§ 88. Критика учения об атрибутах

К оглавлению1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 
85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 
102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 

Спиноза определяет субстанцию как существо, состоящее из бесконечных, то есть не только по сущности, а и по числу бесконечных, или бесконечно многих атрибутов. Чем больше реальности или бытия имеет существо, тем больше число атрибутов присуще ему. Спиноза же называет лишь два атрибута, именно мышление и протяжение, которые конечный разум понимает в качестве моментов, констатирующих сущность бога; других или большего числа он не называет. Спиноза говорит: “...ибо человеческая душа не познает ничего иного, как то, что заключает в себе идею действительно существующего тела или что из нее вытекает, но эта идея тела не выражает никаких других атрибутов бога, кроме мышления и протяжения. Поэтому человеческая душа или идея человеческого тела, так как последняя есть сама душа, не содержит никаких иных, кроме этих двух, атрибутов. Из этих атрибутов или из их состояний нельзя вывести или познать никакого иного атрибута бога”. Ибо каждый атрибут бога должен быть понят и мыслим через себя самого. Таким образом, Спиноза устанавливает здесь непостижимость. Но как всякая подобная непостижимость есть лишь следствие недостатка в принципе, из которого мы исходим, который, однако, не познается и потому имеет весьма понятное происхождение, так это происходит и здесь. Субстанция есть неограниченная действительность. Протяжение лишь постольку атрибут бога, лишь постольку составляет сущность субстанции, поскольку она не ограничена, не определена в своем роде, поскольку она выражает бытие, а не отдельный род бытия или сущности. Но протяжение есть лишь род сущности; как таковое, оно определено, а как определенное, оно есть предел, небытие; так что реальное в нем есть безусловно не ограниченная, не определенная как протяжение субстанция. То же самое верно для мышления. Что же после этого остаётся от обоих атрибутов, кроме совершенно отвлеченной количественной определенности, числа, той определенности, что их два? Но два само есть ограниченность, так что субстанция должна иметь бесконечно, неопределенно много атрибутов.

Хотя мышление и протяжение различны между собой, но они выражают одну и ту же сущность, одну и ту же вещь, именно субстанцию, которая равнодушна к тому, воспринимается ли она в качестве протяжения или мышления, и, таким образом, составляют одно с субстанцией. Но поскольку они оба выражают и представляют субстанцию лишь известным образом, они являются для нее небытием; и различие их в отношении к ней нереально. Таким образом, для них не остается ничего иного, как лишь различие числа, безразличная определенность, что их два. Но эта безразличная граница сама собой переходит и исчезает в безразличном множестве, в бесконечном ряду. Оба атрибута теряются и исчезают без опоры (ибо их опора была бы реальностью их определенности; лишь реальность их различия делала бы ненужным неопределенную множественность атрибутов), как два в бесконечном множестве других неизвестных атрибутов, которые, хотя каждый выражает субстанцию известным образом, но так как этот известный способ как определенный представляет нереальность, также различаются друг от друга лишь тем, что их много. Здесь очевиден недостаток спинозовской философии, вытекающий из того, что определенность мыслится в ней лишь как отрицание.

Как не основателен этот упрек, так не обосновано то, в чем Тецнеман в своей истории философии обвиняет Спинозу относительно атрибутов. Обвинение его состоит в следующем. “Протяжение и мышление существенно различны, так как мышление не предполагает протяжения, а последнее — мышления. То и другое — абсолютные атрибуты подобно субстанции. Он должен был бы принять по пятому положению, что существуют лишь одна протяженная и одна мыслящая субстанции, если бы он не вывел дальше из мнимого доказательства (?), что вообще существует лишь одна субстанция. Поэтому он считает мышление и протяжение атрибутами одной этой субстанции. Но именно это утверждение доказывает, что нечто принято по известным соображениям без очевидности и не согласно с основными положениями. Ибо два реально различных атрибута, из которых ни один не является следствием другого и которые извечно существуют в субстанции вместе, вызывают вечное и существенное разделение субстанции, несовместимое с единством субстанции. Ибо если атрибут выражает бытие субстанции, то она имеет двойное реально различное бытие, если существуют два реально различных атрибута субстанции, что необходимо приводит к двум субстанциям”. Во всяком случае мышление и протяжение реально различны, то есть оба они мыслятся и понимаются через себя самих. Мышление не предполагает протяжения, а последнее не предполагает первого. Оба воспринимаются самостоятельно. Но через то и в том, что каждое воспринимается самостоятельно, оно есть субстанция, а именно одна и та же субстанция, которая в обоих остается тождественна себе самой; именно в этой самостоятельности они выражают только одну сущность и, следовательно, так как бытие субстанции не что иное, как её сущность, лишь одно бытие. Именно потому, что в них один и тот же предмет, каждое выражает в своем роде абсолютно совершенную субстанцию, я могу и должен воспринимать каждое для себя. По субстанции между ними нет разницы. Субстанция есть лишь субстанция как неограниченная действительность, как недетерминированная сущность, так что различная определенность обоих атрибутов не касается субстанции; их сущность и, следовательно, их бытие остаются незатронутыми обоими различиями. Правда, они выражают сущность субстанции известным, различным и определенным образом, но именно определенность есть отрицание: они не вносят в субстанцию никакого различия, не прерывают её единства.

Впрочем, необходимость того, что есть и может быть лишь одна субстанция, содержится уже в понятии субстанции как существа, сущность которого содержит существование. Доказательства, которые дает этому Спиноза, опираются на это понятие, которое само по себе необходимо, но это понятие не опирается на доказательства.

Сам Спиноза объясняет в схолии к десятому подложению атрибуты следующим образом: “Хотя мы мыслим оба атрибута действительно различными, то есть каждый отдельно, без помощи другого, однако из этого мы не можем заключать, что они образуют две различные сущности или две субстанции, так как это составляет предел субстанции, что хотя каждый из её атрибутов может мыслиться через себя, однако все атрибуты всегда существовали в субстанции вместе, ни один атрибут не мог быть произведен другим, но каждый для себя и по-своему выражает бытие и реальность субстанции”. Впрочем, нельзя отрицать, что понятие обоих атрибутов и их отношение к субстанции — один из труднейших моментов в философии Спинозы, трудность которого Спиноза ещё усилил тем, что в начале своей “Этики” он разбирает понятие субстанции в общем и потому говорит о субстанциях прежде, чем приходит к истинной, единственной субстанции, в которой одной понятие субстанции имеет свою действительность.

Спиноза определяет субстанцию как существо, состоящее из бесконечных, то есть не только по сущности, а и по числу бесконечных, или бесконечно многих атрибутов. Чем больше реальности или бытия имеет существо, тем больше число атрибутов присуще ему. Спиноза же называет лишь два атрибута, именно мышление и протяжение, которые конечный разум понимает в качестве моментов, констатирующих сущность бога; других или большего числа он не называет. Спиноза говорит: “...ибо человеческая душа не познает ничего иного, как то, что заключает в себе идею действительно существующего тела или что из нее вытекает, но эта идея тела не выражает никаких других атрибутов бога, кроме мышления и протяжения. Поэтому человеческая душа или идея человеческого тела, так как последняя есть сама душа, не содержит никаких иных, кроме этих двух, атрибутов. Из этих атрибутов или из их состояний нельзя вывести или познать никакого иного атрибута бога”. Ибо каждый атрибут бога должен быть понят и мыслим через себя самого. Таким образом, Спиноза устанавливает здесь непостижимость. Но как всякая подобная непостижимость есть лишь следствие недостатка в принципе, из которого мы исходим, который, однако, не познается и потому имеет весьма понятное происхождение, так это происходит и здесь. Субстанция есть неограниченная действительность. Протяжение лишь постольку атрибут бога, лишь постольку составляет сущность субстанции, поскольку она не ограничена, не определена в своем роде, поскольку она выражает бытие, а не отдельный род бытия или сущности. Но протяжение есть лишь род сущности; как таковое, оно определено, а как определенное, оно есть предел, небытие; так что реальное в нем есть безусловно не ограниченная, не определенная как протяжение субстанция. То же самое верно для мышления. Что же после этого остаётся от обоих атрибутов, кроме совершенно отвлеченной количественной определенности, числа, той определенности, что их два? Но два само есть ограниченность, так что субстанция должна иметь бесконечно, неопределенно много атрибутов.

Хотя мышление и протяжение различны между собой, но они выражают одну и ту же сущность, одну и ту же вещь, именно субстанцию, которая равнодушна к тому, воспринимается ли она в качестве протяжения или мышления, и, таким образом, составляют одно с субстанцией. Но поскольку они оба выражают и представляют субстанцию лишь известным образом, они являются для нее небытием; и различие их в отношении к ней нереально. Таким образом, для них не остается ничего иного, как лишь различие числа, безразличная определенность, что их два. Но эта безразличная граница сама собой переходит и исчезает в безразличном множестве, в бесконечном ряду. Оба атрибута теряются и исчезают без опоры (ибо их опора была бы реальностью их определенности; лишь реальность их различия делала бы ненужным неопределенную множественность атрибутов), как два в бесконечном множестве других неизвестных атрибутов, которые, хотя каждый выражает субстанцию известным образом, но так как этот известный способ как определенный представляет нереальность, также различаются друг от друга лишь тем, что их много. Здесь очевиден недостаток спинозовской философии, вытекающий из того, что определенность мыслится в ней лишь как отрицание.

Как не основателен этот упрек, так не обосновано то, в чем Тецнеман в своей истории философии обвиняет Спинозу относительно атрибутов. Обвинение его состоит в следующем. “Протяжение и мышление существенно различны, так как мышление не предполагает протяжения, а последнее — мышления. То и другое — абсолютные атрибуты подобно субстанции. Он должен был бы принять по пятому положению, что существуют лишь одна протяженная и одна мыслящая субстанции, если бы он не вывел дальше из мнимого доказательства (?), что вообще существует лишь одна субстанция. Поэтому он считает мышление и протяжение атрибутами одной этой субстанции. Но именно это утверждение доказывает, что нечто принято по известным соображениям без очевидности и не согласно с основными положениями. Ибо два реально различных атрибута, из которых ни один не является следствием другого и которые извечно существуют в субстанции вместе, вызывают вечное и существенное разделение субстанции, несовместимое с единством субстанции. Ибо если атрибут выражает бытие субстанции, то она имеет двойное реально различное бытие, если существуют два реально различных атрибута субстанции, что необходимо приводит к двум субстанциям”. Во всяком случае мышление и протяжение реально различны, то есть оба они мыслятся и понимаются через себя самих. Мышление не предполагает протяжения, а последнее не предполагает первого. Оба воспринимаются самостоятельно. Но через то и в том, что каждое воспринимается самостоятельно, оно есть субстанция, а именно одна и та же субстанция, которая в обоих остается тождественна себе самой; именно в этой самостоятельности они выражают только одну сущность и, следовательно, так как бытие субстанции не что иное, как её сущность, лишь одно бытие. Именно потому, что в них один и тот же предмет, каждое выражает в своем роде абсолютно совершенную субстанцию, я могу и должен воспринимать каждое для себя. По субстанции между ними нет разницы. Субстанция есть лишь субстанция как неограниченная действительность, как недетерминированная сущность, так что различная определенность обоих атрибутов не касается субстанции; их сущность и, следовательно, их бытие остаются незатронутыми обоими различиями. Правда, они выражают сущность субстанции известным, различным и определенным образом, но именно определенность есть отрицание: они не вносят в субстанцию никакого различия, не прерывают её единства.

Впрочем, необходимость того, что есть и может быть лишь одна субстанция, содержится уже в понятии субстанции как существа, сущность которого содержит существование. Доказательства, которые дает этому Спиноза, опираются на это понятие, которое само по себе необходимо, но это понятие не опирается на доказательства.

Сам Спиноза объясняет в схолии к десятому подложению атрибуты следующим образом: “Хотя мы мыслим оба атрибута действительно различными, то есть каждый отдельно, без помощи другого, однако из этого мы не можем заключать, что они образуют две различные сущности или две субстанции, так как это составляет предел субстанции, что хотя каждый из её атрибутов может мыслиться через себя, однако все атрибуты всегда существовали в субстанции вместе, ни один атрибут не мог быть произведен другим, но каждый для себя и по-своему выражает бытие и реальность субстанции”. Впрочем, нельзя отрицать, что понятие обоих атрибутов и их отношение к субстанции — один из труднейших моментов в философии Спинозы, трудность которого Спиноза ещё усилил тем, что в начале своей “Этики” он разбирает понятие субстанции в общем и потому говорит о субстанциях прежде, чем приходит к истинной, единственной субстанции, в которой одной понятие субстанции имеет свою действительность.