§ 11. Философское значение Бэкона

Существенное положение и значение Бэкона в истории науки нового времени в общем определяется тем что опыт, который прежде, не имея поддержки сверху, был лишь делом случая и зависел от случайной особенности и индивидуальной склонности отдельных лиц, руководивших историей и мышлением, - этот опыт он превратил в неизбежную необходимость, в дело фи­лософии, в сам принцип науки. Говоря определеннее, его значение в том, что он сделал опыт основой есте­ствознания и таким образом на место прежнего фантастического и схоластического способа исследования природы поставил объективное, чисто физическое воз­зрение на нее.  Поэтому Бэкон решительно высказывается против Парацельса. Например, он говорит о нем, что он не скрыл света природы, священным именем которого он так часто злоупо­требляет, но погасил его; что он был не только дезертиром, но изменником опыта. Но тройственность его принципов — навер­ное, интересное замечание для умозрительных тринитариев! — он называет вовсе не бесполезной мыслью, прибли­жающейся в известной степени к действительности (Impet. phil., с. 11). Ибо, хотя Бэкон обнимал целиком об­ласть наук своим энциклопедическим умом, обозревав­шим всю массу имевшихся в его время знаний, распо­лагал и определял их собственным остроумным спосо­бом, обогатил их удачными указаниями, мыслями и замечаниями, обозначил ещё не разработанные области знания, открыл особые отрасли наук, поощряя и по­буждая умы к их освоению, хотя он отводил науке о природе особое место во всей области наук, все же в этой обширной научной области, которую он охваты­вал взором полководца, центр его мыслей и стремлений находился единственно в естествознании; все-таки су­щественной целью, объектом и интересом его ума была наука о природе, почерпнутая посредством опыта из её собственного источника, не замутненная никакими чуждыми ей логическими, теологическими и математи­ческими элементами. Таким образом, историческое зна­чение Бэкона в том, что он в отличие от прежнего вре­мени, когда ум, направленный на сверхчувственные и теологические предметы, не имел чистого интереса в природе, почему изучение её отвергалось и искажалось, считаясь побочным занятием, сделал естественную науку, основанную на опыте, наукой всех наук, прин­ципом, матерью всех наших знаний. Сам Бэкон называет естествознание матерью остальных наук. Хотя он предпосылает философии бога, природы и че­ловека всеобщую науку, philosophia prima, первая часть кото­рой исследует принципы, общие многим наукам, однако он определяет тотчас, что в другой части philosophia prima, иссле­дующей conditionibus adventitiis rerum побочные условия ве­щей, например равенство и неравенство, эти предметы должны исследоваться не логически, но физически De augm. scient. Но как бы ни был велик объем его опытов и указаний, наблюдений и по­знаний в области науки о природе, однако его наиболее существенное значение состоит в том, что он дал ме­тод органон, логику опыта, определенное руководство к надежному и плодотворному опыту, что он возвысил слепое испытание и хождение ощупью в области частностей до искусства экспериментирования, основанно­го на логических законах и правилах, и таким образом как бы дал орудия опыта неловкому, неспособному и не привыкшему к опыту человечеству. Вот почему в строгом смысле слова нельзя говорить о содержании сочинений Бэкона; содержанием их можно бы считать все физические опыты и открытия нового времени, да­же если бы у него не оказалось о них определенных указаний; сущность их лишь в методе, в форме и спо­собе исследования и обсуждения природы, в указании на опыт. Однако Бэкон был меньше всего эмпириком в обычном смысле слова, а тем более не был отрица­тельным эмпириком в отношении к более глубокому, к философии. Если он называл, и с полным правом, опыт, представляющий, по его воззрению, в области природы самую тесную связь мышления и чувственного вос­приятия, единственным источником познания, то впоследствии сам работал прежде всего ради эмпирии и ввиду рассеянности его жизни и характера не имел досуга довести отдельные чувственные восприятия и опыты до познаний; однако эмпирия была для него лишь средством, а не целью, только началом, а не ре­зультатом, которым должна была быть лишь филосо­фия или философское познание. Он называл целью и объектом естествознания познание “вечных и неизмен­ных форм вещей”, и потому по отношению к объекту естествознания и способу его определения руководство­вался чисто философской мыслью, которая при всем том оставалась у него лишь проектом, не доведенным до исполнения и осуществления. Познание форм вещей как раз и составляет, по его мнению, объект и цель знания и опыта. Но форма вещи у него означает общее, род идею вещи, а не пустую, неопределенную идею, плохую, формальную общность, неопределенный, отвле­ченный род, она означает такую общность, которая представляет, как он говорит, ions emanationis источ­ник эманации, natura naturans природу, производя­щую принцип особенных определений вещи, источник, из которого вытекает её отличие, её свойства, то есть принцип познания особенного, — словом, общность, идея, которая в то же время материально определена, не стоит над природой и вне её, но имманентна при­роде. Так, например, по Бэкону, понятие, идея, род теп­лоты есть движение, а определение или отличие, делаю­щее движение теплотой, состоит в том, что оно расши­рительное в отличие от прочих видов движения.

Поэтому Бэкон был свободен от той схоластики или казуистики эмпирии, которая, выйдя из особенного, вновь в него погружается, безостановочно лишь разли­чает и углубляется в тонкости и частности, вводит нас в заблуждение, делает из природы лабиринт без выхо­да, из-за деревьев не дает нам видеть леса. Ибо, по его учению, лишь то общее есть истинно общее, которое так определено в себе, дифференцировано и материа­лизовано, что содержит принцип познания особенного и единичного, и лишь то особенное является истинно особенным, которое несет свет и познание, ведет от многообразия к простоте, от разнородности к единству, позволяет через себя или из себя познать или открыть общее. Поэтому материя особенного не должна быть простой, огромной кучей песка, в которую мы, желая подняться на нее, все глубже погружаемся, не дости­гая высшей и прочной точки опоры, и коей отдельные песчинки состоят сплошь из особой породы камня, так что от сверкающих блесток этой разнородности у нас рябит в глазах и мы перестаем видеть, но горой, в ко­торой различные породы камня нагромождены больши­ми плотными, связанными между собой слоистыми массами и служат нам прочным основанием для сво­бодного философского обзора целого.

Поэтому Бэкон был далеко от того, чтобы, следуя излюбленному догматико-скептическому методу, кото­рый превращает невозможность, неспособность в поло­жительное свойство человека, утверждать, что человек не познает природы; скорее он вполне определенно сознавал, что единственно от метода, вида и способа нашего интеллектуального подхода к ней зависит, мо­жем ли мы знать о ней нечто реальное или нет. По -этому его ум и не довольствуется внешней стороной природы он требует от нее большего, именно чтобы естествознание, не ограничиваясь поверхностью явле­ний, стремилось познать причины их и даже причины

Причина, по которой Бэкон большей частью считал­ся эмпириком, а чистые и даже антифилософские эм­пирики признали его своим патроном, почему глубо­кие и спекулятивные мысли его сочинений при обсуж­дении их не принимались в расчет и оставались без всякого влияния, заключается в самом Бэконе, именно в том, что он не признавал и презирал метафизику и философию греков и, несмотря на то что считал эмпирию только средним, даже нижним этажом зда­ния наук, а верхний этаж, с которого только и откры­вается вид на природу, предоставлял извлеченной из опыта философии, тем не менее считал эмпирию своим жилым и рабочим помещением, остановился на ней, и главным образом в том, что вообще его ум не был ни чисто философским, ни математически спекулятивным, но был чувственным, чисто физическим.

Поэтому Бэкон и был главным образом склонен и призван к тому, чтобы пробудить изучение физики, поскольку она не просто “прикладная математика”. Его ум именно ввиду его внутреннего родства с чувст­венностью был направлен на особенности и отли­чия, на качество вещей, стремясь понять вещи в их специфическом качественном бытии и жизни. Господ­ствующее над ним и определяющее его понятие есть понятие качества, поэтому он и выдвигал на передний план опыт, так настойчиво указывал на него. Ибо ка­чество в природе есть лишь предмет чувственного ощу­щения, опыта; оно только опосредованно становится предметом мышления, а в своей своеобразной сущно­сти является лишь предметом непосредственного чув­ственного ощущения и восприятия. Поэтому Бэкон и указывает математике подчиненное положение в фи­зике и отзывается о ней так: “Количество, объект математики, в приложении к материи образует, так ска­зать, составную часть природы и в большинстве про­цессов природы причинную составную часть. Оно дол­жно относиться к существенным формам. Конечно, ко­личество из всех форм природы — по крайней мере как я их понимаю — самая отвлеченная и легче всего отделимая от материи, и в этом причина, почему она усерднее выделяется и тщательнее исследуется, чем множество других форм, теснее связанных с матери­ей... Странно, что математика и логика, которые, соб­ственно, должны были быть подчинены физике, однако в полном сознании очевидности своих познаний заяв­ляют притязание даже на господство”.

В этом отношении Бэкон стоит одиноко. Ибо гос­подствующее понятие у Гоббса, Декарта и прочих ис­следователей природы его и более позднего времени в их воззрениях на природу есть понятие количества, для них природа является предметом изучения лишь со стороны её математической определяемости. Бэкон, напротив, выдвигает форму качества, природа является для него предметом лишь с этой стороны, это первичная форма природы. Поэтому он и говорит, что сама первая материя должна мыслиться в связи с движе­нием и качеством. Поэтому и астрономические объек­ты интересуют его лишь как предметы физики, он об­ращает главное внимание на их физические свойства. Он говорит определенно: “В нашем размышлении нуж­даются не только вычисления и предсказания, но и философское познание. От последнего мы ожидаем, что оно не только объяснит нам периодические движения небесных тел, но и даст ключ к общим субстанциаль­ным свойствам этих тел, их сил и действий, исходя из естественных и бесспорных оснований; не менее важ­но и то, что оно проникнет в самую сущность движения, не ограничится объяснением явлений, но покажет происходящее в основе природы, представляя фактиче­скую и реальную истину. Поэтому главное руководство в области астрономии принадлежит физической науке” (Descr. globi. intell., cap. V). Поэтому он говорит о са­мом себе, что он особенно старается исследовать passiones страсти или appetitus materiae влечения мате­рии. Под этими страстями и влечениями материи Бэкон по­нимает не что иное, как явления расширения, сжатия, притя­жения и так далее, которые имеют место как на небесных телах, гак и на земле, то есть, являются общими свойствами веществ на которые не имеет влияния различие места.

Существенное положение и значение Бэкона в истории науки нового времени в общем определяется тем что опыт, который прежде, не имея поддержки сверху, был лишь делом случая и зависел от случайной особенности и индивидуальной склонности отдельных лиц, руководивших историей и мышлением, - этот опыт он превратил в неизбежную необходимость, в дело фи­лософии, в сам принцип науки. Говоря определеннее, его значение в том, что он сделал опыт основой есте­ствознания и таким образом на место прежнего фантастического и схоластического способа исследования природы поставил объективное, чисто физическое воз­зрение на нее.  Поэтому Бэкон решительно высказывается против Парацельса. Например, он говорит о нем, что он не скрыл света природы, священным именем которого он так часто злоупо­требляет, но погасил его; что он был не только дезертиром, но изменником опыта. Но тройственность его принципов — навер­ное, интересное замечание для умозрительных тринитариев! — он называет вовсе не бесполезной мыслью, прибли­жающейся в известной степени к действительности (Impet. phil., с. 11). Ибо, хотя Бэкон обнимал целиком об­ласть наук своим энциклопедическим умом, обозревав­шим всю массу имевшихся в его время знаний, распо­лагал и определял их собственным остроумным спосо­бом, обогатил их удачными указаниями, мыслями и замечаниями, обозначил ещё не разработанные области знания, открыл особые отрасли наук, поощряя и по­буждая умы к их освоению, хотя он отводил науке о природе особое место во всей области наук, все же в этой обширной научной области, которую он охваты­вал взором полководца, центр его мыслей и стремлений находился единственно в естествознании; все-таки су­щественной целью, объектом и интересом его ума была наука о природе, почерпнутая посредством опыта из её собственного источника, не замутненная никакими чуждыми ей логическими, теологическими и математи­ческими элементами. Таким образом, историческое зна­чение Бэкона в том, что он в отличие от прежнего вре­мени, когда ум, направленный на сверхчувственные и теологические предметы, не имел чистого интереса в природе, почему изучение её отвергалось и искажалось, считаясь побочным занятием, сделал естественную науку, основанную на опыте, наукой всех наук, прин­ципом, матерью всех наших знаний. Сам Бэкон называет естествознание матерью остальных наук. Хотя он предпосылает философии бога, природы и че­ловека всеобщую науку, philosophia prima, первая часть кото­рой исследует принципы, общие многим наукам, однако он определяет тотчас, что в другой части philosophia prima, иссле­дующей conditionibus adventitiis rerum побочные условия ве­щей, например равенство и неравенство, эти предметы должны исследоваться не логически, но физически De augm. scient. Но как бы ни был велик объем его опытов и указаний, наблюдений и по­знаний в области науки о природе, однако его наиболее существенное значение состоит в том, что он дал ме­тод органон, логику опыта, определенное руководство к надежному и плодотворному опыту, что он возвысил слепое испытание и хождение ощупью в области частностей до искусства экспериментирования, основанно­го на логических законах и правилах, и таким образом как бы дал орудия опыта неловкому, неспособному и не привыкшему к опыту человечеству. Вот почему в строгом смысле слова нельзя говорить о содержании сочинений Бэкона; содержанием их можно бы считать все физические опыты и открытия нового времени, да­же если бы у него не оказалось о них определенных указаний; сущность их лишь в методе, в форме и спо­собе исследования и обсуждения природы, в указании на опыт. Однако Бэкон был меньше всего эмпириком в обычном смысле слова, а тем более не был отрица­тельным эмпириком в отношении к более глубокому, к философии. Если он называл, и с полным правом, опыт, представляющий, по его воззрению, в области природы самую тесную связь мышления и чувственного вос­приятия, единственным источником познания, то впоследствии сам работал прежде всего ради эмпирии и ввиду рассеянности его жизни и характера не имел досуга довести отдельные чувственные восприятия и опыты до познаний; однако эмпирия была для него лишь средством, а не целью, только началом, а не ре­зультатом, которым должна была быть лишь филосо­фия или философское познание. Он называл целью и объектом естествознания познание “вечных и неизмен­ных форм вещей”, и потому по отношению к объекту естествознания и способу его определения руководство­вался чисто философской мыслью, которая при всем том оставалась у него лишь проектом, не доведенным до исполнения и осуществления. Познание форм вещей как раз и составляет, по его мнению, объект и цель знания и опыта. Но форма вещи у него означает общее, род идею вещи, а не пустую, неопределенную идею, плохую, формальную общность, неопределенный, отвле­ченный род, она означает такую общность, которая представляет, как он говорит, ions emanationis источ­ник эманации, natura naturans природу, производя­щую принцип особенных определений вещи, источник, из которого вытекает её отличие, её свойства, то есть принцип познания особенного, — словом, общность, идея, которая в то же время материально определена, не стоит над природой и вне её, но имманентна при­роде. Так, например, по Бэкону, понятие, идея, род теп­лоты есть движение, а определение или отличие, делаю­щее движение теплотой, состоит в том, что оно расши­рительное в отличие от прочих видов движения.

Поэтому Бэкон был свободен от той схоластики или казуистики эмпирии, которая, выйдя из особенного, вновь в него погружается, безостановочно лишь разли­чает и углубляется в тонкости и частности, вводит нас в заблуждение, делает из природы лабиринт без выхо­да, из-за деревьев не дает нам видеть леса. Ибо, по его учению, лишь то общее есть истинно общее, которое так определено в себе, дифференцировано и материа­лизовано, что содержит принцип познания особенного и единичного, и лишь то особенное является истинно особенным, которое несет свет и познание, ведет от многообразия к простоте, от разнородности к единству, позволяет через себя или из себя познать или открыть общее. Поэтому материя особенного не должна быть простой, огромной кучей песка, в которую мы, желая подняться на нее, все глубже погружаемся, не дости­гая высшей и прочной точки опоры, и коей отдельные песчинки состоят сплошь из особой породы камня, так что от сверкающих блесток этой разнородности у нас рябит в глазах и мы перестаем видеть, но горой, в ко­торой различные породы камня нагромождены больши­ми плотными, связанными между собой слоистыми массами и служат нам прочным основанием для сво­бодного философского обзора целого.

Поэтому Бэкон был далеко от того, чтобы, следуя излюбленному догматико-скептическому методу, кото­рый превращает невозможность, неспособность в поло­жительное свойство человека, утверждать, что человек не познает природы; скорее он вполне определенно сознавал, что единственно от метода, вида и способа нашего интеллектуального подхода к ней зависит, мо­жем ли мы знать о ней нечто реальное или нет. По -этому его ум и не довольствуется внешней стороной природы он требует от нее большего, именно чтобы естествознание, не ограничиваясь поверхностью явле­ний, стремилось познать причины их и даже причины

Причина, по которой Бэкон большей частью считал­ся эмпириком, а чистые и даже антифилософские эм­пирики признали его своим патроном, почему глубо­кие и спекулятивные мысли его сочинений при обсуж­дении их не принимались в расчет и оставались без всякого влияния, заключается в самом Бэконе, именно в том, что он не признавал и презирал метафизику и философию греков и, несмотря на то что считал эмпирию только средним, даже нижним этажом зда­ния наук, а верхний этаж, с которого только и откры­вается вид на природу, предоставлял извлеченной из опыта философии, тем не менее считал эмпирию своим жилым и рабочим помещением, остановился на ней, и главным образом в том, что вообще его ум не был ни чисто философским, ни математически спекулятивным, но был чувственным, чисто физическим.

Поэтому Бэкон и был главным образом склонен и призван к тому, чтобы пробудить изучение физики, поскольку она не просто “прикладная математика”. Его ум именно ввиду его внутреннего родства с чувст­венностью был направлен на особенности и отли­чия, на качество вещей, стремясь понять вещи в их специфическом качественном бытии и жизни. Господ­ствующее над ним и определяющее его понятие есть понятие качества, поэтому он и выдвигал на передний план опыт, так настойчиво указывал на него. Ибо ка­чество в природе есть лишь предмет чувственного ощу­щения, опыта; оно только опосредованно становится предметом мышления, а в своей своеобразной сущно­сти является лишь предметом непосредственного чув­ственного ощущения и восприятия. Поэтому Бэкон и указывает математике подчиненное положение в фи­зике и отзывается о ней так: “Количество, объект математики, в приложении к материи образует, так ска­зать, составную часть природы и в большинстве про­цессов природы причинную составную часть. Оно дол­жно относиться к существенным формам. Конечно, ко­личество из всех форм природы — по крайней мере как я их понимаю — самая отвлеченная и легче всего отделимая от материи, и в этом причина, почему она усерднее выделяется и тщательнее исследуется, чем множество других форм, теснее связанных с матери­ей... Странно, что математика и логика, которые, соб­ственно, должны были быть подчинены физике, однако в полном сознании очевидности своих познаний заяв­ляют притязание даже на господство”.

В этом отношении Бэкон стоит одиноко. Ибо гос­подствующее понятие у Гоббса, Декарта и прочих ис­следователей природы его и более позднего времени в их воззрениях на природу есть понятие количества, для них природа является предметом изучения лишь со стороны её математической определяемости. Бэкон, напротив, выдвигает форму качества, природа является для него предметом лишь с этой стороны, это первичная форма природы. Поэтому он и говорит, что сама первая материя должна мыслиться в связи с движе­нием и качеством. Поэтому и астрономические объек­ты интересуют его лишь как предметы физики, он об­ращает главное внимание на их физические свойства. Он говорит определенно: “В нашем размышлении нуж­даются не только вычисления и предсказания, но и философское познание. От последнего мы ожидаем, что оно не только объяснит нам периодические движения небесных тел, но и даст ключ к общим субстанциаль­ным свойствам этих тел, их сил и действий, исходя из естественных и бесспорных оснований; не менее важ­но и то, что оно проникнет в самую сущность движения, не ограничится объяснением явлений, но покажет происходящее в основе природы, представляя фактиче­скую и реальную истину. Поэтому главное руководство в области астрономии принадлежит физической науке” (Descr. globi. intell., cap. V). Поэтому он говорит о са­мом себе, что он особенно старается исследовать passiones страсти или appetitus materiae влечения мате­рии. Под этими страстями и влечениями материи Бэкон по­нимает не что иное, как явления расширения, сжатия, притя­жения и так далее, которые имеют место как на небесных телах, гак и на земле, то есть, являются общими свойствами веществ на которые не имеет влияния различие места.