§ 5. Средневековое искусство

Как схоластическая философия, так и искусство, хотя и состояло сначала на службе церкви и считалось последней лишь средством назидания и возвеличения себя самой, породило принцип, противоположный ан­тикосмическому религиозному духу. Искусство могло сохранять положение служебного средства, лишь пока оно было несовершенно, но не на вершине своего раз­вития. Уже внешняя история искусства доказывает это. Перво­начально монастыри были единственными убежищами изобра­зительных искусств, позднее — города и свободные государства, и только в этих последних, где развились самостоятельное мирское чувство и конкретный мирской дух, искусство при­обрело адекватное его сущности понятию красоты классиче­ское, законченное бытие. Ибо хотя и теперь оно служило еще отчасти и чисто внешне целям церкви, имея главным своим объектом предметы церковной веры, однако прекрас­ное, как таковое, стало уже предметом человека, инте­рес искусства, как такового, стал самостоятельной целью; пробудилось независимое, чистое, не замутнен­ное чуждыми связями чувство чистой красоты и чело­вечности; человек теперь снова обрел в созерцании величественных творений своего духа чувство самого себя, сознание своей самостоятельности, своего духов­ного благородства, своего имманентного, от природы врожденного подобия богу, вкус к природе и к ее изучению, дар наблюдения, правильное воззрение на действительность и признание реальности и существен­ности всего, что считалось отрицательно религиозным духом лишь суетным и безбожным. Поэтому искусство было обольстительной Майей, которая изгнала из мрачного духа церкви, как некогда из древнего Брамы, меланхолию и мизантропию; оно было мнимосвятой обольстительницей, которая привела человека на цер­ковную колокольню, чтобы здесь свободно дышала его стесненная и сжатая грудь, напоить его свежими небес­ными ароматами чисто человеческих чувств и воззре­ний, открыть ему чарующий вид на прелести земного мира и обнаружить перед ним другой мир, мир свобо­ды, красоты, гуманности и знания. Искусство мнимо свято, потому что его благочестие лишь видимость; потому что, служа, по видимости, церкви, оно трудится лишь ради собственного интереса. Для человека, делающего, например, Марию предметом своего искусства, она уже предмет не религии, а искусства; в ином случае он не имел бы мужества, силы и свободы выпустить ее из сокровищ­ницы своего религиозного настроения и представления, отде­лить ее от себя, от таинственного мрака, избегающего и сти­рающего всякое ограничение и оформление, неосязаемого, невыразимого святилища религиозной веры и перевести в сферу ограничения и ясности, мирского, чувственного созер­цания, возлюбленную сердца сделать девицей для чувственного удовольствия, принести в жертву своим похотям. Искусство есть ангел, но ангел Люцифер (несущий свет). Поэтому искус­ство имело своими объектами как всеобщие и языческие, так и христианские предметы. Оно особенно возвысилось благодаря изучению античности. Ср., например, жизнь Лоренцо Медичи (Вильам Роско. Пер. с английского. Курта Шпренгеля, стр. 372). Поэтому время наивысшего развития и расцвета искусства совпадает со временем, когда католическая вера и церковь пришли в наибольший упадок, когда науки возродились и появился протестантизм. Ср., например, Вольтера “Essai sur les moeurs et 1'esprit nationes Опыт о нравах и духе на­родов, т. 2, гл. 105; т. 2I, гл. 127; “Acta philosophorum”, IX, вып. 1718, гл. IV—VII. Рафаэль родился в том же году, что и Лютер, в 1483-м. Поэтому правильно говорит Лео в своей “Истории Италии” (т. I, стр. 37): “Великие художники Италии сделали для духовного освобождения и развития мира столько же, как немецкие реформаторы, ибо, пока старые, мрачные, строгие изображения бога и святых могли пленять сердца верующих, искусство еще не преодолело внешней неуклюже­сти, это было признаком того, что сам ум пребывал ещё в тесном ограничении, в гнетущих оковах. Свобода в искусство развилась вместе со свободой мысли, в равной мере и взаим­ной связи. Лишь когда люди снова нашли в искусстве сво­бодное удовольствие, они обрели вместе с ним и способность воспринимать классиков древнего мира, наслаждаться ими  продолжать работу в их духе, а без восприятия древней клас­сической литературы реформация была бы не чем иным, как церковным расколом вроде учения гусситов”.

Знаменитый Андреа Орканья (13), процветавший в середине XIV в. во Флоренции, первым из художников нового времени написал свой автопортрет. Напротив, знаменитый отец церкви Климент Александрийский (14), хотя и просвещенный человек, считал грехом даже (в “Paedagogos” Педагогике, I, III, гл. 2) смотреть на свое изображение в зеркале. Так противоположны искусство в своей свободе и религиозность в своей узости и ограниченности. Тертуллиан (15) (в “De spectaculis” О зрелищах, гл. 23) и тот же Климент считали также преступным своево­лием, безбожной критикой творений божьих стричь или даже вырывать себе бороду. Ибо как говорит Климент (там Же, гл. З): “Так как все волосы сочтены на вашей голове, даже отдельные волосы в вашей бороде и на всем теле, то ничто не должно устраняться иначе как по предписанию божьему, если оно определено его волей”. Так сильно противоречит отрицательно религиозное чувство эстетическому. Климент говорит очень определенно (“Cohort, ad gепtеs” Увещание к народам, гл. 4): “Нам явно воспрещено заниматься этим обманчивым искусством живописью. Ведь пророк говорит:

“...ты не должен создавать себе образа или подобия того, что находится на небе и на земле”. Ср. также Тертуллиана “De idol.” Об идолопоклонстве, гл. 3, 4, 5 и так далее. На это можно возразить всякое, например, что эти отцы церкви полемизиро­вали только с языческими изображениями богов и идолопо­клонством. Но достоверно, что чувство и созерцание искусства, как таковые, совершенно противоположны религиозному прин­ципу ранних времен, если понимать его в определенности и чистоте классических экземпляров и образцов этого религиоз­ного направления. Известно, что и театр возродился, лишь когда в XV в. место религиозных зрелищ заняли комедии Плавта и Теренция (16). Как дерево, стоя­щее на колокольне, не выросло из ее твердого камня, так же мало искусство возникло из церкви и ее духа. Хитрая птица рассудка принесла на нее семя; когда оно взошло, из него выросло растеньице, конечно ещё безвредное, когда же оно стало деревом, то разрушило старую колокольню.

Таким образом, духи искусства и науки, лишь внешне служившие отрицательно религиозному духу, со­здали из него противоположный принцип, именно чисто человеческий, свободный, самосознательный, вселюбящий, всеобъемлющий, вездесущий, универсальный, мыслящий, научный дух, который подорвал отри­цательно религиозный дух, низвел с трона мирового господства, заключил в тесные границы области, лежа­щей по ту-сторону стремительного потока истории, и сделался принципом и сущностью мира, принципом

нового времени.

Как схоластическая философия, так и искусство, хотя и состояло сначала на службе церкви и считалось последней лишь средством назидания и возвеличения себя самой, породило принцип, противоположный ан­тикосмическому религиозному духу. Искусство могло сохранять положение служебного средства, лишь пока оно было несовершенно, но не на вершине своего раз­вития. Уже внешняя история искусства доказывает это. Перво­начально монастыри были единственными убежищами изобра­зительных искусств, позднее — города и свободные государства, и только в этих последних, где развились самостоятельное мирское чувство и конкретный мирской дух, искусство при­обрело адекватное его сущности понятию красоты классиче­ское, законченное бытие. Ибо хотя и теперь оно служило еще отчасти и чисто внешне целям церкви, имея главным своим объектом предметы церковной веры, однако прекрас­ное, как таковое, стало уже предметом человека, инте­рес искусства, как такового, стал самостоятельной целью; пробудилось независимое, чистое, не замутнен­ное чуждыми связями чувство чистой красоты и чело­вечности; человек теперь снова обрел в созерцании величественных творений своего духа чувство самого себя, сознание своей самостоятельности, своего духов­ного благородства, своего имманентного, от природы врожденного подобия богу, вкус к природе и к ее изучению, дар наблюдения, правильное воззрение на действительность и признание реальности и существен­ности всего, что считалось отрицательно религиозным духом лишь суетным и безбожным. Поэтому искусство было обольстительной Майей, которая изгнала из мрачного духа церкви, как некогда из древнего Брамы, меланхолию и мизантропию; оно было мнимосвятой обольстительницей, которая привела человека на цер­ковную колокольню, чтобы здесь свободно дышала его стесненная и сжатая грудь, напоить его свежими небес­ными ароматами чисто человеческих чувств и воззре­ний, открыть ему чарующий вид на прелести земного мира и обнаружить перед ним другой мир, мир свобо­ды, красоты, гуманности и знания. Искусство мнимо свято, потому что его благочестие лишь видимость; потому что, служа, по видимости, церкви, оно трудится лишь ради собственного интереса. Для человека, делающего, например, Марию предметом своего искусства, она уже предмет не религии, а искусства; в ином случае он не имел бы мужества, силы и свободы выпустить ее из сокровищ­ницы своего религиозного настроения и представления, отде­лить ее от себя, от таинственного мрака, избегающего и сти­рающего всякое ограничение и оформление, неосязаемого, невыразимого святилища религиозной веры и перевести в сферу ограничения и ясности, мирского, чувственного созер­цания, возлюбленную сердца сделать девицей для чувственного удовольствия, принести в жертву своим похотям. Искусство есть ангел, но ангел Люцифер (несущий свет). Поэтому искус­ство имело своими объектами как всеобщие и языческие, так и христианские предметы. Оно особенно возвысилось благодаря изучению античности. Ср., например, жизнь Лоренцо Медичи (Вильам Роско. Пер. с английского. Курта Шпренгеля, стр. 372). Поэтому время наивысшего развития и расцвета искусства совпадает со временем, когда католическая вера и церковь пришли в наибольший упадок, когда науки возродились и появился протестантизм. Ср., например, Вольтера “Essai sur les moeurs et 1'esprit nationes Опыт о нравах и духе на­родов, т. 2, гл. 105; т. 2I, гл. 127; “Acta philosophorum”, IX, вып. 1718, гл. IV—VII. Рафаэль родился в том же году, что и Лютер, в 1483-м. Поэтому правильно говорит Лео в своей “Истории Италии” (т. I, стр. 37): “Великие художники Италии сделали для духовного освобождения и развития мира столько же, как немецкие реформаторы, ибо, пока старые, мрачные, строгие изображения бога и святых могли пленять сердца верующих, искусство еще не преодолело внешней неуклюже­сти, это было признаком того, что сам ум пребывал ещё в тесном ограничении, в гнетущих оковах. Свобода в искусство развилась вместе со свободой мысли, в равной мере и взаим­ной связи. Лишь когда люди снова нашли в искусстве сво­бодное удовольствие, они обрели вместе с ним и способность воспринимать классиков древнего мира, наслаждаться ими  продолжать работу в их духе, а без восприятия древней клас­сической литературы реформация была бы не чем иным, как церковным расколом вроде учения гусситов”.

Знаменитый Андреа Орканья (13), процветавший в середине XIV в. во Флоренции, первым из художников нового времени написал свой автопортрет. Напротив, знаменитый отец церкви Климент Александрийский (14), хотя и просвещенный человек, считал грехом даже (в “Paedagogos” Педагогике, I, III, гл. 2) смотреть на свое изображение в зеркале. Так противоположны искусство в своей свободе и религиозность в своей узости и ограниченности. Тертуллиан (15) (в “De spectaculis” О зрелищах, гл. 23) и тот же Климент считали также преступным своево­лием, безбожной критикой творений божьих стричь или даже вырывать себе бороду. Ибо как говорит Климент (там Же, гл. З): “Так как все волосы сочтены на вашей голове, даже отдельные волосы в вашей бороде и на всем теле, то ничто не должно устраняться иначе как по предписанию божьему, если оно определено его волей”. Так сильно противоречит отрицательно религиозное чувство эстетическому. Климент говорит очень определенно (“Cohort, ad gепtеs” Увещание к народам, гл. 4): “Нам явно воспрещено заниматься этим обманчивым искусством живописью. Ведь пророк говорит:

“...ты не должен создавать себе образа или подобия того, что находится на небе и на земле”. Ср. также Тертуллиана “De idol.” Об идолопоклонстве, гл. 3, 4, 5 и так далее. На это можно возразить всякое, например, что эти отцы церкви полемизиро­вали только с языческими изображениями богов и идолопо­клонством. Но достоверно, что чувство и созерцание искусства, как таковые, совершенно противоположны религиозному прин­ципу ранних времен, если понимать его в определенности и чистоте классических экземпляров и образцов этого религиоз­ного направления. Известно, что и театр возродился, лишь когда в XV в. место религиозных зрелищ заняли комедии Плавта и Теренция (16). Как дерево, стоя­щее на колокольне, не выросло из ее твердого камня, так же мало искусство возникло из церкви и ее духа. Хитрая птица рассудка принесла на нее семя; когда оно взошло, из него выросло растеньице, конечно ещё безвредное, когда же оно стало деревом, то разрушило старую колокольню.

Таким образом, духи искусства и науки, лишь внешне служившие отрицательно религиозному духу, со­здали из него противоположный принцип, именно чисто человеческий, свободный, самосознательный, вселюбящий, всеобъемлющий, вездесущий, универсальный, мыслящий, научный дух, который подорвал отри­цательно религиозный дух, низвел с трона мирового господства, заключил в тесные границы области, лежа­щей по ту-сторону стремительного потока истории, и сделался принципом и сущностью мира, принципом

нового времени.