объяснения социально-бытового плана, хотя вредоносные магические действия весьма распространены в данном регионе. Следует подчеркнуть, что наиболее «угрожаемыми» в данном случае являются мужчины молодого и среднего возраста. Из всех видов порчи « от людей» только икота передается преимущественно женщинам, «порча от покойников» («мыжа») поражает и мужчин, и женщин, а негативное пространственное воздействие, по представлениям местных жителей, преимущественно направлено на семейных мужчин. То, что «мужчины не живут в доме», объясняется наличием «треснувшей матицы» или тем, что дом «стоит не на месте». «У меня три мужа было — ни один долго не жил: кто умрет, кто повесится — а все потому, что дом на могильнике стоит...» «Лешиные тропы» (места обитания лешего) также оказывают негативное действие преимущественно на мужчин.

Комментарии православных священников в данном случае традиционны — «ослабление веры», пережитки язычества и т.д.; при этом их отказ отпевать самоубийц встречает недоумение и непонимание. В поминальной обрядности «пространство самоубийц» здесь не маркируется. Семик, являющийся у жителей других прикамских районов днем поминовения «утопленников, удавленников» и других самоубийц, для коми-пермяков — главный поминальный день в году.

Возможно, среди истоков сложившегося стереотипа мужского поведения, предпочитающего «уход» в качестве средства скорейшего решения проблем, есть как исторически сложившиеся (ранее достаточно распространенный, а в настоящее время не востребуемый уход на заработки), так и семейно-бытовые факторы (мужчина в семье здесь часто «ведомый»). Показателен пример, когда одна из жительниц Иньвенского края, носительница «предвещающей» икотки («Ангела Шестикрылого») комментировала семейные ссоры соседей: «Она ко мне с утра бежит, просит, чтобы Ангел сказал: повесится мужик или нет... Тот работать не хочет на сенокосе, а если жена кричит отвечает: «Косить не буду, а лучше пойду и повешусь...»» При этом ни соседка, ни носительница икотки, ни икотка, «предвещающая», что мужчина сдержит слово, не видели в сложившейся ситуации ничего эстраординарного — к сожалению, «привычное дело»...

Е.З. Чикадзе (Санкт-Петербург)