§ 33. Критический взгляд на государственное право Гоббса

Государственное право Гоббса, как вся его эмпирия, распадается на сплошные противоположности и проти­воречия. Даже глубокие и верные сами по себе мысли, бесспорно встречающиеся у него, вследствие того как они сформулированы и выражены, приводят к взаимно уничтожающим противоречиям. Например, верными и глубокими мыслями, без сомнения, можно считать то, что государство не только общество, но и единство, что нравственность только в государстве (конечно, государ­ство разумеется в себе, в своей сущности) действитель­на, только в нем имеет всеобщее, объективное, опреде­ленное существование или что только с государством возникает общая мера того, что справедливо и неспра­ведливо, добро и зло, и таким путем устанавливается различие между всеобщей и единичной волей и, нако­нец, связанная с этим мысль, что разум существует лишь в государстве и человек вне государства находит­ся в животном состоянии. Отношение между естественным и гражданским состоя­нием, то есть свободой и подчинением, то же самое, что и между влечением и разумом, животностью и человечностью. О разнице между cognitio privata частным познанием и всеобщим разумом государства ср., например, 1. с., с. XII, § 1, и Leviath., с. 29. А о государстве как общей мере нравственности см. De horn., с. 13, § 8, 9. Но мысль о единстве снова опорочивается определением его, так как это не един­ство различающего, удостоверяющего, упорядочиваю­щего, то есть организующего в едином разуме, но един­ство надменности, которое лишь потому единство” что одно становится на место соединяемого, един­ство исключительной и потому утверждающей свою всеобщность единичности или произвола. Поэтому cives граждане остаются простой толпой относи­тельно этого unio единения, multitude dissoluta разрозненным множеством. Этим определением един­ства и государства уничтожается также вторая мысль; ибо принцип справедливого и несправедли­вого, доброго и злого, всеобщий разум или всеобщая воля есть только формальная воля, то есть, хотя и пере­данная, на деле же в высшей степени высокомерная и грубая власть, произвол, утверждающий себя как един­ство и всеобщность, будет ли она corpus союзом мно­гих, курией или только одним лицом. Граждане, воля и разум которых не содержатся в воле и разуме пове­лителя, но скорее поглощены ими, коих права утоплены в безднах права верховной власти, под конец, правда, снова выступают как цель государства на сол­нечный свет бытия, ибо благо граждан есть цель госу­дарства; но именно потому, что государство” которое должно быть существованием разума и объективной морали, снова сводится к простому средству, имеющему целью лишь физическое благо отдельных лиц, уничто­жаются не только обе первые, но и третья мысль. Ибо цель государства, коего начало положено отрицанием естественного состояния именно потому, что физическое благосостояние толпы, то есть эмпирическое прият­ное существование людей как отдельных чувственных индивидов, считается этой целью, в существенном все-таки является естественным состоянием, хотя теперь уже приятным, свободным от тягостей и опасностей всеобщей войны. Таким образом, по существу устра­няется различие между государством и естественным состоянием.

Государственное право Гоббса, как вся его эмпирия, распадается на сплошные противоположности и проти­воречия. Даже глубокие и верные сами по себе мысли, бесспорно встречающиеся у него, вследствие того как они сформулированы и выражены, приводят к взаимно уничтожающим противоречиям. Например, верными и глубокими мыслями, без сомнения, можно считать то, что государство не только общество, но и единство, что нравственность только в государстве (конечно, государ­ство разумеется в себе, в своей сущности) действитель­на, только в нем имеет всеобщее, объективное, опреде­ленное существование или что только с государством возникает общая мера того, что справедливо и неспра­ведливо, добро и зло, и таким путем устанавливается различие между всеобщей и единичной волей и, нако­нец, связанная с этим мысль, что разум существует лишь в государстве и человек вне государства находит­ся в животном состоянии. Отношение между естественным и гражданским состоя­нием, то есть свободой и подчинением, то же самое, что и между влечением и разумом, животностью и человечностью. О разнице между cognitio privata частным познанием и всеобщим разумом государства ср., например, 1. с., с. XII, § 1, и Leviath., с. 29. А о государстве как общей мере нравственности см. De horn., с. 13, § 8, 9. Но мысль о единстве снова опорочивается определением его, так как это не един­ство различающего, удостоверяющего, упорядочиваю­щего, то есть организующего в едином разуме, но един­ство надменности, которое лишь потому единство” что одно становится на место соединяемого, един­ство исключительной и потому утверждающей свою всеобщность единичности или произвола. Поэтому cives граждане остаются простой толпой относи­тельно этого unio единения, multitude dissoluta разрозненным множеством. Этим определением един­ства и государства уничтожается также вторая мысль; ибо принцип справедливого и несправедли­вого, доброго и злого, всеобщий разум или всеобщая воля есть только формальная воля, то есть, хотя и пере­данная, на деле же в высшей степени высокомерная и грубая власть, произвол, утверждающий себя как един­ство и всеобщность, будет ли она corpus союзом мно­гих, курией или только одним лицом. Граждане, воля и разум которых не содержатся в воле и разуме пове­лителя, но скорее поглощены ими, коих права утоплены в безднах права верховной власти, под конец, правда, снова выступают как цель государства на сол­нечный свет бытия, ибо благо граждан есть цель госу­дарства; но именно потому, что государство” которое должно быть существованием разума и объективной морали, снова сводится к простому средству, имеющему целью лишь физическое благо отдельных лиц, уничто­жаются не только обе первые, но и третья мысль. Ибо цель государства, коего начало положено отрицанием естественного состояния именно потому, что физическое благосостояние толпы, то есть эмпирическое прият­ное существование людей как отдельных чувственных индивидов, считается этой целью, в существенном все-таки является естественным состоянием, хотя теперь уже приятным, свободным от тягостей и опасностей всеобщей войны. Таким образом, по существу устра­няется различие между государством и естественным состоянием.